Глава вторая. Последний рейс капитана кланга

 

Сутулый, поразительно маленький человечек остановился перед великаном Бакутой. Склонив голову набок, он приложил руку к козырьку и поздоровался с командой. Потом разгладил ладонью пышные седые бакенбарды.

Издали капитана Кланга можно было принять за ребенка, наряженного в морскую форму. Но морщинистое лицо с выпуклыми серыми глазами и седина свидетельствовали о его преклонном возрасте. Никто не знал, сколько ему лет, хотя бывалые моряки с дальних времен помнили и знали его как испытанного старого капитана северных морей.

Кланг вынул из кармана золотистую жестяную коробку, протянул ее боцману.

Капитан не курил и всегда носил с собой монпансье.

– Премного благодарен, – склонился над коробкой польщенный Бакута и осторожно, точно булавку, выбрал круглый леденец.

По‑прежнему не говоря ни слова, Кланг повернулся на каблуках и направился в сторону кают‑компании.

Но следует рассказать, что за судно возвращалось с Камчатки и кто составлял его команду.

Небольшой пароход ледокольного типа «Звездочет», водоизмещением в пятьсот тонн, в начале июня, покинув Владивосток, плавал у берегов Камчатки, развозя грузы по становищам и зимовьям. Дряхлый «Звездочет» совершал свой последний рейс. По возвращении во Владивосток ему предстояло остаться на месте для портовой службы или, скорее всего, пойти на слом. Старая команда, прослышав о том, что после рейса капитан уходит в отставку, заранее покинула «Звездочет», и в рейс с готовностью пошла молодежь, радуясь возможности побывать на Камчатке.

Из стариков на «Звездочете» остался один боцман Бакута, последние пять лет плававший с капитаном Клангом.

Команда, собранная из новичков, старалась изо всех своих юношеских сил, и в результате «Звездочет» совершил рекордный по быстроте переход. В Петропавловске‑на‑Камчатке команде парохода устроили чествование. На торжественном заседании кто‑то предложил переименовать судно. Моряки с радостью подхватили эту мысль и тут же быстро придумали новое, гордое имя: «Звезда Советов».

На следующий день матросы хотели замазать на носу парохода старое, стершееся название и написать новое, но Кланг запретил, ссылаясь на закон. Он ничего не имел против переименования, но на него необходимо было получить разрешение Наркомвода. Представитель Совторгфлота охотно пообещал исхлопотать согласие соответствующих организаций, и с этого дня команда стала называть свой пароход не иначе, как «Звезда Советов».

Теперь, познакомив читателя с кораблем и его командой, мы можем продолжать наш рассказ.

В это утро, в обычный час, на пароходе начались судовые работы.

Бакута привинтил шланг, матросы, увертываясь от пенистой струи, быстро и усердно принялись растирать палубу.

И без того чистая палуба, вымытая ночным дождем, приобрела парадный, розовый цвет. Андрею Мурашову боцман велел протереть олифой мостик, – это была легкая работа, к тому же рядом красили стойки, а когда матросы красят, часы проносятся быстро и весело в разговорах и шутках. Матрос Дружко, водя кистью, то и дело отступал с ведерком белил назад и, склонив голову на плечо, любовался своим мастерством.

На палубу в деревянных сандалиях выскочил освежиться кочегар Грунин. Вытирая кончиками нашейного платка разгоряченное, вымазанное угольной пылью лицо, он с завистью посмотрел на красившего стойки Дружко и, глотнув воздуху, крикнул:

– Послушайте, маэстро, вы где кончали академию?

Дружко с еще большим наслаждением нанес на стойку мазок и, не удостаивая кочегара даже поворотом головы, ответил с непринужденной любезностью:

– Конечно, в Италии.

И, грациозно держа кисть кончиками пальцев, он, кокетливо вытянув губы, добавил:

– Знаток, несомненно, определит это сразу, по стилю. Но нельзя быть требовательным к кочегару...

К удовольствию матросов, растерявшийся кочегар, потоптавшись на месте, счел за благо скрыться.

В кают‑компании в это время Леонард Карлович Кланг, переодевшись в летний китель, ходил вокруг стола, постукивая высокими голландскими башмаками. С давних лет в спокойные, свободные часы Леонард Карлович любил надевать эту легкую деревянную обувь, заменявшую ему домашние туфли и, как многие подозревали, приятную ему тем, что она делала его заметно выше ростом.

– Позвольте и мне в свою очередь, – сказал Головин капитану, – поздравить вас с отличной погодой.

– Награда за последний рейс, – благодушно улыбнулся Кланг. – Надеюсь, я это заслужил за сорок лет... Ведь это мое последнее плавание.

– О нет, как можно, – из учтивости запротестовал штурман, – еще во Владивостоке я слыхал, что вас переводят на юг...

– Прогуливаться с курортниками от Сочи до Гагр! – с усмешкой перебил Кланг. – Нет, дорогой штурман, мне просто хотят подарить пенсионную книжку. Но, признаться, я не представляю себе, как Леонард Кланг станет стричь купоны...

Неприятный для обоих разговор весьма кстати прервала уборщица, явившаяся накрывать на стол.

В полдень Головин сменил на вахте второго штурмана Кремнева. В два часа дня подул свежий ветер, еще через час небо заволокло тучами и начался дождь. В наступивших сумерках по морю забегали зловещие барашки, а к ночи пароход, замедлив ход, лег в дрейф. На опустевшей палубе чуть светился тусклый фонарь. Пенистые волны ударялись о борта.

В кубриках в этот вечер долго не ложились спать, вспоминая минувший солнечный день.

Помрачневший Бакута, неодобрительно прислушиваясь к доносившемуся из‑за переборки смеху матросов, поучал Андрея Мурашева:

– Много смеялись сегодня ребята, обрадовались неизвестно чему. А теперь море даст себя знать... Как бы нам не отправиться к морскому штурману. Ступай, пока есть время, ложись спать... Чую, сегодня не обойтись без аврала...

С тяжелым предчувствием ушел Андрей из тесной каюты боцмана. Но, вернувшись в кубрик, он тотчас забыл мрачные предсказания и повеселел. Мгновенно он забыл про шторм и качку, так тепло и уютно было в шумном матросском кубрике. Дружко весело рассказывал, как в одном английском порту продают часы на килограмм, и так как никто не верил ему, он клялся, что лично купил пятьсот граммов часов и раздарил знакомым девицам в Одессе. За столом кочегар Золотов сосредоточенно записывал в толстую тетрадь песню, слова которой диктовал ему матрос Григоренко, лежавший на койке и точно читавший их по складам.

«Ты голову склонила ко мне на грудь, – скандировал Григоренко, –...и тихо прошептала...»

– Повтори, – буркнул кочегар.

– Послушайте, сэр, – вскакивая с койки, неожиданно заявил Григоренко, – вы что‑то мне обещали, если я дам вам списать.

– Сначала кончим, – нетерпеливо огрызнулся кочегар, – потом получишь. Ну, как дальше? Что она тихо прошептала?

– Она умолкла навеки, – откидываясь на койку, отрезал матрос. – Пока не выложите на стол, она будет молчать, как рыба.

– Отдам, – взмолился кочегар. – Зачем время терять? Как дальше?

Но Григоренко был непоколебим. Золотов, тяжело вздохнув, отправился в свой кубрик и принес вырезанный из моржовой кости мундштук. Григоренко спрятал мундштук в карман и снова улегся на койке.

– Пиши, – сказал он важно. – «И тихо прошептала: печаль забудь...»

Григоренко не успел закончить фразу. Судно резко накренилось, чернильница покатилась по столу, заливая тетрадь кочегара, все мигом вскочили на ноги и прислушались. Пронзительный, тревожный, заливчатый свисток раздался с мостика.

– Все наверх!

Дальнейшие события развернулись с такой стремительной быстротой, что лучше всего, вместо описания яростного шторма и аврала, мы коротко по вахтенному журналу передадим, что случилось на пароходе после того, как прозвучал свисток боцмана.

К двадцати двум часам ветер достиг двенадцати баллов. Это был тайфун.

В полночь в трюме отскочил цемент и сквозь пробоину хлынула вода.

Когда забрезжило утро, небо еще ниже спустилось над морем, и маленький пароход, взлетая ввысь, точно врезался в рыхлые, рваные тучи.

С палубы уже давно снесло все грузы. Во всех проходах клокотала вода, а наверху, на разбитом мостике, нахохлившись, в тяжелой шубе с высоким боярским воротником стоял Леонард Карлович.

В трюме, по колени в воде, матросы лихорадочно заделывали пробоины. Другие ведрами черпали воду. В кочегарке, куда спустился Головин по приказанию капитана, уже были потушены топки. Мутная, грязная вода с шипением пенилась под ногами снующих людей.

Бакута и Андрей возились у помпы. Андрей был бледен и выглядел изможденным. Это были его первый рейс и первый шторм.

Весной он нанялся на «Звездочет» матросом второго класса. Как он был счастлив, получив в конторе пароходства мореходную книжку! С детских лет, потом в фабзавуче судостроительного завода он мечтал стать моряком. После работы он отправлялся в порт и не уходил от причалов до поздней ночи. Он знал все суда, мощность их машин и водоизмещение. Даже ночью по силуэтам труб и мачт он узнавал любой пароход.

И вот мечты его сбылись. Он – моряк. Со старым, разбитым, перевязанным веревками сундуком он явился на судно, держа под мышкой потрепанную тужурку. Позади него испуганно поднималась по трапу плачущая тетка – единственный близкий ему человек.

Поднявшись на палубу, вне себя от смущения, он поставил сундук, не зная, куда идти.

Нежный, еще совсем ребяческий румянец, покрывавший лицо Андрея, мягкие белокурые волосы, робкие серые глаза и вся его хрупкая фигура делали его похожим на девушку. Таким он пришел на судно, и в первые дни плавания матросы, подшучивая над ним, не давали ему прохода.

Но вскоре они узнали, что Андрей – сын партизана, замученного японцами, что вместе с отцом погибла его мать, и шутки прекратились.

Мягкость Андрея и его работоспособность завоевали симпатии моряков; что же касается Бакуты, то он заявил, что «из этого мальчика выйдет соленый моряк».

Рейс на Камчатку прошел при благоприятной погоде, и Андрей теперь впервые переживал ненастье. Лицо его пожелтело, осунулось, побледнели губы, на лбу слиплись волосы; он крепился, но все видели, с каким трудом он передвигался по палубе, как угнетала и мучила его морская болезнь. Бакута не отпускал его от себя. Боцман считал, что новичку необходимо как можно больше быть на воздухе и работать не покладая рук, чтобы забыть о болезни. Он делал вид, что не замечает состояния своего любимца, а тот в свою очередь работал изо всех сил, стараясь ничем не выдать своих страданий.

Согнувшись и припадая к палубе, Головин пробрался на мостик. Леонард Карлович стоял, заложив руки за спину, и бинокль блестел на его мокрой груди. Он вытянул вперед голову и заложил руки за спину. За левой его щекой двигался шарик конфеты.

– Ступайте к радисту, – промолвил Кланг, языком перекладывая конфету за правую щеку, – у этого молодца, кажется, полная авария.

В радиорубке был хаос. Разбитая, расщепленная дверь лежала на пороге, а за ней валялись осколки ламп и обрывки проводов. Убитый горем радист на коленях ползал по лужам, собирая свое имущество. Не смея поднять глаз на вошедшего штурмана, он еле слышно проворчал:

– Хотел бы я видеть кого‑либо другого на моем месте...

– Восстановить невозможно? – спросил Головин. – Что вы успели передать?

– Пять раз я восстанавливал... Антенну разрывает, как нитку... Три раза принимался работать, но... видите сами...

Штурману не пришлось докладывать капитану о положении дел на судне. Леонард Карлович, лишь только Головин стал с ним рядом, порывисто обернулся и проворчал:

– Случилось самое худшее, чего можно было ожидать. Размагнитились компасы. Но они все равно мало помогли бы нам, – словно обнадеживая штурмана, добавил он.

Три дня носился пароход в неистовом урагане. Все попытки радиста наладить передачу кончались ничем, и едва лишь, чудом наладив аппарат, он брался за ключ, как ветер срывал антенну. К концу четвертого дня Леонард Карлович отдал Головину последнее распоряжение:

– Приготовить шлюпки. Когда закончите, явитесь ко мне в каюту. Не более чем через полчаса судно пойдет ко дну.

У шлюпбалок штурман столкнулся с Бакутой.

– Готово. Все в порядке, – прокричал боцман, – можете докладывать!

Головин отправился в каюту капитана. В узкой темной каюте под креслом белели деревянные голландские башмаки. По полу перекатывался кокосовый орех, в давние времена вывезенный капитаном из тропиков. Кланг сидел за столом и аккуратно делал записи в вахтенном журнале.

В каюту одновременно с Головиным вошел радист.

– Рация окончательно выбыла из строя, – доложил он.

– Знаю, – кивнул капитан. – Кстати, я надеюсь, давая сигналы, вы называли судно его старым именем «Звездочет»?

– Нет, – испуганно признался радист, – «Звезда Советов»...

– Но ведь мы, – поморщившись, но не меняя тона, сказал капитан, – мы числимся «Звездочетом». Никто, вероятно, не знает о переименовании...

– Простите... Я думал...

– Ступайте... Марш на палубу! – усталым голосом промолвил Кланг. – Я не имею к вам никаких претензий.

– Итак, – поднимаясь из‑за стола, сказал капитан, – мы сейчас же должны покинуть судно. Люди расписаны? Знают свои места? Отлично. Вы садитесь в первую шлюпку и командуете ею. Не возражать! Так я приказываю. Отправляйтесь!

Головин повернулся, чтобы уйти, но капитан схватил его за руку.

– Погодите... Попрощаемся. – Приподнявшись на носки, Леонард Карлович притянул к себе голову штурмана и торопливо поцеловал его в висок. – Возьмите, пожалуйста. – Капитан снял с шеи бинокль и закрутил ремень от него на руке штурмана.

В первой шлюпке вместе с Головиным и Бакутой разместилось еще девять человек. Шлюпку высоко подняло на гребне волны, и Головин увидел, как с правого борта отплыла вторая шлюпка. Ему показалось, что капитана в ней нет. Но разве можно было в вечерней мгле разглядеть маленькую фигуру Кланга?

Шлюпки покинули пароход как нельзя более своевременно. Судно резко накренилось. И вдруг Головину померещилось, что кто‑то пробежал вдоль борта. В следующую секунду штурман, задрожав всем телом, увидел у радиорубки Кланга.

– Гребите к судну! – вне себя крикнул он Бакуте. – Капитан остался!

– Не сметь! – донесся издалека голос Кланга. – Я приказываю не подходить!

Каждую секунду шлюпка могла опрокинуться, но Бакута повернул руль, и все встали, цепляясь друг за друга. Все видели, как капитан, взобравшись на крышу радиорубки, схватился за мачту. В руках его мелькнул канат. Захлестнув канат вокруг мачты, он привязал себя под руки, взмахнул фуражкой и прокричал:

– Прощайте, друзья!..

– Вперед! – крикнул Головин и, не задумываясь, рванулся с места, чтобы броситься в воду.

Но в этот момент «Звезда Советов», тяжело покачнувшись, скрылась под водой. Бакута крепко держал потрясенного Головина.