Преподобный Диодор юрьегорский

Как было тут не сломаться от постоянных побоев,

От поношений напрасных, от убийственных всполохов мести?

Диодор преподобный терпел, молясь о любом с любовью.

Ну и теперь мы можем молиться ему все вместе.

 

Путь на икону суров и часто кровопролитен.

Этого нам не понять — в нас ещё не летели камни.

Может, всё ещё впереди, чтоб узнать, кто из нас монолитен,

А кто так — сбоку припёка с неизбывным «Эй, Боже, дай мне!»

 

«Для Бога возможно всё!» — Диодор это принял на веру.

Гора Юрьева расцвела монастырём боголепным.

Нам бы хоть чуточку веры той,

Самую малую меру,

Чтобы вместило сердце.

И Любовь Бога стала ответной.

 

 

ОСТРОВ РАЙ

Лодка неспешно шла долгой-долгой водой,

Долгой водой в заповедный таёжный край,

В тот таёжный край направились мы с тобой,

Чтобы узнать, что такое затерянный рай.

 

Три избушки, церквушка, сколько-то старых крестов,

Старых крестов деревянных по числу замшелых могил,

Над могилами ангел кружит, чтобы, в конце концов,

Успокоить и нас, и тех, кого след простыл.

 

Мы из каменных джунглей, нам привычней бесовский пляс,

Сумасшедший пляс, мельтешение дат и лиц,

Мельтешение страждущих лиц, абсолютно чужих для нас,

Для нас, добровольцев отряда самоубийц.

 

Без Христа мы встаём, без Христа мы ложимся спать,

Мы ложимся спать, хоть живём, пребывая во сне,

Пребывая во сне кромешном, от которого можно устать,

Устать от греховного сна — это близко тебе и мне.

 

А на острове мы проснулись, увидев ангельский лик,

Ангельский лик, так тепло светящий вдали,

В таёжной дали, где теряется в вечности миг…

И не плакали больше по раю мы — мы ведь там его обрели.

 

СВЯТОЙ АДРИАН ОНДРУСОВСКИЙ

Берег ладожский тих. За волной набегает волна

Да шепчет прохожим свой немудрёный рассказ

О том, как давным-давно таёжная тишина

Слушала Адрианов немолчный молитвенный глас.

 

В дремучем Присвирье умер для мира муж,

Чтобы стать черноризцем и жить, не жалея сил.

Что боярского сына призвало в заповедную глушь?

Почему вся красная мира возненавидел еси?

 

Убогая хижина под охраной топких болот.

Послушник Христов распинает годами плоть.

Разбойники каются, молится люд — таков Адрианов плод

На ниве, где камень на камне, но помощником — Сам Господь.

 

А награда такая, что содрогается мир,

Который не в силах принять мученика венец.

Адриан презрел его ложь, он шёл на грядущий пир

В Царстве ином — Небесном. Ведь смерть — ещё не конец!

 

Нет, смерть — это только начало… Воспрянем же ото сна

Да хоть словом почтим победившего в древней войне…

Берег ладожский тих. За волной набегает волна.

А Адриан продолжает к Богу взывать в тишине…

 

Каждый день, как война, — всякий страстью ранен.

Помоги жизнь прожить, отче Адриане!

Так прожить, чтобы крест свой не уронили

Да святую Любовь в сердце сохранили…

 

КИЖИ НОЧЬЮ

 

Кижи ночные. Штрих полумесяца в небе.

Необъяснимый траур. А может, ожившая память? —

В трещинках на куполах — зарубках о Боге и хлебе,

Шрамах от мёртвых надежд и стремлений хоть что-то

                                                                     исправить.

 

Кто-то умер сегодня ночью. И фиолетовый саван

Бескрайнего неба скрыл его боль бессрочно.

А может, кто-то родился и именем славным назван…

Штрих полумесяца. Вечность и миг. Кижи ночью.

 

ЗЕМНЫМ АНГЕЛАМ — С люБОЛЬЮ

 

Мужайтеся, и да крепится сердце ваше,
вси уповающии на Господа (Пс. 30:25).

 

Нет ничего тяжелее, чем слушать исповедальные речи простого священника Русской Православной Церкви, этого измученного ангела с запыленными от пыточных российских дорог и бесконечных строек крыльями. По его рукам, в которых крест сменяется лопатой, рулём, книгой, косой, мотыгой, дрелью или рубанком, можно изучать новейшую историю нашей многострадальной Церкви с нескончаемыми куликовскими битвами за каждую принадлежащую ей пядь земли и стояниями на Угре за право открывать рот не только на амвонах. Облик его — иконописный: даже в кирзовых сапогах и измазанной машинным маслом полевой куртке, с всклокоченной бородой и красными от постоянного недосыпа глазами, штопанной рясе и ветхой, помнящей миллионы склоненных перед Христом голов епитрахили, на четырехколёсном ведре, которое кто-то, спародировав Адама, нарёк иномаркой, или вовсе безлошадный. Ангела в этой непраздничной и непраздной фигуре выдают глаза, которые, рассмотрев в увеличительное стекло стремящийся в пропасть под бравурные марши мир, не разучились светить во тьме, ибо запитаны на огромный аккумулятор священнического сердца.

Сердце ангела… Это тайна, завораживающая своей непостижимостью. Сколько оно может вместить, прежде чем разорвется по неумолимым законам физики? Бог весть. Но перед этим его наполнят воспоминания.

О брёвнах построенного храма. Он помнит их, как собственных детей, пусть так и оставшихся безымянными. И головешки, от них оставшиеся после очередного пожара, учиненного пьяными безумцами. И тех брёвнах, что пришли им на смену с разорившегося леспромхоза.

О радости от святых икон, которые с любовью написал тот самый неулыбчивый монах из Мирожского монастыря. Написал так, что дух захватывает до сих пор, хотя он их видел столько раз, что число не вмещается в табло калькулятора.

Да, а где-то на самом дне сердца живёт трепет, который он пережил, когда ярый атеист-чиновник после многолетних изнуряющих тяжб вдруг пришёл и дал разрешение на открытие православной школы для всех. Чтобы детям из рабочей слободки, воровавшим тарен из аптечек ликвидированной воинской части и нюхавшим «Спрут» на завтрак, обед и ужин, однажды улыбнулся Бог и вырвал их из этого липкого гееннского озера.

А кроме этого… Нет, слишком уж глубоко ангельское сердце для обозрения невооруженным человеческим глазом. А если нырнешь безрассудно, так и захлебнуться недолго. Лучше о внешнем — о том, чего не спрятать.

Про его терпение знает даже тот, кто никогда не был в Церкви. Так и говорят — «ангельское терпение». Потому что делать ему по жизни больше нечего, да? Он терпит, когда дурные взгляды местного Сквозника-Дмухановского провозглашаются выше Конституции и меняются только через — ай-ай-ай! — миллионный распил. Он терпит, когда члены его "корпорации" вдруг напрочь забывают Евангелие. Он терпит эмоциональные бури покалеченных Чечнёй парней, потухшие глаза матерей Беслана, истерики поставленных на колени сумой или тюрьмой. Он терпит, когда на амвоне язык стёр от «Не суди и не судим будешь», а в ответ ему несётся воодушевлённое «Аллилуйя!», а через пять минут «Мариванна — ведьма!», «Я прав, а Федька нет!», «Как я могу исправляться, когда человекоубийца-президент нарушил все нормы демо(н)кратии?! Пусть сначала он исправится!».

Он платит за прихожан стотысячные кредиты, взятые для того, чтобы с размахом отметить тридцатитрёхлетие любимой дочки, чья зарплата 12 тысяч. Он пристраивает к делу орды мужиков, потому что безработица у нас стала напоминать загостившегося родственника. Он вкладывает их детям добрые книжки туда, куда они обычно вкладывают им смартфоны. А их престарелых родителей он утешает в излечимых болезнях, которые им просто не по карману. Хотя нет, он часто идёт и покупает им лекарства, потому что иначе не может уснуть. А сон для него и так, как для многих — отпуск. Лежит он, бывало, ночью, вспоминая своих пятерых детей, которых за последнее время видел только сопящими в кроватях под одеялами, и думает: «Да ладно, прокормимся как-нибудь. Бог не оставит». Дал же Он огород, где посеяв ведро картошки, он собрал между делом десять вёдер камней и заржавевшую мину времён Великой Отечественной, чья история в государстве-победителе напоминает вечность, ибо до сих пор не может закончиться.

А жизнь идёт своим чередом. Идёт и диктует, что ангелы должны знать буквы на IBM-совместимых клавиатурах, уметь складывать из ничего и щедро делить, согласно архангельским благословенным распоряжениям. Так что дел у него невпроворот. То он над мониторингами ум сушит, то флэшмобами душу насилует, то курс сребреника изучает, то ведет учёт благотворителей или сектантов на вверенном ему пятачке Земли Русской, наследнице Святой Руси. Рвётся дух его пламенный к Престолу Божию, к Иисусу Сладчайшему, к прихожанам родным, да застревает где-то между циркуляром №36 «О мерах оптимизации и повышения эффективности в рамках целеполагания в области церковного налогообложения» и циркуляром № 37 «О Дне православного животноводства». А после них — не то что не воспарить, а как бы не закурить. Хотя нет, можно расслабиться — терпение-то у него ангельское.

Смотрит на ангела люд простой: нет-нет, да и почешет в затылке — может, помочь уже чем? Кирпичи потаскать, после того, как увидит, что у ангелов тоже кровь носом идти может. Пожертвовать сто рублей, когда в его интернет-воплях количество восклицательных знаков переходит в качество неплохо сплоченного забора. Ну и, на худой конец, попить с ним чаю, выслушать слова о наболевшем и… не пропустить их дальше рубашки. Он же ангел, простит нас со своими земными заморочками. Тоже острыми, как копьё Лонгина-сотника.

И вот, уже не помню в какой по счёту раз, стоим мы друг напротив друга и плачем невидимыми миру внутренними слезами. Встретившись случайно в очереди за хлебом единым после его сто сорок пятой поездки за день к умирающей в далёкой деревне бабушке. На улице, где он гулял со своей третьей дочкой, озадаченный, чем ей оплатить детский садик. В кафе, когда однажды кто-то из его любимых духовных чад по легкомыслию решил примерить на себя маску Иуды (а земной ангел упорно читал мантру «Нет, Петра! Нет, Петра!») да так натурально, что сам Станиславский чуть было не рявкнул из-под могильной плиты «Верю!». «ВКонтакте», когда его опять далеко послали в муниципальной школе со вставшей всем поперек глотки православной культурой…

Всё пройдет. Да. Он это знает куда лучше меня. Как и то, что с Богом выносимо всё, даже реально невыносимое. Просто сегодня погода тяжёлая, магнитные бури, свинцовые облака, придавливающие нас к земле, а завтра…

А завтра — оно обязательно настанет это завтра! — мы встретимся в храме, где земной ангел будет служить к вящей славе Господней, а мы его поддерживать своими слабенькими молитвами, порывистыми вздохами и стуком уязвленных грехом, но бьющихся по его заступничеству сердец. Жизнь жительствует:)

В общем, спаси Господи!

Нет.

ГОСПОДИ, СПАСИ!

Его.

Нас.

 

P.S.

ПРО ЛЮБОВЬ
(карельские преподобные)

Сей род ищущих Господа... (Пс. 23:6)

 

Они шли в леса не светить, они шли туда умирать,

Четко зная, что от себя и в дремучую глушь не удрать,

Что для зверя их жизнь — пустяк, узок путь, сбиты ноги в кровь,

И что с ними Воскресший Бог. И Имя Богу — Любовь.

 

Поселяне и рыбаки, голь в заплатках и знатный род

Оставляли свои дела. Как елень на источник вод,

Поспешали в дебри да так, будто Кто-то им сердце жёг.

Их звала Святая Любовь, смерть поправший Воскресший Бог.

 

Затвердив восемь слов простых, будто это спасательный круг

Из молитвы — такой живой, исцеляющей от недуг,

Изгоняющей душный мрак, выводящей из страстных тенет,

Научались вере в Любовь Божиим Именем, что есть Свет.

 

Каменистые почвы лесов дали нам незабвенный всход —

Сколько дивных монастырей как убежищ от злых невзгод,

Как убежищ от злых себя, сумасшедших — только держись! —

Даровал руками святых Бог Воскресший, Чье Имя — Жизнь.

Мы читаем в книжках слова — о подвижниках и чудесах,

Помышляя, что житие — это белая полоса,

Это радость non-stop и покой меж пейзажей с рекламных афиш,

Сплошь цветы, лобызанья да свет, данный Богом, Чьё Имя — Тишь.

 

Только мощи молчат о другом — о суровых северных днях,

О ночах, когда нет больше слов, кроме «Боже, помилуй мя...»,

И о том, как приняли дух, проливая живую кровь,

Бога жаждущие отцы, возлюбила которых Любовь.

 

 

P.P.S. Посвящаю альбом о. Прокопию и о. Симеону с глубоким уважением и благодарностью за молитвенную поддержку, а также мужу и дочери — моим лепшим друзьям.

 

 

Калачёва В.,

Петрозаводск

январь  2020 г. по Р. Х.

 

 

 

 

Земная родина. Небесное родство.
Подай нам, Господи, простое естество,
Не замудренное излишком притязаний,
И мыслей чистоту, как небо в Рождество,
Где тишина, крыл ангельских касанья
С уцеломудренною райской теплотой.
Погожим днём мы держим путь по полю
И наполняемся цветочной красотой,
И дышим светом, ветром, вольной волей
И разнотравья солнечным покоем...
Какая, Боже, радость быть с Тобою
В небесном блике — родине земной.
Какая, Боже, милость жить Тобой.