Эзопово объяснение одного завещания

Перевод А. Зарина

 

 

Если верить тому, что Эзоп говорил

(Он умнейшим средь граждан считался,

И за мудрость у греков оракулом слыл:

Всяк с советом к нему обращался),

Вот одна из историй. Ее кто прочтет,

Занимательной, верно, найдет.

 

Один богач имел трех взрослых дочерей,

Различных по характерам. Кокеткой

Одна взросла в семье своей,

Другая – пьяницей, а третья – домоседкой,

Скупой, расчетливой. Отец,

О смертном часе помышляя,

Законам следуя, как истинный делец,

Духовную составил, оставляя

Имущество свое трем дочерям

По равным трем частям;

Жене ж своей лишь то, что каждая даст дочь,

Когда своим добром владеть не будет мочь.

 

Вот умер он. Все тотчас поспешили

Узнать, кого и чем он наделил.

Когда же завещанье вскрыли,

Неясный смысл его невольно всех смутил.

Что матери возможно дать,

Когда своим добром не будешь обладать?

Что в завещании хотел сказать отец?

Напрасно думали и мудрый, и глупец.

Вот судьи собрались, устроили совет

И головы свои ломали;

Но как слова ни толковали, –

Все в завещанье смысла нет.

И, выбившись из сил,

Совет решил:

Пусть дочери добро все поровну поделят,

Кому что нравится; а матери своей

Пусть каждая из дочерей

Назначит пенсию иль часть добра отделит.

Согласно этому решенью,

Устроили раздел при помощи судей,

И каждая сестра по своему влеченью

Взяла одну из трех частей:

Кокетка дом взяла со всею обстановкой,

С конюшнею роскошных рысаков;

Чтоб ежедневно тешиться обновкой,

Взяла портних, уборщиц, евнухов,

Все драгоценные убранства.

А пьяница, для кутежей и пьянства,

Все принадлежности пиров:

Буфеты, погреба с вином сортов различных,

Для кухни и стола прислужников-рабов,

Служить пирующим привычных.

А третьей, что была жадна и бережлива,

Досталися рабы, домашний разный скот,

Сады и лес, луга и нивы,

Весь, словом, сельский обиход.

По нраву каждая свою достала долю,

Исполнивши отцом завещанную волю.

В Афинах граждане все жарко восхваляли

Оценку и дележ; и мудрый, и дурак

О завещанье толковали,

Хваля ареопаг.

Один Эзоп, с насмешкою лукавой,

Раздел премудрый находил

Лишенным даже мысли здравой

И говорил:

«Когда б покойник ухитрился

Ожить внезапно, как бы он

Решенью судей изумился

И попрекнул бы ваш закон!

Вы справедливостью гордитесь,

А завещанья не смогли

Понять, и даже не стыдитесь,

Что бедную вдову на голод обрекли!»

И после этого внушенья

Он снова произвел раздел именья.

И, как покойник завещал,

Его согласно воли,

Добро он разделил на равные три доли;

Но дочерям те доли дал

Их склонностям вразрез. Кокетке

Он дал посуду, вина, мед;

Безделки – домоседке,

А пьянице – весь сельский обиход.

Так доли их не стали уж «своими»,

И поделиться ими

Они охотно с матерью могли.

Когда ж в замужество пошли,

То ни одна из них не пожалела

Все матери отдать…

Сумел один Эзоп лишь разгадать,

В чем было дело.

Дивились граждане, что ум его светлей,

Чем несколько умов разумников-судей.

 

 

Мельник, Сын его и Осел

Перевод О. Чюминой

 

А. М. Д. М.

 

 

В создании искусств есть право старшинства:

На басню Греция имеет все права.

Но пусть на поле том колосьев сжато вволю –

Осталось кое-что и сборщикам на долю.

Ведь область выдумки – пустынный край, и в нем

Открытья делает писатель с каждым днем,

Притом же для других – без всякого ущерба.

Вот случай, узнанный Раканом от Малерба.

Друзья, творенья чьи их ставят наравне

С самим Горацием, питомцы Аполлона,

И нас приведшие к поэзии на лоно,

Однажды как-то речь вели наедине,

Делясь заботами и думами. И другу

Ракан промолвил так: «Подайте мне совет,

Вы тем окажете большую мне услугу.

Вы изучили жизнь, для вас, на склоне лет,

В явлениях ее наверно тайны нет.

Что сделать мне с собой? Пора принять решенье.

Имущество мое, талант, происхожденье –

Давно известны вам. Так что же изберу?

Уеду ль в замок свой? Явлюсь ли ко двору

Иль в армию вступлю – служить моей отчизне?

Свои приятности есть в жизни боевой,

Свои опасности – в семейной нашей жизни.

Один – я сделал бы немедля выбор свой,

Но выбираю я не для себя в угоду:

Хочу я угодить родне, двору, народу».

«Как? – вымолвил Малерб. – Всем угодить зараз?

Прошу вас выслушать сначала мой рассказ.

Я где-то прочитал, но где – не помню даже,

Что Мельник пожилой, а с ним его Сынок,

Так лет пятнадцати не больше паренек,

На ярмарку вели Осла их для продажи.

Заботясь, чтоб Осел, ведомый издали,

Не показался бы измученным с дороги,

Они веревкою ему связали ноги

И на себе его, как люстру, понесли.

Прохожий первый же в лицо чистосердечно

Расхохотался им: «Всех более, конечно,

Не тот из вас осел, который им слывет…

Вас прямо в балаган – подобную картину!»

Смутился Мельник тут, распутал он скотину,

Поставил на ноги. И что ж? Осел ревет,

И жалуется он на языке ослином.

Конечно, Мельник наш и ухом не ведет

И, к месту ярмарки путь продолжая с Сыном,

Сажает мальчика на серого верхом.

Но вскоре три купца им встретились грехом,

И старший закричал: «Долой скорее, малый!

Не стыдно ли тебе? Старик в его года

Плетется, как слуга, разбитый и усталый».

«Что ж! Будь по-вашему, пожалуй, господа!» –

Ответил Мельник им. Остановясь тогда,

Он влез на серого, а Сын пошел с ним рядом.

Но тут три девушки окинули их взглядом,

Промолвив: «Юноша чуть тащится пешком,

А старый на Осле уселся – бык быком,

Важней епископа он держится, бездельник!»

«Ступай своим путем, – сердито крикнул Мельник, –

И нечего чесать напрасно языки!

Я стар и не гожусь поэтому в быки».

Последовал обмен подобных же приветствий.

Вину свою признав, и Сына на Осла

С собой сажает он; но этим новых бедствий

Не избежал бедняк. Толпа навстречу шла,

И люди молвили: «Да что они, в уме ли?

Возможно ли Ослу подобный груз нести?

Должно быть, старого слугу не пожалели!

Он под ударами издохнет на пути;

Продать на ярмарке они желают шкуру!»

«Ну, – Мельник вымолвил, – возможно только сдуру

Пытаться угодить, как я, на целый свет!

Но все же неужель такого средства нет?

Попробуем еще». На землю сходят оба,

Осел же налегке, как важная особа,

Пред ними шествует. Но зубоскал один

При встрече крикнул им: «Слуга иль господин –

Кто должен уставать? Ужели нынче в моде,

Чтоб вислоухие гуляли на свободе?

Вы вставьте-ка его скорей в оклад!

Что обувь-то жалеть? Эй, Николай, назад!

Поется в песенке, что видеться с Жанетой

Ты ездил на осле, простись же с модой этой.

Нигде не видел я подобных трех ослов!»

И Мельник отвечал: «Себя без лишних слов

Ослом я признаю; но люди как угодно

Пусть хвалят и бранят меня поочередно,

Молчат иль говорят, лишь собственный мой нрав

Намерен тешить я и действовать свободно».

Так он и поступил, и был, конечно, прав.

А вы, мой друг, – останьтесь, уходите,

Венере, королю иль Марсу вы служите

Иль заберитесь в глушь провинции родной,

Обзаведитесь вы аббатством иль женой;

Но толков никаким вам не избегнуть чудом,

И пищу вы всегда дадите пересудам.

 

 

Члены тела и Желудок

Перевод А. Зарина

 

 

Я должен мой рассказ начать изображеньем

Величья королей, их счастия и бед.

Желудок для того послужит мне сравненьем;

Все Члены чувствуют, доволен он иль нет.

 

Раз Члены, утомясь трудиться для Желудка,

Решили отдохнуть от суетных забот,

Пожить без всякого труда, как он живет,

И говорили: «Ну-тка,

Пускай он воздухом попробует прожить!

Довольно для него рабами нам служить.

Ничем не пользуясь, не зная развлеченья,

Потеем, трудимся мы только для него.

Попробуем же счастья своего

И поживем без горя и волненья!»

Решили так, и вот

Объявлено Желудку: пусть зовет

Он слуг других; ему не слуги

Ни Ноги, ни Спина, ни Руки.

Работа кончилась, но очень скоро Члены

Узнали зло от их измены.

Пустой Желудок, кровь не обновляя,

Все тело поразил, болезнью ослабляя.

Исчезла сила Рук и Ног,

Никто владеть собой не мог.

Тут все мятежники на деле увидали,

Что тот, кого они считали

Лентяем праздным, – тот для них

Трудился больше их самих.

С желудком сходны короли:

Они дают и получают;

На них работают все граждане земли,

Из них и пользу извлекают.

Король дает всем жить, труд честный поощряет.

Законом огражден, ремесленник живет,

Чиновник свой оклад исправно получает,

И барыши купец берет.

Король достойное достойным воздает

И всей страною управляет.

Прекрасно это все Менений рассказал,

Когда народ, сенатом недовольный,

На тягость жизни подневольной

Вдруг возроптал.

Завидуя могуществу и власти

Сенаторов, он с яростью вопил:

«Им весь почет, – нам все напасти,

Налоги, подати! Мы выбились из сил!»

И, возмущенный, за стенами

Сбирался грозными толпами.

Менений, приравняв бунтующих людей

К тем Членам, что подняли возмущенье,

Прекрасной баснею своей

Смирил народное волненье.

 

 

Волчья хитрость

Перевод А. Измайлова

 

 

По нужде Волк постился:

Собаки стерегли и день, и ночь овец.

Однако же и Волк был не глупец.

Вот думал, думал он и ухитрился,

Да как же? – пастухом, проклятый, нарядился:

Надел пастуший балахон,

Накрыл себя пастушьей шляпой,

И, опершись о посох лапой,

Подкрался в полдень к стаду он.

Пастух под тенью спал, собаки тоже спали,

И овцы все почти, закрыв глаза, лежали,

Любую выбрать мог. «А что? – Волк думает. –

Когда теперь примуся

Душить овец, то вряд отсюда уберуся:

Начнут блеять, а я не унесу и ног;

Дай лучше отгоню подалее все стадо.

Постой, да ведь сказать хоть слово дурам надо:

Я слышал, как пастух с овцами говорил».

И вот он пастуха как раз передразнил:

Завыл.

Поднялся вдруг Барбос; за ним Мурза вскочил:

Залаяли, бегут. Мой Волк уж прочь от стада,

Но в амуниции плохая ретирада:

Запутался он в платье и упал.

Барбоска вмиг его нагнал,

Зубами острыми за шею ухватился,

Мурза тут подоспел, за горло уцепился;

Пастух же балахон и шкуру с Волка снял.

О святках был я в маскараде:

Гляжу, стоит в кружку какой-то генерал,

В крестах весь, вытянут, как будто на параде, –

И как о Тактике он врал!

Что ж вышло? это был… капрал.

 

 

Старик и его сыновья

Перевод В. Мазуркевича

 

 

Послушайте рассказ фригийского раба!

Он говорил, что сила в единенье,

Что сила всякая в отдельности слаба,

И если сделал я в рассказе измененье,

То вовсе не затем, чтоб, завистью томясь,

Я добивался той же громкой славы, –

Нет, просто описать хотел я ваши нравы.

Ведь Федр, лишь к почестям стремясь,

Нередко увлекался славой;

Но я ее считаю лишь забавой.

Итак, вернусь к рассказу поскорей,

Как поучал отец своих детей.

Старик прощался с жизнию земною

И обратился с речью к Сыновьям:

«Вот тонких прутьев пук, скрепленных бечевою;

Сломайте-ка его, а я попозже дам

Вам объясненье, в чем тут дело».

Пучок взял Старший брат, – усилия напряг

И возвратил, сказав: «Нет, не сломать никак!»

Пучок взял Средний брат уверенно и смело,

Но – тот же неуспех! И Младший брат не мог,

Как оба старшие, переломить пучок.

Потратили они и труд, и время тщетно,

Из прутьев ни один им не пришлось сломать.

«Бессильные! – сказал с улыбкой чуть заметной

Отец. – Ужели ж мне пример вам показать?!»

«Он шутит!» – порешили дети.

Но нет, Старик бечевку развязал,

Рассыпал прутья эти

И каждый без труда в отдельности сломал.

«Вы видите! Вот сила единенья!

Так будьте же дружны! Пусть сблизит вас любовь».

У ложа Старика стояли все в смущенье,

Но, чуя смерть свою, заговорил он вновь:

«Пред Вышним Судией сейчас готов предстать я

В стране, где ни вражды, ни лжи, ни злобы нет.

Прощайте, милые, и дайте мне обет,

Что будете всегда вы дружно жить, как братья».

Рыдают Сыновья; в печали каждый брат

Хранить завет отца навеки обещает;

Прощается Старик с детьми и умирает.

В наследство Сыновьям (отец их был богат)

Досталося имущество большое,

Да только жаль, расстроено оно;

И бедным Сыновьям с тех пор не суждено

Пяти минут побыть в покое:

Здесь теребит сосед, там лезет кредитор,

Тут просто жалоба, а там судебный спор.

Сначала всем троим удача улыбалась, –

В союзе дружеском был твердый их оплот,

Но дружба тесная недолго продолжалась;

Их сблизило родство, разъединил – расчет.

Тщеславье, злоба с завистью и сплетней

В их отношеньях стали все заметней.

Сначала спор, затем раздел, –

А враг как раз лишь этого хотел;

Вновь кредиторы налетели,

Ущерб наносят в каждом деле,

И каждый промах, ложный шаг

Подстерегает хитрый враг.

В суде ждет братьев пораженье,

Но братья продолжают спор

И делают в каком-то ослепленье

Друг другу все наперекор!

Один решает так, другой решает эдак,

И напоследок

Они узнать принуждены,

Что этою враждой вконец разорены, –

И тут, хоть поздно, вспомнили с тоскою

О прутьях, связанных одною бечевою.

 

 

Козел и Лисица

Перевод А. Измайлова

 

 

Козел большой, рогатый,

Преважный с виду, бородатый,

Но по уму едва ль не брат ослу родной,

С плутовкою Лисой дорогой шел одной.

День самый жаркий был; листок не колыхался;

Их жажда мучила, а солнце их пекло.

Шли, шли они, и вдруг колодезь им попался.

«Смотри-ка, куманёк, вода здесь как стекло!

Не хочешь ли испить?» – Лиса Козла спросила.

Безмозглый бородач в колодезь мигом скок:

Колодезь этот был, по счастью, не глубок.

Лисица, видя то, туда же соскочила,

И взапуски ну двое пить.

Лиса, напившися, сказала: «Как нам быть,

Голубчик куманёк? Идти еще далёко;

А вылезть вон нельзя – высо́ко!»

«Не приложу ума:

Подумай, кумушка, сама».

«А вот я вздумала: пожалуй, потрудися,

На задни ноги встань, передними уприся

Покрепче ты в обруб, да чур не шевелися;

Отсюда вылезу я по твоим рогам,

А там

И кума вытащить наверх я постараюсь».

«И впрямь так! удивляюсь!

Уж что за кумушка! какая голова!

Да мне бы этого не выдумать дня в два.

Изволь…» – И с словом сим Лисе подставил роги.

Лисица вылезла. «Сиди же здесь, глупец!» –

Сказала, и давай Бог ноги!

Предвидеть надобно во всех делах конец.

 

 

Орел, Дикая Свинья и Кошка

Перевод А. Зарина

 

 

Орел свил гнездо на вершине

Высокого дуба. Внизу, у корней,

Кабан поселился с семьею своей,

А Кошка – в ветвях, в середине.

Все были довольны. Никто никому

Соседством не делал помехи,

И, с делом мешая утехи,

Жил каждый, как было по вкусу ему.

Но Кошке лукавой согласье такое

Ни ночью, ни днем не давало покоя.

Решила поссорить соседей она;

Взобралась к Орлу на вершину

И молвила: «Вместе кручину

Должны мы делить. Я лишилася сна.

Грозит нам погибель с детями:

Мы скоро раздавлены будем ветвями!

Смотрите: внизу, подле самых корней,

Проклятый Кабан с Кабанихой своей

Без отдыха землю копают,

Готовя погибель для наших детей.

Они, добираясь до самых корней,

Те корни тотчас обрывают.

Дуб рухнет. Малютки из гнезд упадут

И смерть у Свиней в логовище найдут!» –

И, страхом наполнивши сердце Орла,

С ним Кошка лукаво простилась,

И только на землю спустилась,

Как к Свиньям в жилище смиренно вошла.

«Друзья и соседи! – сказала она. –

Пришла я к вам с вестью печальной.

Подслушала речи Орла я случайно

И вам передать их по дружбе должна.

Лишь только из вас кто из дому уйдет, –

Тотчас же Орел поросят унесет.

Пожалуйста, только молчите про это,

Не то он сживет меня в злости со света!» –

И, ужас посеяв в семье Кабана,

Счастливой домой возвратилась она.

Орел, опасаясь за участь птенцов,

Боится лететь за добычей.

Кабан, позабыв свой обычай,

Боится оставить свой кров.

Идут дни за днями. Их голод терзает;

Но бросить детей ни Орел, ни Кабан,

Поддавшись на Кошкин коварный обман,

Ни тот ни другой не дерзает:

Орел опасается дуба паденья,

Кабан же Орла посещенья.

Сидят они оба, а голод не ждет:

Подохли Кабан, поросята,

От голода сдохли орлята,

Подох и Орел в свой черед.

А Кошка за подлое дело

Всем дубом одна завладела.

 

Что выдумать может коварный злодей

На гибель иль ради раздора –

Того не придумать. Всех прочих гнусней

Несчастий из дара Пандоры

То, коим весь мир возмущался всегда;

Названье ему – клевета!

 

 

Пьяница и Жена его

Перевод О. Чюминой

 

 

У каждого есть свой порок,

В который он впадает неотступно;

И стыд, и страх нейдут при этом впрок,

Чему пример я приведу невступно.

Жил Пьяница один, тянувший Вакхов сок,

Губя свой ум, здоровье, кошелек.

Подобные ему не проживут полсрока,

Назначенного им, как, совесть заглуша,

Все спустят до гроша.

Испробовав не в меру сока

Лоз виноградных, разум свой

Оставил он на дне бутыли,

И был Женою в склеп опущен гробовой

Затем, чтоб винные пары перебродили

Там на свободе. От паров

Очнувшись, наконец, и саван, и покров,

И свечи видит он, дивясь тому немало.

– Ого! – воскликнул он. – Ужель вдовою стала

Жена моя? – Тогда наряжена

Алекто, фурией геенскою, предстала

Под маскою его Жена,

Держа сосуд с дымящейся похлебкой,

Достойной князя тьмы. И вот, на миг один

Не сомневается душою он неробкой,

Что он – геенны гражданин.

– Кто ты? – спросил он у виденья.

– Я ключницей служу у сатаны

И пищу приношу тем, кто обречены

В гробу на заключенье. –

Тут бессознательно супруг спросил ее:

– А ты не носишь им питье?

 

 

Подагра и Паук

Перевод И. Крылова

 

 

Подагру с Пауком сам ад на свет родил:

Слух этот Лафонтен по свету распустил.

Не стану я за ним вывешивать и мерить,

Насколько правды тут, и как, и почему;

Притом же, кажется, ему,

Зажмурясь, в баснях можно верить.

И, стало, нет сомненья в том,

Что адом рождены Подагра с Пауком.

Как выросли они и подоспело время

Пристроить деток к должностям

(Для доброго отца большие дети – бремя,

Пока они не по местам!),

То, отпуская в мир их к нам,

Сказал родитель им: «Подите

Вы, детушки, на свет и землю разделите!

Надежда в вас большая есть,

Что оба вы мою поддержите там честь,

И оба людям вы равно надоедите.

Смотрите же: отселе наперед,

Кто что из вас в удел себе возьмет –

Вон, видите ль вы пышные чертоги?

А там вон хижины убоги?

В одних простор, довольство, красота;

В других и теснота,

И труд, и нищета».

«Мне хижин ни за что не надо», –

Сказал Паук. «А мне не надобно палат, –

Подагра говорит. – Пусть в них живет мой брат.

В деревне, от аптек подале, жить я рада;

А то меня там станут доктора

Гонять из каждого богатого двора».

Так смолвясь, брат с сестрой пошли, явились в мире.

В великолепнейшей квартире

Паук владение себе отмежевал:

По штофам пышным, расцвеченным

И по карнизам золоченым

Он паутину разостлал

И мух бы вдоволь нахватал;

Но к рассвету едва с работою убрался,

Пришел и щеткою все смел слуга долой.

Паук мой терпелив: он к печке перебрался,

Оттоле Паука метлой.

Туда, сюда Паук, бедняжка мой!

Но где основу ни натянет,

Иль щетка, иль крыло везде его достанет

И всю работу изорвет,

А с нею и его частехонько сметет.

Паук в отчаянье, и за город идет

Увидеться с сестрицей.

«Чай, в селах, – говорит, – живет она царицей».

Пришел – а бедная сестра у мужика

Несчастней всякого на свете Паука:

Хозяин с ней и сено косит,

И рубит с ней дрова, и воду с нею носит.

Примета у простых людей,

Что чем подагру мучишь боле,

Тем ты скорей

Избавишься от ней.

«Нет, братец, – говорит она, – не жизнь мне в поле!»

А брат

Тому и рад;

Он тут же с ней уделом обменялся:

Вполз в избу к мужику, с товаром разобрался

И, не боясь ни щетки, ни метлы,

Заткал и потолок, и стены, и углы.

Подагра же – тотчас в дорогу,

Простилася с селом;

В столицу прибыла и в самый пышный дом

К Превосходительству седому села в ногу.

Подагре рай! Пошло житье у старика:

Не сходит с ним она долой с пуховика.

С тех пор с сестрою брат уж боле не видался;

Всяк при своем у них остался,

Доволен участью равно:

Паук по хижинам пустился неопрятным,

Подагра же пошла по богачам и знатным;

И – оба делают умно.

 

 

Волк и Журавль

Перевод И. Крылова

 

Что волки жадны, всякий знает:

Волк, евши, никогда

Костей не разбирает.

Зато на одного из них пришла беда:

Он костью чуть не подавился.

Не может Волк ни охнуть, ни вздохнуть;

Пришло хоть ноги протянуть!

По счастью, близко тут Журавль случился.

Вот кой-как знаками стал Волк его манить

И просит горю пособить.

Журавль свой нос по шею

Засунул к Волку в пасть и с трудностью большою

Кость вытащил и стал за труд просить.

«Ты шутишь! – зверь вскричал коварный. –

Тебе за труд? Ах ты, неблагодарный!

А это ничего, что свой ты долгий нос

И с глупой головой из горла цел унес!

Поди ж, приятель, убирайся,

Да берегись: вперед ты мне не попадайся».

 

 

Лев, сраженный человеком

Перевод О. Чюминой

 

 

Художником был на картине

Громадный Лев изображен –

Одним охотником в пустыне

Отважно насмерть поражен.

И зрители, толпясь гурьбою,

Хвалились тем, толкуя меж собою.

Но проходивший Лев с них сбил немного спесь.

«Да, – молвил он, – победу здесь

Вы торжествуете, хотя и без причины;

Но в силу больших прав, чем вы,

Торжествовали бы свои победы львы,

Когда б писать умели львы картины».

 

 

Лебедь и Повар

Перевод О. Чюминой

 

 

На птичнике, среди пернатых разных,

Пород весьма разнообразных –

Случилось Лебедю и Гусю вместе жить.

Второй, наружностью невзрачен,

Для вкуса барскою усладой предназначен;

А первый должен был утехой глаз служить.

Один – себя зачислил в штат домашних,

Другой – при парке состоял.

Местами же прогулок их всегдашних

Был ров, к которому спускался замка вал.

Бок о бок, рассекая волны,

Там плавали они, желаний тщетных полны,

Ныряли в глубину. Но раз, напившись пьян,

Господский Повар впал в обман

И, Лебедя принявши за Гусенка,

Хотел покончить с ним. Увидев сталь ножа,

Наш Лебедь, в ужасе, дрожа,

Излил тоску свою так сладостно и звонко,

Что Повар молвил тут: «Я не настольк о глуп:

Подобного певца я не отправлю в суп;

Не перережу собственной рукою

Я горло у того, кто с силою такою

И с мастерством таким

Умеет пользоваться им».

Когда случается бедам

Следить за нами по пятам, –

Всегда не лишнее уметь

Послаще петь.

 

 

Лисица и виноград

Перевод И. Крылова

 

 

Голодная кума Лиса залезла в сад;

В нем винограду кисти рделись.

У кумушки глаза и зубы разгорелись,

А кисти сочные как яхонты горят;

Лишь то беда, висят они высоко:

Отколь и как она к ним ни зайдет,

Хоть видит око,

Да зуб неймет.

Пробившись попусту час целый,

Пошла и говорит с досадою: «Ну, что ж!

На взгляд-то он хорош,

Да зелен – ягодки нет зрелой:

Тотчас оскомину набьешь».

 

Волки и овцы

Перевод О. Чюминой

 

 

Лет тысячу велись открыто войны

Меж племенем Волков и племенем Овец;

Но мир был заключен меж ними наконец.

По-видимому, быть могли спокойны

Тут обе стороны. В прошедшем же грехи

Не раз бывали: Волк, явив свою натуру,

Овцу зарежет; пастухи

С него на плащ себе за это снимут шкуру:

Всю жизнь живи как на ножах!

Одни – на пастбищах, другие – в грабежах –

Все стеснены, немыслима свобода

И наслажденье благами. Итак,

При перемирии обмен такого рода

Был совершен: во избежанье драк,

Овечки отдали в заложники собак,

А Волчий род Волчат своих оставил.

Так, с соблюдением необходимых правил,

Подписан был властями договор.

 

Но время шло, и с некоторых пор

Волками ставшие все господа Волчата

В отсутствие господ их, пастухов,

В овчарне лакомясь, наделали грехов:

Оттуда лучшие, отборные Ягнята,

Безжалостно умерщвлены,

Волками были в лес затем унесены.

Грабители своих предупредили вскоре,

И те, в ночи войдя к собачьей своре,

Которая спала, доверья к ним полна,

Забыв о мирном договоре,

Зарезали собак во время сна:

Не избежала смерти ни одна.

 

Из этого наш вывод ясен:

Пусть мир есть лучшее из благ,

Но он бесплоден и опасен,

Когда без совести и чести враг.

 

 

Лев состарившийся

Перевод И. Крылова

 

Могучий Лев, гроза лесов,

Постигнут старостью, лишился силы:

Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов,

Чем наводил он ужас на врагов,

И самого едва таскают ноги хилы.

А что всего больней,

Не только он теперь не страшен для зверей,

Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,

Наперерыв ему наносит оскорбленье:

То гордый конь его копытом крепким бьет,

То зубом волк рванет,

То острым рогом вол боднет.

Лев бедный в горе столь великом,

Сжав сердце, терпит все и ждет кончины злой,

Лишь изъявляя ропот свой

Глухим и томным рыком.

Как видит, что осел туда ж, натужа грудь,

Сбирается его лягнуть

И смотрит место лишь, где б было побольнее.

«О боги! – возопил, стеная, Лев тогда. –

Чтоб не дожить до этого стыда,

Пошлите лучше мне один конец скорее!

Как смерть моя ни зла:

Все легче, чем терпеть обиды от осла».

 

 

Филомела и Прокна

Перевод А. Зарина

 

 

Однажды Прокна-ласточка летала

От города далеко, в лес, в поля,

И услыхала

Песнь Филомелы-соловья.

Тут Прокна вскликнула: «Сестра! Что с вами сталось?

Как поживаете? Сто лет не видно вас.

С тех пор, как в Фракии расстались,

Не помню, жили ль вы средь нас!

Что вы имеете в примете?

Не здесь же жить среди полей!»

«Ах! – отвечала Филомела ей. –

Приятней для меня нет места в целом свете».

«Как? Здесь? Прекраснейшее пенье

Дарить животным и зверям,

Да неотесам мужикам?!

Пред ними изливать восторги вдохновенья!

Нет! Прилетайте к нам, и в пышных городах

Пусть ваше пенье слух ласкает,

Тем более, что здесь, в лесах,

Вам все кругом напоминает,

Как некогда Терей, в порыве исступленья,

На ваши прелести свое направил мщенье».

«Вот это-то воспоминанье, –

Ответил Соловей, –

Мне легче здесь переносить, в изгнанье;

А там, среди людей,

Я тосковала бы сильней!..»

 

 

Утопленница

Перевод А. Измайлова

 

 

Не дай Бог никому капризную жену!

Одна из жен таких на мужа рассердилась.

За что? Да он молчал, так за это взбесилась,

Кричала, плакала, бранилась.

И кинулась в реку – пошла как ключ ко дну.

Муж бедный с радости иль с горя прослезился,

Как скоро до него достигла эта весть;

Но он философ был и все мог перенесть:

Подумал и пустился,

Чтоб долг последний ей отдать.

И так в тоске, в печали,

По берегу реки тихохонько идет,

Глядит на все, что ни плывет;

Но волны только щепки мчали,

А нет как нет жены!

Знать надобно, что шел он против быстрины.

Встречается с ним Кум, дивится заблужденью

И говорит ему: «Пойдем вниз по теченью:

Кума должна вон там, гораздо ниже всплыть».

«Не может, братец, это быть;

Покойница во всем напротив поступала

И никому не уступала;

Против воды она, поверь мне, поплывет;

Поставит на своем, хоть три раза умрет».

 

 

Ласочка в амбаре

Перевод А. Зарина

 

 

Однажды Ласочка забралась

В амбар чрез узенькую щель.

Раздолье полное! Досель

Бедняжка еле чем питалась.

В довольстве стала жить она.

Лишь только встанет ото сна,

Грызет и ест, пирует вволю,

Благословляя долю.

Бог весть, что гибелью ей стало:

Такая жизнь иль много сала;

Вот что потом случилось с ней.

День ото дня она жирней

Все становилась. Раздобрело,

Толсто, как бочка, стало тело.

В конце недели, раз, она,

Поевши плотно, услыхала

Вдруг шум. Тревогою полна,

Она скорее подбежала

К дыре, чтоб вылезть. Ан узка

Дыра внезапно оказалась.

Бедняжка в страхе заметалась;

Вернулась снова. «Вот доска! –

Она воскликнула. – И в ней

Та самая дыра, в которую недавно, –

Всего назад тому шесть дней, –

Я так пролезла славно!

Что за диковина?..»

А Крыса ей в ответ:

«Диковины тут нет!

Тогда была ты – кости, кожа,

Теперь на бочку ты похожа.

Ты сбрось-ка жир – исчезнет сразу чудо!..»

 

Слова ее сказать другим не худо.

Но лучше басни мы не будем разбирать,

Чтоб с вашими дела их не мешать…

 

 

Кот и старая Крыса

Перевод В. Жукова

 

 

Какой-то Кот, гроза мышей,

Примерной ревностью своей

И кровожадностью и силой

Прослывший в округе Аттилой,

Задумал истребить в один поход

Не только у себя в холодной клети,

Но весь на свете

Крысиный род.

Умолкли крысы… их головки

Не помышляют о былом…

Что́ им пустые мышеловки

В сравнении с Котом!

А Кот в восторге, в восхищенье!

И, чтоб поболее явить свое уменье,

Он, наконец,

Вниз головой повесился, хитрец!

Не дышит грудь, не слышно храпа,

Совсем мертвец

(А между тем за шнур вцепилась лапа).

Крысиный род решил,

Что Кот, должно быть, нашалил:

Украл жаркое,

Иль что другое –

Ну, словом, пойман был

И, без сомненья,

Повешен был за преступленье!

И вот,

Крысиный род

Пошел к Коту на погребенье.

Шныряют, бегают, скребут

И торжества в восторге ждут…

Но вдруг… о ужас!.. Кот сорвался,

Двух-трех ближайших крыс поймал

И так сказал:

«Вас наказать не так я собирался!

Ведь это что?!! Я знаю план другой!

Ступайте-ка покудова домой!»

Кот не соврал. Осыпавшись мукою,

В квашню забрался он,

крысы все, со всех сторон,

К нему посыпались толпою.

Но Крыса старая (конечно, неспроста:

Была та крыса без хвоста)

Коту на это проворчала:

«Не соблазняюсь я нимало,

Будь ты хоть не котом,

А впрямь мучным мешком!»

Старуха верно рассуждала,

И можно ль лучше рассуждать?

Ведь недоверчивость есть счастья мать

И безопасности начало!

 

 

Влюбленный Лев

Перевод В. Жукова

 

Посвящается девице Севинье

 

 

О Севинье, все прелести которой

Служили грациям прекрасным образцом!

Прочтите басню без укора

И не пугайтесь перед Львом!

Он, вопреки бессильному злословью,

Был усмирен всесильною любовью.

Любовь – есть нечто странное во всем,

И счастлив тот, кто с нею незнаком…

 

Какой-то Лев, из важного сословья,

Пастушку встретил на лугу

И воспылал к ней страстною любовью,

Какой любить я, право, не могу!

Он стал ухаживать за нею,

Отца ее повергнувши в печаль.

А тот искал зятька себе смирнее,

Да ведь ему и дочки было жаль.

Но как откажешь? Ведь опасно!

И знал то он прекрасно

(Кто с этим делом незнаком?),

Что обвенчаться можно и тайком,

Тем паче, дочь его нимало

Любовь слепая не пугала!

Отец промолвил тут:

«Послушай-ка, зятек,

Ведь дочь моя нежна, как фея сказки,

А твой-то ноготок

Совсем устроен не для ласки!

Так вот, коль хочешь зятем быть,

То, не боясь за целость шубы,

Изволь-ка когти обрубить

Да подпилить получше зубы!

Твой поцелуй тогда не будет грубый,

Да и жена

С тобою будет более нежна!..»

Лев согласился… Ослепила

Его коварная любовь,

Но без когтей и без зубов

Исчезла в нем былая сила,

И стая псов

От сватовства безумца отучила…

 

Любовь, любовь!.. И я скажу в раздумье, –

Когда мы страстью возгорим,

Мы говорим:

Прощай, прощай, благоразумье!

 

 

Пастух и Море

Перевод И. Крылова

 

 

Пастух в Нептуновом соседстве близко жил:

На взморье, хижины уютной обитатель,

Он стада малого был мирный обладатель

И век спокойно проводил.

Не знал он пышности, зато не знал и горя,

И долго участью своей

Довольней, может быть, он многих был царей.

Но, видя всякий раз, как с Моря

Сокровища несут горами корабли,

Как выгружаются богатые товары

И ломятся от них анбары,

И как хозяева их в пышности цвели,

Пастух на то прельстился;

Распродал стадо, дом, товаров накупил,

Сел на корабль – и за Море пустился.

Однако же поход его не долог был;

Обманчивость, морям природну,

Он скоро испытал: лишь берег вон из глаз,

Как буря поднялась;

Корабль разбит, пошли товары ко дну,

И он насилу спасся сам.

Теперь опять благодаря морям

Пошел он в пастухи, лишь с разницею тою,

Что прежде пас овец своих,

Теперь пасет овец чужих

Из платы. С нуждою, однако ж, хоть большою, –

Чего не сделаешь терпеньем и трудом? –

Не спив того, не съев другого,

Скопил деньжонок он, завелся стадом снова

И стал опять своих овечек пастухом.

Вот некогда, на берегу морском,

При стаде он своем

В день ясный сидя

И видя,

Что на Море едва колышется вода

(Так Море присмирело)

И плавно с пристани бегут по ней суда:

«Мой друг! – сказал. – Опять ты денег захотело,

Но ежели моих – пустое дело!

Ищи кого иного ты провесть,

От нас тебе была уж честь.

Посмотрим, как других заманишь,