Была ли В 1918 году революция.

29 октября 1918 г. матросы военного флота, стоявше­го в гавани Киля, отказались выполнить приказ о вы­ходе в море для решающего сражения с англичана­ми. Волнения быстро распространились по всему се­верогерманскому побережью, а затем перекинулись и в глубь страны. Но удивительной была даже не ре­волюция, которая при полном равнодушии большинства населения фактически закончилась, не ус­пев начаться, а та пассивность, с которой ее встрети­ли прежние правящие круги. Все немецкие династии отказывались от власти без малейшего сопротивле-

148­

ния, и не нашлось почти никого, кто бы встал на их защиту. 9 ноября волнения достигли Берлина. Узнав о событиях в столице, Вильгельм II, который нахо­дился в ставке, спешно выехал в Голландию, где и прожил до самой смерти 4 июня 1941 г. 11 ноября статс-секретарь и один из лидеров партии Центра Маттиас Эрцбергер от имени Германии подписал в салон-вагоне французского маршала Фоша в Компьенском лесу под Парижем перемирие. Так закон­чилась Первая мировая война, унесшая жизни 10 млн. человек.

Германская революция была стихийным выступ­лением уставших от войны масс. Красное знамя, сим­вол социализма, стало знаменем немецкой револю­ции лишь потому, что оно воплощало мир и оппози­цию прежнему режиму. Социал-демократия, раско­ловшаяся на умеренную СДПГ большинства и более радикальную Независимую социал-демократичес­кую партию Германии (НСДПГ), действовала под давлением событий, не имея определенного полити­ческого курса. В ночь с 7 на 8 ноября Курт Эйснер, представитель НСДПГ, провозгласил социалистичес­кую республику в Мюнхене. Утром 9 ноября прекра­тили работу промышленные предприятия Берлина. Заполнившие улицы столицы толпы солдат и рабо­чих стекались в центр города. Последний имперский канцлер, принц Макс Баденский, на свой страх и риск объявил об отречении кайзера и передал свой пост лидеру СДПГ Фридриху Эберту, который надеялся сохранить конституционную монархию и, по его соб­ственным словам, ненавидел «революцию как смерт­ный грех».

149

Но осуществить это было уже невозможно из-за сопротивления и напора масс. После полудня другой руководитель СДПГ Филипп Шейдеман провозгла­сил республику, а лидер левой группы «Союз Спарта­ка» Карл Либкнехт с балкона берлинского замка объ­явил о создании социалистической республики.

Все социалистические группировки выступали под лозунгом предотвращения братоубийственной граж­данской войны. Поэтому Эберт предложил НСДПГ сформировать общее правительство, куда пригласил войти и Либкнехта. Но тот отказался, как и лидер радикального крыла независимцев Георг Ледебур.

10 ноября из трех представителей умеренной со­циал-демократии и трех независимцев был создан Совет народных уполномоченных (СНУ), который опирался на поддержку берлинских рабочих и сол­датских Советов. СНУ, взявший в свои руки всю пол­ноту власти, сразу столкнулся с рядом трудных про­блем, поскольку Германии угрожала реальная опас­ность голода, хаоса и даже распада из-за оживления сепаратистских настроений.

Особенностью немецкой революции было то, что основная борьба разгорелась не между правыми и левыми силами, чего следовало бы ожидать по ло­гике вещей, а между левыми и крайне левыми, со­здавшими 30 декабря Коммунистическую партию Германии (КПГ), на учредительном съезде которой царил дух фанатичного утопизма, откровенно ориен­тированного на русский большевизм, мало у кого в Германии вызывавший симпатии.

Как показали события, большевистская револю­ция в Германии оказалась невозможной. Кажется па­-

150

радоксальным, но такая революция могла произойти только в аграрных странах, где население в основном обеспечивало себя само. Там была возможна ради­кальная смена власти и массовая социализация средств производства, ибо это не вело к социально-экономическому хаосу. Но в индустриальной Германии, где было развито разделение труда, а большин­ство населения так или иначе связано с государством, такая коренная ломка неминуемо повлекла бы за со­бой дезорганизацию и общественную катастрофу. В 1918 г. немецкие рабочие могли потерять гораздо больше, чем только свои цепи, поэтому среди них преобладал враждебный революции «рефлекс анти­хаоса». В стране, где уже имелось всеобщее избира­тельное право, речь могла идти только о дальней­шем расширении демократии, а не о ее свертывании, которое означала бы диктатура пролетариата. Врагов же справа у революции практически не оказалось. Уже вечером 10 ноября новый начальник генштаба, генерал Вильгельм Гренер, предложил Эберту по­мощь армии как фактора порядка в борьбе против угрозы большевизма.

СНУ сразу провел все преобразования, которых желал народ. Были введены 8-часовой рабочий день, пособия по безработице, страхование по бо­лезни, гарантировалось восстановление на работе демобилизованных солдат, провозглашено всеоб­щее и равное избирательное право для мужчин и женщин с 20-летнего возраста, восстановлены все политические права и свободы, была даже создана комиссия по социализации промышленности во гла­ве с известными марксистскими теоретиками Карлом

151

Каутским и Рудольфом Гильфердингом. Таким обра­зом, едва успев начаться, революция потеряла ре­альные цели - бороться было уже не за что.

Преклонение лидеров СДПГ перед демократией стало причиной того, что они рассматривали СНУ как чисто временный орган на период политического ва­куума. Вопрос о власти и форме государства должно было решить будущее Учредительное собрание. Та­кой вариант поддерживали руководители НСДПГ и большинство рабочих и солдатских Советов, кото­рые не разделяли лозунга спартаковцев: «Вся власть Советам». Это показал состоявшийся 16—20 декабря всегерманский съезд Советов, на котором за такое решение выступили всего 10 из 489 делегатов. Съезд высказался за проведение в январе 1919 г. выборов в Национальное учредительное собрание.

Но к этому времени коалиция обеих социал-де­мократических партий уже развалилась. Эберт вы­звал в Берлин армейские части для усмирения взбунтовавшейся из-за невыплаченного жалованья Народной морской дивизии. Путчистов быстро раз­громили. Протестуя против действий Эберта, независимцы в ночь с 29 на 30 декабря вышли из СНУ. Вместо эйфорического настроения ноябрьских дней возникла конфронтация внутри социалистического рабочего движения.

Создание СНУ немецкий пролетариат рассмат­ривал как свое достижение политической власти. Однако в государственном аппарате, армии и хо­зяйстве практически не произошло никаких пере­мен. Везде сидели те же люди, что и при кайзере. Так, в середине 1919 г. из 470 прусских ландратов –

152

руководителей сельских округов только один был со­циал-демократом. Отсутствие реальных изменений вызывало рост недовольства. Начались волнения и забастовки в Рурской области и Верхней Силезии, Саксонии и Тюрингии, в Берлине, Бремене и Брауншвейге. Их участники требовали как повышения заработной платы и улучшения продовольственного снабжения, так и социализации предприятий и со­хранения Советов, а иногда даже уничтожения капи­талистической системы.

Решительным поворотом в ходе событий стало так называемое «спартаковское восстание» в январе 1919 г. против СНУ. Ожесточенные бои на улицах Бер­лина не только закрепили раскол рабочего движе­ния, но и привели к ускоренному формированию фрайкора (добровольческих корпусов), ставшего позднее главным очагом правой опасности. Подав­ление рабочих выступлений, убийство руководите­лей компартии Карла Либкнехта и Розы Люксембург во время разгрома январского восстания и при этом явная недооценка растущей угрозы справа не только повлекли за собой радикализацию значительной ча­сти рабочих, но и вызвали недовольство жестким курсом СНУ даже среди его сторонников. С январско­го восстания берет свое начало усиление правого и левого радикализма, все очевиднее становится ил­люзорность социал-демократического курса на мир­ное социальное переустройство общества. Та парламентарно-демократическая республика, к которой стремились лидеры СДПГ, могла бы получить проч­ный массовый базис лишь в том случае, если бы де­мократия не остановилась перед воротами заводов

153

и казарм, перед дверями административных учреж­дений, а решительно сломала бы старые структуры. Но поскольку этого не произошло, то в историогра­фии по-прежнему время от времени поднимается вопрос: а была ли в 1918 г. революция на самом деле?

В Германии революция произошла только в том смысле, что стала совершенно другой ее политичес­кая система. Но в смысле радикального разрыва с прошлым и глубокого социального переворота ре­волюции не было. Впрочем, эта проблема все еще ос­тается для историков дискуссионной.

 

ВЕЙМАР: ПУТЬ К КАТАСТРОФЕ

В сущности, вопрос о политической власти уже в первые дни революции был решен в пользу демо­кратической черно-красно-золотой коалиции. Это подтвердили результаты выборов в Национальное собрание, в которых впервые в немецкой истории участвовали женщины, на плечах которых держа­лось хозяйство в годы войны. Среди 423 избранных депутатов была 41 женщина, или 9,6% от общего числа. Столь высокого показателя не достигали по­том не только ни один веймарский рейхстаг, но и бундестаги ФРГ.

Выборы стали победой веймарской коалиции из СДПГ, партии Центра и леволиберальной Немецкой демократической партии (НДП), которые собрали 76% всех голосов. Во главе первого демократически избранного правительства встал социал-демократ Шейдеман, а президентом собрание избрало Эбер-

154

та. Перед правительством стояли две неотложные за­дачи - консолидация молодой республики и ее за­щита от экстремистов и подписание мирного догово­ра. Кабинет надеялся на сравнительно мягкий мир с некоторыми территориальными потерями и снос­ные контрибуции.

Но иллюзии развеялись, когда 7 мая 1919 г. побе­дители объявили о своих условиях. Немцы были го­товы к худшему, но такого не ожидал никто. Требуе­мые территориальные уступки превышали самые пессимистические ожидания. Установленный верх­ний предел численности немецкой армии в 100 тыс. солдат и офицеров делал ее пригодной только для полицейских акций, но не для обороны страны. Экономические и финансовые требования еще не были определены, но теперь не оставалось сомнений в том, что они будут крайне тяжелыми. Позднее Уинстон Черчилль едко заметит, что «экономические ста­тьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными». Их направ­ленность выразил французский президент Раймон Пуанкаре, пообещавший своему народу, что «боши заплатят за все».

Немецкая сторона сразу отвергла эти условия. Шейдеман официально отказался подписывать та­кой договор и подал в отставку. Но союзники настаи­вали на своих требованиях. Под давлением продол­жающейся морской блокады страны и угрозы Запада возобновить военные действия, если Германия безоговорочно не примет выдвигаемых условий, боль­шинство членов Национального собрания в конце концов согласились на его подписание.

155

28 июня 1919 г. в Версале появились два немецких уполномоченных представителя - министр иност­ранных дел Герман Мюллер (СДПГ) и министр почты Иоганнес Бёлль (Центр). Церемония подписания мирного договора, этого тяжелейшего для немцев последствия проигранной войны, проходила в том самом Зеркальном зале, где почти полвеком ранее была торжественно провозглашена Германская им­перия. Как тогда, так и теперь церемония стала сим­волом триумфа победителя над униженным побеж­денным, который должен был не только платить, но и пресмыкаться. Крупный немецкий ученый Эрнст Трёльч обоснованно писал, что «Версальский дого­вор - это воплощение садистски-ядовитой ненавис­ти французов, фарисейски-капиталистического духа англичан и глубокого равнодушия американцев».

Но при всей их тяжести не экономические статьи договора повлияли на дальнейшую судьбу Веймар­ской республики, а то, что среди немцев возоблада­ли чувства унижения и бессилия перед несправедли­вым для них актом, которые стали питательной поч­вой для подъема реваншизма и национализма. Еще в Версале британский премьер Дэвид Ллойд Джордж пророчески заметил, что «главная опас­ность состоит в том, что мы толкаем народные массы в объятия экстремистов».

По поводу будущего развития Германии сущест­вовали различные мнения. Франция, прежде всего ее генералитет, требовала раздробить рейх на отдель­ные мелкие государства. США склонялись к тому, что­бы без всяких оговорок принять демократическую Веймарскую республику в круг западных стран. Одна­

156

ко был избран разрушительный третий путь. По Вер­сальскому мирному договору, Германия оставалась единым государством, но в военном отношении -беззащитным, экономически - разоренным, полити­чески - униженным. Такой договор нельзя считать продуманным и дальновидным: для того чтобы унич­тожить Германию, он был слишком мягким, для того чтобы просто наказать ее - чересчур унизительным.

Сточки зрения немцев, «диктат Версаля» был ин­струментом западного террора. Население восприня­ло демократию как чужеземный порядок, навязан­ный победителями. Роковым стало то, что борьба против Версаля означала и борьбу против демокра­тии. Политические деятели, которые призывали к сдержанности и компромиссу с Западом, немед­ленно объявлялись политическими капитулянтами, а то и предателями. Все это и стало той почвой, на ко­торой в итоге вырос тоталитарный и зловещий ре­жим Гитлера.

Во второй половине 1919 г. казалось, что респуб­лика укрепила свое положение. С принятием 14 авгу­ста Веймарской конституции практически закончился революционный период, если не считать отдельных выступлений весной 1920 г. Но республике угрожала теперь опасность не слева, а справа. Бремя Версаля, нерешенные экономические проблемы, удручающе безрадостная повседневность вели к изменениям в настроении людей, которые все внимательнее при­слушивались к агитации националистов и монархис­тов. Запрет военизированных формирований, кото­рого требовали союзники, коснулся прежде всего фрайкоровцев, которые упорно сражались в Силе-

157

зии и Прибалтике против Польши и России, а теперь считали, что республиканское правительство, и без того ими презираемое, просто предало их. 13 марта 1920 г. соединения фрайкора под командованием ге­нерала Вальтера Лютвица вошли в Берлин. Ударной силой путчистов была морская бригада капитана Гер­мана Эрхарда, на касках солдат которой красовалась свастика. Было создано новое правительство во гла­ве с крупным восточно-прусским аграрием Вольф­гангом Каппом. Законное правительство канцлера Густава Бауэра бежало в Штутгарт, откуда вместе с профсоюзами призвало к всеобщей забастовке, ко­торая настолько парализовала всю жизнь Германии, что через пять дней путчисты сдались, тем более что их не поддержало ни командование рейхсвера, ни чиновничий аппарат.

Казалось, что перед республикой открываются прекрасные перспективы на консолидацию. Но вы­боры в рейхстаг 6 июня 1920 г. стали для нее катаст­рофой. Республиканская коалиция потеряла две тре­ти мест в парламенте, получив теперь только 43% мандатов. После этого демократическим партиям ни разу не удавалось завоевать большинство мест в рейхстаге. У них оставалось две возможности: ли­бо идти на коалицию с антиреспубликанскими пар­тиями, либо создавать кабинеты парламентского меньшинства, которые могли быть свергнуты в лю­бой момент.

В таких условиях становились невозможными ни решительная и долговременная демократическая по­литика, ни устойчивость правительств. За 14 лет Вей­марской республики в ней сменилось 16 кабинетов.

158

Возник заколдованный круг: чем слабее казались правительства, тем охотнее избиратели склонялись к правым или левым радикалам, которые, во всяком случае, обещали установить твердую власть. Удиви­тельно не то, что Веймарская республика потерпела крах, к которому она была практически приговорена. Удивительно то, что в предельно тяжелых условиях она все же смогла просуществовать целых 14 лет.

Веймарской коалиции, к которой в 1925 г. присо­единилась праволиберальная Немецкая народная партия (ННП) во главе с Густавом Штреземаном (1878-1929), удалось несколько стабилизировать внутриполитическое положение. СДПГ распроща­лась с правительственной ответственностью, хо­тя имела не только своего президента Эберта, но и премьер-министра занимавшей 3/5 территории страны Пруссии Отто Брауна, который вместе с мини­стром внутренних дел Карлом Зеверингом умело со­четал социал-демократическую и традиционную прусскую практику управления. Поэтому Пруссия ста­ла главным оплотом республики.

Но кризис не был преодолен, просто он перемес­тился из области внутренней политики в область внешней политики. Три года продолжалась борьба немецкой и западной сторон вокруг выполнения ус­ловий Версальского договора. То, что в этих конфлик­тах германское правительство всегда было вынужде­но уступать, решающим образом сказалось на слабо­сти его авторитета у населения, а тем самым - на ле-гитимности республики вообще. Ситуация резко обострилась, когда в начале 1921 г. репарационная комиссия определила наконец общую сумму плате-

159

жей Германии в баснословные 132 млрд. золотых марок. Немецкое правительство вначале возмущен­но отклонило эти условия, но впоследствии было вынуждено подчиниться требованиям Запада. Гер­манская «политика выполнения» была неизбежной, чтобы не дать повод, прежде всего Франции, обвинить Германию в саботаже закрепленных договором обязательств. Но, с другой стороны, эта политика да­ла правой оппозиции превосходную возможность для нападок на правящих в Берлине «ноябрьских преступников». Страну захлестнула волна фанатич­ного национализма и политических покушений. В 1921 г. был убит подписавший Компьенское пере­мирие 1918 г. Маттиас Эрцбергер, а на следующий год - министр иностранных дел Вальтер Ратенау, ко­торый ко всем своим грехам был к тому же евреем.

На мрачном внешнеполитическом горизонте был всего лишь один просвет. 16 апреля 1922 г. Германия и Советская Россия подписали в Рапалло, близ Ге­нуи, договор об установлении торговых отношений и взаимном отказе от каких-либо претензий. Этот договор весьма встревожил Запад, хотя и не стаг средством ревизии Версальского мирного догово­ра, на что безосновательно рассчитывали канцле. Йозеф Вирт и командующий сухопутными войсками рейхсвера Ханс фон Сект.

Попытки немецкой стороны добиться уступок в вопросе репараций привели французское прави­тельство к убеждению, что следует взять силой то, что Германия не хочет отдать добровольно. 11 янва­ря 1923 г. франко-бельгийские войска оккупирова­ли Рурскую область, чтобы непосредственно кон­-

160

тролировать добычу и поставки угля в счет репара­ций. Немецкое правительство канцлера Вильгельма Куно отважилось только на пассивное сопротивле­ние и вместе с профсоюзами призвало шахтеров Ру­ра к всеобщей забастовке, фактически оккупация обошлась Франции дороже, чем она рассчитывала получить, так как добыча угля почти прекратилась. Но для Германии издержки оказались еще значи­тельнее. Необходимо было снабжать миллионы лю­дей в Руре, откуда перестал поступать уголь, который теперь пришлось закупать за рубежом. А поскольку к этому добавилось еще и значительное снижение доходов от пошлин и налогов, то в бюджете образо­вался огромный дефицит, который можно было смягчить лишь печатанием все новых банкнот. По­этому непрерывно растущая еще с военных лет ин­фляция получила мощный толчок и стала неуправля­емой. Если в январе 1923 г. килограмм хлеба стоил 250 марок, то в декабре - уже 399 млрд. марок, а за один доллар давали 4,2 биллиона марок. Марка па­дала в цене чуть ли не ежечасно, и посетители ресто­ранов расплачивались заранее, поскольку к концу обеда его стоимость становилась в два-три раза до­роже. Даже отапливать помещение банкнотами ста­ло дешевле, чем углем. В конце концов денежное обращение развалилось полностью, население воз­вратилось к первобытному натуральному обмену.. 13 августа 1923 г. лидер ННП Штреземан сформи­ровал кабинет большой коалиции, чтобы справиться с катастрофическим положением. К всеобщему изумлению, новый канцлер добился успеха. Он по­нимал, что единственным средством выживания яв-

161

ляется капитуляция. 26 сентября кабинет объявил о прекращении пассивного сопротивления в Руре. В это время Германия уже стояла на пороге распада. На Рейне оживились сепаратисты, поощряемые Па­рижем. В Саксонии и Тюрингии левые правительства начали формирование «красных сотен», этих армий гражданской войны. Штреземан не побоялся ввести туда войска, которые разогнали мятежные земель­ные правительства.

Еще более опасное положение сложилось в Ба­варии, где сама армия отказалась подчиняться Бер­лину и принесла присягу баварскому правительству во главе с генеральным имперским комиссаром Гу­ставом фон Каром, который намеревался вслед за Баварией навести порядок и в остальной Германии, прежде всего в «марксистском болоте» Берлина. Его поддержали командующий баварским рейхсвером генерал Отто фон Лоссов и Адольф Гитлер, которо­му удалось объединить многочисленные правые группы Мюнхена в Национал-социалистическую не­мецкую рабочую партию (НСДАП). Он рассчитывал переиграть своих временных союзников и взять всю власть в свои руки. Но Гитлер слишком рано рас­крыл карты. 9 ноября нацисты попытались захва­тить власть, но их колонна, двигавшаяся в центр Мюнхена, была обстреляна и разогнана полицией. Гитлер и его ближайшее окружение были арестова­ны и отданы под суд, приговоривший их к смехо­творно мягким наказаниям. Почти одновременно, 8 ноября, было подавлено коммунистическое вос­стание в Гамбурге, которое не поддержали рабочие этого города. Генерал Сект овладел ситуацией, рас-

162­

пад республики был предотвращен. Кабинет Штреземана 15 ноября 1923 г. ввел новую рентную марку, приравненную к биллиону старых купюр. Поскольку у Германии почти не было золотого запаса, то новая марка обеспечивалась всей продукцией промыш­ленности и сельского хозяйства, поэтому ее называ­ли еще «ржаной».

Тяжелейший кризис осени 1923 г. был преодолен только благодаря решительным и непопулярным ме­рам, предпринятым Штреземаном, но разногласия между партиями большой коалиции привели к ее развалу. 23 ноября рейхстаг вынес канцлеру вотум недоверия. Однако Штреземан остался министром иностранных дел, сумел укрепить положение Герма­нии на мировой арене и добиться улучшения ее от­ношений с Западом, тем более что в Англии и Фран­ции к власти пришли новые правительства, больше учитывавшие ситуацию в Германии, чем их предше­ственники. Первым проявлением этого поворота стал принятый в апреле 1924 г. план американского фи­нансиста Дауэса, по которому немецкие платежи на ближайшие пять лет существенно снижались, а про­мышленность Германии получала для своего оздо­ровления международный кредит в 800 млн. золо­тых марок. Франция вывела свои войска из Дортмун-да и Оффенбурга и объявила о полном уходе из Рура в течение года.

На первый взгляд кажется, что последующие пять лет были временем внутриполитического затишья. Кабинет попеременно возглавляли буржуазные канцлеры Вильгельм Маркс и Ханс Лютер, а преем­ственность политики воплощал прежде всего Штре-

163

земан. Он не только проводил сдержанную и успеш­ную внешнюю политику, но и как лидер ННП гаран­тировал правительству поддержку умеренных на­ционалистов. Оппозиционная СДПГ одобряла курс Штреземана, к которому правые силы относились резко отрицательно. В период с 1924 по 1928 г. един­ственный раз в истории Веймарской республики рейхстаг проработал полный срок своего созыва.

Штреземан ставил целью мирным путем добить­ся ревизии Версальского договора и обеспечить Гер­мании ведущее место в Европе. Это означало укло­нение от чересчур тесных связей как с Западом, так и с Востоком и проведение политики балансирова­ния между ними для сохранения свободы действий. Такой курс приносил определенный успех. В 1925 г. в Локарно Франция, Бельгия и Германия заключили соглашение о признании и неприкосновенности су­ществующих между ними границ, которое контро­лировали Англия и Италия. Следующим шагом к свободе внешнеполитических действий стал прием Германии в Лигу Наций 9 сентября 1926 г. За этим последовало окончательное урегулирование про­блемы репараций. По плану американского эконо­миста Оуэна Юнга, принятому на Парижской конфе­ренции в феврале 1929 г., сумма репараций состав­ляла 112 млрд. золотых марок с ежегодными выпла­тами по 2 млрд. марок в течение 59 лет, т.е. Герма­ния должна была закончить платежи в 1988 г. Каки­ми иллюзорными оказываются иногда долговремен­ные человеческие расчеты!

С Советской Россией в 1926 г. был заключен Бер­линский договор о взаимном нейтралитете и сотруд-

164­

ничестве. Наряду с ним командование рейхсвера и Красной Армии тайно договорились о совместных действиях в случае польского нападения на Восточ­ную Пруссию или Украину, причем не очень ясно, на­сколько информировано было об этом германское правительство.

Политическая стабилизация сопровождалась экономическим оживлением. В 1928 г. производст­во на душу населения впервые достигло уровня до­военного 1913 г. В Германию по плану Дауэса потек­ли иностранные, прежде всего американские, кре­диты, которые превысили 16 млрд. марок. Объем производства в 1924-29 гг. возрос на 50%. По не­которым показателям Германии удалось восстано­вить свои прежние ведущие позиции. Самому мощному в Европе концерну «ИГ Фарбениндустри» принадлежало 100% мирового производства синте­тического бензина и красителей. Но подъем пере­живали преимущественно экспортные отрасли, рост на внутреннем рынке оставался весьма скромным. Инвестиции так и не достигли довоенных показате­лей, производительность труда почти не повыша­лась. Это была оборотная сторона самого большого социального достижения веймарского периода -установления 8-часового рабочего дня. Безработи­ца даже в самом благоприятном 1927 г. значительно превышала довоенный уровень. По сути, немецкая экономика оставалась больной. Концентрация и монополизация производства сковывали деятель­ность предпринимателей на рынке. Кредиты и до­тации направлялись главным образом не в наибо­лее современные и перспективные отрасли про-

165

мышленности, а в сельское хозяйство и тяжелую индустрию.

Двадцатые годы, несмотря на короткий период политической стабилизации и призрачного подъема экономики, в основном представляли собой сумрач­ное царство тщетных надежд и разочарований. Но в нем был и яркий луч света - веймарская куль­тура. В этом отношении «золотые двадцатые годы» определялись пикантной смесью жажды утех и культурного взлета. Театр и кинематограф переживали невиданный расцвет, кабаре и варьете ломились от посетителей, эмансипированные берлинки заметно укоротили юбки и прически и, не выпуская изо рта сигарету, лихо отплясывали чарльстон. Некогда про­винциальный Берлин становился одной из мировых столиц. В архитектуре, живописи, музыке, литера­туре процветали новые стили и направления - свер­кающий калейдоскоп неслыханных форм, красок и жанров.

Однако эта новая культура Веймара была скорее легендой, рожденной бежавшими из страны после 1933 г. и с тоской вспоминавшими прошлое интел­лектуалами. Настоящие ее корни лежали в культуре авангарда кайзеровского периода. Новизна же 1920-х гг. состояла в том, что буржуазный акаде­мизм уступил свои позиции вчерашним аутсайде­рам. Но всякий культурно-художественный взлет непременно имеет элитарный характер. Не стала ис­ключением в этом смысле и культура Веймара. Все происходило в узком кругу литераторов, мыслите­лей, художников, музыкантов, критиков и мецена­тов. Это была чисто буржуазная, однако возбужда-

166­

ющая антибуржуазные чувства культура, глубокий отпечаток на которую наложила мировая война.

Левые утверждали, что все, связанное с милита­ризмом и войной, является воплощением зла и бес­смысленности, а социализм, напротив, олицетворяет собой добро. Издатель леворадикального журнала «Вельтбюне» Карл фон Оссецкий ратовал за респуб­лику, основанную на нормах морали и правах чело­века. Впрочем, он боролся не за существовавшую Веймарскую республику, считая ее, подобно многим другим интеллектуалам, слишком склонной к ком­промиссам, скучной и буржуазно-мещанской. Он выступал за социалистически-пацифистскую респуб­лику, для установления которой даже призывал голо­совать на выборах президента за лидера КПГ Эрнста Тельмана.

На другом полюсе культурного спектра находи­лись правые, идеи которых также определила вой­на, только с иных позиций. Они считали войну не царством ужаса и бесчеловечности, а очиститель­ной стальной грозой, в которой выковывается но­вый человек. Так утверждал отважный фронтовик, кавалер высшего ордена «За отвагу» и талантли­вый писатель Эрнст Юнгер (1895-1998). Правые интеллектуалы боролись против республики и ли­беральной демократии под национально-социа­листическими, а часто - даже просто социалисти­ческими в их понимании лозунгами. Но расплыв­чатость целей привела к тому, что многие из них пошли затем за Гитлером. Уж он-то знал, что сле­дует понимать под национальным, а что - под со­циалистическим.

167

У Веймарской республики были натянутые отно­шения не только с интеллектуалами. Она не могла быть уверена в лояльности даже собственного госу­дарственного аппарата. Подавляющее большинство чиновников придерживалось консервативно-монар­хических взглядов. Но в их сознании прочно укрепи­лось уважение к легитимной власти, поэтому свои профессиональные обязанности они выполняли вполне добросовестно. Позднее они столь же лояль­но отнеслись к режиму Гитлера. В чисто партийно-политическом отношении чиновники в целом вели себя нейтрально, но это не значит, что они были апо­литичны. Хотя и не слишком явно, они тяготели к ав­торитарному режиму и пальцем не пошевелили, что­бы защитить и спасти демократию.

Что же касается армии, то стотысячный рейхсвер под командованием Секта высокомерно сторонился как республиканских институтов, так и партий, про­водя свою тайную политику перевооружения за спиной властей. Рейхсвер не вмешивался в текущую политику согласно принципу Секта: «Армия служит государству, только государству; ибо она и есть го­сударство». Положение изменилось в 1927 г., когда Секта сменил генерал Курт фон Шлейхер. При нем командование рейхсвера стало проявлять интерес к политике, оно пыталось оказывать влияние на процесс формирования кабинетов и их решения.

Рабочие как социал-демократической, так и като­лической ориентации были готовы при необходимо­сти оказать республике поддержку, что показали их активные выступления против капповского путча (13-17 марта 1920 г.) и требования покончить с экс­-

168

тремизмом после убийства Ратенау. Но в начале 1930-х гг. стало очевидно, что их готовность защи­щать демократическое государство напрямую связа­на с социальными благами, которые оно распределя­ет. Когда же начался экономический кризис, упала заработная плата и быстро выросла безработица, то лояльность к демократии сразу снизилась. Рабо­чие начали переходить либо к коммунистам, либо к национал-социалистам.

Средние слои были во власти непреходящих кри­зисных волнений. Они чувствовали угрозу, исходя­щую от быстрого изменения окружающего мира, рост доходов этих слоев отставал по сравнению с другими группами общества, инфляция уничтожи­ла все их сбережения. В их глазах ответственность за экономическую катастрофу несла демократическая республика. Они резко качнулись в сторону тех, кто обещал немедленное улучшение их положения.

Имущие группы, предприниматели и аграрии, с подозрением относились к республике, поскольку ее социальная политика проводилась в интересах низших слоев. Несмотря на то что государство выде­ляло тяжелой индустрии и аграрному сектору значи­тельные дотации, эти круги воспринимали Веймар с враждебным раздражением.

После внезапной смерти Эберта новым президен­том в апреле 1925 г. был избран бывший кайзеров­ский фельдмаршал 78-летний Гинденбург. Но, к ве­ликому разочарованию его окружения, Гинденбург, с минимальным перевесом одержавший победу над кандидатом от партий веймарской коалиции Вильгельмом Марксом, и не помышлял о том, чтобы рес-

169

таврировать монархию. Он намеревался лояльно служить нелюбимой республике. Правые круги допу­стили ошибку, сбросив со счетов отношение Гинденбурга к присяге. Будучи прусским офицером и дав присягу на верность республиканской конституции, он считал делом чести относиться к ней с таким же уважением, как и к прусскому полевому уставу.

Но при всех добрых намерениях фельдмаршал плохо разбирался в политике, и ему были необходи­мы советники. Кроме того, почтенный возраст и свя­занное с ним умственное угасание ставили его в за­висимость от помощников. А его окружение было совсем не таким, каким оно должно было быть у президента демократической республики, - ста­рые боевые камерады из прусской армии и сливки ост-эльбского юнкерства, которым ненависть к рес­публике застилала и без того не слишком широкий политический горизонт.

Период буржуазных кабинетов закончился с вы­борами в рейхстаг 20 мая 1928 г. СДПГ, получив свы­ше 9 млн. голосов избирателей, одержала убеди­тельную победу. Канцлером стал ее лидер Герман Мюллер, а важнейшие министерства также возгла­вили социал-демократы. Но кабинет Мюллера не был таким прочным, как казался. Уже при обсужде­нии вопроса о строительстве нового тяжелого крей­сера взамен устаревших судов коалиция едва не раз­валилась. А когда социал-демократические минист­ры, желая ее спасти, уступили своим буржуазным коллегам, то их собственная фракция в рейхстаге на­несла им публичное оскорбление, проголосовав про­тив предложений кабинета.

170

Между тем росла безработица, учащались забас­товки, на улицах происходили беспорядки. Все это расшатывало правительство и усиливало давление партий на своих министров, которые и сами были не прочь отделаться от все более неудобной ответствен­ности. Наконец, силы Мюллера иссякли. Воспользо­вавшись незначительным конфликтом, возникшим в кабинете по поводу повышения страховых взносов по безработице, канцлер 27 мая 1930 г. подал в от­ставку. Вместе с ним ушло и последнее парламент­ское правительство Веймара. Социал-демократия вернулась на уже привычные скамьи оппозиции.

Провал республиканских партий стал симптомом политического коллапса демократии и усиления экс­тремизма. 1 мая 1929 г. на улицах Берлина впервые с 1920 г. вновь прогремели выстрелы. Это было столкновение между руководимой социал-демокра­тами прусской полицией и коммунистическими де­монстрантами. Влияние КПГ усиливалось вместе с ростом безработицы. По она сама себя изолирова­ла, направляя по указанию Москвы главный удар против «социал-фашистов», а не нацистов. На дру­гом фланге националисты во главе с «королем прес­сы» Альфредом Гугенбергом и консервативная орга­низация бывших фронтовиков «Стальной шлем» сблизились с партией Гитлера.

НСДАП полностью была творением ее фюрера, партией, зависимой от его ораторского, демагоги­ческого таланта и его харизмы. Строго говоря, Гит­лер создал не политическую партию, а своего рода секту, поскольку опирался на веру своих привер­женцев и являлся единственным носителем истины.

171