Психоанализ — без интерпретаций? 1

В этой статье предпринимается попытка обсудить с про-

фессиональным читателем то, как может модифи цироваться

«метод свободных ассоциаций» и позиция терапевта в ана-

литической ситуации. Поста раюсь сформулировать эти идеи

максимально кратко и упрощенно.

В классическом психоанализе под свободными ассо-

циациями понимается ничем не сдерживаемое, свободное

выражение мыслей, чувств и желаний пациента, что обычно

обозначается как «спонтанная речь», так как только в этом

случае (при достаточной теоретической и практической

подготовке терапевта) можно выявить «заблокированные»

конфликты и проблемы. Аналитик при этом на протяжении

достаточно длительного периода времени выступает в роли

задающего вопросы и «умело направляющего» вербальную

активность пациента. А затем — ко гда уже сформировались

определенные представления о причине внутриличностного

или межличностного конфликта, аналитик начинает прора-

ботку вербализованного материала и интерпретацию бессо-

знательного, чтобы, постепенно преодолевая сопротивление

1 Впервые опубликовано в книге: Элементарный психоанализ. — СПб.: Восточ-

но-Европейский Институт психоанализа, 2001. — С. 128.

Часть 2

пациента, «сделать бессознательное сознательным». Это,

конечно, очень схематично, но… Главное здесь, на что хотелось

бы обратить внимание, — это особая позиция интерпретатора,

которая фактически ставит аналитика в положение более

знаю щего, более понимающего, более глубоко мыслящего,

а пациенту отводит роль апеллирующего к последнему,

а затем — внимающего и обучаемого. Этот же стереотип ор-

ганически присутствует практически во всех методах психо-

терапии: пациент говорит или ассоциирует — терапевт задает

вопросы и затем высказывает суждения или интерпретирует.

То есть учит…

Как мне представляется, такое распределение ролей (во

многих случаях достаточно эффективное) имеет множество

недостатков. И в последние годы мной осознанно избегается

такое построение терапевтического «сценария» и «сюжета»,

при этом используются три основных правила. Первое: «Не

стимулировать ничего, кроме соб ственного материала паци-

ента». Постараюсь пояснить это на кратком примере.

Мой супервизант, докладывая очередную сессию своей

пациентки, передает дословно, что было сказано по следней и

как он реагировал на это. В частности (я приведу для демон-

страции всего две фразы), пациентка говорит: «Когда мой

сын болен (сын женат и живет отдельно. — М. Р.), я не могу

заниматься сексом». Аналитик спрашивает: «А как к этому

относится ваш муж?»

С точки зрения сформулированного выше правила, это

ошибка, которая допустима в случае обычной заинтересован-

ной беседы, но не психоанализа. Мы не беседуем с пациентом,

мы исследуем его проблемы, его бессознательное и его речь, в

которой и первое, и второе (но — чаще всего — неявно) мани-

фестируется. Поэтому психоанализ не имеет ничего общего с

обычной беседой, кроме того, что и там и здесь используются

Статьи 163

слова. Позволю себе еще одно образное сравнение: мы все

умеем пользоваться ножом, скальпель — это тоже вариант

ножа, и им также можно воспользоваться в бытовых целях. Но

возьмет ли на себя смелость умеющий пользоваться ножом

или скальпелем на бытовом уровне оперировать, например,

мозг человека, который устроен намного проще, чем психика?

То, чему труднее всего научиться будущему терапевту — уме-

ние постоянно анализировать. Не что_ говорит пациент, а как

он говорит и почему он говорит именно об этом? Это имеет

принципиальное отличие от всем хорошо знакомого навыка

обыденной речи, и представление об аналитике, дремлющем

в кресле у изголовья пациента, не имеет ничего общего с его

сверхдетерминированным интеллектуальным и эмоциональ-

ным напряжением.

Вернемся к примеру из супервизии. Пациентка ничего

не говорила о муже. И одним из возможных (адекватных

неявному ходу мысли пациентки) вариантов вопроса мог

бы быть: «А как связаны ваш сын и ваш секс?». Даже если

бы эти два тезиса (о болезни сына и «синхронном» отказе

от секса) были в разных частях сессии, аналитик должен их

заметить и предъявить пациенту это «случайное» совпадение

(«конфронтируя» последнего, таким образом, с самим собой

и предлагая ему самому найти объяснение этому).

Еще несколько примечаний. Любой вопрос всегда лич-

ностно обусловлен и частично содержит в себе тот или иной

вариант ответа или перечень возможных ответов, которые

предполагаются спрашивающим. Но у пациента, у его созна-

ния и бессознательного мог быть совершенно иной «поворот»

мысли, и задавая неуместный вопрос, мы прерываем цепь его

непредсказуемых (ибо у него может быть принципиально

иной опыт) и гораздо более важных для него и терапевти-

ческого процесса в целом (чем наш обычный человеческий

Часть 2

интерес) ассоциаций. Поэтому вопросы должны быть макси-

мально обезличены и иметь самую минимальную прогности-

ческую (в отношении ответа) составляющую.

Второе правило покажется читателю, скорее всего, доста-

точно странным. В самом простом виде я бы сформулировал

его так: «Хороший аналитик — это предельно тупой анали-

тик». Если немного расширить этот тезис, то следовало бы

добавить, что хороший аналитик (в рамках предлагаемого

подхода) — это тот, кто не дает интерпретаций и не демон-

стрирует своих высокоинтеллектуальных качеств и познаний,

а способен (в том числе своим молчанием и «хроническим

непониманием»), повторюсь еще раз, побуждать пациента са-

мого делать интерпретации, предъявлять их себе и аналитику,

самому принимать или отвергать их. В этой ситуации в роли

«знающего лучше» и «понимающего больше» оказывается

уже не аналитик, а пациент, и именно здесь скрыты огромные

резервы для его личностного роста и установления контакта

с собственным бессознательным.

Третье правило общеизвестно, но нередко в «интерпре-

таторском порыве» о нем забывают: продвигаться в терапии

нужно с той скоростью, которая возможна и приемлема для

пациента, чтобы минимизировать неизбежную болезненность

его обращения к вытесненному материалу, интенсивность

которой может быть эквивалентна или даже идентична ощу-

щениям насильственного вторжения (в любых воображаемых

читателем вариантах).

Эта специфика и определенные недостатки обращения

к классиче скому методу интерпретации подчеркивалась

многими авторитетными авторами, которые, как мне пред-

ставляется, иногда делали это бессознательно, даже не заме-

чая негативный смысл, вкладываемый в его описание. Так,

Х. Томэ (1996), обращаясь к теме и технике интерпретации,

Статьи 165

пишет: «В соответствии с ходом своей мысли [здесь и далее

курсив мой. — М. Р. ] я обратился к одному из предыдущих

сновидений, в котором она танцевала и демонстрировала себя

на людях… Это было стопроцентное попадание, и (со стороны

пациентки) не последовало никаких “но”»…1.

Думаю, что проницательный читатель уже заметил, но

стоит еще раз обратить внимание, что автор пишет о ходе

«своей мысли», а не пациентки, у которой этот «ход» мог

быть принципиально иным, и далее говорит о «попадании»,

а значит, мог быть и «промах».

В другом месте тот же автор говорит: «Я интерпретировал

это в том смысле, что, по ее мнению, она не может быть этой

женщиной… Пациентка уловила эту мысль»2. Я думаю, эту

красноречивую конструкцию (типа: «Он думал, что я думаю,

он думает…») можно было бы оставить без комментариев, но

все же приведем их: аналитик думает за пациентку, выдает

свое мнение за ее, а последней отводится роль «улавливаю-

щей», «принимающей» или «непринимающей», при этом пос-

леднее, как показывает практический опыт, — при достаточно

авторитетном аналитике и наличии сформировавшегося

переноса — имеет гораздо меньшую вероятность.

Отто Кернберг (1998), обращаясь к той же теме интерпре-

тации в процессе работы с инфантильными личностями, отме-

чает, что «…все попытки по конструкции или реконструкции

заканчивались путаницей или ощущением, что я участвую в

стерильном интеллектуальном упражнении»3. В процессе сво-

ей (далеко не безупречной) практики и супервизий случаев

1 Томэ, Х., Кэхеле, Х. Современный психоанализ. Практика. — М.: Про-

гресс.Литера, 1996. — С. 495; 498.

2 Там же.

3 Кернберг, О. Ф. Агрессия при расстройствах личности и перверсиях. — М.:

Класс, 1998. — С. 184.

Часть 2

других специалистов мне приходилось сталкиваться с подоб-

ными «интерпретаторскими тупиками» неоднократно.

Сходные идеи (с той или иной косвенной критикой ин-

терпретаций) высказывали Петер Куттер, Динора Пайнз и

другие авторы.

В частности, Петер Куттер отмечал, что интерпретация

дается «психоаналитиком в соответствии с общими для всех

людей закономерностями…». Но мы ведь хорошо знаем, как

вариативно это «общее». Кстати, в этой же книге Петер Кут-

тер подчеркивает, что «процессы, протекающие в психике

аналитика, стремящегося прийти к верному толкованию,

изучены мало»1.

Динора Пайнз также особо указывала, что мы должны

«осо знавать, что мы проецируем на пациента», и далее:

«Сколь сильно ни желали бы мы оставаться в нейтральной

позиции… мы должны признать, что мы не нейтральные

складские помещения и что нам постоянно нужно осознавать

границу между чувствами и установками наших пациентов и

нашими собственными»2.

Как мне представляется, интерпретации были абсолют-

но необходимы на первом этапе развития психоанализа. Но

сейчас, когда он органически имплицирован в культуру, а

фразы типа «…Не слишком ли ты сублимируешь?», «…Это

проекция», «…Она (он) слишком с ним идентифицируется»,

«…Тебе следовало бы давно сепарироваться от своей мате-

ри», «…Я бы не стал так уж вытеснять эту возможность» и

т. д. — стали достоянием обыденной речи, а об Эдиповом

комплексе «квалифицированно» судачат даже школьники,

1 Куттер, П. Современный психоанализ. — СПб.: БСК, 1997. — С. 263–264.

2 Пайнз, Д. Бессознательное использование своего тела женщиной. — СПб.:

ВЕИП, 1997. — С. 33.

Статьи 167

классический метод интерпретаций нередко провоцирует не

столько инсайт, сколько раздражение пациента.

Здесь уместно напомнить, что еще Фрейд, безусловный

автор и приверженец идеи интерпретаций, отмечал, что тера-

пия должна «не вызывать неприязни у больного», а сам анализ

и интерпретации именовал «чем.то вроде довоспитания»

пациента, однако делая при этом оговорку, что «есть все.таки

опасность, что влияние на пациента ставит под сомнение

объективную достоверность наших данных» (позволю себе

добавить — и интерпретаций. — М. Р.). Далее Фрейд отмеча-

ет: «Несоответствующие предположения врача отпадают в

процессе анализа, от них следует отказаться и заменить более

правильными»1. То есть речь идет о методе «проб и ошибок»,

каждая из которых — и мы это знаем — может быть фатальной

(в лучшем случае — для терапии).

Исходя из вышеизложенного, предлагаемый нами прием

предполагает практически полный отказ от метода «проб и

ошибок», и в первую очередь направлен на снижение влия ния

аналитика на пациента и, соответственно, искажения объек-

тивных данных. То есть он ориентирован не столько на «до-

воспитание», сколько на самопонимание и самовоспитание

пациента. Кроме того, для начинающего специалиста такой

подход (отказ от интерпретаций) в гораздо большей степени

гарантирует следование основополагающему принципу лю-

бой терапии: «Не навреди!».

Повторю еще раз: в рамках предлагаемого подхода — и

ассоциации, и их интерпретация предоставляются пациенту.

А аналитик не столько «терапевтирует», сколько исследует.

После такого краткого и, как мне кажется, не очень

убедительного вступления (но статья и не предполагала

1 Фрейд, З. Введение в психоанализ. Лекции. — М.: Наука, 1991. — С. 287–

289.

Часть 2

какого.то значительного теоретического осмысления) попы-

таюсь продемонстрировать обозначенные выше положения

на конкретном примере.

Моя пациентка — эффектная, прекрасно сложенная брю-

нетка 44.х лет, одна из совладельцев и руководителей частной

фирмы. Первоначально причина ее обращения ко мне была

сформулирована предельно просто: она недавно прочитала

книгу Эрика Берна, еще что.то о психоанализе, но не удов-

летворилась этим и хотела бы «найти истину». В процессе

первой встречи она также отметила, что есть вещи, которых

она не принимает в психоанализе, в частности всякую ерунду

о сексе, Эдиповом комплексе и т. д. Она замужем, у нее двое

взрослых детей (сын и дочь), которые живут отдельно (она

особенно акцентировала: «Я сделала все, чтобы они жили

отдельно!»). Ее отец умер около 20 лет назад, мать жива.

В процессе последующих сессий проблемы пациентки

приобрели более ясные очертания: периодические состояния

депрессии, страх, что ее в чем.то обвинят, что все окружаю-

щие мужчины (включая сына) думают, что она их соблазняет

(но ей «вообще никого нельзя соблазнять»), неудовлетво-

ренность браком и своей сексуальной жизнью, трудности в

установлении контактов (особенно — с женщинами), отвра-

щение к косметике и ряду других атрибутов женственности

(включая кольца, серьги, юбки), ощущение, что «внутри нее

есть какая.то червоточина», что в 15 лет она как будто «по-

теряла резвость» и «тело стало не ее». Характерные фразы:

«Мне нужно не только делать вид, что я не хочу нравиться

мужчинам, а действовать так, чтобы действительно им не

нравиться». «Я не могу сказать, что в брюках я себя чувствую

меньше женщиной, но платье к чему.то обязывает». «Мне так

неприятно, что это моя мать меня родила, я ненавижу себя за

то, что сосала ее грудь!». «Я не могу любить!».

Статьи 169

При огромном разнообразии материала 153.х сессий

практически на каждой пациентка, так или иначе, обращается

к предельно идеализированному образу отца: «У него были

представления о добродетели, и я — по его мнению — не могу

их нарушить уже потому, что я — его дочь, его часть, он не

воспринимал меня как самостоятельную личность». «Моей

заветной мечтой было умереть вместе с папой». «Он был

такой честный, правильный, не то что я… [А вы?] Я грязная,

порочная… [Да?] Знаете, кем бы я хотела быть? [Кем?] По-

мойной кошкой. Найти вонючую рыбью голову в грязном

баке и грызть ее… Быть самой собой…»

Образ отца был всегда инцестуозно окрашенным, но

пациентка на протяжении длительного (почти двухлетнего)

периода ни разу не озвучила это чувство. Естественно, что

мною эта тема также не затрагивалась. Несколько раз она

зада валась вопросом: «А зачем я вообще к вам хожу?». Я воз-

вращал ей вопрос: «Действительно, зачем?». Ответом, как

правило, было: «Я не знаю. Но зачем.то мне это нужно».

В ее переносе я — тоже отец, и периодически она ведет

себя соблазняюще, но гораздо чаще ее отношение ко мне

окрашено тщательно скрываемой агрессией. Каждая наша

встреча начинается с ее желания «не говорить ни о чем»,

и мне все время приходится стимулировать ее вербальную

активность.

К описываемому ниже периоду мы работаем с ней уже

три года, при этом в связи с ее частыми командировками

и поездками аналитический сеттинг сильно варьирует: от

одной.двух сессий в месяц до пяти в неделю.

И теперь две сессии. Вначале 151-я (внеочередная, в

дневное время).

П.: Я шла и ругалась: какое неудобное время!

Часть 2

А.: Почему было не обсудить это в прошлый раз?

П.: Я думала, Вам так удобнее.

А.: Мы договаривались все обсуждать…

П.: Хо.ро.шо… Я помню… Ну вот… Я все сказала…

А.: Впереди — еще час.

П.: …Что это за свеча у вас в шкафу?

А.: Подарок.

П.: Чтобы Вы не угасли?

А.: Почему такая ассоциация?

П.: А есть другие?

А.: Масса.

П.: Да? Но я чувствую так… Угасание, смерть, страх.

А.: Чего.то боитесь?

П.: Угасания, смерти.

А.: А кто не боится?

П.: Раньше я думала, все боятся, а сейчас нет. Это связано с

завистью и жадностью. Щедрый — не боится.

А.: А Вы?

П.: Этот страх разный. Когда я раньше думала о папе… Как это

будет? Сейчас думаю: как мои дети будут говорить? И будут

ли?

А.: Сомневаетесь?

П.: Нет. Будут.

А.: Что?

П.: Не знаю… У меня что.то изменилось. Я сейчас по.другому

ощущаю… папу. Это время ближе и мое. Раньше думала, как

будто это было с кем.то другим. А теперь понимаю — со мной.

И когда я смотрю на свои детские фото, возникает чувство

узнавания. И очень приятное… Возникло ощущение, что Вы

меня изучаете (привстает на кушетке и оглядывается).

А.: Зачем?

П.: Чтобы отобрать?

Статьи 171

А.: Что?

П.: Что.то…

А.: Я уже делал так?

П.: Нет. Но чувство такое есть.

А.: Мы уже говорили об этом: я — не изучаю, мы — вместе

исследуем и пытаемся понять, и только в ваших интересах, и

только то, что Вы хотите.

П.: Но я не должна доверяться. Иначе могут украсть… Есть

какие.то ценности, о которых не подозреваешь… Знаете, как

старушка: продает картину по дешевке, а оценщик знает, что она

дорогая, но виду не подает, и тут старушка догадывается…

А.: Я могу подтвердить, что эта «картина» — ваша, и она — бес-

ценна. Все, что я способен сделать, это только направить на нее

свет, обратить внимание на возможное прочтение сюжета или

детали, которых Вы, возможно, не замечали.

П.: Но это еще и опасно.

А.: Что?

П.: Говорить о себе.

А.: Почему?

П.: …Что.то откроешь, а оно взорвется…

А.: Что — оно? (этот мой вопрос, возможно, был излишен, так

как пациентка сама продолжает цепь ассоциаций).

П.: …Или выйдет и не вернется.

А.: А может быть, стоит выпустить? Пусть выходит.

П.: Это не.воз.мож.но… О себе нельзя говорить.

А.: А о ком мы говорим?

П.: А.а.х…Го.во.рим, но как.то не так…

А.: А как надо?

П.: Внутри меня ничего нет. Как в «Маске Красной Смерти»…

И часы эбенового дерева… Я не то говорю, но… У меня ощуще-

ние, что я… — где.то, и ко мне подходит мужчина, и что.то там

начинает… А я сразу: нет!

Часть 2

А.: Как это можно было бы связать: под маской ничего нет и

мужчине: «Нет»?

П.: Да, что.то есть…

А.: Вы — в маске?

П.: Конечно!

А.: А если снимете?

П.: Все умрут…

А.: Под маской что.то ужасное?

П.: Да. Все… Точнее — я умру, и все умрут для меня… …

А.: То, к чему подходит мужчина и где — ничего нет. Это кто?

П.: Женщина, естественно.

А.: А он может ее найти?

П.: Нет, конечно. Меня даже удивляет, что он ее надеется

найти!

А.: А если он ее найдет?

П.: Это какой.то… м.м.м, вопрос…

А.: Какой?

П.: Бессмысленный. Это все равно, что надеяться выиграть в

лотерею. Думать: а вдруг я выиграю? Эту вероятность можно

рассчитать, но она не имеет ни какого значения… Я никогда не

играла, и не верю в выигрыши…

А.: Мы говорим о мужчине?

П.: Да.

А.: И чтобы выиграть, то есть — найти женщину, ему должно

сильно повезти? Значит, она там все.таки есть?

П.: Мне стало как.то не по себе… Как будто Вы пося гаете…

А.: На женщину или на идею… что ее там нет?

П.: И на то и на другое. И мы с Вами соперничаем…

А.: За что?

П.: За что.то важное для нас обоих. Но оно — только одно.

Неделимое.

Статьи 173

А.: Если Вы скажете — за что (мы соперничаем), я отдам это

Вам. Все.

П.: Я не знаю — что? Но… Вы — не отдадите.

А.: Но, хотя бы примерно, что?

П.: Это связано… связано… связано с… превосходством 1.

А.: Превосходством… И чем.то еще, почему это так болезненно?

Почему Вы никому не хотите это отдать?

П.: Боль… Боль… У.у, как странно Вы говорите. Не знаю… Не

знаю… Как.то… Как.то… Когда кто.то ко мне приближает-

ся — это покушение на мою боль…

А.: Я не хочу причинить Вам боль… Мы можем сменить

тему…

П.: …Здесь есть что.то оскорбительное… Он покушается… не

видя эту боль…

А.: Кто он?

П.: ……… (без ответа)

А.: Мы начали с попыток флирта со стороны какого.то муж-

чины и пришли каким.то образом к тому, что он покушается

на вашу боль… Ваша сексуальность, ваша женственность — это

что.то болезненное?

П.: Да… И это большой секрет… Как в рассказе, помните: маль-

чик предлагает девочке покататься на велосипеде, а она — не

умеет, но говорит: «Я не хочу»… — Зачем об этом говорить?…

1 Мой французский коллега д-р Александр Непомнящий в процессе суперви-

зии этого случая указал мне, что я уклонился от обсуждения темы «зависти к

пенису». И он был, безусловно, прав — с его точки зрения. Я же неоднократно

убеждался, что такое «предъявляемое в лоб» классическое истолкование чаще

всего оказывается малоприемлемым для российского пациента. При всей все-

мирно известной склонности русских к неформальной лексике, наши пациенты

чрезвычайно стыдливы в вопросах генитальности, и от психотерапевта всегда

требуется особая деликатность при соприкосновении с этой темой. Я остался

при своем мнении, тем более что, как читатель увидит далее, метафорический

и реальный смысл в конечном итоге соединились в инсайте пациентки.

Часть 2

А.: Вы хотите сказать, что женщина с более чем 20.лет ним

супружеским стажем и мать двоих детей не умеет… «кататься

на велосипеде»?

П.: Х.м…

А.: Что Вы не умеете?

П.: Предположим… Не знаю… Я бы никогда не смогла вступить

в сексуальные отношения с человеком, который мне нравит-

ся…

А.: Откуда такой запрет?

П.: Не знаю… Считается, что я — верная жена и люблю мужа.

Хотя он мне и не нравится. Но если мне мужчина нравится…

это — просто невозможно…

А.: Невозможно…

П.: Вдруг возникла мысль: а о ком это я вообще говорю? Нет

никакого конкретного мужчины.

А.: Действительно, о ком?

П.: Не знаю. Какое.то приближение к невозможности…

А.: Очень интересное выражение: «приближение к невозмож-

ности».

П.: Да. Гипотетически… если бы это было… это — невозможно…

Я подумала об отце, но это не отец… Я помню, что соперничала

с мамой, за любовь… но телесно — нет.

А.: Мне почему.то вновь пришла в голову ваша фраза о «ве-

лосипеде»…

П.: Это о сексе?

А.: Может быть.

П.: Тогда — да. Вы правы.

А.: В чем?

П.: Я как бы запрещаю себе…

А.: Что?

П.: Получать удовольствие от секса…

А.: Почему?

Статьи 175

П.: Как только за мной начинают ухаживать, у меня возникает

жуткое ощущение скуки… Вдруг вспомнила, как я ходила с

папой на футбол. Он был страстный болельщик. Но сам фут-

бол — это такая скука. Но я всегда соглашалась с ним пойти…

Мама не ходила…

А.: Только Вы и он?

П.: Да… Я понимаю… Но я не согласна, что это как.то связано:

секс и скука.

А.: Разве я сказал, что это связано?

П.: Нет, не говорили, но это так… подразумевалось…

А.: Что.то в этом есть: ваши ощущения на футболе действи-

тельно сходны с отношением к сексу: папа страст ный, а Вам

скучно, и с мужчинами потом — то же самое…

П.: Да. Страсть — это не любовь. Любовь — это другое… И во-

обще, можно жить без секса…

А.: Можно.

П.: Хотя что.то там есть. А любовь — это тихая спокойная

беседа.

А.: Тогда мы с Вами — самые настоящие любовники.

П.: Да. (Смеется). Хотя нет! Любовь — это еще и обида.

А.: Любовь — это обида. Страсть — это скука… Так необычно.

П.: (Вздыхает).

А.: У меня вдруг появилось такое чувство злости 1 к Вам (я

обычно озвучиваю возникновение у меня необычных чувств и

стараюсь доверять своему бессознательному). Злость плохой

советчик, и я не могу пока объяснить — почему. Но что.то Вы

сделали такое…

П.: Лишила чего.то мужа…

А.: Чего?

П.: И себя… Да, я вредная, с детства. Вот возьму и сделаю себе

плохо…

1 Но интонационно моя речь абсолютно беззлобна.

Часть 2

А.: И что?

П.: Вот они будут тогда знать!

А.: Что они будут знать?

П.: Какие они плохие, что надо их наказать!

А.: Кого наказать?

П.: Всех. Если мне будет плохо, и им всем будет плохо.

А.: Прохожему у нас под окном — тоже?

П.: Нет. Ему нет.

А.: А кому?

П.: Тем, кто со мной…

А.: Я чего.то не понимаю: Вы делаете себе плохо, чтобы стало

больно тем, кто Вас любит?

П.: Они плохо любят! Они не понимают, не ценят, а надо, чтобы

они оценили…

А.: Как это можно узнать?

П.: Если я сделаю себе больно, они спохватятся и поймут, что

они меня любят. Это примитивно, но верно.

А.: Вы им как будто мстите?

П.: Ну да! Здесь такая ситуация: например, человек знает, как

надо, а другой ему советует — неправильно, но нужно сделать

так, как он советует, даже зная, что — неправильно…

А.: Зачем?

П.: Очень важно, чтобы человек увидел, что он не прав. Это

связано с превосходством. Его нужно устранять. Чтобы другой

увидел: он — ничто!

А.: И вот Вы доказали… Что дальше?

П.: Они меня все равно не любят… Родители… И я мщу!

А.: Вы думаете это возможно, например, по отношению к

отцу?

П.: … (Молчание).

А.: К сожалению, наше время истекло.

Статьи 177

П.: А у меня после вашей фразы тут же появилось чувство: нет,

я докажу, что это возможно (скороговоркой)!

А.: Если бы для этого нужно было отомстить еще двум.трем

людям или «помстить» еще 2–3 года, я бы сказал: мстите

интенсивнее. Но то чувство, которое Вы испытываете, — оно

необъятно. И отца — уже нет.

П.: И что?

А.: Я не знаю.

П.: Просто забыть?

А.: Если бы это было возможно, я был бы безра ботным.

П.: И что тогда остается?

А.: Не знаю.

П.: Знаете! Вы хотите сказать: «Простить!».

А.: Тоже маловероятно.

П.: Да уж. Не думаю… У меня сейчас ощущение, что я говорю

с папой в тот момент, когда умерла мать… (я знаю, что мать

пациентки жива, а отец умер, но я умышленно пропускаю эту

ошибку, которая скоро вскроется сама).

А.: И что?

П.: Я вспоминаю… Но как это связать?… Я не думаю, что я

скорбела о бабушке…

А.: Вы говорите о матери отца?

П.: Ну да!

А.: Но Вы сказали просто: «…Когда умерла мать».

П.: Да?.. Да, я так сказала…

А.: Вы хотели ее смерти?

П.: Сейчас кажется, что нет. Хотя раньше думала, что да.

А.: Продолжим в следующий раз.

Сессия 152-я (она очень краткая, так как пациентка опо-

здала, и обсуждение опоздания — в данном случае незначимое —

можно опустить без ущерба для основного материала).

Часть 2

П.: …Какая все.таки хорошая погода! И снег, и дождь одновре-

менно. Я люблю такую… Прихожу — и не хочется говорить о

том, что до этого хотела сказать…

А.: Почему так происходит?

П: Когда хочешь заранее что.то рассказать, это вначале… м.м,

всегда неприятно. Хочется, чтобы это уже было рассказано…

А.: О чем Вы хотели рассказать?

П: Когда я вчера говорила, что умерла мама (пациентка при-

встает и, поворачиваясь ко мне, добавляет очень выразитель-

но) — ПАПИНА! — мама папина… (вновь ложится и молчит)…

Я помню свою маму в этот день. Мне очень хотелось, чтобы

бабушка выздоровела. Для папы. Чтобы ему было лучше…

У нас, знаете, такая семья… очень плохая… Мама никогда не

ходила к бабушке в больницу. Ходили я и папа. И мы сами все

покупали…

А.: Да?

П: Я знаю, что невестка может не любить свекровь. Но ведь

смерть — это важнее… Пришел папа и сказал, что умерла

бабушка… Было лето… А мама была в таком сарафане (пре-

зрительно)…

А.: Почему это запомнилось?

П: В ней было что.то такое отвратительное…

А.: Что?

П: Что.то очень естественное и… отвратительное.

А.: Как это связано с сарафаном?

П: Это был такой отвратительно открытый сарафан… Я ее и его

разглядывала. Я вообще не любила… я избегала на нее смот-

реть… Она, конечно, была рада этой смерти… Может быть, и я

хотела ее смерти… 1 Я как будто все время сравнивала что.то

с чем.то?

1 Эта двусмысленная фраза также осознанно мною пропускается, чтобы не

прерывать спонтанную речь пациентки.

Статьи 179

А.: Что?

П: Ее с собой… Но этот сарафан…, такой открытый… И, что

она хотела смерти свекрови… И ее сарафан… Ей не надо было

прикрывать ее желание смерти… 1 Ей не надо было прикрывать

даже свою радость перед папой…

А.: Что это значит?

П.: Она не прикрывалась, так как она знала, что ОН — конеч-

но, ее! …Умирает королева, какое.то время — борьба за власть,

какое.то смятение, или — как в истории — смутное время…

А здесь — смутное чувство…

А.: Смутное чувство…

П.: Соотношение каких.то сил, борьба 2, какая.то «перестрой-

ка»… Чувство отвращения к ней. Тоска. Злость… У меня не было

чувства, что лучше бы она умерла, но вот сейчас… И этот сара-

фан… Она небольшого роста, полная, и очень большая грудь…

Я еще думала: зачем ей такое декольте, такой вырез?… Я все вре-

мя смотрела на папу. А папа на меня не смотрел… И еще помню,

когда ее 3 похоронили, прошли поминки, папа сказал: «Пойдем

погуляем». Мама ответила: «Это неприлично!» А папа: «Какая

ерунда!» Мы пошли гулять. Но без мамы… Он никогда не рас-

сказывал мне о своей матери. И это не случайно…

А.: Что — не случайно?

П.: Не хотел. Может быть, ему было больно… Когда он сказал,

что я похожа на его мать, я очень удивилась… Именно тому,

что он это сказал…

1 Здесь можно было бы «зацепиться» за то, что пациентке, в отличие от матери,

нужно было «прикрывать» свое желание смерти матери, но это прервало бы

цепь ассоциаций пациентки и могло бы даже прекратить их.

2 С точки зрения классической техники — это почти идеальная ситуация для

интерпретации «борьбы» за отца после «минимизации» числа соперниц, но

мы пропускаем это, представляя интерпретации пациентке.

3 Пациентка неумышленно пропускает или заменяет слово «бабушка» место-

имением «ее», как бы продолжая монолог о матери, это ее бессознательное дей-

ствует таким закономерным образом, желая, чтобы мать была похоро нена.

Часть 2

А.: Что здесь удивительного? — Внучка похожа на бабушку.

П.: Именно, что он сказал!

А.: Что это значило?

П.: Что он меня любит. И мать свою тоже любил…

А.: А маму?

П.: Она здесь не участвует! Ее здесь нет! Это хорошо… Мы без

нее устроились…

А.: Как это?

П: А вот так! Устроились. Хорошо, уютненько. Такая замеча-

тельная троица… По крайней мере, бабушка не носила таких

сарафанов…

А.: Вы сказали «троица», но ведь бабушки там уже не было…

П.: Да, идея другая: вот, если бы не мама… Это как бы невинно

прикрывает идею, что папе было бы лучше… лучше…

А.: С Вами?

П.: Да.

А.: Разве это возможно?

П.: Невозможно, конечно.

А.: Мне кажется, что Вы до сих пор не принимаете то, что это

невозможно…

П.: Да, как идея — это есть… Я не хочу смириться с тем, что это

невозможно…

А.: Я понимаю, как дорого Вам это чувство и мечта, но это — не-

возможно…

П.: С этим связано… связано…

А.: Что?

П.: Страх изменения чего.то…

А.: Изменения… Или — измены?

П.: Отцу?… Да.

А.: К сожалению, наше время истекло.

Статьи 181

Остановимся на этом… Думаю, что эдипальная природа

конфликта пациентки (для любого психодинамиче ски ори-

ентированного специалиста) была предельно ясна уже из

материала предварительного интервью. Но мы немногого бы

достигли, сделав такую интерпретацию не только в процессе

первых сессий, но даже в процессе первых двух лет терапии.

Еще несколько заключительных комментариев. Как мне

представляется с учетом имеющихся данных и наблюдений,

инфантильные фантазии пациентки о желании быть со-

блазненной отцом приобрели характер фиксации вследствие

того, что со стороны последнего ни разу не была достаточно

четко обозначена невозможность этого, то есть отец был

«почти явно соблазняющим». Это нередкая ошибка «вос-

питания» дочерей, и, возможно, отец в последующем мог бы

осознать и исправить ее, но ранняя смерть лишила его такой

возможности. В связи с этим перенос пациентки и тщатель-

но завуалированные попытки соблазнения меня в процессе

трехлетней работы многократно и чрезвычайно деликатно

обсуждались, при этом — всегда с полным принятием этой

темы как возможной для обсуждения, но одновременно — с

позиций, исключающих какую бы то ни было двусмыслен-

ность в отношении ее реализации. Характерно, что первые

два года эти обсуждения сопровождались нескрываемым чув-

ством вины пациентки по отношению к этой теме и страхом

отвержения ее уже в самой аналитической ситуации. Сейчас

это еще есть, но уже гораздо меньше.

В этой же бессознательной вине, как мне сейчас представ-

ляется, скрыты корни самопораженчески.мазохи стических

стереотипов ее отношений с мужчинами вообще (впрочем, как

и с женщинами), постоянный эдипальный страх и желание

отдалиться от детей (особенно — сына, по ее определению в

предварительном интервью, «чтобы не навредить»), а также

Часть 2

ее неспособность к глубоким объектным отношениям. Отыг-

рывание эдиповой вины вовне все еще продолжается, но у

него уже немного другая окраска: об этом уже можно гово-

рить и это доступно обсуждению, иногда — даже с оттенком

юмора. Можно сказать, что мы вошли или входим в период

проработки эдипового конфликта и ее амбивалентности в

отношении обоих р