Прекраснодушные мечтания. Вместо заключения

Социальная стратификация, в том числе и сословная, адекватна и действенна только в том случае, если внешнее определение места человека в социальной системе в той или иной мере совпадает с его собственными представлениями о том, кем он является. Когда внутренние (самоидентификационые, интроспективные) и внешние (по закону или традиции) определения социального статуса людей не совпадают, возникает аномия. В сегодняшней российской реальности внешние определения положения людей в социальной системе совсем не прозрачны. Публицистические категории описания социальной структуры такие как олигархи, бандиты, чиновники, силовики, простые люди и пр. малооперациональны и служат скорее целям в значительной степени бессмысленной в нашем обществе «публичной политики», чем объяснению основы социального мироустройства.

Внутренние определения (самоидентификация) наших сограждан пока еще размыты, нечетки (только экстремисты определяют себя как олигархов или бандитов) или таковы, что человек скорее определяет себя не в современности, заданной наличными постсоветскими реалиями, а в имперской или советской архаике либо в предельно идеализированных (до содержательной пустоты) прогрессистских координатах «рыночной экономики» и «демократического общества». Сами представители современных сословий лишь в малой мере осознают свое сословное положение. Скорее сословная идентификация пока еще скрыта профессиональной. Более или менее четкое совпадение внешнего (правового) сословного определения и самоидентификации можно, наверное, наблюдать у военнослужащих, правоохранителей и казаков. Однако прямых исследований сословной самоидентификации, насколько мне известно, не проводилось.

Государство в последние годы целенаправленно и последовательно принимает законы, которые фактически вводят новые постсоциалистические сословия. Постепенно возникает основа для формирования самоидентификации членов новых сословий, выработки сословных мировоззрений и превращения сословий из номинальных (определенных только законом) в реальные, то есть в агентов нового постсоветского сословного мироустройства. Будучи законодательно введенными, сословия начинают жить по собственным законам. Между ними возникают не прописанные в базовых законах отношения, которые и формируют современную сословную структуру, пока в значительной степени формальную, не эксплицированную и не ясную членам сословного общества.

Становящаяся сословность не имеет своего языка описания. Даже идеологи сословности консерваторы используют в своей аргументации импортированные или архаичные (также импортированные когда-то) методологии и теории, оставляя вроде бы публичные факты становления новой сословности за пределами своих рассуждений и конструкций. Вся структура описания и понимания нашей реальности сформирована в заимствованных и переводных понятиях рыночного в основном мира, который в утерявшем старую и не обретшем новую сословность обществе имеет весьма своеобразный спекулятивный статус: рынок есть то, что мы строим, а совсем не то, что есть сейчас. Или: сословность это то, что было, а не то, что есть сейчас. Социальная реальность оценивается по степени соответствия рыночным или консервативным идеалам, то есть негативно, что стимулирует еще большие реформаторские либо консервативные усилия по формированию рынка и развитию рыночных отношений или по созданию сословной структуры. Реформаторам мешают «пережитки старого» термин, который был в ходу и у революционеров-разночинцев, и у строителей социализма. Консерваторам мешает «новое», не вписывающееся в архаичные идеализированные представления о сословности.

Некоторую парадоксальность придает этой ситуации то, что никакой работы по объяснению своих действий по формированию сословий государство пока не ведет. Становление сословной структуры, видимо, идет нерефлексивно, то есть власть имущие и законодатели, разрабатывая и принимая сословные законы, преследуют какие-то другие цели такие как «наведение порядка» и «становление вертикали власти». Похоже, формирование сословий представляет собой побочный результат обуявшего сограждан стремления к мифическим утерянным имперскому и советскому порядкам, социальной стабильности и социальной справедливости в ее принципиально внерыночном сословном варианте.

Члены современных сословий погружены в ту реальность, которая в России считается рынком. На рынке сословная принадлежность мало что значит, если это настоящий рынок. Отношения между продавцом и покупателем строятся не на осознании взаимного служения, а на «купить продать». В рыночных отношениях одни люди обогащаются, другие беднеют. Одни начинают бизнесы и их развивают, другие не столь активны, но так же, как и у первых, в их системе ценностей получение прибыли является главным. Именно в рыночном мире необходимы демократия, политика и другие функциональные по отношению к рыночной инфраструктуре реальности. Именно в рыночном мире формируется социальная стратификация, основанная на уровне потребления: высший, средний и низший классы. Именно в рыночном мире выработаны языки бизнес-общения, средств массовой коммуникации, межперсонального информационного обмена и научного описания.

Этот рыночный мир, который уже много лет строят и никак не построят реформаторы, несомненно, есть. И возник он скорее вопреки усилиям реформаторов, чем благодаря им. Границы его гораздо уже, чем хотелось бы разного рода прогрессорам. Но наряду с рынком есть вводимая государством сословная структура. Государство отчуждает ресурсы, выводит их с рынка и распределяет между сословиями внерыночным образом, согласно своим критериям социальной значимости каждого сословия. Сословное государство не может не считать рыночные реальности подчиненными системе взаимного сословного служения, так как рыночное распределение товаров и денег не просто несовместимо с сословным распределением ресурсов, а скорее противопоставлено ему. В то же время отсутствует рефлексия становящейся сословности, и деятельность по формированию сословной структуры не имеет публичных и общедоступных обоснования и интерпретации.

Рыночный и сословный миры сосуществуют в одном социальном пространстве, в одних и тех же людях. Служивый человек в таком двойственном мире имеет возможность продавать на рынке то, что дано ему государством в определении его сословной принадлежности, он имеет возможность торговать статусом, привилегиями. Он может использовать свои статусные преимущества для получения рыночных преференций. Он может брать с рынка то, за что надо бы платить, однако он не платит, так как «генералам не положено» это делать. Гусары, как известно, денег у дам не берут и за услуги не платят.

Члены сословного общества склонны интерпретировать любые проявления рыночного расслоения как коррупцию и борются с рыночным произволом. Ведь рынок, с точки зрения разного рода служивых людей, конвертирует ресурсы в товары и деньги независимо от значимости сословий, а значит, несправедливо. Ресурсы в ходе рыночных трансформаций распределяются совсем не в тех отношениях, которые нужны для достижения сословной социальной справедливости: от каждого сообразно его сословному положению, каждому по результатам служения. Рынок создает социальную несправедливость, в сословном понимании, обделяя ресурсами сословия, служение которых для рынка не значимо и потому не оплачивается. Борьба с несправедливостью рынком и доставание дефицита посредством институтов административного рынка составляют теорию и практику сословного мироустройства. Конфликт между рыночной реальностью и реальностью служения, обеспечения служения и обслуживания экзистенциальный и неразрешимый. Ни в нашей стране, ни где-либо еще классовость полностью и окончательно не победила сословность; справедливо и обратное. Но в других странах научились с этим жить, в отличие от России.

Государство борется с коррупцией, которая есть проникновение рыночных отношений в сословно-упорядоченные. Рынок «покупает» сословную систему, его деятели присваивают отдельные привилегии, получают сословные статусы или услуги служивых людей, в том числе силовые. Служение в таком случае теряет внутренний смысл оно превращается в одну из теневых рыночных деятельностей, в продажу услуг, которые не могут продаваться и покупаться по определению. В результате ни сословной упорядоченности и социальной справедливости, как бы их ни понимать, ни рынка и демократии. Одно перманентное строительство светлого будущего.

Мне кажется, что прежде всего необходимо легализовать сословное устройство и четко обозначить сословия, их интересы и отношения между ними. Это надо сделать для того, чтобы граждане могли определиться, кем они являются: деятелями рынка, участвующими в политическом процессе, ратующими за демократию и ее институты, или членами сословий, которые служат государству, закону и Богу или обслуживают эти служения.

Может быть, имело бы смысл жестко развести классовую и сословную структуры, ограничив или запретив совмещение служения и рыночной деятельности в любом смысле этого слова так, чтобы даже ситуативное использование сословного положения для извлечения прибыли было основанием для исключения из состава сословия и соответственно лишало бы права на государственное служение. Кроме того, может быть, имело бы смысл запретить рыночным акторам быть членами титульных сословий, как и лишить членов титульных сословий права участвовать в демократических выборах и права быть выбранными в представительные органы власти. Участники этих процессов должны, с моей точки зрения, лишиться любых сословных прав: служение и обеспечение служения должны быть прямым противопоказанием к занятию политикой и бизнесом в любой форме. Именно эти ограничения в правах избирать и быть избранными должны компенсироваться сословными привилегиями.

Возможны, как мне кажется, два варианта сопряжения рыночной и сословной представительности. Можно было бы пойти по пути формирования земского собора как органа сословной представительности, параллельного Федеральному собранию. Или можно было бы закрепить функции земского собора за одной из палат Федерального собрания, например за Советом Федерации, оставив за Государственной думой функции классовой представительности. В функции Государственной думы при таком жестком разделении классовости и сословности могло бы входить наполнение бюджета и инвестирование в развитие экономики, в то время как в функции земского собора (или Совета Федерации) входило бы расходование бюджета в той его части, которая направлена на ресурсное обеспечение государственных служений и выполнение социальных обязательств.

Но в любом случае необходимо легализовать современные сословия и сформировать внутрисословные представительные органы, которые могли бы делегировать своих представителей на земский собор (или в Совет Федерации). Такие сословные собрания могли бы быть юридическими лицами, несущими ответственность за деятельность членов своих сословий. Именно сословные собрания могли бы быть носителями и интерпретаторами норм сословной морали, нарушение которых было бы чревато, в частности, исключением из состава сословий. Тогда, например, сословие коммерсантов могло бы вчинять иски сословию правоохранителей за действия, нарушающие по мнению коммерсантов сословную мораль правоохранителей, а сословие работающих по найму могло бы требовать у сословия врачей наказания для его членов за непомерные гонорары, неадекватность лечения или пренебрежение клятвой Гиппократа. А Государственная дума могла бы оценивать эффективность расходования ресурсов бюджета отдельными титульными сословиями и увеличивать или уменьшать долю, получаемую членами этих сословий при обеспечении всех других форм сословной деятельности.

Совет Федерации (или земский собор), состоящий из представителей всех сословий, мог бы выступать координатором их действий в отношениях с рынком, агентов которого представляла бы Государственная дума. Государственная дума, если ее вернуть в состояние, в котором она пребывала до попыток установить суверенную демократию, вполне могла бы выступать представительным органом классовой структуры (рыночной стратификации), представляя интересы богатых и бедных. В специфическом пространстве, сформированном отношениями между Государственной думой (как институтом рынка и демократии) и земским собором (или Советом Федерации) как институтом сословного представительства, могли бы, наверное, выражаться интересы всех групп населения, при явной их противоречивости и несовместимости. Комплектование Государственной думы в таком случае могло бы быть осуществлено институтом свободных выборов, в то время как членство в Совете Федерации формировалось бы, например, в процедуре кооптации представителей титульных сословий в него и утверждения президентом государства представленных сословными собраниями кандидатур. В таком пространстве функция президента государства была бы вполне понятной и определенной: он мог бы выступать гарантом сохранности привилегий титульных сословий и гарантом демократии одновременно. Роль главы государства в такой структуре власти могла бы также заключаться в регулировании отношений между Государственной думой и земским собором (Советом Федерации).

В принципе, в некоторых сословиях есть институты, которые могут при определенных условиях выступать в роли сословных собраний. Прежде всего это институт офицерских собраний военнослужащих. Общественная палата может с некоторыми натяжками считаться сословным собранием лиц свободных профессий, а Российский союз промышленников и предпринимателей, равно как и объединения среднего и малого бизнеса могут стать органами сословного представительства коммерсантов. Союзы ученых, врачей, Медиасоюз и некоторые другие организации, такие как сохранившиеся профсоюзы, номинально могут выступать в роли сословных собраний и носителей норм сословной морали. Но для этого необходимо реинституализировать эти формы организации сословности, придав им функции носителей морали и создав внутри них «суды чести», которые имели бы в том числе полномочия предъявлять претензии другим сословиям и лишать членства в сословиях тех, кто нарушил его моральные нормы.

Немирное сосуществование институтов права и демократии, с одной стороны, и институтов сословной морали с другой, позволило бы, с моей точки зрения, когда-нибудь излечиться от всепроникающей аномии, доминирующей сейчас в нашем государстве обществе.

Боковая ветка. Искусство подражания: наука и образование в сословном обществе

Я уже говорил о том, что сама возможность выделения понятий социальной стратификации и создания соответствующих теорий возникает только в классовом обществе в попытках научного описания и формирования корпуса знаний об этом обществе. Сословное общество, в отличие от классового, закрыто для научной рефлексии своего устройства, если исследователь сам является членом этого общества. Описание и объяснение того, как организовано сословное общество, содержится в мифах и легендах, художественных произведениях, ценностных конструкциях, иногда принимающих формы телеологий, таких как марксистско-ленинская и аналогичные ей философии. Находясь внутри сословного общества, его член не может рационально объяснить ни его структуры, ни своего положения в нем. Он объясняет его иррационально в мифе, сказании, саге, легенде, художественном произведении. Созданием мифов занимаются интеллигенты, которых другие члены сословного общества считают деятелями культуры и общественных наук.

В интеллигентском мифотворчестве исторические пространство и время, реальная социальная структура и экономические отношения существуют только потому, что они нашли свое художественное (книжно-зрительное) воплощение. Интеллигентские мифы о «правде жизни» и о том, что было «на самом деле», в сочетании с продукцией интеллигентных экспертов составляют содержание объяснительных конструкций, доминирующих в пространстве сословного мироустройства. Эти объяснения в этом общественном устройстве считаются научными, таковыми не являясь. Повторюсь: рефлексия общественного устройства в таком обществе закрыта, потому что институты позитивного (верифицируемого и фальсифицируемого) знания возникают только после (или параллельно) отделения политики от экономики и государства от общества, то есть при распаде сословной структуры и формировании классовой[58].

Таким образом, в сословном обществе место наук об обществе занимает интеллигентское мифотворчество. В нем нет и, наверное, не может быть науки как деятельности, направленной на разделение сущего на части-понятия с последующей теоретической реконструкцией мира в целом (или его фрагментов) и основанной на экспериментальной проверке адекватности выделения исходных понятий. В этом околонаучном мифотворчестве особое место занимают импортированные конструкции, то есть научное знание, полученное зарубежными исследователями и адаптированное интеллигентными обществоведами к отечественным мифологизированным реалиям. Корпус заимствованных знаний составляет основное содержание так называемых общественных наук. Но, с моей точки зрения, гуманитарное научное знание, в отличие от естественнонаучного, не может быть заимствовано, отчуждено от материнской рыночной основы и перенесено в сословное мироустройство без фундаментальных искажений, прежде всего потому, что его объекты люди и отношения между ними принципиально различаются в сословном мироустройстве и в классовых обществах. В ходе импорта экономических идей и теорий формируются группы «прогрессивных ученых реформаторов и патриотов», изъясняющихся соответственно на «экономическом реформаторском» или «патриотическом» языках, мало пригодных для описания феноменов отечественной ресурсной жизни, однако весьма подходящих для описания того светлого будущего, которое возникнет после того, как импортная теория станет самой жизнью. Реформаторов и патриотов не смущает то, что ни одна из импортных теорий идеального общественного устройства не подходит для описания такого уникального гибрида явной сословности и латентной классовости, которым была, есть и, вероятно, будет наша страна.

Невозможность научного описания отечественных реальностей связана с различиями статусов научного знания в ресурсном-сословном и собственно экономическом государствах. Если в современном государстве с классовой структурой знание о ней прямо или косвенно (через СМИ и политические институты) включено в само общественное устройство, то в сословной системе социальное знание не может быть консолидировано и оформлено в традиционном для науки виде. Знание о сословном обществе-государстве рассеяно, как я уже говорил, среди его членов. Оно существует в виде сплетен, слухов, мифов и мифологем, выражаемых в форме произведений искусства[59] но никак не в форме фактов и построенных на них теорий. Это прежде всего знание о том, кто к какому сословию принадлежит, откуда родом, какие ресурсы у кого есть и кто из приближенных допущен к их распределению, как консолидировались эти ресурсы, кто и когда был пойман на их расхищении и как за это был наказан. Такого рода знание не верифицируемо и не фальсифицируемо, оно в принципе не то чтобы ненаучно оно донаучно. Это знание неоперационально, самоценно и мало что значит само по себе, вне контекста конкретных внутри- и межсословных отношений. Оно производится, тиражируется и навязывается членам современных сословий в системе средств сословной массовой информации (разного рода институты пропаганды и агитации): через школьные учебники, художественные произведения, телевизионные сериалы, аналитические и новостные программы и пр. Это мифологическое знание в значительной степени определяет модусы поведения членов сословий и потому является ресурсом, за возможность распределять который идет очень жесткая межсословная конкуренция. Ведь если знание становится ресурсом, то им согласно принципам социальной справедливости должны распоряжаться соответствующие сословия: ученые как часть сословия бюджетников и лица свободных профессий. Члены этих сословий, руководствуясь логикой, вполне адекватной ресурсной социальной системе, стремятся монополизировать источники знания и распределять само знание. Так как собственных источников знания у этих общественных ученых не может быть (эмпирические исследования не ведутся, а оригинальные мифологические конструкции отвергаются (их авторы, как правило, не члены сословия ученых), то они заимствуют знания «из-за границы», выступая в публичной сфере как «прогрессивные» или «патриотические» идеологи, политологи, социологи или экономисты[60].

В многовековых попытках импорта теорий и идей реализуется описанная ранее логика, согласно которой знание о собственной социальной системе можно импортировать, распределить и освоить для того, чтобы с течением времени вставить в систему отечественных представлений об устройстве социального мира и тем самым этот мир уподобить «загранице». Такого рода импортированное знание лежит в основе всех без исключения попыток реформирования сословного мироустройства и ресурсного хозяйства.

Отечественные общественные науки есть мифотворческий субститут науки. Он позволяет интеллигентным обществоведам воспроизводить иллюзию знания, оставаясь вне описаний сословной реальности. Это проявляется в первую очередь в том, что сословные общественные науки имеют задачей не описание реальности, а «исправление недостатков», «интенсификацию», «модернизацию», «реформирование» и т. д. тех аспектов сословного бытия, на которые указала власть как на несовершенные. «Помощь власти», а не изучение реальности является главной задачей интеллигентных российских экономистов, политологов и социологов в том случае, если они занимают провластные позиции. И наоборот, они заняты мифологической борьбой с властью, если считают себя оппозиционерами. Интеллигентные обществоведы, в точном соответствии с принципами сословного мироустройства, могут либо обеспечивать служения и выполнять поручения «партии и правительства», если находятся на службе, либо их обслуживать, пусть даже диссидентствуя. И не более того.

В частности, обычным инструментом описания устройства современных обществ является наука политология с ее понятиями демократии и права, то есть формального равенства граждан перед законом. Но к нашей реальности политологические различения применимы только в относительно краткие периоды перестроек и революций. Ведь, в отличие от демократии, сословная организация жизни представляет собой упорядоченную форму неравенства членов разных сословий перед законом. Причем форма упорядочивания сословные принципы согласования интересов несовместима с политикой и политическим устройством. Может быть, поэтому попытки построения отечественной демократии всегда заканчивались созданием ее нефункциональных и недолго живущих имитаций.

С позиций импортных представлений оценивается политологами и роль публичного пространства, СМИ и гражданского общества в нашем общественно-государственном устройстве. Разговоры о необходимости свободных СМИ, гражданского общества и открытости власти не сходят с уст интеллигентных журналистов, политиков и ученых, целью своей жизни сделавших перенос социальных институтов из государств, которые этим деятелям «нравятся», в нашу жизнь. Но в сословном обществе в периоды относительной стабильности нет и не может быть такого же публичного пространства, как в демократических обществах, оно просто по-другому устроено, в них нет публики, нет и не может быть гражданского общества. Институт публичности несовместим с сословным распределением ресурсов, с административными рынками и сословной рентой. Публичность для них противоестественна.

Функциональным эквивалентом публичности в нашем общественном устройстве вне перестроек являются разного рода ресторанные или соседские посиделки, сословные собрания, клубы-бани и другие подобные институты. В телепрограммах, газетах, журналах и других формах подачи информации, внешне похожих на СМИ демократических обществ, нет и не может быть информации о важных для членов сословия фактах, отношениях, событиях просто потому, что такой информации в принципе нет. Вместо них есть слухи, сплетни, анекдоты, слушая, запоминая и передавая которые, члены сословий получают представление о том, что происходит и к какому дефициту им надо готовиться. В спокойные времена эти слухи и сплетни распространяются из уст в уста или в «самиздате», или как теперь — в Интернете, в перестройки начинается «гласность», при которой нюансы межсословных отношений становятся предметом публичного обсуждения и осуждения «прогрессивными журналистами».

Поэтому технические средства, которые служат в демократических обществах для наполнения публичного пространства значимой для всех граждан информацией, в нашем сословном обществе выступают поставщиком слухов и сплетен, источником анекдотов и не в последнюю очередь предназначены для развлечений, адаптированных интеллигентными лицами свободных профессий работниками ТВ и газет-журналов к своим представлениям о культурных потребностях бюджетников, пенсионеров, коммерсантов, работающих по найму, офицеров и чиновников разного рода служб. А сословные обществоведы и лица свободных профессий четко делятся потому, какую службу они обеспечивают или обслуживают: государственную гражданскую, военную или правоохранительную.

Особую роль в научном обслуживании сословного общества играет социология наука, которая в стабильные времена не может иметь своего предмета в нашем мироустройстве, поскольку она сформирована как наука о классовом обществе и не располагает понятийными возможностями для описания сословных мироустройств. Социологии не было в СССР в период его расцвета. Концепции и методы социологии были импортированы приближенными к власти интеллигентными обществоведами только во времена, когда даже членам Политбюро ЦК КПСС стало ясно, что в стране далеко не все ладно. «Разрешение социологии» было симптомом внутренней слабости системы, признанию чего противились настоящие марксисты-ленинцы, которые «давили» социологов. В основном благодаря этому давлению социология стала модой, в нее стекались диссиденты из всех советских сословий, что не добавляло содержания в результаты их исследований.

Советские социологи исследовали население как статистическую совокупность людей, вводя базовые сословные признаки (которые было разрешено вводить компетентными органами) в «паспортички» анкет, и совершенно, на мой взгляд, не рефлектируя того, что они делают. Они исследовали таким образом культуру и науку, текучесть кадров и благосостояние населения, миграцию и круг чтения, театральные интересы и аудитории партийных средств массовой информации. На основе результатов своих исследований они писали аналитические записки в партийные органы, которые иногда принимали соответствующие решения. Наиболее показательным применением результатов социологических исследований стало решение об оптимизации сети сельских поселений в 60-е годы XX века, которое привело к началу социального опустынивания страны за счет стимулирования миграции из сел на центральные усадьбы, из центральных усадеб в райцентры и так далее.

От этой социологии к настоящему времени остались организации, занимающиеся статистическим исследованием общественного мнения «в целом» (которого в сословном обществе вне сословий нет и не может быть), и множество кафедр и институтов, занимающихся в основном тем, что их сотрудники ездят за границу в «мировые социологические центры», читают и воспроизводят устно и письменно труды зарубежных классиков социологии (применительно к своему представлению о том, кто есть классики и как устроена Россия) ввиду практически полного отсутствия собственных материалов и данных полевых исследований. Социологи, воспроизводя методы своих зарубежных коллег, уже много лет пытаются найти в стране свой предмет исследования классовую структуру, в особенности средний класс, однако их попытки пока не увенчались успехом.

Исследование общественного мнения заключается в основном в том, что соответствующие государственные и ассоциированные с государством исследовательские организации создают перманентную имитацию выборов и сопряженных с ними процессов. Опрашиваемых ставят в ситуации, имитирующие выборы в разные органы власти, и по результатам их ответов делают выводы о том, «кто победит», если выборы состоятся завтра. Базовая сословная структура, возможный пока еще объект исследований (до момента полного торжества сословного устройства, когда то, что в нашем обществе называется наукой, превратится в деталь идеологического механизма), остается вне пределов интересов социологов просто потому, что в трудах зарубежных социологов, которыми они руководствуются при проведении опросов, есть только неясные намеки на ее существование.

Другим не менее важным атрибутом импортированного описания являются понятия науки экономики, специализирующейся на исследовании свободных рынков и рассматривающей дефицитарные социальные системы как аномалии [Корнай. 1992]. Понятия экономики явно не применимы для описания и анализа общественной системы, в которой порядок управления ресурсами, их концентрации, хранения, распределения, освоения и списания составляет содержание государственной жизни. Они оказываются в какой-то степени адекватными только во времена развала ресурсного хозяйства, в относительно краткие периоды смут. Опыт показывает, что попытки «построить рынок» или «ввести рыночные принципы», основываясь на теориях интеллигентных экономистов, заканчивались возвратом к ресурсному хозяйству. Однако неприменимость традиционных импортных понятийных аппаратов к описанию отечественных реальностей только стимулирует экономистов к повторению попыток под заклинания о том, что для страны жизненно важны рынок и демократия.

Известно, что наука экономика основана на эмпирической информации, на экономической статистике в первую очередь. У отечественных экономистов, тем не менее, она отсутствует. Советская система статистики, построенная для учета процессов и результатов посословного распределения и освоения ресурсов, практически развалилась, а российская статистика не создана, прежде всего потому, что нет научной рефлексии ресурсного характера российской экономики. К процессам, которые идут в отечественном ресурсном хозяйстве, экономисты пытаются применить методики и технологии учета и моделирования, разработанные для рыночных экономик. С известным результатом: есть тома цифр, которые правоверные либералы-экономисты интерпретируют как начало экономической катастрофы [Илларионов. 2007], а чиновники, обеспечивающие «управление экономикой», склонны считать, что грядет процветание: количество ресурсов, находящихся в распоряжении государства, увеличивается пропорционально «укреплению вертикали власти». Служивые люди считают, что то, что они понимают под экономическим ростом, ограничивается только недостаточностью ресурсной базы, и всемерно озабочены ее расширением.

Эта видимая социальная безместность отечественных ученых лишь внешнее проявление их межеумочного статуса. Ведь социальные ученые либо интеллигентные лица свободных профессий, обслуживающие разного рода государственные служения, либо замшелые бюджетники, озабоченные «распилом» средств, выделенных государством на развитие образования, науки, культуры и СМИ. Сами идеология, культура и наука в сословно-государственном единстве представляют собой в основном лишь формы сословности, а не продуктивные деятельности.

Члены сословий ученых и деятелей культуры за редкими исключениями являются бюджетниками, отстаивающими свои претензии на получение ресурсов для осуществления научной и другой деятельности. На саму профильную деятельность получение нового знания, создание культурных ценностей у них, как правило, не хватает ресурсов, о чем они только и говорят. Реальные достижения и результаты в науке и культуре возникают, как правило, не благодаря сословно-государственной системе, а вопреки ней. Свидетельством этого могут служить многочисленные воспоминания «выдающихся советских ученых и деятелей культуры», в которых описывается, как их начальники, по привычкам и манере поведения смахивающие на самодуров-феодалов, мешали им работать.

* * *

Основной формой деятельности в гуманитарной сфере в сословном мироустройстве является цитирование признанных и тривиальных результатов. Именно поэтому обязательными для обществоведов в СССР были ссылки на труды классиков марксизма-ленинизма, а основным критерием качества научной работы было соответствие базовым мифам. Точно так же для современных российских обществоведов обязательными стали знание английского языка, цитирование «классиков мировой науки», ссылки на свежие иностранные публикации и вершина творческих достижений публикации за рубежом и участие в международных научных мероприятиях[61]. Причиной неприятия производящей деятельности в идеологической, культурной и научной сферах, с моей точки зрения, является то, что в результате продуктивной деятельности возникают новые не поделенные знания — ресурсы. Процесс их раздела «распила» настолько жесток и конфликтен, что гораздо проще и безопаснее осваивать уже имеющиеся «классические» концептуальные ресурсы или привлекать импортированные знания, чем исследовать собственную реальность. Новые, полученные в результате эмпирических исследований, знания чаще всего отторгаются, если не удается вписать их в уже существующие схемы «распила» обществоведческих ресурсов: в систему институтов, кафедр, учебных курсов и специальностей. Если в результате творчества возникают новые ресурсы и они ценны сточки зрения сословного строительства, для их распределения, как правило, приходится формировать новый сословный слой, институализировать новую для системы деятельность научно-исследовательский институт, вуз, кафедру, вводить новые специальности как форму сословного учета. Но в этом случае общий эффект от создания нового ресурса оказывается минимальным, так как расход других ресурсов на институализацию нового ресурса обычно превышает возможное расширение ресурсной базы. Именно поэтому, с моей точки зрения, СССР был невосприимчив к инновациям, и «внедрение достижений науки и техники», как и научное, идеологическое и художественное творчество, представляло собой нетривиальную задачу, решавшуюся чаще всего путем импорта идей, технологий и изделий, а в области культуры и искусства импортом результатов творчества людей, в той или иной форме эмигрировавших из страны, но сохранивших отечественную культурную идентификацию. Такой путь не предполагает изменения привычной схемы «распила» ресурсов. И сегодня сословные политики, формируя идеологическую «повестку дня», ссылаются в основном на эмигрантов и диссидентов-отсидентов Ивана Ильина, Солоневича, Солженицына или на другие, менее известные публичные фигуры с такой же фактурой, как на источник идей, концепций, интерпретаций и самое главное социальных фактов.

В области эмпирических знаний о стране уже много лет существует парадоксальная ситуация: с одной стороны, вся жизнь определялась и определяется постановлениями партии и правительства, указами президентов и другими нормативными актами. С другой стороны, мало какие из властных директив исполняются, и страна живет по-своему, часто вопреки официальной политике. Страна известна, причем настолько, что кажется, что нечего изучать, кроме нормативных актов и хода их исполнения. Но она и неизвестна, причем настолько, что даже сформулировать задачи исследований невозможно нет необходимых понятий.