Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Ленин жил, ленин жив, ленин будет жить
Уже в девятом классе я начал играть в симфоническом оркестре Политехнического института, которым руководил дирижер Львовского театра оперы и балета Семен Арбит. С этим оркестром впервые поехал на гастроли в Москву. И там, по счастливой случайности, произошла моя первая встреча с Вадимом Васильевичем Борисовским, родоначальником русской альтовой школы, профессором кафедры альта и арфы Московской консерватории. Познакомил нас ректор Львовской консерватории, тоже альтист, Зенон Алексеевич Дашак. Но прежде, чем это случилось, в моей жизни произошли два очень важных события. И связаны они были с моим первым серьезным осмыслением музыки. К семнадцати годам я начал понимать, чем отличается классика от бита, рока, джаза. Может быть, иногда человек просто подводит теорию под свои поступки. Не знаю. Но в ту пору мне наконец открылось, что классика не имеет "потолка" в отличие от того, чем я увлекался. Думаю, только классическая музыка полностью адресуется духовному миру. "Кайфы" – это другая сфера. Конечно, высокий джаз может прорваться в область духовной жизни, но в целом адрес его иной. А потом я услышал запись альтиста Федора Дружинина. Красота звучания инструмента поразила меня. Я впервые заинтересовался альтом всерьез. Даже начал готовиться к республиканскому конкурсу. И вот тут случились те главные события, о которых я хотел рассказать. Первое – конкурс скрипачей в Киеве. Он совпал с окончанием школы. На конкурсе у меня не было соперников просто потому, что я был там единственным альтистом. Но мое выступление понравилось, и меня наградили почетным дипломом наравне со скрипачами. Второе – мне посчастливилось побывать на концерте выдающегося скрипача Иегуди Менухина, гастролировавшего во Львове. И это утвердило меня в решении поступать именно в Московскую консерваторию. Где еще можно было регулярно слушать самых выдающихся музыкантов современности?! Мама сохранила мое старое школьное сочинение, а папа нашел и даже опубликовал фрагмент из него: "Главным в жизни человека является стремление к достижению поставленной цели. Поступки человека оцениваются по их нравственности и целеустремленности… Музыка – мое увлечение. Мой идеал – большой музыкант-исполнитель. Все мои стремления связаны с моим идеалом. Это и есть цель моей жизни".
К этому остается только добавить – шел 1971 год. Восемнадцатый год моей жизни. Позади оставался любимый Львов, любимая мама, любимые друзья и любимая музыкальная мама – Зоя Мерцалова, моя наставница, которой я обязан постановкой рук. Впереди была Москва, консерватория и Федор Серафимович Дружинин, к которому я собирался поступать. Мой друг Игорь Сулыга, замечательный ударник, с которым мы вместе играли в бит-группе во Львове, уехал в Москву и учился на альте у Федора Дружинина. Игорь-то и рассказал мне, что существует такой профессор, тогда еще доцент, и что он самый лучший. И я решил поступать к нему. Когда мне было 14 лет, мама привозила меня в Москву "к какому-нибудь альтисту". Потом оказалось, что как раз Федор Серафимович меня и слушал, я ему очень понравился, и он сказал маме: – Прекрасный мальчик, но что вы хотите? Он же еще маленький. Мама говорит: – Ну, может, в ЦМШ? Федор Серафимович: – Понимаете, ЦМШ – это значит интернат, но, раз его так хорошо учат, пусть он еще дома поживет и приезжает сразу в консерваторию. Я считаю, что это был очень мудрый совет. Так тогда и сделали. Мы даже не знали имени нашего советчика – просто доцент в Москве так сказал. Как уже говорилось выше, в девятом классе я начал играть в симфоническом оркестре Львовского политехнического института, вместе с которым и приехал на гастроли в Москву. В день приезда Федор Дружинин давал концерт в Малом зале консерватории. Я никогда не забуду Сонату "Арпеджионе" Шуберта в его исполнении. В антракте концерта я встретил в коридоре ректора Львовской консерватории Зенона Алексеевича Дашака. Он спрашивает: – А ты что здесь делаешь? – Да вот, случайно оказался, – отвечаю. Он: – Быстренько, быстренько! Взял меня за руку и – к Борисовскому, родоначальнику русской альтовой школы, профессору кафедры альта Московской консерватории. – Вот, Вадим Васильевич, мальчик, о котором я вам говорил. Тот: – А, очень хорошо. Завтра в девять утра жду вас. Была неловкость, но я пошел, и в результате десять дней подряд, каждый день, Борисовский со мной занимался. Потом во время школьных каникул я дважды ездил к нему в Москву на консультации. Брал у него уроки. И, естественно, поступал уже к нему.
Приехал я в Московскую консерваторию со своим первым фабричным альтом, купленным за 97 рублей, и – редкий случай – получил пятерку с плюсом по специальности. Вадим Васильевич поздравил меня с поступлением в консерваторию и сказал, что уезжает на дачу. А специальность – это только первый экзамен. После него еще много разных других экзаменов. Нужно было набрать проходную сумму баллов. – Извините, Вадим Васильевич, вы поздравили меня с первым экзаменом? – Что сказал, то сказал, дорогой мой. И уехал. Только потом я осознал силу этого человека. Он, видимо, просто сказал в ректорате, что вот очень талантливый мальчик ко мне поступает, я его беру в свой класс. И все. Дальше я писал сочинение. Это был, по-моему, последний экзамен. Ну совсем у меня ничего не клеилось. Музыкальные предметы я сдавал с шиком, всем писал диктанты и задачи по гармонии, потому что делал за полторы минуты то, на что давалось два часа. А вот обычное сочинение – никак! Уже подходят, а у меня почти пустой лист, я с ужасом думаю, что провалил этот экзамен, не поступлю в Московскую консерваторию, – тут же перед глазами мама, дедушка, профессор и все. На нервной почве пишу: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить". И тут понимаю, что это ведь Маяковский. А у меня тема – "Ленин в творчестве Горького". Что делать? И я добавляю: "…писал Горький". И что вы думаете? Четверку получил! Борисовский был прав, когда поздравлял меня с поступлением в консерваторию после первого экзамена. Через год Вадим Васильевич умер, и я оказался в классе Дружинина. Конечно, замечательно, что он меня взял, но через год или два в наших отношениях возникла напряженность, и я перестал к нему ходить. Дело в том, что были вещи, которых я не мог принять. И он в конце концов не выдержал и при полном классе сказал: – Так, если я тебе нужен – ходи, если я тебе не нужен – можешь не ходить на уроки. Стало абсолютно тихо. Я собрался и сказал: – Я сейчас уйду, но не потому, что вы мне не нужны, а просто из сегодняшнего урока ничего хорошего уже не выйдет. И ушел. После этого не ходил к нему весь семестр, прятался по коридорам, когда видел, что он идет. Занимался сам. И однажды мы с ним все-таки неожиданно столкнулись в консерватории. Дружинин спросил: – Что-нибудь случилось? – Нет. – Родители живы-здоровы? – Да. – Ты что, уезжал? – Нет. – Но ты завтра придешь на специальность? – Да. – Я тебя жду. Я пришел, сыграл, и он сказал: – Ну что ж, благословляю. Если так и на экзамене сыграешь, чистая пятерочка будет. Молодец. Это была Концертная пьеса Джордже Энеску. Очень понравилось, как я сыграл на экзамене, профессору Михаилу Никитовичу Тэриану. Оказывается, он всю жизнь ненавидел это произведение и теперь не просто принял его, а полюбил. Федору Серафимовичу было очень неловко, потому что только он и я знали, что все это я сделал сам. Хотя он был вправе и не допустить меня до этого экзамена, если бы захотел навредить. Вообще я о Дружинине могу говорить только в превосходных степенях. Он потрясающий педагог и очень много мне дал. До Москвы я умел играть на инструменте так, как умел. Что касается эмоций, которые ты вкладываешь в свое исполнение, так этому тоже научить практически невозможно, потому что эмоциональная сфера – от природы и от родителей, а не от консерватории. А вот звук, логика развития фразы, ощущение формы и, самое главное, ВКУС!!! – это Федор Серафимович. Вкус аристократического исполнителя, а не плебея… У Дружинина это всегда присутствовало – в речи, в том, как он выражал свои мысли. Федор Серафимович – эстет, и к этому сам стремился всегда. Я многому у него научился, хотя многое переосмыслил по-своему. Так, краски звука я старался услышать внутри себя сам, а дальше – пытался воплотить их в разучиваемых с профессором сочинениях. И пожалуй, это самое главное.
Вообще нельзя забывать, что кто-то должен быть кумиром для студентов, герой должен быть. У скрипачей был Давид Ойстрах. А ведь когда я учился, Борисовский сам уже не играл, а выступал только Дружинин. Он исполнял сонаты Онеггера и Хиндемита, Тринадцатый квартет Шостаковича, затем, конечно, его Сонату. В общем, в то время, когда я учился, концерт Дружинина был событием. Концертом АЛЬТИСТА! И все равно я в его классе был чужаком. Он меня, с одной стороны, любил, это ясно, и ему льстило, что у него такой студент, а с другой – не чувствовал своим учеником в полной мере. Тем не менее, когда меня выгоняли из консерватории, он активно заступился.
Выгоняли меня из-за наглого подлога. История такова. Когда я был на первом курсе, впервые в Камерном театре была поставлена опера Дмитрия Шостаковича "Нос". Дирижером был Владимир Дельман. Потом в некоторых изданиях ошибочно писали, что дирижировал Геннадий Рождественский. Там работали очень сильные студенты. То, что меня пригласили, было очень большим делом: и финансово, и престижно, а главное, конечно, интересно. У меня была очень трудная оркестровая партия. Позже, в сентябре, в начале моего второго курса, спектакль повезли в Сочи. Мы уехали (нам показали общее разрешение на выезд, освобождающее от лекций). А уже там, в Сочи, выяснилось, что бумага фиктивная. Никакого разрешения на самом деле не было. В Сочи – бархатный сезон, обратных билетов не достать, но мы кто как мог, чуть ли не пешком вернулись в консерваторию. И двенадцать человек тогда исключили. Шум в консерватории был невообразимый. Восемь человек духовиков по протекции комсомольской организации восстановили, со строгими выговорами. А четверых, это были струнники: я, Толя Гринденко (сейчас он руководит хором "Древнерусский распев"), Лариса Колчинская и Славик Чижик – восстановить отказались. Почему же за нас не поручился комсомол?
Толя Гринденко в свое время, путешествуя по Туркмении, случайно перешел границу с Афганистаном и ночью развел костер на нейтральной полосе. Утром проснулся, а на него направлен штык пограничника с той стороны. Ну, вернули его, правда, он пару дней просидел в КПЗ. Тогда он срочно был отчислен из консерватории задним числом – якобы в момент перехода он уже не был студентом. Но Андропов лично заставил восстановить Толю со строгим выговором. Понятно же было, что это – дурацкий случай: человек не будет специально разводить костер на нейтральной полосе! Чем же провинился я? В общежитии я жил в одной комнате с Юрой Лисицыным, теоретиком по специальности. У него была больная печень, и поэтому он постоянно пил "Нарзан". Я практически вообще не пил спиртного. Тем не менее наш шкаф ломился от пустых бутылок из-под "Нарзана", которые были один в один похожи на бутылки из-под пива или какой-нибудь дешевой бормотухи. В результате помощник проректора по административной работе решил, что мы "киряем по-черному", и объявил выговор только из-за того, что начиналась очередная кампания по борьбе с алкоголизмом. Про остальных я не помню, но в целом за всеми нами водились какие-то грешки, и нас решили не оставлять в консерватории. Дальше были сплошные нервы. Приезжали родители, у мамы моей случился микроинфаркт и началась очень серьезная болезнь, которая в конце концов и привела к ее преждевременной смерти. Весь курс встал на нашу защиту, письмо написали, что протестуют против решения ректората. И это в те времена! Ректором тогда был Александр Васильевич Свешников. И он поначалу попытался нас восстановить. Было общее собрание, и он сказал: – Давайте так. Если вопрос не будет подниматься на районной конференции, то мы тихо, без лишнего шума восстановим. Ну не в колхоз же, действительно, ребят отправлять, и не в армию – руки будущим музыкантам надо беречь. Но нашелся среди наших однокурсников один "принципиальный" (он, видимо, хотел, чтобы на него обратили внимание), который вышел к сцене и сказал: – Нет, наши коллеги наказаны незаконно, и мы не должны закрывать на это глаза. Что оставалось делать Свешникову?! Он встал и говорит: – В то время, когда все нормальные люди в колхозе помогают убирать урожай, эти, понимаете, поехали в Сочи отдыхать! Без разрешения! Ну, и нас окончательно исключили. И еще месяц! Он стоил огромных нервов, доходило до мыслей о самоубийстве. Переживали страшно. Мой папа был все время в Москве, он ходил и к ректору, и ко всем проректорам, и к декану. У него тогда даже ноги стали отниматься. Потом он нередко любил повторять: "Да, Москва слезам не верит". И Дружинин тоже ходил везде и убеждал, что меня не надо исключать, но поскольку Федор Серафимович сам был студентом, когда Свешников уже был ректором, то тот спокойно мог сказать ему:
– Федя, закрой дверь с той стороны. Это очень важно – что многие за нас просили. Профессор Григорян ходил, Милица Давыдовна Штерн. Я так думаю, что в ректорате понимали несправедливость исключения, но им надо было сделать процесс восстановления показательным! Наконец Свешников вызвал родителей и нас и сказал: – Все, с сегодняшнего дня вы вновь студенты Московской консерватории. Назавтра он улетал со своим хором в Японию, и ему, похоже, вопрос этот хотелось решить до вылета.
*** С Дружининым связаны и другие хорошие воспоминания. Вот, например, я спрашивал его – жениться мне или нет. А он ответил: – Знаешь, дорогой, Наташенька замечательная, она мне очень нравится, женись по чувству, а будешь работать честно, тебе от Бога и приложится. Вот фраза! По-моему – прекрасная. Позже Дружинин был у меня на свадьбе тамадой и одновременно единственным взрослым человеком, которого я пригласил. Собственно, это была первая свадьба – молодежная, студенческая. А потом их оказалось несколько. Когда поехали к моим, во Львов, поезд остановился в Киеве. Киевские друзья моих родителей просто вынули нас из вагона и устроили свадьбу в Киеве. Когда мы добрались до Львова – и там была свадьба. А потом – раз была у нас, то как же не праздновать у жены? Поехали в Сумы, к Наташе. Так у нас и получилось четыре свадьбы.
"А, это ты, старичок! Ну садись, послушай!"
Итак, я приехал из Львова, где был местной звездой-гитаристом, руководил ансамблем, который не успел хорошо "раскрутиться" из-за моего отъезда, хотя имел все данные для этого. А здесь, в Москве, в консерватории, хоть я и поступил легко, нужно было снова, уже по-настоящему добиваться признания. Каждый из студентов делал это по-своему. Кто-то ударился в общественную работу, а я вгрызался в музыку. И еще я придумал такой способ борьбы со своим комплексом провинциала: просто и прямо, как равный с равными, подходил и заводил разговор с великими московскими музыкантами. Так я "познакомился" с Ойстрахом, Коганом и Ростроповичем. Совершенно разные три характера и, соответственно, разная реакция. Давид Федорович улыбнулся, но я в этой улыбке увидел искреннее непонимание ситуации. Пытаясь вспомнить, кто я, на всякий случай доброжелательно улыбнулся, протянул пухлую руку, в которой моя тут же утонула, и сказал: – Здравствуйте! Простите, а вы кто? А у меня сердце прямо так в горле и стучит от волнения! – Давид Федорович, я студент первого курса, просто хотел сказать вам – здравствуйте. Вы меня, конечно, не знаете. – Очень мило. На каком инструменте играете? – На альте. – У кого учитесь? – У Вадима Васильевича Борисовского. – Ну, это замечательный альтист. Прекрасно. Я вам желаю успеха. Если хотите, добро пожаловать, можете приходить ко мне в класс на урок. Вот так мило мы пообщались с Давидом Федоровичем. Следующим был Леонид Борисович Коган. Он ходил быстро, лицо напряженное, как будто чем-то недоволен. Роста маленького, а руки длинные. Складывалось впечатление, что футляр от скрипки вот-вот коснется пола. Я ему: – Здравствуйте, Леонид Борисович! Он не остановился ни на секундочку, быстро развернулся, понял, что это какой-то незнакомый мальчик, и так же стремительно пошел дальше. А потом попался мне Ростропович. Все каким-то образом уже знали, что Ростропович прилетел, что он уже в Москве после гастролей. Ростропович буквально врывался в консерваторию. Его еще и в коридоре не видно, а энергия уже чувствуется, извещая всех и вся, что "Слава" только что прошел или сейчас будет здесь. И вот как-то передо мной в конце коридора возник столб воздуха. Ростропович появился с виолончелью в футляре на колесиках, за ним толпа студентов. Конечно, не только виолончелистов – все спешили за ним в класс, чтобы поприсутствовать на его уроке. Я сказал: – Здравствуйте, Мстислав Леопольдович! Он повернулся: – А, друг дорогой! И тут же обнял меня и потащил в класс. Мест там не было, но он поднял одного своего студента и сказал: – Старичок, принеси-ка быстренько стул! Тот ушел куда-то, принес стул. Ростропович поблагодарил его и усадил меня на этот стул рядом с собой. Я был совершенно в восторге от того, как он занимался, от его энергии, образов, юмора и стремительности. Хватал виолончель, показывал, как и что должно прозвучать. Потом садился к роялю, начинал аккомпанировать, очень инициативно, подталкивая своего студента, помогая ему найти верный темп или нюанс. Невероятная личность! В те годы, когда я учился, он, бесспорно, был сердцем музыкальной жизни Москвы. А может быть, и всей страны. Он настолько естественно музицировал! У него такая гармония! Удивительная пластика в правой руке, потрясающая передача вибрации и соединения нот. Но главное, все это проходит через душу. Ему всегда есть что сказать, и это необязательно текст, необязательно программа, но обязательно состояние и полная погруженность в то, чем он в данный момент занимается. И конечно, мгновенный контакт со слушателями. Это уникальное дарование. Уникальное! Меня так и тянет тут же продолжить рассказ про "Рострапа" – уж больно много всего было связано с ним в моей жизни, но я наступаю себе на горло и слышу его голос: "Давай, старичок, давай… чуть позже… иначе упустишь нить собственной жизни".
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2021-04-12; просмотров: 48; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 13.59.100.42 (0.04 с.) |