Бой «Владимира» с «Перваз - Бахре»

(с картины А. Боголюбова)

других наций, то все остается в старом порядке, и их ни под каким предлогом не должно останавливать. При могущем встретиться бое, я не считаю нужным излагать какие-либо наставления — действовать соединенно, помогая друг другу и на самое близкое расстояние, по-моему, лучшая тактика»⁹⁵.

В тот же день Корнилов отправил с фрегатом «Коварна» письмо Нахимову⁹⁶, в котором выражал надежду, что Павлу Степановичу удастся расколотить в пух турецкую флотилию, посылаемую в Батум или Сухум; о себе же сообщал, что он выходит в море искать турецкую эскадру, виденную «Херсонесом», но думает, что не найдет ее ни в Варне, ни в Бургасе, далее которого переступать не приказано. Свое письмо Владимир Алексеевич кончал выражением надежды пробраться от Бургаса на свидание с Нахимовым.

Таким образом, при выходе в море сфера деятельности эскадры Корнилова была строго ограничена ввиду неизвестности, состоялся ли манифест о войне, о котором ему пришлось узнать только 7 ноября, по возвращении в Севастополь. Впрочем, как можно судить из приведенной выше выдержки из письма князя Меншикова к князю Горчакову от 2 ноября, т. е. по получении им уже манифеста, этот последний не изменил взгляда князя Александра Сергеевича на неприкосновенность турецких приморских крепостей.

248

29 октября, в восьмом часу утра, эскадра Корнилова снялась с якоря и, обменявшись салютом с эскадрой контр-адмирала Вульфа и крепостью, взяла курс на мыс Калиакра. Выйдя в открытое море, Владимир Алексеевич поднял сигнал: «Объявить командам, что государь ожидает усердной службы, а Россия — всегдашней славы своего оружия. С нами Бог!»⁹⁷.

Все плавание эскадры Корнилова совершалось при самой неблагоприятной погоде. Тотчас за Херсонесским маяком ее встретил крепкий юго-восточный ветер, обратившийся к вечеру в противный юго-западный шторм с большим неправильным волнением и дождевыми шквалами. Противные ветры, штормы, шквалы, град и дождь неотступно сопровождали наши многочисленные суда, разбросанные по всему Черному морю, Корнилову — на западе, Нахимову — в центре и Вукотичу — на востоке с одинаковой трудностью пришлось, за отсутствием спрятавшихся по портам турецких судов, бороться с более грозным врагом — разбушевавшимся Черным морем, и это не один-два дня, а неделю и даже, как, например, Нахимову, свыше месяца.

Лишь только 3 ноября эскадра Корнилова, присоединив к себе «Владимир» и не дождавшись «Одессы», приблизилась к мысу Калиакра⁹⁸. Адъютант адмирала, лейтенант Железнов, был послан на «Владимире» осмотреть Балчик, Варну, Сизополь и Бургас, а эскадра в полной готовности к бою в море или к якорному делу стройно лавировала, ожидая возможности двинуться на неприятеля. Но Железнов беспрестанно подавал печалившие моряков сигналы, что турецкого флота нигде не обнаружил.

Опрошенные же купеческие суда показали, что турецко-египетский флот стоит в Буюк-Дере, по-прежнему имея фрегаты и мелкие суда в крейсерстве у самого пролива; четыре английских и столько же французских линейных корабля при соответственном числе пароходов расположились у азиатского берега, а три турецких парохода 31 октября отправились в Трапезонд⁹⁹.

Таким образом, надежда на столкновение с неприятельским флотом у Корнилова пропала, что он с грустью и сообщил в час дня 4 ноября своей эскадре сигналом с флагманского корабля «Великий князь Константин»¹⁰⁰. Полагая свое пребывание с эскадрой более ненужным, он передал ее контр-адмиралу Новосильскому с приказанием двинуться навстречу к Нахимову, чтобы как можно скорее известить его о турецких пароходах, а сам пересел на «Владимир», которому надо было быть скорее в Севастополе, чтобы запастись углем, и направился на нем к порту Амастро¹⁰¹.

Новосильскому дано было приказание двинуться после свидания с Нахимовым в Севастополь, оставив Павлу Степановичу, если понадобится, 84-пушечные корабли «Ростислав» и «Святослав».

249

А между тем турецкая эскадра из шести судов находилась в это время в море и не далеко от сферы действий эскадры Корнилова. На нее наткнулся в ночь на 1 ноября пароход «Одесса», отыскивавший Корнилова и разошедшийся с ним из-за пасмурной и бурной погоды¹⁰². Уклоняясь от этой эскадры, «Одесса» двинулась к северу; в полдень 1 ноября она находилась только в 18 милях от эскадры Корнилова¹⁰³, но ввиду мрачности и шторма вновь не могла ее различить.

Спустившись, благодаря повреждению в лопастях колес, к анатолийскому берегу и не найдя эскадры Нахимова, командир «Одессы» направился к Севастополю.

5 ноября с рассветом «Владимир» подошел на вид Анатолийского берега против Пендереклии¹⁰⁴, и здесь Корнилов заметил пароходный дым по направлению к Севастополю, а вскоре затем к югу от себя, в расстоянии отдаленного сигнала, какую-то эскадру из шести судов.

Можно полагать, что это была та самая турецкая эскадра, которую в ночь на 1 ноября видел пароход «Одесса» на параллели Бургаса и на меридиане 0°15′ к западу. По всей вероятности, выйдя 31 октября из Босфора для следования вдоль анатолийского берега, она была отнесена господствовавшими в эти дни южными и юго-западными штормами на север, а потом, когда погода немного утихла, взяла свое прежнее направление. Корнилов, предполагая себя благодаря ошибочному исчислению «Владимира» между Амастро и мысом Керемпе, т. е. в районе крейсерства Нахимова, принял эту эскадру за Нахимовскую, и, полагая, что он всегда успеет к ней возвратиться, взял курс на видимый пароход.

«Владимир» под командой капитан-лейтенанта Бутакова начал быстро сближаться с неизвестным пароходом, и в 8 часов утра уже были видны его рангоут и труба. Неприятель, преследуемый «Владимиром», начал попеременно менять свой курс¹⁰⁵, то направляясь к берегу, то удаляясь в море. Когда на нашем пароходе были в четверть десятого подняты рангоут и русский флаг, неприятельское судно пошло прямо на «Владимир», выкинув турецкий флаг; но вскоре противник вновь переменил направление, что дало Корнилову возможность с ним сблизиться. «Владимир», видя, что неприятельское судно малосильнее нашего, пустил ему ядро перед носом; на это неприятельский пароход отвечал залпом с борта, что послужило сигналом для открытия огня и с нашей стороны.

Между тем суда так сблизились, что неприятельские снаряды перелетали через наш пароход; наш же огонь отличался замечательной меткостью, и один из первых снарядов сбил с турецкого парохода флагшток с флагом, который скоро был заменен другим.

250

Схема № 13

«Владимир», видя, что у неприятеля не было кормовых орудий, расположился у него в кильватер, чтобы иметь возможность безнаказанно бить его и тем принудить к сдаче.

Турецкий пароход пытался приводить себя в положение, возможное для стрельбы правым бортом, на что «Владимир» отвечал такой же эволюцией и действовал против турок ядрами, бомбами, а иногда и картечью с орудий всего левого борта, на который, кроме того, было перевезено одно кормовое бомбическое орудие. Залпы с турецкого парохода перелетали через «Владимир» и не наносили ему никакого вреда.

251

В 12 часов дня командир неприятельского парохода, стоявший во все время боя на площадке, был сбит ядром, и вся площадка снесена. Турецкий пароход направил свой курс прямо на азиатский берег. Так бой продолжался около трех часов при образцовом поведении всей команды, при быстрых и сноровистых действиях и при управлении капитан-лейтенантом Бутаковым своим пароходом со спокойствием, напоминавшим мирные маневры.

Тогда Корнилов, видя серьезные повреждения неприятельского судна, решил положить конец делу, сойдясь на дальность близкого картечного выстрела и приняв параллельное неприятельскому пароходу направление. Один залп картечью заставил турецкий пароход в час дня спустить флаг и остановить машину¹⁰⁶.

Взятое с боя судно оказалось 10-пушечным египетским пароходом «Перваз-Бахре» в 220 сил¹⁰⁷, отвозившим письма в Синоп и возвращавшимся в Пендераклию, где он должен был ожидать эскадру турецких фрегатов.

Экипаж судна состоял из 151 человека, из которых было убито 3 офицера и 16 нижних чинов и ранен 21 человек.

С нашей стороны были убиты адъютант Корнилова лейтенант Железнов, офицер, подававший большие надежды, и один нижний чин и ранено 3 нижних чина¹⁰⁸.

Это первое пароходное дело в истории флотов и единственное состязание между двумя колесными пароходами привлекло на себя всеобщее внимание. «Перваз-Бахре», новый, хорошей конструкции, с исправной машиной пароход, был избит до разрушения, кроме машины, которая уцелела, получив лишь несколько пробоин в паровиках и трубе. В кормовой части были вырваны целые доски, рулевая голова сбита, компасы уничтожены, так что приведение парохода в состояние продолжать путь на Севастополь заняло более трех часов времени¹⁰⁹. Что касается «Владимира», то он не потерпел почти никаких повреждений, но артиллерия его оказалась слабой на штырях и в скобах для брюков, которые не выдерживали отдачи орудия и задерживали скорость стрельбы. Это обстоятельство, по мнению Корнилова¹¹⁰, в более равном бою могло бы быть сопряжено с гибельными последствиями.

Командир «Владимира» весьма искусно воспользовался в бою обнаруженной слабостью противника — отсутствием у него кормовых орудий и, следуя ему в кильватер, бил турецкий пароход почти безнаказанно. Бутаков, подготовив надлежащим образом успех атаки, не замедлил этим воспользоваться, сблизился решительным движением вперед с противником и после нескольких залпов картечи заставил спустить флаг.

В 4 часа дня, едва только успели привести взятый пароход в состояние, возможное для продолжения плавания в Севастополь,

252

на горизонте «Владимира» появились две эскадры. Одна, турецкая, — на юге, которую Корнилов вновь принял за эскадру Нахимова, другая же шла от запада, т. е. в направлении, данном отделившейся 4-го числа от Корнилова эскадре Новосильского. Но Владимир Алексеевич, предполагая, что это могла быть также и эскадра турецких фрегатов, пустив приз плыть по румбу в Севастополь, направился к этой сомнительной эскадре, в действительности оказавшейся принадлежащей Новосильскому¹¹¹.

В пятом часу дня Корнилов подошел к эскадре, поздравил людей с призом и, приказав контр-адмиралу Новосильскому следовать навстречу Нахимову для передачи ему словесных распоряжений, взяв пленный пароход на буксир «Владимира», направился в Севастополь¹¹², куда и прибыл благополучно 7 ноября. Новосильскому же было приказано усилить, если потребуется, эскадру Нахимова двумя двухдечными кораблями, а самому со стопушечными следовать также в Севастополь.

В полночь с 5 на 6 ноября Новосильский сошелся с Нахимовым на пересечении меридиана порта Амастро и параллели 42°12′. На рассвете состоялось свидание между обоими адмиралами. Здесь Новосильский впервые узнал от Нахимова, что манифестом объявлена война с Турцией, и объявил это своей эскадре. В 9 часов утра, оставив Нахимову корабли «Ростислав», «Святослав» и бриг «Эней» и присоединив к своей эскадре «Ягудиила» и бриг «Язон», Новосильский направился к Севастополю¹¹³.

Павел Степанович вновь остался один неизменным стражем Черного моря с эскадрой из пяти 84-пушечных кораблей, двух фрегатов, одного брига и одного парохода¹¹⁴, беспрерывно несших второй месяц тяжелую крейсерскую службу в бурное время года и при несомненной наличности вблизи турецкого флота.

Плавание эскадры Корнилова с 29 октября по 7 ноября выказало в полной мере блестящие качества Черноморского флота и отличную подготовку всего личного состава.

Сопровождаемые постоянными штормами и противными ветрами, суда этой эскадры во все время плавания находились в стройном порядке, готовые атаковать неприятеля, где бы и в каких силах он ни был обнаружен. Но, обращаясь к результатам трудного крейсерства Корнилова, нельзя не пожалеть, что вся блестящая работа эскадры увенчалась лишь частным успехом — взятием с боя «Перваз-Бахре». Причиной этому скорее всего может служить то фальшивое положение, в которое был поставлен Корнилов при отправлении его в крейсерство, ряд неизбежных на войне, а тем паче в море случайностей и, наконец, незначительное число пароходов, которые одни только могли играть роль отличных разведчиков в море, несмотря ни на какую погоду¹¹⁵.

253

Корнилов отправился в крейсерство в то время, когда манифест о войне еще не был получен. Он был стеснен в своей роли самостоятельного руководителя военных операций разными дипломатическими тонкостями, характеризовавшими общее наше фальшивое в то время положение. Турок, открыто проливавших русскую кровь, он мог атаковать только не южнее Бургаса и никоим образом не трогать их крепостей; при встрече с не имеющими права показываться в Черном море судами враждебных нам западных держав он должен был обходиться с ними дружественно. Князь Меншиков не счел нужным послать ему вслед полученный манифест о войне и тем развязать руки нашей сильной и отлично подготовленной эскадре.

Корнилов, дойдя до Бургаса, исполнил собственно боевую часть возложенного на него поручения; после этого он, не обнаружив нигде турок, отказался от свидания с Нахимовым, поручив переговоры с ним Новосильскому, а сам решил вернуться в Севастополь. Но здесь и начинается ряд досадных случайностей.

«Одесса» в ночь на 1 ноября встречается в море с турецкой эскадрой, ищет Корнилова, ищет Нахимова, не находит ни того ни другого и, потерпев аварию, 3 ноября возвращается в Севастополь. Князь Меншиков, относившийся вообще недоверчиво к возможности выхода в такую погоду турецкого флота в море, не принимает никаких мер к сообщению начальникам наших эскадр сведений, привезенных «Одессой».

Корнилов, благодаря ошибочному исчислению «Владимиром» своего места, поставил себя утром 5 ноября между портом Амастро и мысом Керемпе, тогда как в действительности он находился против Пендереклии. Принятие им при таких условиях обнаруженной к югу эскадры, подходившей по числу судов к эскадре Нахимова, за эту последнюю является вполне понятным.

Благодаря этому турки вновь ускользают от нас. После боя с «Перваз-Бахре» на виду «Владимира» снова появляются две эскадры. Свидание с Новосильским и поверка места своего нахождения, казалось бы, могли влить в душу Корнилова сомнение насчет того, что только что виденная на юге эскадра принадлежала Нахимову, но, по всей вероятности, разговора об этой эскадре между Корниловым и Новосильским не было, так как этот последний после свидания с Корниловым продолжал отыскивать Нахимова в прежнем направлении, не переменив своего курса на юг. Причины, которыми в данном случае руководствовался Корнилов, а также причина неоставления Нахимову стопушечных кораблей не могут быть выяснены при помощи имеющихся в наших руках материалов. А между тем турецкая эскадра свободно разгуливала по Черному морю вплоть до Синопского погрома.

254

ы оставили эскадру Нахимова вышедшей 11 октября в крейсерство между Анатолией и Крымом с приказанием держаться по возможности на меридиане Тарханкута и параллели 43° и распространить свое наблюдение к Анатолийскому берегу между мысом Керемпе и портом Амастро с таким расчетом, чтобы быть на сообщении между Константинополем и Батумом, в который были отправлены три турецких пароходо-фрегата с орудиями. При этом Нахимову указывалось, что до получения новых инструкций не надлежит считаться в войне с турками¹¹⁶.

Павел Степанович со своей стороны старался по возможности полнее снабдить свои суда всем необходимым для долгого зимнего плавания и дал командирам достойную внимания инструкцию. «Так как, — говорилось, между прочим, в этой инструкции, — Россия не объявляла войны, то при встрече с турецкими судами первый неприязненный выстрел должен быть с их стороны; те же турецкие суда, которые на это решатся, должны быть уничтожены... Я убежден, что в случае разрыва между Россией и Турцией, каждый из нас исполнит свое дело»¹¹⁷.

Но в воздухе уже чувствовалась близость войны, и потому жители Севастополя с особой сердечностью прощались с эскадрой, которой суждено было вновь увидеть родной рейд лишь после сорокадневной, ужасной по перенесенным трудам, жизни в море и увенчанной лаврами Синопской победы.

С рассветом при легком северо-восточном ветре эскадра торжественно снялась с Севастопольского рейда. Несмотря на ранний час, все берега и окрестные холмы были усеяны жителями Севастополя, сроднившимися со своим флотом и громко напутствовавшими уходивших на путь славы, тяжелых трудов, а многих и на последние боевые подвиги.

На следующий уже день ветер засвежел, и осенние бури, штормы и очень часто ураганы почти без перерыва сопровождали эскадру во все время этого продолжительного ее последнего плавания.

Казалось, сама природа напевала грустную лебединую песнь могучему флоту, гордо носившему в течение семи десятков лет свой флаг по волнам бурного Черного моря. Всего через год с небольшим этому флоту суждено было погибнуть в своем родном море — погибнуть, чтобы вновь возродиться твердым в наследии своих предков и еще более величественным и прекрасным.

14-го числа эскадра Нахимова была уже у Анатолийского берега, и здесь она впервые была обнаружена трехмачтовым турецким батарейным пароходом, который осмотрел ее издали и, заметив дым подходившей «Бессарабии», скрылся из вида. 20 октября адъютант Корнилова лейтенант Железнов привез известие о деле у Исакчи, но эта новость, как известно, не развязала рук нашим морякам, так как Железнов вновь подтвердил приказание

М

255

Контр - адмирал Панфилов

выжидать первого выстрела турок и быть в оборонительном положении¹¹⁸.

Благодаря такому распоряжению турецкие военные пароходы безнаказанно тянули суда далеко не с мирным грузом с запада на восток на виду связанной по рукам нашей эскадры¹¹⁹.

С нетерпением и, без сомнения, со скорбью Нахимов продолжал бороться у Анатолийского берега с бурями и

ураганами¹²⁰ в томительном

ожидании вожделенного вестника, который освободил бы его от невыносимой обязанно-

сти отражать, но не атаковать. Наконец 1 ноября пароход «Бессарабия» и фрегат «Коварна» пришли из Севастополя с манифестом о войне. Адмирал тотчас же поднял сигнал: «Война объявлена; турецкий флот вышел в море. Отслужить молебствие и поздравить команду». Под звуки бушующего шторма экипажи приветствовали эту новость несмолкаемыми криками «ура!».

Сильный ветер окончательно прервал всякое сообщение между судами эскадры Нахимова, и только 2-го числа вечером адмирал мог передать эскадре свои приказания.

«Не имея возможности, — писал он в своем приказе, — за крепким ветром и большим волнением два дня передать на суда вверенного мне отряда копии с манифеста объявления войны Турции, я передаю их теперь и предлагаю гг. командирам приказать священникам прочесть их при собрании всей команды. Имею известие, что турецкий флот вышел в море с намерением занять принадлежащий нам порт Сухум-Кале и что для отыскания неприятельского флота отправлен из Севастополя с шестью кораблями генерал-адъютант Корнилов. Неприятель не иначе может исполнить свое намерение, как пройдя мимо нас или дав нам сражение. В первом случае я надеюсь на бдительный надзор гг. командиров и офицеров; во втором — с Божьей помощью и уверенностью в своих офицерах и командах, я надеюсь с честью принять сражение. Не распространяясь в наставлениях, я выскажу свою мысль, что в морском деле близкое расстояние от неприятеля и взаимная помощь друг другу есть лучшая тактика. Уведомляю гг. командиров, что в случае встречи с неприятелем, превышающим

256

нас в силах, я атакую его, будучи совершенно уверен, что каждый из нас сделает свое дело»¹²¹.

Оценивая этот краткий, определенный, полный решимости и достоинства, но в то же время скромный приказ, один из моряков того времени говорит по поводу его следующее¹²². Как знаток дела, адмирал отлично понимал, что успех действий с парусными судами в открытом море зависит от начальника только до первого выстрела. С этой же минуты начальник эскадры должен в полной мере положиться на личные способности и опытность командиров, предоставляя себе лишь лестное право кинуться первым в бой. Если адмирал в течение крейсерства сумел приучить экипажи к управлению кораблями, если он развил в командирах соображение, дал им возможность постичь качества своих судов, вселил в них уверенность, которая не может существовать без чувства собственного достоинства, тогда, подобно Нельсону под Трафальгаром, он может закрыть сигнальные книги. Другое не менее важное и чисто нравственное условие — это тесная дружеская связь между командирами, которая одна только вполне обеспечивает столь необходимую взаимную помощь.

Лазарев и его достойные сподвижники в течение многих лет воспитывали Черноморский флот именно в этом направлении; во время последнего трехнедельного крейсерства в бурную осень под руководством своего опытного адмирала Нахимовская эскадра довершила свою боевую подготовку, и теперь, вступая в открытую борьбу, когда пришло время использовать результат многолетних трудов, Павлу Степановичу незачем было быть многоречивым: от адмирала и до последнего матроса все мыслили у него в эскадре одинаково, все отлично знали, что и как предстоит им делать под флагом своего обожаемого начальника.

Инструкции, присланные Нахимову вместе с манифестом о войне, не изменяли, судя по отданному им приказу, ранее данной ему задачи крейсировать у Анатолийского берега между мысом Керемпе и портом Амастро. Враждебная нам западная печать старалась объяснить после синопского погрома крейсирование эскадры Нахимова именно на этом участке Черного моря нашим желанием во что бы то ни стало атаковать турок, считая, что для охраны Закавказья от подвоза туда морем подкреплений и оружия следовало бы крейсировать у восточных берегов Черного моря. Полагаем, что одного взгляда на карту этого моря достаточно, чтобы видеть, что лучшее выполнение возложенной на Нахимова задачи именно требовало пребывания его эскадры между Крымом и мысом Керемпе.

Здесь, в самом узком месте Черного моря, Нахимову было гораздо легче перехватывать все идущие из Константинополя суда, чем делать это, разбросав свою эскадру вдоль значительного

257

протяжения восточного берега. Да, кроме того, нам было хорошо известно, что главные средства для борьбы на Кавказе могли доставляться именно из Константинополя, а не из соседних с Кавказом азиатских портов, для наблюдения за которыми существовала вторая линия судов под начальством первоначально контр-адмирала Синицына, а впоследствии Вукотича¹²³.

Нахимов по самой природе своей не принадлежал к числу натур нервных, честолюбивых. Поэтому манифест о войне не заставил его кинуться вперед, чтобы во что бы то ни стало отыскать неприятеля и разбить его. Он отлично сознавал важное значение оберегаемого им участка, правильно понял, что целью слабого турецкого флота будут не европейские берега и не Крым, а Кавказ, и потому спокойно оставался между мысом Керемпе и Амастро, где неприятель непременно должен был пройти¹²⁴. И это решение знаменитого адмирала было тем более правильно, что он знал о предпринятых эскадрой Корнилова поисках турецкого флота и не сомневался в энергии этих поисков.

Но Нахимов перестал уже только наблюдать за проходившими мимо него турецкими судами, и результатом полученного права действовать наступательно был захват 4 ноября близ мыса Керемпе нашим пароходом «Бессарабия» турецкого транспортного парохода в 200 сил «Меджари-Теджарета». «Бессарабия» во время крейсерства вдоль берега для осмотра купеческих судов увидала идущий из Синопа турецкий пароход. Скрыв первоначально себя парусами и подпустив неприятеля ближе к себе, наш пароход погнался за ним. После второго выстрела турецкий пароход спустил шлюпки, на которых успели спастись на берег капитан и часть экипажа. Захваченный же приз был доставлен в полной исправности в Севастополь¹²⁵.

5 ноября с 10 часов утра в эскадре Нахимова были слышны выстрелы — то было известное дело «Владимира» с «Перваз-Бахре». Эти выстрелы сильно встревожили Павла Степановича. Предполагая, что Корнилов встретил турецкий флот и завязал с ним дело, он всей душой рвался на помощь, но, как нарочно, мертвый штиль приковывал его к месту. Пришлось «Бессарабии» и пленному турецкому пароходу брать корабли поочередно на буксир, и таким только образом эскадра придвинулась на семь миль к западу¹²⁶. Задувший к вечеру ветер дал возможность прибавить ходу. В десятом часу вечера многочисленные огни обнаружили приближение неизвестной эскадры. Адмирал сделал сигнал приготовиться к бою, но то была эскадра Новосильского.

Подробности разговора Новосильского с Нахимовым остаются для истории неизвестными. Как было изложено выше, Новосильский, заменив у Нахимова наиболее пострадавшие от продолжительного плавания суда другими, утром 7 ноября, исполняя

258

приказание Корнилова, направился в Севастополь, уводя с собой все стопушечные корабли.

Расставшись с эскадрой Новосильского, Нахимов направился к Синопу, чтобы удостовериться, действительно ли там стоят два турецких фрегата и два корвета, о которых сообщили пленные со взятого «Бессарабией» парохода, а также разведать, не сосредоточилась ли там турецкая эскадра, присутствие которой в море с целью пробраться к кавказским берегам было неоспоримо. Для крейсирования же по направлению к Босфору был оставлен фрегат «Кагул»¹²⁷.

С полночи на 8 ноября снова задул сильный юго-западный ветер, который к утру превратился в шторм. Громадное волнение не помешало, однако, в этот день нашим судам различить через Синопский перешеек рангоуты четырех турецких судов, стоявших на Синопском рейде, хотя этот шторм и не прошел даром для эскадры Нахимова. «Святослав», «Храбрый» и «Коварна» получили такие повреждения, что адмирал вынужден был 9-го числа отправить их в Севастополь, куда 10-го отправилась и «Бессарабия» для починки и пополнения запаса угля.

Таким образом, у Павла Степановича осталось в руках только три корабля¹²⁸, один бриг¹²⁹ и в крейсерстве у мыса Керемпе фрегат «Кагул». Адмирал, несмотря на это, продолжал держаться на виду Синопа, чтобы воспользоваться первой возможностью произвести ближайшую разведку числа стоявших на рейде судов.

В это же самое время фрегат «Кагул» в шторм 8 ноября незаметно сошелся с четырьмя турецкими фрегатами, от которых спасся, исключительно благодаря блестящей подготовке личного состава Черноморского флота.

Крейсируя у мыса Керемпе, фрегат боролся не только с сильным юго-западным штормом, но и с туманом, который был настолько густ, что в пяти саженях ничего нельзя было различить. К полудню туман начал несколько подниматься, и вскоре невдалеке на горизонте удалось различить четыре неясных контура судов.

Командир фрегата капитан-лейтенант Спицин принял их за суда эскадры Нахимова, и поэтому «Кагул» продолжал штормовать под теми же парусами. Но каково было удивление экипажа, когда туман всколыхнулся и в 400 саженях от «Кагула» обрисовались четыре турецких фрегата, идущих на него полным ветром. Минута промедления, и наш фрегат должен был очутиться между турок, шедших двумя колоннами. О вступлении в бой со столь неравными силами не могло быть и речи; оставалось сделать отчаянную попытку уйти от преследования. В одну минуту на «Кагуле» закипела молодецкая авральная работа¹³⁰. «Любо было смотреть, — пишет очевидец¹³¹, — на молодцов матросов, понимавших всю серьезность положения, быстро и отчетливо, без суеты и в строгом

259

молчании исполнявших каждый свое дело». Пока турки были в нерешительности, рассматривали сигналы с их флагманского судна, «Кагул» уже отдал все паруса и, глубоко зарываясь носом в пенистые волны, летел как птица, имея прислугу у заряженных орудий. Через полчаса, заметив, что один из турецких фрегатов как бы приближается, наше судно еще прибавило ходу, и с тех пор неприятель, видимо, стал отставать.

Но такая форсировка парусами недешево досталась «Кагулу». Его бросало, как щепку, и сильными порывами ветра раза два совсем клало набок; вода с шумом переливалась с борта на борт не только на батарейной палубе, но и на кубрике, а в трюме ее набралось до 35 дюймов.

Наступивший вновь туман и сумерки скрыли «Кагул» от неприятеля, но ему еще в течение двенадцати часов пришлось выдерживать разразившийся с новой силой шторм.

Находясь в таком положении, фрегат решил идти на Севастополь, чтобы дать знать о погоне турецкого флота. 10-го числа «Кагул» встретил подходившую к Севастопольскому рейду эскадру Новосильского, дал ей знать о случившемся, после чего фрегат вновь отправился, несмотря на все повреждения и большую течь, в крейсерство к мысу Керемпе.

Своим спасением фрегат был единственно обязан молодецкой распорядительности командира и отличной подготовке всей команды. Этот маленький эпизод является блестящей иллюстрацией характеристики всего Черноморского флота, память о котором не иссякнет вовеки.

Турецкие фрегаты, гнавшиеся за «Кагулом», были под начальством вице-адмирала Османа-паши.

В ночь на 19 ноября, после Синопского сражения, израненный начальник турецкой эскадры был найден на горевшем судне командой с «Кагула». Придя в себя, он с интересом начал расспрашивать о том русском фрегате, который 8 ноября ускользнул от его эскадры в то время, когда он считал его уже совсем в своих руках. Изумлению старого адмирала не было границ, когда он узнал, что находится на том самом фрегате, который, по его мнению, должен был погибнуть, неся все паруса во время бывшего ужасного шторма¹³².

Между тем Нахимов все время продолжал держаться у Синопа и наконец 11 сентября, воспользовавшись свежим восточным ветром, подошел к этому пункту на 2 мили и ясно различил там большую турецкую эскадру, состоявшую из 12 военных судов и 2 транспортов.

Положение серьезно изменилось и притом в худшую для Нахимова сторону: он очутился с тремя кораблями против несравненно более сильной турецкой эскадры, которая ежеминутно могла

260

Синопское сражение

его атаковать. Но не изменилась решимость Павла Степановича не упустить без боя отысканного после таких трудов противника. Эта решимость знаменитого адмирала, еще рельефнее выдающаяся ввиду той затруднительной обстановки, в которой он находился, замечательно характерно выясняется из его рапорта к командиру Севастопольского порта от 11 ноября за № 274, который он отправил с бригом «Эней», вылавировав из Синопского залива¹³³.

«Обозревши сего числа, — доносил Нахимов, — в самом близком расстоянии порт Синоп, я нашел там не два фрегата, корвет и транспорт, как доносил вашему превосходительству, а семь фрегатов, два корвета, один шлюп и два больших парохода, стоящих на рейде под прикрытием береговых батарей.

Предполагая, что есть какая-нибудь цель у неприятеля, чтобы собрать такой отряд военных судов в Синопе, я положительно останусь здесь в крейсерстве и буду их блокировать до прибытия ко мне двух кораблей, отправленных мной в Севастополь для исправления повреждений. Тогда, несмотря на вновь устроенные батареи, кроме тех, которые показаны на карте Манганари, я не задумаюсь их атаковать». Свой рапорт адмирал кончал убедительной просьбой вернуть скорее два корабля его отряда и фрегат «Кулевча», а также прислать хоть два парохода, столь необходимые в крейсерстве.

Одновременно с этим Нахимов сделал распоряжение о возвращении к эскадре от мыса Керемпе фрегата «Кагул»¹³⁴.

261

Между тем князь Меншиков в первых числах ноября получил в Севастополе высочайшее повеление¹³⁵ не атаковать турецкие приморские города, истребить турецкий флот, если он вышел в море, и стараться отрезать сообщение между Константинополем и Батумом. Таким образом, несмотря на пролившуюся уже кровь, действия наших моряков все еще продолжали быть стесняемы дипломатическими тонкостями канцелярии графа Нессельроде.

Князь Меншиков это высочайшее повеление облек в более определенную и менее стеснительную для Нахимова форму, предписав ему по истреблении в Синопе неприятельских судов¹³⁶ пройти с эскадрой вдоль Анатолии к восточным берегам Черного моря, у которых появились турецкие пароходы и делают нападения на крейсирующие там суда¹³⁷

Однако посланные 7 ноября с этим приказанием пароходы «Одесса» и «Громоносец» не могли из-за непрерывных штормов и аварий доставить его по назначению и вернулись в Севастополь. 15-го на рассвете предписание Меншикова вновь было отправлено с фрегатом «Кулевча» и дошло до Нахимова накануне Синопского сражения.

Между тем еще 11 ноября, когда эскадра Новосильского, выдержав шторм у южных берегов Крыма, входила на Севастопольский рейд, с городского телеграфа был замечен даваемый этой эскадре фрегатом «Кулевча» сигнал о погоне за ним турецких судов, а приход в Севастополь одновременно с этим отосланных Нахимовым потерпевших судов выяснил князю Александру Сергеевичу рискованное положение незначительной эскадры Нахимова.

Новосильский поэтому был немедленно по входе на рейд потребован к князю Меншикову и получил приказание тотчас же вновь следовать на соединение с Нахимовым. Эскадре не дали даже как следует запастись провизией, и на рассвете 12-го «Париж», «Великий князь Константин», «Три Святителя», «Варна» и «Гавриил» покинули Севастопольский рейд¹³⁸. Два последних на следующий день были отосланы обратно, вследствие открывшейся в «Варне» течи при крепком восточном ветре, а стопушечные корабли соединились с Нахимовым рано утром 16 ноября¹³⁹ у мыса Пахиоса¹⁴⁰.

Корнилов во время этих распоряжений находился в Николаеве и прибыл в Севастополь только 15 ноября. Тотчас им был сделан ряд распоряжений¹⁴¹ о скорейшем изготовлении всех пароходов к выходу в море, причем из пароходо-фрегатов «Крым», «Одесса» и «Херсонес» формировался особый отряд под начальством контр-адмирала Панфилова, назначение которого пока оставалось в тайне.

262

16-го в полдень «Эней» доставил в Севастополь вышеприведенное донесение Нахимова о сосредоточении в Синопе большой эскадры, и князь Меншиков приказал Корнилову немедленно спешить на помощь Нахимову с теми пароходами, которые могут быть скорее изготовлены¹⁴².

Утром 17-го «Одесса», «Крым» и «Херсонес» покинули, под флагом Корнилова, Севастопольский рейд¹⁴³.

Если отправление в Севастополь эскадры Новосильского 6 ноября, после свидания с Нахимовым и при явном присутствии в Черном море турецкой эскадры, и вызывает некоторое недоумение, то дальнейшие действия всех высших руководителей Черноморского флота отличаются замечательной определенностью в достижении одной общей цели — не упустить обнаруженной в Синопе турецкой эскадры и обеспечить успех предстоящего дела сосредоточением возможно больших сил.