Взращиваем чувство непоколебимости

 

Мы сильнее, чем нам кажется. Мы как глубокие колодцы – всегда храним в себе ресурс для длительной творческой работы. К нам возвращаются позабытые мечты. Вы уже научились пользоваться творческим инструментарием. На этой неделе я попрошу вас сделать все, чтобы продолжать подпитывать себя и впредь. Помните: творческое начало расцветает лишь в атмосфере безопасности и принятия. На этой неделе займитесь созданием здоровой среды для своего внутреннего художника.

 

Мечты

 

 

Писать – значит мечтать.

Хорхе Борхес

 

Календарь утверждает, что сегодня наступило лето. Но погода не знает календарей – за окном сыро, холодно и пасмурно. На Среднем Западе идет дождь. Фронт движется в нашу сторону. Небо сегодня «грозное». К вечеру оно прольет на нас все накопленное. Будут дождь, гром, молния. Эммина Шарлотта, маленький вест-хайленд-уайт-терьер, недавно начала бояться грозы. При первом раскате грома она принимается дрожать и трясется до тех пор, пока гроза не окончится. Успокоить ее невозможно. Она знает, что гроза сильнее нас, и слова утешения для нее – пустой звук. «Все хорошо, все в порядке», – говорю я ей, но она верит в неумолимость судьбы. Я не в силах ее успокоить.

В большинстве случаев вере в фатум нас учит жизнь. Подобно Шарлотте, мы трясемся от страха перед ликом превосходящей силы. Но гроза идет за грозой, и мало-помалу мы понимаем, что наши страхи ничего не могут изменить. Страх – словно жертва, которую мы приносим богам, чтобы те позволили нам выжить. Но богам не нужны такие жертвы. Наши страхи не более чем пустые страдания. С таким же успехом мы можем выбрать не страх, а веру. Или оптимизм. Мы можем пережить все грозы – и мы их переживаем. «Это пройдет», – говорю я себе, когда вспоминаю о недавних переживаниях.

 

Я вижу, как лежу на смертном одре, стремясь скорее коснуться следующего мира, жадно, словно юноша, вымаливающий свой первый поцелуй.

Алистер Кроули

 

Художнику очень полезно быть оптимистом. Как легко скатиться в пессимизм, как легко преувеличить все те препятствия, что, безусловно, громоздятся на пути. Легко поддаться – и легко сдаться. Легко признать собственное поражение и жить всю жизнь, вздыхая «ах, если бы только…». Но разве мечта умирает так легко? Мечты – штука стойкая. Они неистребимы, словно сорняки. И если даже в какой-то миг покажется, что мы вновь вырвали мечту с корнем, она немедленно проклюнется снова и будет искушать нас поверить в невозможное. Пока есть мечта, есть возможность воплотить ее в жизнь. Со своими мечтами можно воевать, а можно дружить. Мечты – вещь цепкая. Они не сдаются просто так.

Создавая свое произведение, мы всякий раз мечтаем о плодах, которые оно принесет. Мы пишем книгу и надеемся, что ее напечатают. Пишем картину и рассчитываем, что ее увидят. Недавно я закончила роман, судьба которого клонилась то туда, то сюда, его «почти» купили, но – только почти. В конце концов агент вернула роман. «Кажется, в нем чего-то не хватает, – сказала она. – Вот только я не знаю, чего именно».

Если бы я хотела, чтобы мой роман остался жить, то сделала бы – и сделаю – все необходимое, чтобы его поправить. Я выбрала четверых друзей и предложила прочесть роман. Попросила их подумать, каким образом можно улучшить книгу. Я прочла ее сама в поиске той самой недостающей детали. Все мы словно сыщики – разыскиваем нечто неуловимое. Моему эго это, между прочим, совсем не по вкусу. Мое эго желает заявить, что книга и без того хороша и что издатели, которые не стали ее покупать, просто этого не видят. Порешив так, эго с облегчением убрало бы книгу с глаз долой, перестало за нее бороться, упрятало бы в нижний ящик стола и занялось другими делами. Но мне-то нужно совсем не это! Мне нужна вера. Мне нужна вера, которая поможет работать над книгой. Вера, чтобы вложить в книгу еще больше. Вера, чтобы снова рискнуть. В мечту нужно верить. Если уж у мечты хватает отваги жить, то и у нас должно хватить отваги помочь ей. Предпримем еще одну попытку. Потому-то я и читаю вечерами собственный роман. И дергаю друзей, требуя, чтобы они мне помогли.

– Не вижу никаких крупных недочетов, – жалуюсь я одной подруге.

– А может, дело не в крупном недочете. Может, дело в нескольких маленьких недоработках. Например, надо переписать сцену с чудовищем. Или чуть-чуть улучшить фрагменты тут и там. Может, надо просто чуть-чуть изменить настрой.

– Ой, только не это! Терпеть не могу!

 

Когда я вижу звезды, начинаю мечтать.

Винсент Ван Гог

 

Подруга сочувственно хмыкает. Она сама писательница, она знает, как трудно сделать то, что она мне сейчас предлагает.

Звонит мой литературный агент. Голос у нее настороженный, словно она имеет дело не с человеком, а с ручной гранатой, которая того гляди взорвется.

– Я хотела узнать, как у вас дела, – осторожно говорит она. – Вы нашли, что надо изменить, или пока еще ищете?

– Пока ищу, – отвечаю я. – Я перечитала книгу целиком и сейчас составляю подробное описание. И дала прочесть друзьям, они закончат на этой неделе.

– Что ж, хорошо. Я просто хотела убедиться, что вы в порядке.

– Я в порядке.

Мне хочется сказать, что на самом деле я – маленькая собачка, не больше Шарлотты. Я дрожу в преддверии перемен, которые должна совершить, но не знаю, как. Уверена, что этот этап работы станет той грозой, что меня прикончит, и трясусь, не успев взяться за дело. С другой стороны, а что еще мне остается? Просто сдаться? Убрать почти подходящий роман подальше и не подарить ему шанса на последнюю попытку? Я уже давно пишу и знаю, что, если мне помогут, я буду писать еще лучше. Не раз и не два у меня бывали книги, которые после переписывания становились лишь лучше. Не раз и не два я начинала дело заново – и получала хороший результат. Как бы ни хотелось моему эго объявить, что книга и так хороша, я не поддамся именно потому, что помню обо всем этом, и буду пытаться снова, даже если ужасно не хочется.

 

Ах, один лишь мир за раз!

Генри Торо

 

С запада надвигается буря. Как по расписанию, на Шарлотту нападает дрожь. Я берусь за роман и просматриваю страницы, ставя пометки тут и там. «Шарлотта, – говорю я собачке, – все будет хорошо».

Шарлотта может в это не верить, но я – верю. И в этот раз перемены не убьют меня, а если повезет, я даже сумею сделать шажок вперед. Мой роман станет лучше. Он переживет хирургическое вмешательство и окрепнет. Как бы там ни было, я как художник буду становиться сильнее и добьюсь самоуважения, которое приходит к тем, кто всегда готов снова прилагать силы ради исполнения своей мечты.

 

Мы пишем не так, как хотим, а так, как можем.

Сомерсет Моэм

 

Волшебная лоза

Жизнь в искусстве всегда сопряжена с разнообразными задержками и изменениями маршрута. Иногда приходится откладывать один проект, чтобы добиться успеха с другим (или другими). Погрузившись в повседневную жизнь, мы не замечаем некоторых мечтаний. И все же эти мечты не умирают. Они терпеливо, порой годами, ждут, чтобы со временем мы их все же заметили. Сегодня постараемся выкопать такую «забытую» мечту. Помните, что пробужденная заново мечта может слегка саднить. Проснувшись, она нередко несет с собой шок или боль.

Возьмите ручку. Ответьте на вопросы. Вам случалось откладывать на будущее мечту, связанную с писательской деятельностью? Случалось откладывать на будущее мечту из области изобразительных искусств? Случалось откладывать на будущее мечту, связанную с музыкой? Случалось откладывать на будущее мечту, связанную с публичными выступлениями или театром? С кино или телевидением? С танцами или движением? С кулинарией? С ручной работой? С фотографией? Подумайте над этими вопросами – возможно, они наведут вас на мысль о мечте из какой-либо не упомянутой здесь области.

Теперь спросите себя, почему вы отложили эту мечту. Готовы ли вы еще раз попытаться ее реализовать? Что такого небольшого могли бы для этого сделать? Допустим, когда-то вы писали множество стихов, а потом много лет этим не занимались, – теперь можете попробовать набросать простенькое стихотворение. Или побывать на «открытом микрофоне» и послушать, что пишут другие. Можете купить себе антологию современной поэзии или пойти послушать, как читает свои стихи известный поэт. Выберите то, что вам под силу. Будьте скромнее. Вы хотите вернуться в этот мир – но не переборщите с целями. Не надо пугать себя. Будьте к себе добры. Позвольте себе побыть новичком.

 

 

Общество

 

На западе клубятся тяжелые облака. Закат исчертил небо алыми полосами. Шел дождь, потом прояснилось, потом опять пошел дождь. Очередная вода уже на подходе: воздух пахнет озоном. Деревья вздрагивают под порывами ветра. Люди на улицах разбегаются по домам, спеша забраться под крышу, пока не хлынуло. В такой вечер хорошо посидеть с книжкой.

 

Приходи почаще к своему другу: тропа, по которой редко ступает нога человека, зарастает сорняками.

Ральф Эмерсон

 

На моем прикроватном столике громоздятся кипы книг. Многие из них написаны моими друзьями. Как приятно вечером залезть под одеяло с книгой, автор которой мне хорошо знаком. Со страниц встают образы друзей. Это почти как побывать у них в гостях. В последнее время я читаю книги моей подруги Сони Чокет. Они пропитаны оптимизмом: так хочется вобрать его в себя. Сегодня утром получила по электронной почте письмо от писателя Тима Фаррингтона. Обычно мы пишем друг другу раз в неделю, а иногда и чаще. Но последние шесть недель Том хранил полное радиомолчание. А теперь объявился вновь и объяснил, в чем было дело. Он пишет:

«Приветствую тебя, мой потерянный друг! Прости мое исчезновение. Я был дома и почти все время работал над романом. Остались две небольшие скучные главки – пожалуй, к следующей неделе закончу. Потом, наверное, неделю буду рыдать, а после осмотрюсь, что же осталось от моей так называемой жизни. Меня вывернуло, перетряхнуло и выжало, как мокрую рубаху, но очень скоро я буду вывешен на просушку (если позволят Бог и небесная канцелярия). Очень хочу с тобой увидеться. Мне нас не хватало».

 

Рано или поздно наступит миг, когда все, что может сказать близкий друг, тебе уже известно. Тут-то и проявляется присущее истинной любви терпение.

Нед Рорем

 

Это короткое письмецо меня порадовало. Мне тоже не хватало компании Тима, хотя я и знала, где он все это время был, – писал. А Соня сейчас как раз входит в туннель под названием «следующая книга». Ближайшие несколько недель погода в ее душе будет зависеть от того, хорошо или плохо ей сегодня работалось. Я для нее – «перчатка ловца». Она каждый день звонит и рассказывает, как идут дела, а я ее подбадриваю.

Этим утром я отключила звонок на телефоне, но получила сообщение от еще одной подруги, тоже писательницы. «Ах, Джулия, как я рада, что ты не берешь трубку. Для нас, писателей, утро – святое время…» Потом она предложила втиснуть в рабочее расписание передышку и завтра вместе подольше погулять. Я с удовольствием ее повидаю и с удовольствием окунусь в необременительную близость, возникающую на долгой прогулке. В общении с другими писателями есть своя прелесть. Эта подруга недавно заставила себя сделать решительный шаг и окунулась в работу над новой книгой. На прогулке нас будет четверо: писательница, ее роман, я сама и книга, над которой я работаю.

Наши произведения – словно дети. Они умеют настойчиво требовать того, чего хотят и в чем нуждаются. Если мы оттолкнем их, они оттолкнут нас. Если мы станем игнорировать их, они станут игнорировать нас. Порой они дуются, ершатся, вопят, пререкаются, и так до тех пор, пока не обратят на себя наше внимание. В конце концов все равно приходится идти у них на поводу. Никак иначе с ними не договориться.

Договориться со своим творчеством – первейшая задача художника. Кто-то из нас – мама. Кто-то – жена или муж. Мы – коллеги, друзья, но в первую и главную очередь мы художники, обязанные хранить верность своему творчеству. Если мы изменяем нашим творениям, они восстают против нас.

«Я был весьма нетребовательным мужем, – вспоминает Тим Фаррингтон. – Для счастья мне было нужно совсем немного: всего-то пару часов тишины, чтобы писать. Если я вставал пораньше и писал с утра, счастливее меня человека не было. А больше мне почти ничего и не требовалось».

 

Друг – это тот, кому можно позвонить в четыре часа утра.

Марлен Дитрих

 

Я развелась десять лет назад. Дочь уже взрослая. Вся моя жизнь вращается вокруг одного: я пишу. Я пишу дважды в день, утром и вечером. Если я пропускаю рабочее время, то сразу это чувствую. Творение грызет меня до тех пор, пока я к нему не вернусь.

На прошлой неделе я обедала с коллегой-писательницей, которая пишет на политические темы. Она нередко работает в комитетах, решающих разнообразные важные вопросы. Мы договорились пообедать в кафе «Сдоба», названном так по имени главного тамошнего блюда. Вид у коллеги был так себе: она пришла прямо с заседания.

– Как ты вообще справляешься? – спросила я. – Как все успеваешь?

– Я пишу в Коннектикуте, – ответила она. – Уезжаю туда на все выходные. Там так тихо, зелено… – с этими словами она устало потерла глаза.

– Но ведь б о льшую часть времени ты живешь в Нью-Йорке, так?

– Да, но если я не выбираюсь на выходные за город, то скучаю. Мне очень нужно писать.

А писать в Нью-Йорке она не может.

Место, где царит суета, становится нашим злейшим врагом. А в Нью-Йорке всегда суета, и художникам в ней порой бывает нелегко. Им приходится жить в обороне. Приходится учиться работать продуктивно, не обращая внимания на многочисленные соблазны вокруг.

 

Я отношусь к тебе как к другу и прошу разделить со мной сегодняшние минусы в надежде на то, что в будущем я попрошу тебя разделить со мной мои плюсы.

Кэтрин Мэнсфилд

 

Я сама должна решить, с какой скоростью двигаться – со своей, а не с той, с какой живет этот город. Мне нужны долгие прогулки и длинные периоды в тишине и одиночестве. Мне нужна возможность выключить телефон и отклонить большинство приглашений. Только бы не поддаться соблазну, только бы быть художником, а не притворяться.

Льет дождь. Очень хочется в постель, в груды подушек, в пышные одеяла. Я беру с прикроватного столика Сонину книгу «Чего хочет сердце». В Чикаго вечер. Соня сидит за столом и пишет. В Нью-Йорке вечер. Я читаю то, что она написала. На улице темно, грохочет гром, но этот вечер я проживаю с удовольствием.

 

 

Волшебная лоза

Бывать с друзьями очень полезно. Полезно бывать с ними даже тогда, когда на самом деле их рядом нет. Но если мы будем старательно беречь нашу связь, то укрепим отношения.

Купите небольшой фотоальбом или альбом для вырезок. В нем вы разместите портреты ваших друзей и их проекты. Начните с фотографий. Приклейте фотографию в журнал и оставьте несколько пустых страниц для всего того, что напоминает об этом друге.

Возьмите стопку журналов и поищите в них картинки, напоминающие о ваших друзьях. Подпишите на каждой имя друга, вырежьте картинку и поместите в альбом. Можете добавить открытки или письма, которые они вам посылали. Вложите в альбом театральный билет – память о том, как вы вместе были в театре. Или пропуск, по которому вы с другом ходили за кулисы на концерте. Ваша задача – создать мгновенный образ вашей дружбы. В итоге получится «компания» для вас и вашего внутреннего художника. Этот альбом, подобно дневнику-ежегоднику, будет напоминать о хороших временах и общих мечтах.

 

 

Ушедшие друзья не умерли – они ушли вперед, на шаг опередив тебя на том пути, по которому пойдешь по их следам и ты.

Аристофан

 

 

Внутренняя экология

 

Парк утопает в свежей зелени. По воде скользят лебеди. Из тростника на нас глазеет целая флотилия уток. Стоит на одной ноге белая цапля. В Черепашьем пруду кишат черепахи, крупные и мелкие, высовывают головы из воды, вынюхивают подачки. Я стою на берегу пруда и беседую с известной писательницей. Мы говорим, как важно для писателя каждый день давать себе передышку и подпитывать свои силы.

«Как хорошо, что у нас есть этот парк, – начинает писательница. – Он словно окно в мир природы, а когда настроишься на природу, писать становится легче. Дома я много езжу на велосипеде. Я каждый день вывожу велосипед и еду вдоль берега. Могу проехать 30 километров. А потом возвращаюсь домой и пишу».

 

Быть способным на прочную дружбу или длительную любовь – значит быть человеком не только большого сердца, но и сильного разума.

Уильям Хэзлитт

 

Романы этого автора примечательны тем, что она скрупулезно исследует все доступные материалы и тщательнейшим образом выстраивает фактическую основу. Неудивительно, что человек, так сильно любящий природу, тяготеет к точности и неизменно пользуется мелкими выразительными деталями.

«Когда я работала над последней книгой, случилось нечто любопытное, – продолжает она. – Мой внутренний писатель сказал: “Хватит все исследовать!” Я встревожилась и подумала, что, наверное, он хочет сказать, будто я ленюсь. “Правда хватит?” – спросила я. “Уж поверь, – ответил он. – Я знаю куда больше, чем ты думаешь. Ну так послушайся меня хоть в чем-то”. Я послушалась и написала книгу, почти не изучая факты. Я опиралась в основном на воображение и изобретала вещи, которые обычно беру из жизни. Это было трудно и весело. Мне теперь хочется сделать так, чтобы это веселье стало частью моей работы».

Стиль работы этой популярной писательницы сложился под влиянием сногсшибательных успехов, которых она добилась. Но теперь он начал ее утомлять. Ей предлагают контракты на еще не написанные книги и каждую ждут с нетерпением. Она не может не писать, и не только потому, что служит людям, но и потому, что служит своей Музе. «Я должна писать, – говорит она. – Когда не пишу, мне плохо. Когда мне хорошо пишется, все встает на свои места. Я как собака, которая крутится на месте, стараясь улечься поудобнее. Я тоже кручусь-верчусь, пока не втянусь в рабочую рутину. А как только втянусь, мне сразу становится хорошо».

Раз в год она выпускает толстый роман. Чаще всего ее книга немедленно занимает первую позицию в списке бестселлеров The New York Times. Писательница работает дома. На ее время и внимание посягают многие. Чтобы иметь время и силы писать, ей приходится отражать одну атаку за другой. Она выставляет мир за дверь и живет своей работой.

«Сейчас я начала писать новую книгу. Отношения у нас с ней пока довольно официальные. Я каждое утро встаю и аккуратно одеваюсь. Так я выказываю книге свое уважение. Потом, когда мы познакомимся получше, я буду выпрыгивать из постели за стол прямо в пижаме, но пока так нельзя».

Писательница нагибается над перилами и рассматривает проплывающую мимо вереницу утят. Порхающая рядом бабочка садится мне на руку. «Ах, посмотри!» – с придыханием говорит моя спутница. Ей явно нравится все, что дарит природа. Шесть дней в неделю писательница ходит в спортзал. Там она в одиночестве занимается целый час, заставляя свое тело выполнять одно тяжелое упражнение за другим. В результате она легка и стремительна – в точности как ее проза. «Я поняла, что мне нужны эндорфины», – объясняет она. Но не добавляет, что пишет о вещах мрачных и потому нуждается в эндорфинах больше, чем кто бы то ни было. Чтобы сохранять положительный настрой, ей приходится бережно о себе заботиться. Она обнаружила, что лучше всего это получается, когда все свои сильные эмоции она выплескивает на бумагу.

«Когда не пишу, то создаю хаос, – смущенно усмехается она. – Я устраиваю кучу шума, только чтобы отвлечься от мысли о том, что не работаю. Могу продать или купить целый дом. Я выдираю сама себя с насиженного места – и все только потому, что недостаточно хорошо поработала».

 

В наш век дорога к святости неизбежно проходит сквозь мир действия.

Даг Хаммаршёльд

 

Вдруг поверхность воды взрывается, и из-под нее вылетает темная птица с мелкой рыбешкой в клюве. Утята бросаются врассыпную. «Ух ты! – восклицает писательница. – Вот так обычно и бывает, да? Вдруг, внезапно, ниоткуда…» – она умолкает и смеется. Она поняла, что начала писать вслух.

«По-моему, очень важно правильно выбрать место, – вдруг замечает она. – Иногда книга требует, чтобы ее писали в каком-то определенном месте, и никакое другое ее не устроит. Взять хотя бы мою прошлую неделю. Работа шла хорошо, и я засела писать в гостиничном номере. Мне было неважно, что там мебель исцарапанная и все такое прочее».

А на этой неделе она жила в своей шикарной нью-йоркской квартире и вновь обнаружила, что ходит кругами, словно собака, укладывающаяся спать. «Я хочу привыкнуть к этому месту, – твердо сказала она. – Хочу научиться быть здесь как дома. Мне надоело все время приезжать в Нью-Йорк, доводить себя до исступления, а потом бежать прочь. На сей раз я намерена жить в своем ритме».

«Свой ритм» – это когда есть время для прогулок в парке и для занятий в спортзале. Придется постоянно отказываться от приглашений на великосветские рауты и от сплетен за бокалом мартини. Придется отключить телефон и приглушить звук. Писательница все это понимает. Она к этому готова.

«Я не экстраверт и не могу слишком много общаться с людьми. Чтобы писать, мне нужно остаться в одиночестве – один на один с персонажем. Последнее время я говорю себе: может, вместо того чтобы думать, будто я пишу в отрыве от всех, лучше считать, что я провожу время со своим персонажем? Героиня мне нравится. Иногда мне хочется, чтобы она была настоящей и с ней можно было прогуляться».

Для многочисленных поклонников этой писательницы ее героиня и впрямь живой человек. Поклонники пишут ей письма, просят совета и помощи, как у профессионала. Иногда на автограф-сессиях у кого-то дрожат губы, а в глазах стоят слезы – героиня выписана так натурально, что кажется живым человеком. С таких мероприятий писательница уходит абсолютно опустошенной.

«Нет, я твердо намерена сделать все как надо, – говорит она. – Придется найти способ сопереживать себе и всем моим страхам».

Стороннему наблюдателю может показаться, будто писательница вездесуща – она летает туда и сюда, бывает тут и там, без устали ищет новое место для написания следующей книги, место, где ее внутренний писатель согласится остаться на какое-то время.

«Знаешь, Нью-Йорк – не такое уж плохое место. Только надо побольше гулять в парке», – говорю я ей.

 

Поменьше говорите… Возьмите метлу и подметите у соседа в доме. Это лучше любых слов.

Мать Тереза

 

Волшебная лоза

Наш внутренний художник любит, когда с ним носятся. Помните: как бы ни были зрелы наши работы, наш художник – всегда уязвимый юнец, которого очень легко ранить. А нам достается роль взрослого, учителя – мы должны подмечать любые признаки того, что наш художник скис и пребывает не в духе. И тогда, если он просит, можем понянчить его и погладить по спинке.

Когда работа идет тяжело, полезно себя побаловать. В идеальном мире нас могли бы баловать друзья, родные или значимые для нас люди. Наш мир неидеален, но мы можем сделать его лучше, если сами начнем понемногу заботиться о себе.

Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по десятую. Перечислите десять дел или покупок, которые можете сделать и которые позволят явственно ощутить, что вас «видят» и о вас заботятся. Пишите как можно конкретнее. От чего возникает ощущение, что вас балуют? Вещи из списка вовсе не обязательно должны быть дорогими или экстравагантными. Просто хорошенько подумайте. Многие мои ученики обнаруживают, что то, что им нужно, не так уж затратно по деньгам, или по времени, или и по деньгам, и по времени. В этом упражнении я предлагаю потратить на себя чуть больше времени и денег. К примеру: я могла бы купить новые хорошие канцелярские принадлежности; могла бы долго-долго лежать в горячей ванне; я мог бы купить себе лоток малины; я бы купила себе ручку с тонким пером; я бы мог сходить в зоомагазин и поглядеть на птиц; я бы позвонила подруге Лоре и договорилась куда-нибудь с ней пойти…

 

 

Когда я говорю «художник», то имею в виду не художника в узком смысле слова, а человека, который строит… творит, изменяет Землю… будь то равнины Запада или рудники Пенна. Все это… большая игра созидания… и иногда творец вооружен кистью… иногда – лопатой… а некоторые предпочитают перо.

Джексон Поллок

 

 

Работа

 

День серебристо-серый. С запада опять надвигается дождь. Я все утро из самых разных источников получаю известия о погоде на Среднем Западе. Моя подруга Соня вышла на курс с новой книгой, и работа идет полным ходом – две главы за два дня. У сестры Либби болит рука, но она все равно пишет – работает над портретом маслом в новой технике, которая ей пока не очень дается. Обе сообщают, что погода у них прекрасная – особенно погода в душ е. Ничто не делает художника счастливее, чем день, проведенный за работой.

«Я наконец пишу – это такое облегчение, – говорит Соня. – Этим утром я полтора часа прождала в приемной у врача, но, вместо того чтобы скучать и злиться, просто стала писать. Я написала почти 20 страниц от руки, почти целую новую главу, причем вышло, кажется, неплохо. А когда дописала, врач как раз освободился, и все у меня оказалось хорошо. У меня отличный день. Думаю вот посидеть на веранде и написать еще немного».

«Когда мне привезли стекло для стола с форелями, – рассказывает Либби, – стало совсем похоже на пруд. И тогда я сказала себе, что надо уже перестать бояться новой техники маслом. А то я все ждала, когда мне вдруг с ней станет легко и просто, – говорит она, смущенно посмеиваясь. – Я решила, что не буду больше ждать, пока станет просто, и сделаю это. И в ту же минуту мне и впрямь стало легче. Терпеть не могу так говорить, но мне и правда нравится, что у меня сегодня получилось. Кажется, я нащупала правильное решение, и мне теперь так хорошо!»

 

Хорошее искусство проистекает из необходимости.

Нил Кэссиди

 

Мне бы тоже хотелось, чтобы было хорошо, но увы. Прошлой ночью уснуть опять не удалось, и сегодня я сажусь за работу уже уставшей. Работать на свежую голову мне нравится больше, но я привыкла писать несмотря ни на что, поэтому сажусь за стол и берусь за дело. Перебираю образы из своей кладовой, выбирая те из них, что пойдут в дело, и напоминаю себе, что надо бы устроить очередное творческое свидание и поднабраться новых идей. Позвонив своей подруге, певице Дейзи, я гордо сообщаю, что с «Магелланом» все идет по плану и что за пианино я провожу все больше времени – сегодня занималась целых полчаса. Я все еще играю по сборникам для начинающих, но уже учусь читать ноты басового ключа и ужасно этим довольна. Утренние страницы у меня выходят какие-то смутные, бессвязные, но, несмотря на это, мои скромные успехи находят в них свое отражение.

Мало что радует художника больше, нежели развитие. Чувство, что ты движешься вперед в своей области, – источник искреннего и глубокого счастья и одновременно самоуважения. Когда мы занимаемся прокрастинацией – ждем, чтобы «стало легко и просто», – то перестаем себе нравиться. Ничто на свете не может заменить чувства, которое испытывает человек, когда делает свое дело и в конце рабочего дня может сказать: «Я сделал то, что хотел».

Значительная часть жизни художника сводится к одному: взять и сделать. Что толку анализировать чувство сопротивления, искать глубинные причины, мешающие взяться за работу? Куда лучше лицом к лицу встретиться с собственным нежеланием работать, позвонить другу и сказать: «Мне нужно работать, а не хочется, но я все равно поработаю 15 минут». Такое скромное обещание – каких-то 15–20 минут – обычно проходит незамеченным для внутреннего цензора. Это же так мало, говорим мы цензору, он нам верит и не пытается помешать. Если бы мы сказали: «А сейчас я засяду за работу на часок-другой», – цензор задал бы нам жару. Но мы говорим: «Я только попробую, буквально несколько минут», – и он поддается на обман и отпускает нас за стол или к мольберту. Наш внутренний цензор страдает сильнейшей верой в собственную значимость. Когда мы тихо и смиренно ставим себе небольшие реальные цели, он не знает, как этому противостоять.

 

Искусство – суровая госпожа; с ней не пококетничаешь, ее не отвергнешь; она требует полной самоотдачи и платит за нее великими победами.

Шарлотта Кушмен

 

Чтобы стать хорошим художником, я должна захотеть стать художником плохим. Когда работа над книгой стопорится, должна написать хоть что-то: плохое, хорошее, никакое – неважно. В тот миг, когда я решаю, что готова писать плохо и не стремиться к лучшему, начинаю писать свободно. С этим же чудовищем встретилась и Либби у мольберта, когда решила овладеть новой техникой. Стоило ей решить, что согласна рисовать плохо, как она обрела свободу и начала рисовать очень хорошо. Ключом к победе, как это часто бывает, оказалось смирение.

Мы, художники, должны помнить, что наша работа сводится к «игре идеями». Когда относимся к делу слишком серьезно и стремимся к совершенству, работа начинает сопротивляться. А стоит найти возможность немного поиграть – и рабочий процесс тотчас обретает живость и пластичность.

«Я думаю, что внутренний художник любит пошалить, – объяснила моя подруга, известная писательница. – Та часть души, что занимается творчеством, все время морочит нам голову, не желая покоряться. Когда мы берем внутреннего художника на короткий поводок, он вырывается, словно дикое животное. Но если ослабить привязь, нередко идет на сотрудничество».

Иными словами, внутреннего художника можно перехитрить.

Вспоминаю о нашем уговоре с Дейзи. Мы договорились, что каждый день будем сколько-то времени проводить за пианино и писать новую музыку. Я звоню подруге и говорю: «Дейзи, я сажусь за пианино», – и иду за пианино. Я работаю над «Магелланом», заполняю небольшие пробелы в повествовании. Сажусь за инструмент и прислушиваюсь, чтобы услышать музыку. Чаще всего уже через несколько минут я слышу первые ноты, пробивающиеся сквозь мое сопротивление. Я не гнушаюсь и самым малым, записываю все, что слышу. Нередко маленькие фрагменты оказываются частью чего-то более крупного. Все-таки «Магеллан» – это история о великом походе, в ней хватит места и для большого, и для малого.

Отзанимавшись положенное время, снова звоню Дейзи. Обычно она отвечает. «Дейзи, я только что закончила с музыкой», – говорю я. Спустя некоторое время зазвонит мой телефон. «Это Дейзи. Я написала два такта». Чаще всего мы оставляем друг другу сообщения на автоответчике, и говорить особой нужды нет, но радость от завершенной работы от этого не становится меньше. Дейзи превращает стихи в музыку. Она пишет так, чтобы музыка служила опорой ее стремительно взлетающему голосу. Мне очень нравится быть частью ее замысла, а она говорит, что ей ужасно интересно становиться частью «Магеллана».

Мы, художники, делаем что-то из ничего. Мы изобретаем, используя для этого ткань своего воображения. Когда я об этом задумываюсь, чувствую особую магию. Когда я себе это позволяю, даже немного влюбляюсь в своего художника.

 

Чтобы изменить мир, нужно изменить образы. Сегодня художник исполняет очень важную задачу. Он уже не маленькая фигура на краю поля зрения, не развлечение для горстки богачей. Художник нужен миру.

Дэвид Хокни

 

С запада надвигается дождь. Маленький терьер Шарлотта начинает дрожать, предчувствуя гром и молнию. Тигровая Лилия принюхивается и издает зловещий рык. Я собираюсь использовать грозу в качестве выразительной декорации и проиграть те сцены, где Магеллана застал шторм на море. А гроза станет моим соавтором.

 

 

Волшебная лоза

Очень часто наши победы складываются из таких мельчайших крупиц, что мы их даже не замечаем. Думая в первую очередь о том, что нам «следует» делать и чего до сих пор не делали, мы зачастую не обращаем внимания на нынешние достижения. А ведь дни, когда мы не сделали правильно совсем ничего, выпадают не так уж часто.

Возьмите ручку. Пронумеруйте строки с первой по пятую. Закончите фразу: «У меня уже лучше получается…» пять раз подряд. Перемены к лучшему могут быть очень скромными. И все же для нас они могут значить очень много.

Снова возьмите ручку. Ответьте на вопросы. Вы пишете утренние страницы? Ходите на творческие свидания? Выбираетесь на прогулки? Находите время побыть с собой? Вам удается улучшить отношения с друзьями? Стало ли вам удобнее пользоваться творческими инструментами? Прилагаете ли сознательные усилия, чтобы быть оптимистом? Осознаёте ли, что у вас множество вариантов, из которых можно выбирать? Вы можете сказать, что реже играете в жертву? Научитесь отдавать себе должное там, где вы его заслужили – а нередко и заслужили в квадрате.

 

 

Награда за искусство – не слава или успех, а опьянение.

Сирил Коннолли

 

 

Настойчивость

 

Наконец-то стало тепло, ясно и солнечно. В парке опять полным-полно колясок. У пруда накручивают круги бегуны и на бегу кивками приветствуют друг друга. Многие бегают каждый день в одно и то же время и знают друг друга в лицо. У многих на поводке собаки. Тигровая Лилия и Шарлотта смотрят на бегущих собак с интересом, но без зависти. Они предпочитают тот расслабленный темп, который задаем мы с Эммой, гуляя по обычному маршруту. Мимо скачут белки. Собаки не могут этого так оставить и рвутся с поводков. Но белки уже взобрались на дерево и сидят там, немного не добравшись до нижних ветвей, поэтому ухватить зверушек не удается. Собаки яростно скачут под деревом. Мы идем дальше.

Нам, художникам, нужно взращивать в себе настойчивость. Постоянная беготня за каждой белкой, то есть за вдохновением, в конце концов оставляет нас опустошенными. Куда лучше разрабатывать идею не спеша, расслабленно. Вокруг часто говорят о творческих «прорывах», и под влиянием этих разговоров многие из нас ждут буквально шквала творческой активности. Но шквалы случаются редко. Мы далеко не всегда можем рассчитывать на внезапное озарение или интуицию, зато медленная целенаправленная деятельность неизменно приносит свои плоды. Наше творческое начало сродни не молнии, а солнечному свету. Даже в самые темные времена.

Моя черная полоса вроде заканчивается. Страхов еще хватит на целый список, но я все чаще сплю по ночам. Эмоции зашкаливают, но утренние страницы пишутся уже вполне связно. Я еще не стала оптимистом, но дни мои по большей части освещены ровным светом. Простые девизы трезвой жизни вновь сделали свое дело. Делая по шагу за раз и поедая слона по кусочкам, я выбралась из ямы. Я уже вижу свет в конце туннеля. Я выздоравливаю. Становлюсь спокойнее. Каждую ночь я сплю, каждый день – пишу, и пропасть отступает все дальше. Я благодарна за это. Стараюсь видеть только свет. «Главное – настойчивость», – слышу я свыше. Каждый день, прислушиваясь к указаниям, я слышу одно и то же. «Будь настойчива. Придерживайся своих решений». И я послушно пишу, гуляю и прислушиваюсь к другим советам.

 

Мы работаем во тьме – делая что можем, – и отдаем то, что имеем. Наше сомнение – наша страсть, а страсть – наша задача. Все прочее – безумие искусства.

Генри Джеймс

 

Я послушно стараюсь писать три страницы в день. Прислушиваюсь к себе и пишу о том, что услышала. Я не сочиняю, а скорее, пишу под диктовку. Мне очень важно слышать этот голос. Записывать легко. Вот когда я пытаюсь писать, то чувствую, что замахиваюсь на что-то глобальное, что может быть мне не по силам. Так я и пишу свои три страницы в день. Больше слушаю, чем пишу. Я прихожу на свидание со своей Музой в условный час и остаюсь, пока не выполню условленную норму.