Перемены или устойчивость в организации производства.

Одно из центральных утверждений теоретиков глобализации состоит в том, что в конце XX столетия торговля изменилась не только количественно, но и качественно. Предполагается, что в современном обществе информационные технологии определя­ют состояние мировой торговли. Повторю, что хотя это доволь­но крупная отрасль, она составляет лишь 10% мировой тор­говли и менее 2% всей мировой экономической деятельности. Довольно трудно собрать факты в пользу того, что информаци­онные технологии качественно изменили поведение капитали­стических предприятий в мировом хозяйстве и, следовательно, глобальную конкуренцию в целом.

Мануэль Кастельс попытался это сделать [Castells 1996; Ка-стельс 2000], но вынужден был признать, что предприятия по всему миру самоорганизуются совершенно по-разному [Castells

315

архитектура рынков

1996: ch. 3]. Собранные им данные показывают, что организа­ция предприятий в Японии, Корее и Тайване отличается друг от друга и от предприятий в США и Европе [Ibid.: 190]. Этот вы­вод поддерживается многими учёными (см.: [Fligstein, Freeland 1995; Whitely 1990; Hamilton, Biggart 1988; Wade 1996; Pauly, Reich 1997]; а также сборники [Crouch, Streeck (eds) 1997; Berger, Dore (eds) 1996; Boyer, Drache (eds) 1996]; и гл. VIII наст. изд.). Тем не менее Кастельс заявляет, что все эти различия можно отнести к рубрике «информационализма».

Данный спор о распространённости «информационализма» или «сетевых» стилей организации содержит в себе ряд про­блем. Во-первых, в разных исследованиях характеристики из­учаемых организаций различаются. Во-вторых, практически невозможно оценить, являются ли эти характеристики опре­деляющими для успеха организации, потому что успех редко изучается на длительных промежутках времени. В-третьих, тяжело собрать данные, чтобы оценить многочисленные при­чины и последствия организационного успеха. Наконец, обще­известно, что определение этой новой глобальной формы до­вольно неоднозначно. Для Кастельса «информационализм» как организационная модель включает деловые сети поставщиков и покупателей, использование информационной технологии для перераспределения экономической деятельности предприятий, глобальную конкуренцию, участие государства в продвиже­нии высоких технологий, возникновение и укрепление сетевых предприятий [Castells 1996: 196-197]. Даже если кому-то его ар­гументация окажется близка, остаётся неясным, является ли всё перечисленное одним феноменом и определяют ли эти призна­ки что-либо новое и способное вызвать существенную транс­формацию.

На самом деле все вышеперечисленные факторы, за исклю­чением недавних разработок в информационных технологиях, были частью мировой экономики в течение последних 100 лет. Существовали глобальные сети поставок, глобальная конку­ренция между предприятиями, для интенсификации торговли использовались новые транспортные и коммуникационные технологии, и государства играли множество ролей для облег­чения торговли. Мнение о том, что предприятия лишь недавно открыли для себя феномены аутсорсинга или опоры на цепи по-

 

ставок, оказывается несостоятельным перед лицом экономиче­ской истории, которая может указать на эти феномены во вре­мена до Первой мировой войны (см.: [Chandler, Amatori, Hikino (eds) 1997]).

Крупнейшие предприятия в мировом хозяйстве оформились в мировом масштабе по меньшей мере за последние 100 лет [Wilkins 1970; 1974; Vernon 1971; Chandler 1990; Dunning 1983]. Для современных приверженцев глобализации (globologists) может оказаться сюрпризом, что повсеместная организация производства посредством транснациональных компаний яв­ляется феноменом, существовавшим до Второй мировой вой­ны [Stopford, Wells 1972], и вероятно зародившимся в середине XIX в. [Dunning 1983; Wilkins 1970; 1974]. К 1919 г. более 90 из 100 крупнейших предприятий США уже осуществляли значи­тельную часть своего бизнеса за рубежом [Fligstein 1990: ch 3]. Дж. Стопфорд и Л. Уэллз на выборке из транснациональных компаний изучали как эти компании шаг за шагом проводили в течение 1950-1960-х годов реорганизацию с целью коорди­нации своего производства на мировой арене [Stopford, Wells 1972]. В те же годы Раймонд Верной пришёл к заключению, что транснациональные предприятия стали такой силой в мировом масштабе, что они не принадлежат более ни одному обществу [Vernon 1971]. Японские деловые сети существовали до Второй мировой войны (на самом деле они укоренены в конце XIX в.), а корейские сети были организованы по образу и подобию япон­ской модели [Hamilton, Biggart 1988]. Японская деловая система была частично скопирована с немецкой системы, которая уже в 1890-х годах демонстрировала успехи в производстве продук­ции на экспорт [Westney 1987].

Тезис об «информационализме» предполагает, что техноло­гии являются экзогенной переменной, направляющей социаль­ные изменения. Этот тезис можно легко поставить с ног на голо­ву. С тех пор как предприятия пытаются координировать свой бизнес в разных странах (по сути, с тех пор как корпорации ста­ли «большими»), они стали очень заинтересованы в появлении новых технологий для ускорения коммуникации, транспорта и обработки информации. Поиск способов более эффективного управления большими информационными массивами проис­ходит с начала XX в. в США, и возник он когда крупные пред­приятия осознали, что они не в состоянии отследить громадное

316

317

 

число распоряжений и непрекращающийся поток материалов в своих организациях [Yates 1989].

Транснациональные корпорации постоянно ищут способы уменьшить влияние времени и расстояний на свою разнообраз­ную деятельность. Информационные, транспортные и комму­никационные технологии относятся к числу ключевых элемен­тов управления крупным промышленным предприятием, даже если оно работает только в одной стране. Постоянный поиск большего числа и более оперативных форм контроля характе­ризует всю историю капитализма. Железные дороги были среди первых крупных капиталистических отраслей. Спрос на ком­пьютерное оборудование, телекоммуникации и новые быстрые формы транспорта после Второй мировой войны появился именно благодаря тому, что крупные корпорации пытались до­биться преимущества, которого можно было достичь лишь кон­тролируя рассеянную в пространстве деятельность.

Компьютерные компании, а позднее производители микро­схем и программного обеспечения, были заинтересованы в разработке более крупных и мощных машин. Сторонник идеи о новом мировом хозяйстве, по крайней мере, захотел бы возра­зить, что желание более эффективно координировать свою де­ятельность в мировом масштабе стимулировало производство этих технологий и это устремление помогло увеличить мировое производство [Krugman 1995]. Информационные технологии не уменьшают, а, напротив, усиливают преимущества гигант­ских предприятий. Они облегчают им дальнейшее укрупнение, управление большим числом процессов и в целом усиливают их текущие преимущества на отдельных рынках.

У нас нет систематических свидетельств в пользу того, что «информационализм» привёл к качественной перемене в ор­ганизации предприятий и побудил мультинациональные кор­порации изменить свою форму. (Собирать подобные данные очень трудно и дорого, даже если чётко определить то, что мы собираемся искать.) Также нет никаких данных, подтвержда­ющих, что сетевые организации (такие предприятия, как Nike, которые большую часть своей деятельности отдают на субпо­дряд) заняли значительную часть популяции транснациональ­ных компаний. Действительно, большинство крупных предпри­ятий обладают обширной сетью поставщиков и покупателей с начала XX в. После Второй мировой войны вертикальная инте-

318

 

грация предприятий пошла на убыль. Тем не менее лишь немно­гие из них избавились от своих производственных мощностей на всей продуктовой цепочке и приняли идеологию передачи на субподряд всего, что только можно.

Предприятия используют информационные технологии ин­тенсивнее, чем прежде, но они так поступают для лучшей ко­ординации своей деятельности. Одно из следствий аргумента о сетях и цепях поставок состоит в том, что крупнейшие пред­приятия уподобляются динозаврам, которые не переживут сво­их более гибких сетевых коллег [Powell 1990]⁶. Увы, для подоб­ного утвержденияя нет достаточных оснований. В самом деле, информационные технологии дали предприятиям возможность укрупняться. В течение 1990-х годов волны слияний в Европе и США именно к этому приводили. Неудивительно поэтому, что учёные, изучающие организационные структуры в разных странах, приходят к выводу, что даже в одних и тех же отраслях существует несметное число форм, обладающих на удивление непохожей логикой.

ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ ПРИЧИНОЙ ДЕИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ И НЕРАВЕНСТВА?

До сих пор я описывал глобализацию как процесс более плав­ный, менее революционный и более неоднозначный по своим последствиям для экономик и предприятий, чем подразуме­вают её сторонники. Такая более сложная картина должна как минимум предостеречь нас от желания связать рост мировой торговли с приписываемыми ей негативными последствия­ми, деиндустриализацией (перевод рабочих мест из развитых стран в третий мир) и ростом неравенства зарплат и доходов. Сначала я рассмотрю эти перемены на примере США, так как многие из наиболее детальных исследований были проведены именно здесь. Среди экономистов общепринято суждение, что лишь около 10-20% сокращённых рабочих мест в США непо­средственно связаны с перемещением заводов в другие страны [Krugman 1994а; 1994b; 1995; Bluestone 1995; Gottschalk, Joyce 1995; Danziger, Gottschalk (eds) 1993]. Большинство наблюдате-

'    ⁶ Сходный аргумент, касающийся Интернета, распространён как в по-

>     пулярной, так и в академической печати [Castells 1996].

319

 

лей также сходятся в том, что по меньшей мере половина этих рабочих мест перешла к странам ОЭСР, таким как Япония, а не к странам третьего мира [Krugman 1994a; 1995]. С учётом дан­ных, приведённых мною ранее, это вполне объяснимо и говорит о том, что страны ОЭСР торгуют, в основном, между собой, а интенсификация мировой торговли происходила прежде всего между конкурентами из развитого мира.

Чаще всего деиндустриализация имеет хорошо известную при­чину: совершенствование технологических процессов [Krugman I 994 b; 1995]. Людей замещают новые, более эффективные тех­нологии, которые увеличивают производительность оставших­ся работников и позволяют ликвидировать остальные рабочие места. Даже такие радикальные американские экономисты, как Б. Блюстоун и Б. Харрисон, убеждены, что деиндустриализация по большей части зависит от изменений в технологиях [Bluestone, Harrison 1982].

Конкретизируем это утверждение на примере одного из со­бытий, которое используется для подтверждения тезиса о глоба­лизации, — на примере крушения американской сталелитейной промышленности. После Второй мировой войны американская сталелитейная промышленность была крупнейшей и самой со­временной в мире. К 1970 г. она лежала в руинах. Традиционное объяснение состоит в том, что основное металлургическое про­изводство переместилось за рубеж, где рабочая сила была более дешёвой, и американские металлургические предприятия про­играли в конкурентной борьбе.

Заметим, что это объяснение не выдерживает критики. После Второй мировой войны мировой рынок стали уже существовал. Американские предприятия доминировали на этом рынке. Они продолжали доминировать даже тогда, когда зарплаты в США в 10-15 раз превышали зарплаты у основных конкурентов [Hogan 1984]. Так происходило потому, что американские предприятия имели ряд других преимуществ: низкие капитальные издержки, дешёвое сырьё, хорошая транспортная система. К 1960-м годам разрыв в заработной плате между США и странами Западной Европы с Японией (основными конкурентами в металлургии) сократился до соотношения 3: 1, а материальные издержки по-прежнему были ниже в США. Немецкие предприятия были вы­нуждены работать на дорогом угле, а японским предприятиям приходилось издалека завозить уголь и железную руду. Конку-

320

 

рентный недостаток американцев в виде высоких зарплат со­кращался, а не рос, а основными конкурентами были не страны третьего мира, а Германия и Япония.

В 1960-е годы случилось так, что ведущие предприятия аме­риканской сталелитейной промышленности инвестировали в устаревшую технологию по целому ряду причин, одной из ко­торых было то, что новые технологии не прошли проверку на крупномасштабных производствах [Fligstein 1990; Bluestone, Harrison 1982; Hogan 1984]. Немецкие и японские предприятия инвестировали в кислородные конвертеры. Эти технологии намного сократили издержки производства стали и нивелиро­вали преимущества американских предприятий, что привело к избытку стали на мировом рынке, и поскольку издержки за­мещения устаревшей технологии были запретительными, на американских предприятиях наступил спад [Hogan 1984]. Аме­риканские предприятия уступили своё лидерство не странам третьего мира, а Японии и Германии. Это произошло не из-за дешёвой рабочей силы, а потому что американские менеджеры инвестировали не в ту технологию.

Ещё одним распространённым утверждением является то, что по мере роста торговли в странах — участниках ОЭСР зар­платы высококвалифицированных работников выросли, а низ­коквалифицированных — сократились. Хотя неравенство дохо­дов действительно выросло, его трудно связать с зависимостью от уровня торговли. В 1980 г. наиболее зависимые от торговли страны находились в Европе; США были одной из наименее торгово-зависимых стран. В то же самое время неравенство зар­плат и доходов в Америке было существенно выше [Gottschalk, Smeeding 1995; Smeeding, Higgins, Rainwater 1990].

Двумя странами ОЭСР, испытавшими наибольший рост имущественного неравенства за последние десятилетия XX в., оказались США и Великобритания [Gottschalk, Smeeding 1995; Rodrik 1996]. В более зависимых от торговли Германии и других западноевропейских странах в 1980-е годы в действительности наблюдалось сокращение имущественного неравенства и не­большой его рост в 1990-е годы. Этот рост на самом деле был небольшим, особенно если учесть, что доходы в Европе были изначально гораздо более выровненными, а наблюдаемые изме­нения были намного меньше в процентном выражении, чем в США [Gottschalk, Smeeding 1995].

321

архитектура рынков

IX. глобализация

Большинство американских экономистов, изучавших эти изменения, соглашаются с тем, что рост торговли может объ­яснить самое большее 10-20% изменений в имущественном неравенстве в США [Krugman 1995; Bluestone 1995; Harrison, Bluestone 1988; Danziger, Gottschalk (eds) 1993]. Они подчёрки­вают, что технологические изменения затрагивают экономику в целом, а не только зависимые от торговли секторы. По мере того, как машины заменяли людей, особенно когда компьютеры охватили многие производственные специальности, работники, обладающие навыками использования этих технологий, стали высоко цениться, а те, кто таких навыков не имел, оказались в проигрыше [Krugman I 994 b ]. Однако неравенство во многом выросло благодаря увеличивающимся различиям внутри про­фессий. Р. Фрэнк и Ф. Кук полагают: причина этого кроется в том, что значительная часть роста зарплат уходила в карманы «звёздам» той или иной профессии [Frank, Cook 1995]. Неболь­шие группы врачей, адвокатов, профессоров, биржевых броке­ров и представителей других профессий присваивали себе су­щественную часть вознаграждений.

Экономисты также обратили внимание на более социоло­гичные факторы, влияющие на реорганизацию труда в США. Рост числа случаев сокращения персонала, упадок профсоюзов и рост неполной занятости оказали влияние на распределение доходов и растущую незащищённость работников. Определён­ную роль сыграли и изменения в налоговом законодательстве, благоприятствовавшие преуспевающим людям. В скрупулёз­ных исследованиях, представленных в сборнике под редакцией Ш. Данцигера и П. Готтшалка, делается вывод о том, что на рост имущественного неравенства повлияли многие из этих факто­ров. Блюстоун пытается разделить влияние всех этих факторов и приходит к выводу о том, что от 80 до 90% роста неравенства не связано с торговлей [Bluestone 1995].

Различия в зарплатах квалифицированных и неквалифици­рованных работников в Западной Европе также выросли, но нигде они не достигли американского уровня, и в 1980 г. были значительно ниже. Данные по отдаче от обучения более схема­тичны, но они не обнаруживают фактов, свидетельствующих о том, что высокообразованные люди имеют возможность значи­тельно поднять свои доходы [Smeeding, Higgins, Rainwater (eds) 1990]. Действительно, в некоторых европейских странах, таких

как Швеция, люди, окончившие колледж, не получали суще­ственной прибавки к зарплате.

Думаю, что мне удалось представить краткий, но достаточно ёмкий обзор, побуждающий читателя скептически отнестись к утверждениям о глобализации. У нас достаточно фактов prima facie утверждать, что мировая торговля по мере своего роста не подчиняет себе развитые индустриальные экономики в той степени, в какой об этом заявляют. Предприятия глобального масштаба в разных обществах и отраслях были организованы в послевоенную эпоху, и хотя информационные и телекоммуни­кационные технологии полезны для такой формы организации, они эндогенны по отношению к процессу постоянной экспан­сии транснациональных корпораций.

Торговля также не определяет процесс деиндустриализа­ции или рост неравенства зарплат и доходов как таковые. Де­индустриализация происходит прежде всего по причине тех­нологических изменений, а не относительных ставок зарплат. Кросснациональные данные по имущественному неравенству показывают, что в странах (в первую очередь в европейских), где роль торговли наиболее значительна, изменения были несу­щественными, тогда как наибольшие изменения произошли в США — стране, наименее зависимой от международной торгов­ли. Детальное изучение данных по США показывает, что усиле­ние неравенства довольно слабо связано с развитием торговли.

Всё это говорит в пользу того, что истину в истории о гло­бализации следует искать скорее в Америке, нежели в Европе. Америка стала свидетелем быстрого роста торговли. Это сопро­вождалось резким усилением неравенства и политикой, более благоволившей капиталу, нежели труду. Спровоцировала все эти перемены вовсе не торговля, а реорганизация предприятий и труда в американском контексте, от которой выиграл капитал. Вскоре я вернусь к этому утверждению.