Ассоциированный труд и очеловечивание общества

Чтобы общество из гражданского превратилось в человеческое, необходимо еще одно условие — нужно, чтобы развитие каждого предполагало развитие всех. В этом пункте очеловеченное общество тоже противостоит гражданскому. Лучшее, что может дать гражданское общество —это развитие отдельных индивидов, идеал которого был выражен М. Штирнером в образе «единственного и его собственности».

Обобществление труда в рамках частной собственности и отношений меновой стоимости еще не приводит к очеловечиванию всего общества. В этих условиях свои социообразующие функции труд осуществляет не непосредственно, а косвенно. Их берет на себя обмен его стоимостных результатов, что с самого начала ограничивает социальные связи людей. Люди оказываются соединенными в одно общество, становятся зависимыми друг от друга только как носители меновых стоимостей, т. е. не прямо посредством самого обобществленного труда, а через отношения стоимостного обмена. В результате общественная связь людей предстает как зависимость безразличных друг к другу индивидов — носителей исключительно частного интереса, каждый из которых противостоит интересам других индивидов.

Кроме того, здесь как общественный характер труда, так и общественная (стоимостная) форма его продукта выступают как нечто чуждое самим индивидам, как нечто вещное: не как отношение людей друг к другу, а как их подчинение отношениям, существующим независимо от их воли и возникающим из столкновения безразличных индивидов друг с другом. В меновой стоимости общественное отношение лиц превращается в общественное отношение товаров (вещей) и представляется людям как нечто чуждое, от них независимая потусторонняя сущность[862]. Подчиненность этих отношений общественному разуму и контролю отсутствует. В итоге отчужденность общественного труда, вызванная отношениями частной собственности, самым непосредственным образом препятствует очеловечению общества, его гуманизации.

С точки зрения степени очеловеченности общественных отношений людей, общество, согласно обобщениям К. Маркса, может приобретать три формы или стадии: а) первоначально — это отношения личной зависимости; б) затем отношения личной независимости, основанные на вещной зависимости; в) и, наконец, отношения, базирующиеся на свободной индивидуальности, предполагающей универсальное развитие индивидов и превращение коллективных, общественных производительных сил их труда в их общественное достояние[863].

Третья форма, будучи характерным признаком гуманистического общества, возникает из процессов обобществленного труда, но из труда, обобществленного непосредственно, т. е. когда еще до обмена деятельностями люди работают на общий результат, принадлежащий всем и каждому. Это — общество людей, ассоциированных на основе совместного владения средствами производства и совместного контроля над ними, что позволяет труду заранее приобрести коллективный характер, делает его продукт тоже общим, коллективным.

В противоположность гражданскому обществу, в котором взаимная личная независимость и безразличие людей по отношению друг к другу еще не создают условий для действительной социальной жизни, новая ассоциация предполагает действительную общность и всеобщность социальной жизни и социальных отношений. Она не отрицает индивидуальности и свободы личности, наоборот, делает их достоянием каждого. Более того, эта новая социальная общность, преодолевая капиталистическую частную собственность, в то же время восстанавливает индивидуальную трудовую собственность, основанную на кооперации и общем владении землей и произведенными самим трудом средствами производства.

Здесь общество социализируется через максимальное развитие каждого, в то время как в обществе, основанном на частной собственности, неизбежна ограниченность каждого не только из-за однообразности самих меновых связей, но и из- за подчиненности этим связям как вещным и внешним по отношению к индивидам отношениям. В последнем случае только кажется, будто индивиды независимы и свободно сталкиваются друг с другом в рамках этой свободы. Это —иллюзия, таковыми они являются лишь по видимости, поскольку не берется в расчет их полнейшая зависимость от стихийно складывающихся производственных отношений. Конечно, отдельное лицо может случайно освободиться от подчинения этим внешним отношениям, но этого не может добиться «масса закабаленных ими людей, ибо существование такой массы выражает подчинение, и притом неизбежное подчинение индивидов этим отношениям»[864]. Соответственно, свободная самоорганизация людей в общество возможна лишь на основе их контроля над своими общественными отношениями. Этого может достичь только новое, т. е. человеческое общество, являющееся продуктом ассоциации, распределяющей труд своих членов и подчиняющей общественное производство индивидам, которые управляли бы им как своим общим достоянием.

Гражданское общество, сколько бы ни приписывали ему свойств самоорганизованности, стабильности, солидарности и т. п., не способно освободиться от стихии рыночных экономических процессов. Поэтому, предупреждал К. Маркс, не может быть ничего ошибочнее и нелепее, нежели на основе меновой стоимости и денег предполагать контроль индивидов над своим производством и своими общественными отношениями[865].

О какой стабильности и солидарности гражданского общества в современной России может идти речь, если за 1990-2000 гг. строительства этого общества общая преступность выросла в три раза. Только в 2001 г. зарегистрировано свыше 3 млн преступлений, совершено 32 тыс. убийств, около 25 тыс. тяжких телесных повреждений, более 30 тыс. человек пропали без вести, каждый четвертый мужчина имеет судимость. В настоящее время обитателями «социального дна» является 14 млн человек: 4 млн бомжей, 3 млн нищих, 4 млн беспризорных детей, 3 млн уличных проституток. «Разве мыслимо достичь в обществе согласия, примирения, — пишет декан социологического факультета Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова, профессор В. И. Добренькое, — если идет жестокая борьба за передел собственности, когда не брезгуют ничем — подкуп, шантаж, заказные убийства. Всюду царит насилие и беззаконие. Общество разбалансированно, полностью разрушены духовные основы нации, традиционные представления о добре и зле... Россия медленно сползает в пучину зла, нравственно деградирует и превращается в уникальную по своим масштабам и глубине криминальную страну»[866]. Профессор Добренькое уверен, что тот путь развития, на который встала Россия, исторически бесперспективен и грозит для нее огромными жертвами и будет стоить большой крови.

Очевидно, что без перевода отношений собственности, социальных и нравственных отношений людей на трудовую основу приостановить деградацию российского гражданского общества не представляется возможным. Сама эта основа, чтобы выполнить свою функцию по гуманизации общества, в свою очередь, должна приобрести еще одно существенное свойство — освободиться от старого социального разделения труда между различными классами и социальными группами, несовместимого с дальнейшим обобществлением самого труда.

С одной стороны, разделение труда, будучи формой естественноисторической дифференциации человеческой деятельности, способствует процессам обобществления и социализации общества. С другой стороны, оно, как общественное, социальное разделение труда, лежит в основе деления общества на классы и соответствующего социально-классового неравенства людей, противоположных классовых интересов. В этом отношении оно предполагает отчужденность общественного труда и не может служить признаком обобществившейся ассоциации людей.

Гражданское общество необходимо организуется как политическая ассоциация. Пока существуют социальное разделение труда и, следовательно, классы и социальные группы, люди неизбежно организуются в государство, посредством которого регулируются их общественные отношения. Экономической основой существования как государства, так и классов гражданского общества является противоположность города и деревни, умственного и физического труда, производительной и непроизводительной деятельности.

По-иному организуется общество, когда оно основывается не на разделении, а на соединении прежде социально разведенных видов общественного труда. Оно будет представлять собой ассоциацию, содружество людей труда, не знающих классовых различий. Обобществление труда, позволяющее сочетать членам общества физический и умственный, производительный и непроизводительный, управленческий и исполнительский труд приводит к качественно новому типу социальной организации, в которой критерием объединения людей в общность явится их совместная трудовая деятельность.

Новое общество в отличие от гражданского предполагает установление общественной жизни, функционирующей на принципах разума, общественного интеллекта. В нем люди наконец-то будут строить свои общественные отношения согласно требованиям социальной науки. В этой связи следует отметить, что благородное желание освободиться от сегодняшних пагубных, неконтролируемых людьми стихийных рыночных процессов у ряда авторов принимает форму отказа от материальной детерминации общественных процессов в будущем обществе в пользу их идеальной детерминации. Выдвигается тезис о наступлении «исторического идеализма» вместо исторического материализма, т. е. тезис об определяющей роли общественного интеллекта (сознания) по отношению к общественному бытию если не в гносеологическом, то в онтологическом аспекте. Вместо принципа об усилении обратного влияния общественного сознания на общественное бытие выставляется всемирно-исторический закон роста идеальной детерминации в истории «через общественный интеллект, т. е. происходит „эволюция сдвига" от доминанты стихийной, материальной детерминации на базе конкуренции и отбора к доминанте идеальной детерминации на базе кооперации и общественного интеллекта»[867].

Безусловно, автор прав в том смысле, что роль сознательности по сравнению со стихийностью возрастает, особенно если иметь в виду общество ассоциированного труда и общественного самоуправления, способного контролировать свою деятельность. Не кто иной, как Ф. Энгельс, оставаясь сторонником исторического материализма, утверждал, что если до сих пор результаты деятельности людей оказывались иными, чем те, каких желали и даже противоположные тому, что желали, то в более или менее отдаленном будущем люди будут заранее знать необходимость изменения общественного строя и пожелают этого изменения, прежде чем оно будет навязано им помимо их сознания и воли[868].

Из приведенных слов Ф. Энгельса не следует, что стихийность тождественна признанию материальной детерминации общественного развития, а сознательность — ее отсутствию. Независимо от того, ведут ли люди свою общественную жизнь со знанием дела и социальных законов, планируют и прогнозируют ее ход, или этот ход осуществляется стихийно, они подчиняются законам своих общественных действий, своей общественной практики, причем подчиняются вместе с управляющей их делами головой, т. е. общественным интеллектом. Объективная, соответственно материальная детерминация общественного развития сохраняется и при переходе от стихийности к сознательности. Точно так же управление своими общественными действиями у людей не будет делом субъективного произвола, как это стали утверждать «новые социологи».

С тех пор, как в России началась эпоха рыночных реформ, их идеологи вновь взялись за отрицание обусловленности развития общества и управления им объективными экономическими и социальными законами. Налицо новая волна субъективизма кантианского и феноменологического толка: объективные законы функционирования и развития общества выносятся за пределы управленческой деятельности, не признаются законами, необходимыми для управления и планирования. Так, автор книги по социологии управления А. В. Тихонов, солидаризируясь с Э. Бернштейном в критике марксизма, ставит вместе с последним «очень современный и по сей день вопрос: если обществом управляет непреложная поступь „железных" экономических законов и все происходит независимо от воли человека, то что остается на его долю?»[869].

При такой постановке вопроса или в случае с «невидимой рукой» А. Смита ответ для вышеупомянутого автора очевиден: на долю человека вроде бы ничего не остается —там, где есть объективные законы, человеку делать нечего. Нужен не какой-нибудь «железный» закон, а человек (правда, не всякий, а управленец), который всем управляет (и природой, и экономикой, и обществом, и самим собой). Поэтому автор не испытывает никакой нужды обращаться как к объективным общественным, так и к природным законам. Более того, с его точки зрения, управляться собственными законами общество не может. Нужен всегда управленец, правитель. Объективные социальные законы и управленческая деятельность человека противопоставляются друг другу как несовместимые способы функционирования общественного организма, составляют необходимую антиномию.

Так ли это? На самом деле никакой антиномии между ними нет. Ее или выдумывают на манер неокантианства, или не умеют решить проблему взаимоотношения сознательной человеческой деятельности с ее объективными законами. Так, например, тот же А. В. Тихонов, заменяя понятие объективного термином «естественное», а субъективного — словом «искусственное», вместо характеристики развития общества как естественноисторического процесса предлагает «рассматривать общество... как симбиоз принципиально неоднородных и неоднопорядковых систем: искусственной и естественной»[870]. При этом он полагает, что «признание социальной реальности в качестве искусственно-естественной социосферы имеет для социологии далеко идущие теоретико-методологические последствия, что искусственноестественная дихотомия получит признание как важная оппозиция для описания и объяснения общества»[871].

Никаких двух, да еще принципиально неоднородных, находящихся в оппозиции социальных реальностей на самом деле нет. Социальный мир не делится на мир, с одной стороны, «вещей в себе», «потока событий», естественных «социальных тел», безличностных отношений, с другой —на искусственно созданный мир людей (мир «для нас», личностных отношений, сознательной человеческой, в том числе управленческой деятельности. Нет независимо от людей, от их деятельности существующего особого социального мира имманентных надличностных процессов (кроме природы и сделанных из нее вещей и технологических процессов). Существует один-единственный объективный социальный мир, отражаемый в сознании.

Сознание противопоставляется объективной реальности только при решении гносеологического вопроса о первичном и вторичном. Вне этого вопроса социальная реальность и есть обладающие сознанием люди, их отношения и их деятельность. Когда говорят о естественноисторическом процессе, то имеют в виду их единство, а не разделенность человеческой истории на естественную и искусственную[872].

Противопоставление деятельности и объективных законов обычно сопровождается разделением общества на объективное и субъективное начала, что нередко выдается за исходное понимание истории, а решение вопроса сводится к признанию нерасторжимой координации указанных двух начал. Механизм действия законов общества в этом случае изображается как взаимодействие двух координат — субъекта и объекта, а возрастающее влияние субъекта (человека) на объект как бы определяет «кривую» этого взаимодействия. На место субъекта обычно вставляется одно лишь его сознание, которое объявляется равноправным с объективным естественноисторическим процессом. Этим вроде бы однокоординатное (монистическое) понимание общества заменяется двухкоординатным его пониманием, исходящим из субъектно-объектного отношения как базисного отношения общества, в котором тем самым независимость общественного бытия от общественного сознания заменяется их функциональной зависимостью.

Научное, материалистическое решение вопроса, преодолевающее субъективизм, лежит в иной плоскости. Во-первых, материализм не допускает дуализма в понимании сущности общества. Люди с их деятельностью и отношениями составляют, как подчеркивалось, единственную применительно к обществу форму собственно социального объективного процесса: нет двух отдельно существующих начал — объективного общественного процесса и деятельности людей. Объективный общественный процесс есть не что иное, как деятельность вступающих друг с другом в общественные отношения людей. История вся и слагается из действий личностей, «ход вещей» и состоит в действиях людей и ни в чем больше (В. И. Ленин). Соответственно, законы общественного развития являются законами собственной общественной деятельности и отношений людей, а не какого-то вне людей находящегося естественного, но социального процесса.

Объективные социальные законы не должны выноситься по ту сторону отношений людей и человеческой деятельности вообще, а также управленческой деятельности. Их нельзя исключать при рассмотрении управленческой деятельности, заключать, как часто пишут, «в скобки», т. е. не принимать во внимание. Вместо нередко встречающегося неокантианского противопоставления (антиномии) объективных социальных законов и сознательной человеческой деятельности должен быть выставлен преодолевающий эту антиномию тезис: объективные законы функционирования и развития общества и есть законы деятельности и отношений самих людей, обладающих сознанием. Причем люди подчиняются законам своих действий и отношений вместе со своим сознанием, волей. Они не могут «игнорировать», «обходить» законы своей же деятельности и своих отношений, подобно тому, как и тело, падая, не может «игнорировать» законы своего падения — законы тяготения. В свою очередь, определяя общественные законы законами общественной человеческой деятельности, мы не должны исключать из их действия людей. Люди, их деятельность составляют необходимое составляющее объективной закономерной цепи событий. Объективные законы являются законами деятельности людей, законами производимых ими изменений, исправлений, в том числе и ошибочных. В этой связи лучше всего характеризовать место человека в механизме действия закона словами К. Маркса: «надо изображать... людей в одно и то же время как авторов и как действующих лиц их собственной драмы»[873].

К сожалению, в современной социологии люди чаще всего изображаются не как авторы, а лишь как введенные в историю действующие лица, чьи роли играют на общественной сцене социальные актеры[874]. В этой ситуации люди нуждаются в управлении со стороны режиссера, деятельность которого отождествляется с функциями субъекта управления. В качестве примера приводится также деятельность дирижера, которому передаются все функции управления оркестром. При этом забывается, что дирижер или режиссер в своей сценической деятельности сами подчиняются тому, что заложено авторами произведения — композитором или драматургом. Последние исключаются из этой деятельности, хотя они олицетворяют творцов истории, законам которой подчиняется сценическое действие. Применительно к истории, человек выступает исполнителем законов своих общественных действий, законов совершаемого им дела, автором которого он сам является и которое осуществляется им самим так же, как им пишется и исполняется сценарий собственной исторической драмы. Будучи его исполнителем, он подчиняется законам своего дела, своей общественной деятельности.

Разница здесь лишь в одном: будут ли законы собственных общественных действий применяться людьми со знанием дела, что увеличивает их господство над своей жизнедеятельностью, или же они не познали их и вынуждены им подчиняться слепо. К сожалению, этого рода разграничение нередко представляется превратно: стихийное, не осознаваемое людьми протекание событий отдается под власть законов, «невидимой руки» рынка, а планомерное, осознанное управление общественными процессами освобождается от подчинения объективным законам, ибо таковыми считаются лишь те законы, в осуществлении которых люди участвуют бессознательно. Под этим предлогом Н. Бухарин, Е. Преображенский в свое время считали невозможным совместить планомерную управленческую деятельность государства с признанием действия объективных законов.

В наше время это же самое делается посредством противопоставления организационно-управленческой деятельности людей самоорганизации и самоуправлению. Последние вроде бы осуществляются стихийно и в принципе исключают организацию и управление. «Стихийного управления, — заявляет А. В. Тихонов, —не бывает»[875]. Что же касается организации и управления, выставляемых как альтернатива самоорганизации, то их связывают с упорядочивающей деятельностью человека, его сознанием и деятельностью, но не с действием объективных социальных законов. Для апологетов «управляющего, доминирующего» субъекта «социальный порядок» может устанавливаться лишь сознательно при помощи управленцев. Там, где он устанавливается на основе действия имманентных законов, там вроде бы сознание отсутствует и нет никакого управления. Поэтому не случайно в упомянутой «Социологии управления» нет ни слова о самоуправлении.

В действительности же организовывать или самоорганизовываться, управлять или самоуправляться люди не могут, не подчиняясь законам этих своих действий.

Законы составляют основу их управленческой деятельности. Если этого не признавать, не использовать законы, то ждать какого-либо положительного эффекта от управленцев бесполезно.

В полном соответствии с признанием объективного характера законов должен решаться вопрос об их использовании. Использование человеком законов общества не образует особой сферы — социальной субъективной деятельности с присущим ей особым социальным механизмом, принципиально отличным от механизма действия объективных законов. Поскольку законы и есть законы деятельности человека, то управление есть не что иное, как сознательное или бессознательное использование законов природы и общества. Неправильно думать, отмечал В. П. Тугаринов, что «объективными являются лишь те законы, в осуществлении которых люди участвуют бессознательно... Надо различать действие, не зависимое от сознания, и действие, совершаемое с помощью сознания»[876]. Управление совпадает с действием и использованием законов.

Использовать закон —значит использовать знания о нем, совершать такие действия и вступать в такие отношения, которые соответствуют знаниям о законах, и не делать того, что не соответствует им. Поэтому проблема использования законов — это проблема их знания и деятельности согласно этому знанию. Здесь субъективность приобретает свойственный ее понятию смысл: сознательность действия, знание дела.

Из того факта, что объективный закономерный процесс общественной жизни складывается из практических действий, не проходя через общественное сознание и не охватываясь полностью им, не следует, что социальная управленческая деятельность не может быть обоснована и рационально направлена на достижение определенных целей, согласуемых с объективным ходом событий. Нельзя согласиться с доводами современного антирационализма, отвергающего возможность осуществления научно обоснованной управленческой и планирующей деятельности, основанной на объективных законах.

Ф. Хайек, например, положение о рыночной самоорганизации, не требующей управления и тем более планирования, превращает в аргументы против возможности рациональной управленческой практики:

а) против требования следовать на практике тому, что научно обоснованно и не делать того, что не поддается этому обоснованию и не подтверждается опытом;

б) против правила выполнять то, что понятно и не следовать тому, что непонятно;

в) против идеи о неразумности того действия или поведения, цель которого не определена заранее;

г) против того, чтобы делать что-либо, если следствия дела не предусмотрены заранее или невыгодны[877].

В итоге, по мнению Ф. Хайека, «самонадеянный рационализм» считает неразумным все то, что либо не доказано научно, либо не вполне понятно, либо не имеет определенной цели, либо ведет к каким-нибудь неизвестным следствиям. Рыночный «расширенный порядок сотрудничества» не может базироваться на принципах научности, конструктивного рационализма, планирования. Ни традиционные нормы морали, ни традиционные практики не удовлетворяют критериям рациональности, не являются заключениями нашего разума.

Рыночный «порядок» выходит за пределы человеческого понимания, желаний, намерений, т. е. индивиды не знают и не могут знать, каков будет конечный результат их деятельности, и, соответственно, не могут заранее определять свои цели. Человек в своей практической деятельности, с этой точки зрения, больше походит на пчелу, которая в отличие от архитектора заранее не планирует и не замышляет, что и как строить, но строит, руководствуясь чем-то вроде инстинкта (как пчела), лежащим, однако, выше животного инстинкта, но не охватываемого разумом.

На самом же деле естественноисторический процесс, складываясь помимо общественного сознания создающих его лиц, тем не менее образуется из действий людей, которые каждый раз ставят перед собой определенные цели, ждут заранее предполагаемых результатов и так или иначе понимают, что они делают, чего хотят. Цель, воля людей, осознанность ими своих индивидуальных поступков, готовность к участию в той или иной деятельности — это субъективное сопровождение практической деятельности, без которого история не делается. Этого не отрицают материалисты, которым приписывается теория «железной» необходимости: «Что это за чепуха, будто разум и чувства не присутствовали при возникновении капитализма? Да в чем же состоит капитализм, как не в известных отношениях между людьми, а таких людей, у которых не было бы разума и чувства, мы еще не знаем. И что это за фальшь, будто воздействие разума и чувства тогдашних „живых личностей" на „ход вещей" было „ничтожно"»[878]. Люди и тогда, заметил В. И. Ленин, в здравом уме и твердой памяти, находили чрезвычайно искусные способы, при помощи которых загоняли непокорного крестьянина в русло капиталистической эксплуатации, проводили политические и финансовые мероприятия, посредством которых осуществлялись капиталистическое накопление и капиталистическая экспроприация.

Объективная закономерность, складывающаяся из практических действий людей независимо от их замыслов, целей, намерений, тем не менее открывается наукой, человеческим разумом. Законы же науки становятся правилами практического действия и в этом смысле не только осознаются, но и используются людьми в своей практической деятельности. Люди, действуя, всегда подчиняются тем или иным законам, и в этом смысле их практическая деятельность совпадает как с использованием, так и с действием социальных законов.

Управляющая деятельность членов общества и соответствующих институтов образует звено механизма действия и использования законов общественного развития. Изменяют ли люди свои производительные силы, или они перестраивают свои управленческие органы, они одинаково подпадают под действие объективных законов своей деятельности. В этом смысле не может быть особого механизма использования законов, отличающегося от их действия тем, что первый относится к объективным образованиям, а второй — к субъективным. Явления или формы практического проявления внутренних законов, например конкуренция или планирующая деятельность, не менее объективны, чем сами имманентные законы общественного развития. В противном случае понятия «использования закона», «механизма использования закона», неизбежно приобретают смысл некоего «воздействия» людей на объективные законы. Т. е. из механизма использования можно создать особую субъективную сферу, где не человек подчиняется законам своего действия, а законы подчиняются ему и он волен их игнорировать, отклоняться от них и даже устранять их по своему желанию. Независимо от того, добиваются ли люди своих целей или нет, ошибаются ли они в своих действиях или нет, они не могут в своей деятельности игнорировать ее законы, не подчиняться им. Ведь речь идет о том, что действующие и на практике используемые законы — это законы самой деятельности людей.

Когда речь идет об использовании законов в смысле их знания и деятельности согласно этому знанию, то и категория субъективного фактора приобретает адекватное ей значение: сознательность действия, знание дела, интерес к данному делу. Названная субъективность в своем движении может не совпадать с объективными законами как законами собственных общественных действий тех же самых обладающих сознанием людей. «Под субъективным фактором разумеется не всякая сознательная деятельность людей (ибо человек всегда и везде действует сознательно, целенаправленно, а не инстинктивно, как действует животное), а деятельность сознательная в смысле общественного сознания, т. е. не просто деятельность отдельного человека, направленная на удовлетворение его повседневных, будничных личных нужд, но деятельность, исходящая из понимания задач общества или того или иного класса в нем. Субъективный фактор в истории есть сознательная деятельность людей в смысле общественного сознания»[879]. Соответственно, роль субъективного фактора в смысле общественной сознательности, целенаправленности действий, а не просто роль деятельности людей, по мере овладения законами общественной науки может повышаться.

Нельзя, однако, это трактовать как возможность возвышения управленческой деятельности над объективными законами. Это было бы субъективистским пониманием общественного развития, опасность которого в последнее время возрастает. Было время, когда возрастание роли сознательного начала представлялось как возможность создания или уничтожения людьми объективных законов общества. Теперь говорят в более мягкой форме: люди вроде бы могут игнорировать эти законы, использовать или не использовать их, отклоняться или не отклоняться от них в своей деятельности. Целые периоды истории страны нередко объявляются ошибочными, общество вроде бы только то и делало, что отклонялось от объективных законов собственной деятельности, и, игнорируя их, вставало на ложный путь. Так, например, полагают, что сегодняшний кризис, упадок производства и жизненного уровня народа произошли не потому, что страна экономически перешла к рынку и стали действовать рыночные законы, а потому, что игнорируются законы рынка, в том числе закон стоимости. Но разве не этими законами определяется известный принцип: повышение благосостояния одних сопровождается соответствующим ухудшением благосостояния других (В. Парето). То, что стало с экономикой страны, произошло не вопреки законам рынка, а благодаря этим законам. Если не реализуются одни законы, то это лишь значит, что деятельность людей осуществляется по другим законам.

Склонность видеть главные причины современной деформации экономической и социальной сферы в ошибках управленцев, в том числе президентов, в их неумении правильно оценить те или иные явления и вовремя принять решение есть субъективистский подход. Субъективист, признав нечто желательным или нежелательным, должен найти условия осуществления желательного или устранения нежелательного. Им не допускается даже мысли об объективном характере процесса развития общества, и потому ничего другого не остается, как говорить только о разных уклонениях от «желательного», о «дефектах», случившихся в истории вследствие того, что люди были не умны, не умели хорошенько понять того, что требуется, неумели найти условия осуществления разумных порядков. Ясное дело, что идея о естественноисторическом закономерном процессе развития общества в корне подрывает эту ребячью мораль, претендующую на наименование социологии. Сегодня эту же мораль можно встретить в расхожей фразе — «зачем законы истории надо любить больше, чем мать родную».

Люди не могут игнорировать объективные законы прежде всего потому, что последние являются законами их собственных общественных действий и отношений. Что и как люди делают, в какие отношения вступают — таковыми и будут законы, которым подчиняются их деятельность и отношения. Поэтому нельзя отклоняться от закона собственной деятельности. Не бывает так, чтобы деятельность, если даже она нежелательна с точки зрения тех или иных социальных групп, не подчинялась собственному закону. Не бывает периодов, или «участков» истории, свободных от действия объективных законов. Если то или иное действие идет вразрез требованиям одного закона, то это не значит, что оно не подчинено другому закону.

Речь может идти лишь о том, что люди, изменяя характер своей деятельности, свои общественные отношения, подчиняются законам этой своей новой деятельности и измененных отношений. Если, например, свою экономическую деятельность общество направляет на получение прибыли, и люди завязывают между собой товарно-денежные отношения, то законами этой деятельности и этих отношений будут законы рыночного производства и обмена. Управленческая власть, какое бы положение ни занимала, не может игнорировать законы, ведущие к последствиям капиталистического производства. Остается лишь их санкционировать в управленческих решениях и отделаться соответствующей фразой: «хотели как лучше — получилось как всегда». Управленческая деятельность в современных условиях подчиняется законам рыночного хозяйства, последствия функционирования которого в виде безработицы, кризиса возникают спонтанно, вопреки благим желаниям и обещаниям руководителей «поднять», «улучшить» жизнь людей.

Подчинение людей законам своей деятельности и своих отношений не означает отрицания общеизвестного факта, что историю делают люди, живые личности. Вопрос лишь в том, как понимать это «делание» людьми истории. Они ее делают не тем, что создают новые законы или их изменяют, игнорируя существующие законы, а тем, что изменяют средства и продукты своей деятельности, создают вещи, продукты в той или иной социально-экономической форме. Изменения общественных отношений тоже исходят от людей — их носителей. Однако из признания активности делающих историю людей вовсе не следует, что объективные законы являются результатом, продуктом человеческой деятельности. Объективные законы могут выражать результаты, к которым люди приходят в своей деятельности и в своем общении, но сами не могут быть созданными людьми по своей воле законами.

Исходным здесь является то, что управление есть воздействие людей, общества на собственное функционирование и развитие, на производство и воспроизводство общественных отношений (общества и человека) на основе объективных законов природы и общества. Чем полнее и глубже люди познают законы своих общественных действий и опираются на них в своей управленческой деятельности, тем эффективнее осуществляется управление их собственной общественной жизнью.

Трактовка управления как одного из способов воздействия общества на самого себя проистекает не из какой-то постнеклассической социологии, а из давно известного положения о самодвижении и саморазвитии общества, о порождении человека человеческим трудом (Гегель), из выдвинутой К. Марксом концепции о том, что производство не сводится к созданию вещей, что оно есть одновременно производство и воспроизводство общественных отношений, т. е. самого общества и человека.

Теперь многие пользуются формулами «саморазвивающаяся человеческая система», «производство обществом самого себя», выдавая их за постиндустриальную парадигму всей науки или некой постнеклассической социологии. На самом деле они представляют собой достижения той социологии и той теории управления, которые достойны называться научными.