Предмет социо-политико-экономического изучения труда

Продолжая предварительный анализ места труда в политической экономии, необходимо теперь установить, в какой мере имеющиеся определения предмета этой науки применимы к труду и какова специфика предмета социальной экономии труда как политической экономии. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно иметь в виду два обстоятельства: во-первых, должен ли труд изучаться как нечто всеобщее, присущее всем этапам развития человеческого общества, т. е. с позиций политической экономии, взятой в широком смысле; или же, во-вторых, речь должна идти об особой науке, объясняющей движение труда в пределах данной общественно-экономической формации, отличной, например, от общества, в котором господствует капитал, науке, изучаемой политической экономией не труда, а капитала. Возможно ли соединить эти два подхода, понять, скажем, капитал с позиций превращения труда в капитал?

Поскольку труд вместе с землей составляет источник богатства любого общества, политическая экономия труда приобретает характер всеобщей науки, охватывающей движение всех общественно-экономических формаций, исторических форм развития общества. Но такой всеобщностью труд выступает как созидатель потребительной стоимости. Вместе с тем политическая экономия труда каждый раз приобретает форму особенной науки, отражающей специфические особенности экономического развития. До возникновения капиталистического товарного производства она могла отражать движение обществ, в которых господствовало производство потребительной стоимости. В последующем она стала теорией труда, производящего стоимость и прибавочную стоимость, т. е. теорией наемного труда и его превращения в капитал. Противоположность наемного труда и капитала тоже не является вечной. По мере научно-технического прогресса непосредственный наемный труд перестает служить мерой стоимости, его место вновь займет труд, производящий потребительную стоимость. Этим труд подтвердит свою высшую всеобщность.

Если исходить из известного определения политической экономии в ее широком смысле — как науки об условиях и общественных формах, при которых происходит производство, обмен и распределение продукта, о законах, управляющих производством, обменом и распределением продукта, то такое определение вполне может быть использовано для определения предмета социальной (политической) экономии труда. Очевидно, что производство — это прежде всего труд, а обмен и распределение тоже касаются в первую очередь труда, его условий и результатов. Соответственно, как было сказано, политическая экономия труда охватывает изучение условий и форм трудовой деятельности во всех общественно-экономических формациях, хотя в каждой из них приобретает свою специфику.

Что касается политической экономии, трактуемой (особенно на Западе) как теория лишь товарного капиталистического производства и обмена, но законы которых объявляются естественными и вечными, то на деле политическая экономия труда образует особенную науку о докапиталистическом и посткапиталистическом производстве и распределении. Она приходит на место политической экономии, являющейся учением об условиях и формах производства капитала и стоимости, и одновременно становится наукой в ее общественном смысле для условий посткапиталистического общества, т. е. соединяет общее и особенное.

Последнее обстоятельство предполагает внесение ряда новых дополнительных характеристик в предмет и методологию классической политической экономии.

Это касается в первую очередь включения самого труда в полном его объеме в экономическую науку, имея в виду, что раньше экономическая теория не так много места отводила труду. К. Маркс тоже не успел выполнить задуманный план экономических работ: после «Капитала» написать книги, посвященные анализу земельной собственности и наемного труда. По вопросам труда он оставил нам лекции, прочитанные на тему «Наемный труд и капитал» и достаточное количество статей о труде и заработной плате.

Во-вторых, вместе с трудом в предмет политической экономии должен входить сам носитель и субъект труда —человек, причем не только со стороны стоимостного значения своей рабочей силы, но и со стороны определения последней как потребительной стоимости, реализующейся в живом труде. Потребительная стоимость рабочей силы и труда, в отличие от потребительной стоимости продукта, осталась вне поля зрения политической экономии. Этот вакуум стал заполняться теорией «человеческого капитала», что имеет целью стереть всякую грань между трудом и капиталом.

В-третьих, вместо распределения и обмена меновых стоимостей подлежит изучению обмен деятельностями и их результатами в форме потребительских стоимостей, совершающийся не на основе стоимости, а по условиям их потребления. Обмен труда на труд, продуктообмен предстают областью, которая почти не изучалась политической экономией и экономической наукой вообще.

В-четвертых, одной из наиболее важных сторон предмета экономического исследования становится воспроизводство труда посредством потребления, образующего второй род производства—производства самой человеческой жизни, а вместе с ней и самого человека. Без этой направленности потребительное производство превращается в новую сферу выжимания капиталом прибыли, а общество —в общество массового торгашества.

Труд, в-пятых, рассматриваемый не как источник стоимости, а как созидатель потребительной стоимости, как полезный труд, не лишает процесс труда социального характера. Наоборот, это делает его процессом производства и воспроизводства самого человека, его гармонического развития. Его результатом оказывается не просто продукт, даже если он не предназначен для рынка, а сам человек, который в своей сущности выступает как ансамбль общественных отношений, как представитель всего общества.

Труд входит в предмет политической экономии не как технологический процесс, а со стороны своего общественного устройства, социальных отношений, складывающихся между людьми в трудовой деятельности и по поводу самого труда, его общественной организации. Данное обстоятельство позволяет политическую экономию труда называть одновременно и социальной экономией труда, и социологической наукой, что соответствует требованию социологии рассматривать труд с позиции общества, ибо он возможен только в обществе и посредством общества.

Не случайно в поисках предмета социологии исследователи так или иначе обращаются к труду, к социальным отношениям по поводу труда. Труд в форме коллективного образования, субъектной деятельности или социального действия оказывался в центре социологических изысканий. Достаточно сослаться на разработку проблем общественного разделения труда Э. Дюркгеймом. Категории «социального действия» у М. Вебера и «человеческих действий» у Т. Парсонса были взяты из арсенала компонентов трудовой деятельности, выражали, в частности, ее смысловую сторону.

Отечественный экономист и социолог С. Н. Булгаков имел полное основание считать политическую экономию социологией, характеризуя первую «как дисциплину социологическую»[21]. В. И. Ленин вполне обоснованно выступал против противопоставления социального экономическому, социологических категорий экономическим, что имело место у П. П. Струве и М. И. Туган-Барановского. «Я все решительнее становлюсь, — писал он, — противником новейшей „критической струи“ в марксизме и неокантианства (породившего, между прочим, идею отделения социологических законов от экономических)»[22].

Тенденция соединения социологии с теорией труда обнаруживается и у современных западных социологов. Так, согласно французскому социологу А. Турену, социологическое понимание общества начинается тогда, когда общество рассматривается как результат своего труда. Социология не могла существовать раньше, чем общества оказались понятым и в качестве продукта своей деятельности[23]. У

Э. Гидденса социальные институты предстают как устойчивые формы социальной деятельности, воспроизводимые в пространстве и во времени[24].

В последнее время предпринимаются попытки вместо вытесняемой политической экономии поставить экономическую социологию. Поскольку центральной проблемой этой науки является труд, возникает необходимость рассмотреть ее отношение к политэкономии труда.

Экономическая наука, преодолевая ограниченность Экономикса, начинает возвращаться к социальной проблематике. В этом смысле восстанавливается классическая традиция (К. Маркс, Й. Шумпетер и другие), придающая важное значение социологическому методу в экономических исследованиях. Другое отношение к политико-экономической науке сложилось у некоторых современных социологов. Вместо того чтобы использовать экономический метод в социологии, они всячески от него открещиваются, видя в нем орудие материалистического понимания общества.

Выход из этой ситуации, как мне представляется, — не в создании очередной «новой экономической социологии», а в интеграции экономической науки и социологии, в их методологической и эпистемиологической реунификации. Практически это можно сделать на пути к междисциплинарному синтезу соответствующих отраслей названных наук. В отличие от естествознания, в котором соединение разных наук в междисциплинарную науку считается обычным делом, в области обществоведения, как правило, этого не происходит. Социологическая наука, например, насчитывая в своем составе более сотни разных «социологий», с трудом отказывается от своего положения науки над науками, в частности над экономической наукой.

Чтобы преодолеть тенденцию к ультраспециализации экономической науки и социологии, необходимо в первую очередь объединить в одну комплексную дисциплину вырастающие из них «социальные экономики» и «экономические социологии» и с позиций междисциплинарного синтеза определить предмет этой объединенной науки. Название в этом случае не играет роли, будем ее считать политэкономией как социальной экономией труда. Важно правильно обозначить методологическую основу объединения, которая должна по определению быть синтезирующей, интегрирующей, и, с этой точки зрения, рассмотреть взаимодействие экономического и социального, обычно выставляемого в качестве предмета социологии экономической жизни[25].

Такое определение предмета, принимаемое и повторяемое всеми, само по себе вполне приемлемо, если его дальше не раскрывать и не ставить вопроса о том, какая из взаимодействующих сторон выступает причиной, а какая — следствием; какие из отношений являются субстанциальными, а какие — положенными, опосредованными последними. Обычно простой констатацией факта их взаимодействия никто не считает нужным ограничиваться. И это вполне оправданно. Представители западной социологии экономической жизни (как старой, так и новой) определяющим берут социальное, а экономическое рассматривают лишь как частный случай или форму социального: Н. Смелсер находит в экономическом поведении лишь частный случай общего социального поведения; М. Грановеттер определяет экономическое действие тоже лишь как форму социального действия. Эту же формулировку повторяет В. В.Радаев. В итоге взаимодействие получается «односторонним»: не допускается, чтобы социальное поведение было частным случаем экономического поведения, а социальное действие — формой выражения экономического действия, т. е. не признается первичность экономики по отношению к социальному.

Пренебрежительное отношение к возможностям экономической теории объяснять социальные процессы еще более усилилось в так называемой «новой социологии экономической жизни», представленной М. Грановеттером и другими, и противопоставленной структурно-функциональному подходу Т. Парсонса и Н. Смелсера. В этой «новой социологии экономики» сама экономика оказывается «вложенной» в социальное и сконструированной социальным. Экономическое действие, взятое в качестве исходного предмета анализа, предстает всего лишь формой социального действия индивида, находящегося в сети межличностных отношений, трактуемых с позиций интеракционизма и феноменологической социологии.

На отечественную почву эта концепция перенесена В. В. Радаевым, выпустившим при содействии Института «Открытое общество» в рамках программы «Высшее образование» книгу «Экономическая социология. Курс лекций». Автор под видом «систематизации» предлагает нашему читателю обыкновенную компиляцию разнообразных подходов, выставляя на первое место и в качестве методологической базы «новую экономическую социологию» М. Грановеттера и «Социоэкономику» А. Этциони. Социальное им объявляется основой экономического, а всякое обращение к экономике для объяснения социальных процессов отвергается как материалистический подход. Чтобы не допустить возможности выводить социальное в экономике из самой экономики, автор вынужден был идти на принципиальное разграничение экономической социологии и экономической теории и тем самым отвергнуть логику междисциплинарного анализа. Говоря об экономической социологии, он превращает ее в нечто принципиально противостоящее экономическому подходу даже в тех случаях, когда совпадают исследовательские объекты и методы сбора данных. Экономическое в этом случае исключается из оснований социального, «корни» из экономики переносятся в социальную структуру, возвышающуюся над экономикой. Считается, что именно социальное является основанием экономического, а потому экономическое выступает неким вложением в это основание, т. е. в социальное. В доказательство подчиненности экономического сети социальных (межличностных) отношений приводятся всем известные случаи влияния социальных норм, интересов, мотивов на экономическое поведение лиц. Если, к примеру, есть социальная норма не торговаться в крупных маркетах, то человек при покупке товаров этого не делает. На самом деле это норма диктуется экономическим положением такого маркета.

То, что в обществе все социально — это банальная истина. Человек ничего не делает, не имея для этого мотива, цели, интереса. Но это не доказательство того, что социальные, политические, культурные процессы приобретают значение основ, «корней» экономических процессов. Для обоснования этого надо было бы обращаться к результатам крупных исследований того или иного этапа развития общества, найти доказательства того, что, например, первоначальные социальные нормы обусловили и определили экономику капитализма, а не наоборот.

Можно было бы привести результаты исследования эпохи возникновения капиталистической цивилизации, проделанного К. Марксом, а также авторитетнейшим французским ученым Ф. Броделем. Последний вполне обоснованно заявлял, что не существует историка, экономиста или социолога, который не соотносил бы между собой экономику, социальные процессы, политику, культуру. Капитализм, по его мнению, надлежит соотносить, с одной стороны, с разными сторонами экономики, а с другой — с торговой иерархией, в которой он располагался на вершине: у основания — материальная жизнь, над нею —лучше выраженная экономическая жизнь, которая совпадает с рыночной экономикой, наконец, на последнем этаже — капиталистическая деятельность. Это обстоятельство привело Ф. Броделя к выводу о том, что «однозначное, „идеалистическое“ объяснение, делающее из капитализма воплощение определенного типа мышления, — всего лишь увертка, которой воспользовались за неимением лучшего Вернер Зомбарт и Макс Вебер, чтобы ускользнуть от [признания] мысли К. Маркса. По справедливости, мы не обязаны следовать за ними»[26].

Решение вопроса о взаимосвязи экономического и социального безусловно важно для выяснения предмета экономической социологии. Не менее существенно другое — что понимать под социальностью экономики, чем оказывается, например, социальность экономического действия как формы социального действия. У В. В. Радаева социальность экономического действия, рассматриваемого в качестве предмета экономической социологии, сводится: а) к внутреннему субъективному смысловому единству; б) к соотнесенности этого смысла со смыслом действия других людей (по М. Веберу). Социальное действие в этом субъективистском понимании положено в основание экономического действия. Предметом экономической социологии вместо экономического объекта оказывается смысл, мотивы действия, т. е. нечто субъективно духовное[27].

Если следовать этому определению, то из социальной формы экономического действия приходится исключить все те общественные отношения, которые складываются между действующими людьми, но ими не осмысливаются. Это, по мнению Ф. А. Хайека, весь мир рыночных отношений, которые не осознаются и не проходят через сознание и в этом смысле трансцендентны — выходят за пределы нашего понимания, желаний или намерений, а также нашего чувственного восприятия. Распределение ресурсов производится безличным процессом, в ходе которого индивиды, действующие в своих собственных целях, не знают и не могут знать, каков же будет конечный результат их взаимодействий[28]. Еще раньше об этом писал В. И. Ленин: «Вступая в общение, люди во всех сколько-нибудь сложных общественных формациях — и особенно в капиталистической общественной формации, — не сознают того, какие общественные отношения при этом складываются, по каким законам они развиваются и т. д. Например, крестьянин, продавая хлеб, вступает „в общение” с мировыми производителями хлеба на всемирном рынке, но он не сознает этого, не сознает и того, какие общественные отношения складываются из обмена»[29].

Без этого рода общественных отношений в экономической социологии, в ее предметной области не остается ничего собственно социально-экономического: ни стоимостного обмена (стоимости) как общественного отношения, ни распределения как социального отношения, ни производства как производства и воспроизводства общественных отношений и т. п. В. В. Радаев вынужден под предлогом «методологического индивидуализма» ограничить не имеющую истоков в самой экономике социальность экономики некими добавками к экономике от социальной формы экономического действия, сделанными по рецептам культурантропологии и замешанными на феноменологической основе: вместо социальности собственности предлагает совокупность социальных норм; вместо социализации труда — формирование навыков к труду; вместо социальности распределения — идею «справедливой» цены; вместо социальности потребления — следование «хабитусу»; вместо социальности производства-производство знаков и т. п. Весь методологический анализ собственно экономических объектов, вся проблематика экономической социологии умещается в перечне этих субъективных социальных «добавок» и подается под углом зрения места человека в системе культурных и властных отношений, т. е. в аспекте культурной и властной «укорененности» смысла экономических действий. Получается нечто вроде экономической культурантропологии вместо социологии экономики.

В этой связи возникает сомнение в правомерности отнесения проблематики культуры, хотя и экономической, к предмету экономической социологии. В ряде учебников по экономической социологии много места отводится рассмотрению экономического мышления, экономической культуры, экономических интересов и т. п., которые составляют формы духовной, а не экономической жизни общества. Они должны изучаться в учебниках по социологии духовной жизни. Ведь имеется социология культуры, которая охватывает и социальные проблемы экономической (хозяйственной) культуры. Социологи культуры могут с таким же правом ставить вопрос о связи культуры с экономикой, как и социологи экономики о связи социальных процессов с экономическими. Имеется и социология знаний (сознания), которая тоже может выяснить свои отношения с экономикой, поскольку экономические знания касаются экономической деятельности.

Такая ничем не обоснованная подмена предмета экономической социологии может быть объяснена восприятием методологической ориентации западной экономической социологии, ее субъективизмом и идеалистически понятой социальной феноменологией. Поэтому из методологических основ экономической социологии изгоняются методы самой экономической науки, особенно классической политической экономии. Это делается потому, что экономическая наука так или иначе подводит под социальные процессы экономику и тем самым объективно подтверждает материалистический подход. Он как раз и не устраивает «новую» социологию экономической жизни в ее желании изгнать материализм из его собственного лона — экономики.

Предмет экономической социологии не может быть научно обоснован, если не опираться на экономическую науку, особенно на ее классическую традицию. Социология, если она претендует на звание «экономической», должна прежде всего обосновать социальное экономически, подвести под социальное экономическую базу. Для этого ей следует воспользоваться такой трактовкой предмета политической экономии, которая совмещается с предметом социологии. Надо, чтобы и социология, и экономическая наука своим предметом считали общественные, социальные отношения людей: в первом случае отношения людей во всем обществе, во втором — общественные отношения, складывающиеся по поводу производства экономической жизни, человека и общества.

Политическая экономия в ее классической трактовке предоставляет такую возможность: политическая экономия имеет дело не с вещами, а отношениями между людьми и в конечном счете между классами; предмет политической экономии вовсе не производство материальных ценностей, как часто говорят (это — предмет технологии), а общественные отношения людей по их производству и воспроизводству.

С этих позиций легко решается вопрос о соотношении экономического и социального. В обществе, рассматриваемом со стороны сущности, все социально, поэтому возможна общая наука об обществе —социология, изучающая общественные отношения людей. Вместе с тем общественные отношения, социальность общества дифференцируются: есть социальность экономики; имеется социальность, выраженная во взаимоотношениях социальных групп и классов; особо проявляются социальность в политике и духовной жизни (культуре). Сообразно этому возникают различные отрасли социологии. Экономическая социология имеет дело с социальностью экономической жизни. Ее предметом является социальная сущность экономики, ее социальный строй, т. е. общественные производственные отношения, которые образуют социальную структуру экономики. При таком подходе политическая экономия и социология находят общий язык: экономика признается социальным образованием, а социальное в узком его смысле находит в экономике свое основание.

Человек в своем определении в качестве совокупности всех общественных отношений присутствует как в обществе в целом, так и в экономике. Следовательно, нет надобности создавать две модели человека — модель «экономического» и модель «социального» человека, или ставить над ними третью модель — «модель социологического человека». Лишено всяких оснований и неокантианское разделение мира экономики на два мира — мир объективных общественных (производственных) отношений, изучаемых объективными методами, и мир сознательной, понимающей социально-экономической деятельности (действий), постигаемый субъективным методом — методом понимающей социологии или при помощи этнометодологии.

В общественную деятельность люди включаются, безусловно, как сознательные существа, законы, по которым функционируют и развиваются их общественные отношения, — это законы собственной деятельности и отношений людей как сознательных существ. Сознание человека тоже подлежит изучению, в нем происходят феноменологические процедуры, при помощи которых реальные события, в том числе действия других людей, заменяются их смыслом, выражаемым в категориях и словах. Но изучать сознание — дело социологии знания или феноменологии духа, а не только экономической социологии. Последнюю нельзя сводить к описанию субъективных сторон экономических действий —мотивов, интересов, ценностных ориентаций и т. п., что обычно связано с отказом как от собственно экономических методов (трудовой теории стоимости, например), так и от материалистического понимания общества.

По большому счету в теоретическом плане в экономической социологии обсуждению и изучению подлежит социальное содержание основных категорий экономической науки. Это прежде всего вопрос о том, какую социальную нагрузку несет стоимость, составляющие стоимости, формы ее выражения, т. е. предстоит разработка своеобразной социологии стоимости и стоимостных отношений, стоимостного бытия общества.

Необходимо изучать вопросы о том, как и каким образом возникает социальная (общественная) связь людей в процессе обмена стоимостей. Человек, воплощая свой труд в продукте, делает его при обмене предметным бытием для других. Присваивая продукты друг у друга, люди тем самым создают социальную связь между собой. Если продукт полагается как меновая стоимость, то он тем самым превращается в общественный продукт. Отсюда проистекает известная феноменологическая процедура: человек в другом человеке обнаруживает себя, и, относясь к нему, он в лице последнего относится к обществу в целом, вступает в общественные отношения. Прежде чем человек совершает эту же процедуру в голове — придает выработанный им смысл человека другому человеку, он ее осуществляет на практике—в стоимостном обмене. Стоимость тем самым обнаруживает свою социальную сущность — выступает способом превращения бытия одних людей в бытие других.

Социальность стоимости имеет и другие, не менее важные аспекты. Меновая стоимость составляет основу частной собственности, с которой до сих пор связывается статус человека как личности. Из стоимостного эквивалентного обмена товарами (продуктами труда) вырастают принципы социального и правового равенства, что тоже является важным объектом изучения со стороны экономической социологии. В стоимости заложена эксплуатация человека человеком и многое другое из области социальной жизни.

Столь же богата социальным содержанием другая экономическая категория — полезность блага, которая с самого начала своего существования противостояла стоимостному принципу экономической и социальной жизни. В отличие от стоимости потребительная стоимость непосредственно связана с удовлетворением потребностей человека и общества, на основе ее принципов общество получает возможность достигать результатов, превосходящих затраты, и обеспечивать свой прогресс.

Итак, основным условием решения вопроса о предмете экономической социологии и политической экономии труда является признание единства экономического и социологического подходов. Если подойти к этой проблеме со стороны экономической науки, то заслуживают одобрения традиции классической политической экономии, которая, по словам Ф. Броделя, охватывала всю социальную систему целиком. Сам Ф. Бродель, обобщая многовековой этап исторического развития, пришел к выводу, что социальный материал, который отливался в рамках мира экономики, в конце концов приспосабливался к нему, отвердевал и образовывал с ним одно целое. Социальный порядок постоянно строился в согласии с базовыми экономическими потребностями[30].

Ориентация на единство экономического с социальным в определенной мере обнаруживается в современных направлениях политической экономии, особенно в неоинституционализме. Экономистами этого направления учитываются многие социальные факторы, влияющие на экономику: институциональная среда, степень рациональности выбора, поведенческий оппортунизм, распределение правомочия на собственность и т. п. Стали разрабатываться проблемы экономики социальной сферы, общественного сектора. При этом в анализе социальной сферы широко используется категория социальных издержек, при помощи которых оценивается эффективность форм общественного взаимодействия людей, общественных отношений. Представляется, что на этом пути для экономической социологии могут открыться широкие перспективы развития.

Что касается встречного движения со стороны социологии, то и здесь необходимо прежде всего опираться на традиции классиков социологии, которые много сделали в исследовании социальных проблем экономики, например вопросов общественного разделения труда, отношения к труду, собственности, распределения и т. д. Из современных социологических школ в этом отношении заслуживают внимания те, которые в анализе общества исходят из производства и воспроизводства обществом самого себя, рассматривают социальные отношения как отношения людей по поводу собственного производства и воспроизводства. В этом случае социология обращается к экономике за тем, чтобы обнаружить в ней генезис социального.