VII. Императоры аркадий (394—408) и св. Гонорий (395–423)

 

Спасши Римскую империю от развала, фактически заново отвоевав её у готов, св. Феодосий Великий всё же не смог решить главную задачу — восстановления того привычного портрета Империи, который она имела в последние века. Да, внешне Империя являлась всё ещё единым государством, но лишь потому, что никто из врагов и не пытался создать на захваченных или фактически оккупированных территориях свой политический союз. Она не распалась, поскольку это было тогда ещё физически невозможно, исходя из специфики политических понятий того времени и уровня сознания варваров. Для римских граждан Империя представляла собой всю Вселенную, окруженную редкими по численности государствами, цивилизованными варварами, к которым римский надменный ум без сомнения относил даже могучую Персию с её древней историей. К IV в. все известные современные государства были захвачены Римом или находились под римским протекторатом; вокруг его границ оставались лишь кочующие племена и орды варваров, не обладающих никакой государственностью.

Поэтому провинции, захваченные готами, продолжали оставаться под властью римской администрации, хотя бы сам император и не имел никакой практической возможности управлять ими. Их вожди, хотя и присягали василевсу и даже нередко получали высокие и почётные римские титулы, составлявшие ранее исключительную прерогативу римской аристократии, но в действительности действовали, руководствуясь своими довольно обыденными желаниями пограбить и явить примеры воинской доблести. Они могли в некоторых случаях защитить захваченную территорию от других варваров, в других — соединиться с ними и заселить без всяких разрешений другие римские земли, а когда и просто возвратиться к родным землям, откуда ранее пришли. Власть императора носила для них характер личной договоренности и основывалась на его личном авторитете, если, конечно, тот не имел возможности наказать их за нарушение прежде заключённых соглашений.

Но это было характерно только до тех пор, пока не появился народ, у которого постепенно проснулся политический инстинкт — готы. В отличие от прочих захватчиков, готы были очень многочисленны и активны: со времени начала правления св. Феодосия они захватили важнейшие посты в армии и уже не удовлетворялись обычной судьбой варварских племён. При Аларихе произошло невиданное ранее событие — готы захватили Рим, а затем они свершили невозможное вдвойне — создали свою государственность на территории Империи. Причём этот процесс происходил постепенно — готы перманентно передвигались по землям Римской империи, объявляя об образовании королевств то там, то здесь, пока, наконец, это им не удалось. Вслед за ними аналогичную попытку предприняли вандалы, захватившие Северную Африку и подчинившие её народы своему царю.

В провинциях, где римская культура и её носители находились в явном меньшинстве, сепаратистские попытки обосновать собственное государство также могли на время увенчаться успехом. Характерный пример в этом отношении представляет Британия, которая при Грациане выдвинула фигуру узурпатора Максима, а при св. Гонории, как мы увидим вскоре, — Константина. Правда, сами узурпаторы, плоть от плоти римского политического сознания, всё же думали не об отдельном государстве — они пытались использовать взбунтовавшуюся территорию как плацдарм для завоевания власти во всей Империи. Но, как представляется, британцы не вполне разделяли их намерения, по крайней мере, при Константине. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что, в случае выделения территорий из Империи в качестве самостоятельных государств, последнее автоматически оказывалось в культурной, правовой, политической и — главное — экономической изоляции, что неизбежно (это был лишь вопрос времени) предрекало бы его крах. Тем не менее процессы выделения из целостного тела Римской империи никогда не затухали и были особенно активны в период политической анархии.

Не лучше обстояли дела и с правителями «проримских» провинций — римскими чиновниками. Конечно, они назначались императором (хотя бы и формально им, а на самом деле, по деятельной протекции ближнего окружения), но при желании могли полностью игнорировать его власть. Отдельные фавориты и всесильные провинциальные префекты произвольно выбирали, какие приказы верховной власти являются значимыми для них, а какие нет, явно не считая их обязательными для себя. Да, их можно было отставить от должности и даже судить за самоволие, но на практике это было сделать довольно трудно в связи с удалённостью некоторых территорий, шаткостью властных институтов, недостатком воинских сил у царя, и — главное — печальным осознанием того факта, что следующий за ним правитель может действовать ещё более решительно.

Можно смело сказать, что причина сохранения целостности имперского тела заключалась в том простом объяснении, что правители провинций или считали нецелесообразным выделяться в качестве самостоятельных государств, или не представляли для себя такой возможности. В силу однородности римской культуры, носителями которой, помимо римлян, являлись представители многих других этнических групп, сепаратистские настроения того или иного чиновника едва ли имели шансы найти нужный отклик у жителей этой территории.

И вот в этом коловороте событий, где центростремительные силы ежеминутно схлестывались с центробежными, где-то на недосягаемой высоте возвышалась фигура царя, служащая зримым проявлением политического единства Римской империи, но вынужденного бессильно взирать на этот мелькающий калейдоскоп перемен и зачастую не имеющего никакой возможности предотвратить их. Это была картина со столькими противоречиями и противоположностями, рождёнными римскими традициями и политическими представлениями, помноженными на негативные внешние факторы, что представить её в полном виде сегодняшнему уму едва ли возможно.

Что сумел св. Феодосий в политическом плане — так это удержать в своих руках личную власть над готскими вождями, чем обеспечил хотя бы относительную внутреннюю безопасность Империи и возможность пусть слабого, но управления государством. В силу объективных причин он даже не пытался выселить готов с захваченных ими территорий, тем более, что на их смену (и эту перспективу реально продемонстрируют скорейшие события) пришли бы иные, возможно, более могучие и дерзкие варвары. Как личность сильная и самостоятельная, он сумел приблизить к себе не менее сильные фигуры соратников и союзников, не опасаясь измены с их стороны, что всё же иногда случалось (вспомним хотя бы случай с Арбогастом).

Но с его смертью ситуация кардинально изменилась. В последующем изложении царствования императоров Аркадия и св. Гонория мы редко будем сталкиваться с упоминанием их имён в активном наклонении, выступающих, как может показаться, скорее, в роли пассивных наблюдателей за тем, что творится вокруг. Однако это обманчивое впечатление. Ни один самый гениальный, мужественный и волевой император Рима не смог бы в те годы противиться промыслительному движению Истории, поставившей перед собой задачу познакомить варваров с политической, правовой и цивилизационной культурой Рима. И, надо отдать должное царям: при всех политических метаморфозах, в ситуации, когда только ленивый не претендовал на престолы западного или восточного императоров, они сумели удержать управление в своих руках, обеспечив преемственность власти и целостность Империи (за небольшими исключениями, где они оказались бессильными как-либо помешать сепаратистскому процессу).

А сделать это было совсем непросто, учитывая разницу интересов обоих дворов — прямое следствие становящейся всё более очевидной разности судеб Запада и Востока, и едва ли не полную зависимость воли молодых императоров от всесильных фаворитов. Две части одной Империи всё более изолировались друг от друга, так что в условиях больших расстояний, отсутствия коммуникаций и постоянного ведения военных действий даже узнать о том, что в действительности творится в провинциях, было крайне сложно. Цари и двор получали информацию либо от случайных лиц[504], побывавших на другом конце Империи, либо от купцов, которые, как всегда, привирали для своей пользы.

Крайне важно, что оба царя сохранили в неприкосновенности неприкосновенной церковную политику своего отца — фактор, безусловно способствующий сохранению единства государства: едва ли Империя перенесла новый церковный раскол в тех условиях, в которых ей предстояло начинать жить в IV в. Напротив, твёрдое следование царей Никейскому и Константинопольскому Соборам позволило сохранить единство Церкви. В свою очередь, Церковь выступила якорем спасения для гибнущей римской государственности и её величайшей культуры, а также обеспечила возможность межкультурного и политического общения между Западом и Востоком ещё на многие столетия. В последующих событиях уже практически не встречаются активные попытки восстановить арианство, хотя, безусловно, ариане ещё во множестве проживали в Империи — достаточно напомнить, хотя бы, о готах. Арианство местами и для отдельных лиц всё ещё разрешено, но медленно и верно сходит со сцены истории. Уже этот результат позволяет говорить о том, что св. Гонорий и Аркадий оказались царями, достойными своего времени, с честью выполнившими свой долг государей и христиан.

Впрочем, даже, если бы царствующие мальчики обладали всеми достоинствами своего отца, их юный возраст не уберёг бы их от необходимости предаваться в руки сильных советчиков, главным образом, из числа ближайших соратников св. Феодосия. Но, конечно, и Аркадий, и св. Гонорий заметно уступали своему царственному отцу в характере и политических дарованиях. Можно ли считать это виной самих царей? — вопрос, конечно, риторический. Они не стали новыми «феодосиями» и «константинами», но по-своему делали всё для того, чтобы бурлящая, атакуемая со всех сторон варварами римская государственность не распалась окончательно и восстановилась при их ближайших преемниках.