Универсальная прагматика Юргена Хабермаса

Основополагающий труд Ю. Хабермаса «Теория коммуникативного действия», впервые опубликованный в 1981 году, продолжает оказывать влияние на развитие различных областей гуманитарного знания. Самый большой интерес к нему проявляют социологи и политологи, внимание которых сосредоточено, прежде всего, на понятии коммуникативного действия, на двухуровневой теории общества, а также на предлагаемой здесь интерпретации процессов модернизации общества. Философы разрабатывают различные аспекты предложенной в этом труде теории «социальной компетенции» и методологические вопросы связанной с ней теории познания; в поле их зрения находятся также этические воззрения ученого.

Настоящий раздел посвящен анализу тех аспектов теории коммуникации, которые имеют отношение к критике языка. Легитимность представления Хабермаса как философа языка можно оправдать ссылкой на прецеденты. Так, Д. Хорстер характеризует его как «ориентированного на теорию действия философа языка» [189, 31]. Краткое изложение основных идей теории коммуникативного действия с точки зрения философии языка дано в справочнике Е. Альбрехта «Sprachphilosophie» [133, 157 - 158, 162 - 173]. Герменевтике языка Хабермаса посвящена критическая статья Бар-Хиллера [139, 1 - 12]. Проблемы языковой прагматики находятся в центре внимания обширной и обстоятельной монографии Т. Мак-Карти [224].

В отличие от названных работ, в данном исследовании предпринимается попытка представить взгляды Хабермаса на язык и его роль в теории познания, по возможности, как целостную концепцию. Для этого помимо «Теории коммуникативного действия», используются следующие монографии и статьи Хабермаса: «Vorbereitende Bemerkungen zu einer Theorie der kommunikativen Kompetenz» («Подготовительные замечания к теории коммуникативной компетенции», 1971 г.), «Was heißt Universalpragmatik?» («Что такое универсальная прагматика?», 1976 г.), «Vorstudien und Ergänzungen zur Theorie des kommunikativen Handelns» («Предварительные исследования и дополнения к теории коммуникативного действия», 1984 г.), «Entgegnung» («Возражение», 1986 г.), «Handlungen, Sprechakte, sprachlich vermittelte Interaktionen und Lebenswelt» («Действия, речевые акты, опосредованные языком интеракции и жизненный мир», 1988 г.), «Die Einheit der Vernunft in der Vielfalt ihrer Stimmen» («Единство разума в многообразии его голосов», 1988 г.), «Wahrheit und Rechtfertigung: philosophische Aufsätze» («Истина и оправдание: философские статьи», 1999), «Kommunikatives Handeln und detranszendentalisierte Vernunft» («Коммуникативное действие и детрансцендентализированный разум», 2001).

Системообразующим элементом теории коммуникативного действия является концепт речевого действия, которое Хабермас дефинирует как «акт, посредством которого говорящий хочет договориться с другим относительно чего-либо» [49, 63]. Речь, исследованная с позиций теории речевых актов и с позиций феноменологической герменевтики, открывает, по мнению Хабермаса, доступ к трем ключевым проблемам философии: к «метатеоретической» проблеме рациональности вообще; к «методологической» проблеме понимания смысла, затрагивающей внутренние отношения между значением и значимостью (Geltung) языкового выражения, рассмотрение которых позволяет выявить внутреннюю связь между концепцией «понимающей» социологии и герменевтикой; к «эмпирической» проблеме описания процессов модернизации общества под углом зрения рационализации культурной и общественной жизни [46, 22 - 23]. Тем самым устанавливаются отношения между языком и реальностью; языком, познанием, пониманием и интересом; языком, коммуникацией и социальным взаимодействием.

Особенность теории коммуникативного действия с точки зрения философии языка заключается в том, что язык встраивается в структуру действия как такового и тем самым обретает свое место в системе действий социальных.[84] Язык интересует Хабермаса прежде всего со стороны прагматики как речевой акт или действие, превращающее предложения языка в соразмерную контексту речи ситуацию.[85] Тем самым в его концепции актуализируется гумбольдтовское и гельдерлиновское представление о том, что сущностью языка является разговор.[86] Исследовать язык в действии призвана универсальная (формальная) прагматика, основная задача которой состоит в том, чтобы «идентифицировать и воссоздать универсальные условия возможного взаимопонимания (Verständigung)» [45, 174].

Соответственно, настоящий раздел направлен на реконструкцию философской герменевтики Хабермаса, концентрирующейся на изучении процессов понимания и взаимопонимания, в связи с чем в центр рассмотрения будут выдвинуты такие понятия, как речевое действие, коммуникативная рациональность, консенсус, а также проблематика взаимодополнительности коммуникативного действия и жизненного мира.

Адекватная интерпретация всего этого круга вопросов возможна только при учете взаимосвязи и взаимообусловленности двух фундаментальных категорий в концепции Хабермаса – герменевтической категории взаимопонимания и метафилософской категории рациональности.[87] Взаимопонимание характеризуется одновременно как условие и идеал коммуникативной рациональности. Коммуникативную рациональность, с точки зрения формальной прагматики, можно трактовать как совокупность структур, позволяющих прийти к взаимопониманию. Среди этих формальных структур можно выделить и рассмотреть следующие: 1. структуры субъекта; 2. структуры действия; 3. структуры интерсубъективности; 4. структуры ситуации.

Структуры субъекта. Субъектопределяется как «sprach- und handlungsfähiges Subjekt», т.е. как субъект, обладающий способностями к языку и действию [46, 34, 386]. В применении к субъекту рациональность можно понимать как его «диспозицию» [46, 44; 187, 346], как потенциальную возможность субъективности генерировать структуры рациональности. Хабермас выделяет характеризующие субъект коммуникативную, когнитивную и телеологическую формы рациональности [50, 104-112]. Когнитивная рациональность отвечает за способность субъекта приобретать знания в процессе практического освоения внешнего мира и коммуникативной практики. Телеологическая рациональность связана с его способностью к целенаправленной деятельности. Коммуникативная рациональность, находящаяся в центре внимания разрабатываемой Хабермасом теории понимания, проявляется прежде всего «в объединяющей силе ориентированной на взаимопонимание речи, которая обеспечивает участникам разговора разделяемый интерсубъективно жизненный мир и тем самым горизонт, внутри которого все они могут устанавливать отношения к одному и тому же объективному миру» [50, 110].

Особенностью этих трех форм рациональности является то, что они не сводимы друг к другу и имеют различные корни [50, 104]. Коммуникативная рациональность образует, следовательно, не охватывающую структуру, а одну из трех центральных структур, которые являются составными частями дискурсивной рациональности (Diskursrationalität). Объединяет эти три формы рациональности то, что они неразрывно связаны с языком, а соответствующие области деятельности субъекта структурированы им.

Источником коммуникативной рациональности является коммуникативная компетенция субъекта, заключающаяся в понимании языка, а, значит, в умении использовать понятые слова и выражения в новых ситуациях. Дееспособность, определяемая Хабермасом через отношение субъекта к языку, включает в себя репродуктивный и продуктивный моменты. Она связывается им, с одной стороны, с умением ориентироваться на существующие правила; с другой – на присущие речи универсальные значимые претензии [46, 34, 386]. При этом утверждение, что «некто ориентируется на правила» можно считать эквивалентным утверждению, что «некто понимает язык». Умение ориентироваться на правила характеризует субъективность как имеющую «нормативное» содержание, поскольку интерсубъективные по своему генезису правила играют конститутивную роль для ее формирования. Это позволяет интерпретировать субъективность как нормативную рациональность.

Ориентацией на свойственные речи универсальные значимые претензии объясняется способность использовать язык, изменяя его семантику (последнее в терминах универсальной прагматики означает процесс накопления знаний). Субъективным условием для этого является рефлективное отношение субъекта к тому, что он полагает, делает и говорит. Таким образом, способность к рефлексии связана с ключевыми рациональными структурами знания, целевой деятельности и коммуникации. Как полагает Хабермас, на интегративном уровне рефлексии (так же, как и дискурса) эти три «частичные рациональности» образуют единый синдром [50, 106]. Поскольку любая рефлексия может быть реконструирована как внутренний дискурс, то можно говорить о том, что в рефлексии разумной, дистанцированной от самой себя личности отражается рациональность, которая сущностно присуща структуре и процессу аргументации в целом [Там же].

Способностями индивидуума, с которыми связывается возможность его участия в аргументативном дискурсе, являются умение привести соответствующую аргументацию в случае необходимости обоснования своего поведения или мнения, подвергнуть себя критике, а также обучаемость. Аспекты обосновываемости, подверженности критике и обучаемости в совокупности составляют интеллектуалистский смысл понятия о рационально действующем субъекте.

Экспликация диспозициональных структур рациональности, скрывающихся за способностями индивида к языку и действию, позволяет говорить о субъективности как об одном из источников рациональности. При этом следует иметь в виду, что субъективность сама имеет сложную диалогичную структуру. Представление о субъекте как о производной от интерсубъективности характерно для формальной прагматики и знаменует отказ от менталистской парадигмы в его понимании.

Структуры действия. Согласно Хабермасу, коммуникативная практика состоит из коммуникативных действий и дискурсов [42, 115; 187, 344]. В соответствии с этими двумя аспектами его исследовательская программа включает в себя два теоретических уровня: теория речевых актов направлена на то, чтобы реконструировать всеобщие структуры коммуникативного действия и вскрыть условия значимости речи, позволяющие ей выступать в качестве средства координации социальных действий. Поскольку условия значимости речи Хабермас связывает с выдвигаемыми в ней универсальными претензиями, то к задачам теории речевых актов относится идентификация последних. Теория аргументации должна дать обоснование или, говоря языком Хабермаса, «оправдание» (Rechtfertigung) выдвигаемых в речи значимых претензий.

1. Коммуникативное действие. Как справедливо замечает Х. Йоас, важнейшим предположением Хабермаса в его теории действия является утверждение о нередуцируемой собственной структуре человеческой коммуникации [187, 146]. Он исходит из того, что коммуникативная компетенция, также как и лингвистическая, имеет универсальное ядро. Это ядро включает в себя фундаментальную систему правил, которой следует взрослый говорящий, успешно преобразующий предложений в выражения. На изучении этих всеобщих структур возможных речевых ситуаций сосредоточена универсальная прагматика или теория коммуникативной компетенции. В центре ее внимания находится реконструкция системы правил, на основании которых человек «генерирует» ситуацию возможной речи и которые позволяют устанавливать взаимопонимание.

Что значит «генерировать» в смысле универсальной прагматики в отличие от «генерирования» языковых выражений благодаря лингвистической компетенции, Хабермас показывает на примере речевых актов, которые он вслед за Д. Серлом и Д. Остином выделяет в качестве минимальной единицы языковой игры. К «элементарным выражениям» речи он относит перформативные выражения, т.е. такие высказывания, которые не только представляют некое действие, но и сами являются им. Анализ перформативных выражений выявляет их особенность, состоящую в том, что они имеют одновременно лингвистический и институциональный смысл. Лингвистический – поскольку они являются составными частями речи; институциональный – поскольку вставляют предложение в общий контекст действий и устанавливают их прагматический смысл в зависимости от ситуации употребления. В целом, можно сказать, что в речевых актах говорящий генерирует всеобщие условия ситуирования предложений или структуры речевых ситуаций. Воссоздаются эти условия благодаря «прагматическим универсалиям», которые трансформируют предложения в выражения [42, 103].

К прагматическим универсалиям Хабермас относит как речевой акт в целом [42, 111, 140], так и те его элементы языка, которые обеспечивают возможность выполнения им трансформирующей функции. Среди таких элементов он выделяет артикли, личные местоимения, обращения, дейктические выражения, перформативные глаголы, не перформативно употребляемые интенциональные глаголы и некоторые модальные глаголы [42, 109]. Эти прагматические универсалии формируют общие структуры речевой ситуации: личные местоимения и обращения вводят измерение участника ситуации; артикли и дейктические выражения – измерения места, времени, предицируемых предметов; интенциональные глаголы могут соответствовать выражению как таковому, отношению говорящего к сказанному им и отношению между слушающим и говорящим; модальные глаголы выражают намерения говорящих, желания и т.д.

Главным свойством прагматических универсалий является то, что они генерируют ситуацию диалога, т.е. конструируют интерсубъективные отношения, и тем самым формируют своеобразную двойную структуру речевого акта. Например, в случае элементарного речевого акта эта структура включает в себя перформативное предложение и пропозицию, где перформативная часть речевого акта устанавливает модус коммуникации, а пропозиция задает предметную область [42, 105-107]. В общем случае можно говорить о том, что речевой акт состоит из иллокутивной и пропозициональной частей, которые могут быть представлены как эксплицитно, так и имплицитно [45, 225-227]. Иллокутивной части соответствует аспект установления интерсубъективных отношений; пропозициональной – содержательный аспект.

Способность говорящего к установлению межличностных отношений Хабермас связывает с введенной Остином «иллокутивной силой» речевых выражений. Иллокутивное использование речи представляет собой основу, на которой базируются все другие способы применения выражений [45, 215 - 216]. Это объясняется тем, что любое выражение может быть понятым только при условии установления определенного отношения между говорящим и слушающим.

Преобразование предложений в выражения происходит, следовательно, тогда, когда с помощью прагматических универсалий создаются условия речевой ситуации и, тем самым, возможной коммуникации. При этом устанавливаются уровень интерсубъективности (на котором индивидуумы вступают в отношения диалога и таким образом реализуют свою способность к коммуникации) и уровень предметов, который отображает реальность, выступающую предметом возможных высказываний [42, 110].

Двойная структура речевого действия обусловливает то обстоятельство, что коммуникация, нацеленная на достижение соглашения о предмете, может состояться только при условии одновременной метакоммуникации, т.е. при достигнутом на уровне интерсубъективности взаимопонимании относительно определенного прагматического смысла речи [42, 106]. Такая интерпретация Хабермасом речевого действия влечет за собой сразу несколько важнейших теоретических следствий. Во-первых, утверждение принципиально диалогичного характера коммуникативного разума. Двигаясь в русле критики традиционной философии сознания, основывающейся на представлении о «монологичном» разуме, он предлагает использовать для его понимания модель разговора, согласно который знания формируются в процессе «диалогичного синтеза» [187, 331]. Коммуникативный разум, описание функционирования которого включает в себя представление об интерсубъективности, можно трактовать как «процедурное единство».[88]

Все добываемое разумом знание, утверждает Хабермас, имеет пропозициональную структуру: его можно представить в форме высказываний [46, 25]. Отсюда следует, что понятию «реальность» невозможно придать никакого иного значения, кроме того, которое имплицировано в истинных высказываниях о существующих положениях дел. Термин «реальность», следовательно, нельзя ввести независимо от термина «истинное высказывание» [42, 124]. Объективное предстает в таком случае как достигнутое в результате коммуникации соглашение о чем-то в мире, значимость (Geltung) которого можно подвергнуть сомнению и оспорить.

Во-вторых, утверждается фундаментальная роль языка в процессе становления и функционирования коммуникативного разума. Иллокутивная цель речевого акта – установление взаимопонимания – не может быть дефинирована независимо от лингвистических средств взаимопонимания: «языковой медиум и присущий взаимопониманию telos соглашения взаимно конституируют друг друга. Они относятся друг к другу как средство и цель» [187, 364].

Система языка делает возможными речевые действия, а последние, в свою очередь, репродуцируют язык и при этом незаметно и постоянно изменяют его. Структура языка сохраняется и обновляется благодаря «практике взаимопонимания» (Verständigungspraxis) в обществе [187, 329].

Как справедливо замечает Ч. Тейлор, теория коммуникативного действия утверждает принцип комплементарности структуры и праксиса [187, 36]. Язык может быть понят как код или структура, которая имеет нормативный статус по отношению к речевым актам. При этом структура не создается в речевом акте, а дает ему возможность состояться, но сама она существует лишь потому, что постоянно обновляется в практике речи. Тем самым динамику развития языковых процессов определяют взаимоотношения между структурой и праксисом, подобные описанным Ф. де Соссюром взаимоотношениям между langue и parole, исключающим редуцирование одной системы к другой.

В-третьих, утверждается, что смысл сказанного коренится в разговоре и создается в процессе направленной на понимание коммуникации. Поскольку коммуникация протекает одновременно на предметном и на интерсубъективном уровнях, то для адекватного понимания смысла требуется, чтобы предмет речи был определен на обоих уровнях. Например, идентифицируемый в пропозиции предмет, существование которого допускается, предикативно определяется «как нечто» (например, как красное, мягкое) и это пропозициональное содержание снова может быть выражено «как нечто» в контексте иллокутивного акта (как утверждение или просьба). В этой связи Хабермас говорит, с одной стороны, о предикативном и об иллокутивном определении предмета, которое относится уже не к самому предмету, а к «модусу» коммуникации о нем; с другой, об иллокутивном и предикативном понимании. Предикативно понимается пропозициональное содержание некоего выражения; в случае иллокутивного понимания речь идет о попытке установления интерперсонального отношения и понимания того специфического отношения к миру, «в которое мы вступаем, поскольку мы готовы принять его в качестве того, за что он действительно принимается говорящим». Предикативное понимание ведет к взаимопониманию «о чем-то» (über etwas) в мире, иллокутивное – к взаимопониманию «к чему-то» (zu etwas) [45, 226].

Герменевтическое понимание – цель, которой подчинен целостный проект Хабермаса, – требует включения этих двух уровней понимания в единую перспективу для того, чтобы получить правильную интерпретацию предмета высказывания. При этом следует учитывать, что понимание языкового выражения не тождественно пониманию высказанного в нем предложения, поскольку иллокутивная часть, так же как и пропозициональная, имеет свою собственную семантику [42, 235]. Вследствие этого теория речевых актов не может ограничиться семантическим анализом высказываний, а «требует прагматического анализа «удавшихся выражений» (geglückte Äußerungen)» [187, 353]. В универсальной прагматике речь идет, таким образом, о значении выражения, так же как в лингвистике рассуждают о значении предложения. Отрыв языка от его использования в речи был бы недопустимой «ошибкой абстракции», избежать которой можно лишь путем объединения семантики с прагматикой, которая предполагает, что значение высказывания зависит от условий его значимости.

На реконструкцию нормативного базиса речи как системы необходимых и универсальных значимых претензий, которая обеспечивает понимание выражений, нацелена теория коммуникативной компетенции [46, 195; 45, 176; 187, 347]. Идентификация этих значимых претензий возможна на основе предложенной Хабермасом типологии речевых актов, которая делит их на четыре класса [42, 111 - 113; 45, 235 - 246]. Первый, называемый Kommunikativa, служит для экспликации прагматического смысла выражений. Например, любой компетентный говорящий отличает друг от друга понятия «сказать», «спросить», «ответить», «возразить», «согласиться» и т.д. Конститутивным в этой связи является понятие коммуникативного опыта. Поскольку направленную на взаимопонимание коммуникацию можно интерпретировать как интерсубъективную структуру, необходимую для формирования смысла вещей и его понимания, то Kommunikativa могут оказаться определяющими для всех остальных типов речевых актов. Второй класс – Konstantiva – служит для выражения смысла высказываний при когнитивном использовании языка. Третий – Repräsentativa – служит целям самопредставления говорящего в речи при экспрессивном использовании языка. Он эксплицирует смысл интенций, эмоций, отношений. Четвертый класс – Regulativa – служит для выражения смысла предложений при «интерактивном» использовании языка, затрагивающем межличностные отношения.

Каждой их этих групп речевых действий в соответствии с выполняемой ей прагматической функцией присуща характерная для нее значимая претензия: для Kommunikativa свойственна претензия на понятность, для Konstantiva – на истину, для Repräsentativa – на правдивость, и для Regulativa – на правильность. Смысл значимости этих претензий состоит в возможности их интерсубъективного признания, т.е. в заключении консенсуса, что является условием (в качестве «фонового консенсуса», представляющего своего рода «квази-трансцендентальное» условие возможности коммуникации как таковой) и одновременно целью коммуникативного действия (в случае аргументации или дискурса).[89] Направленное на установление взаимопонимания коммуникативное действие выступает, со своей стороны, в качестве идеальной точки отсчета при формировании адекватного смысла речи. В этой связи особое значение приобретает введенное Хабермасом понятие «идеальной речевой ситуации», о которой будет сказано ниже.

Участник коммуникации ориентирован в своих речевых действиях на взаимопонимание (и, следовательно, заключение соглашения относительно предмета речи) при условии, что он, используя понятные (грамматически правильно построенные) предложения, приемлемым для других способом выдвигает (и в свою очередь акцептирует) три значимые претензии: на истину – для содержания пропозиции; на правильность – для норм, которые оправдывают устанавливаемые в перформативной части высказывания интерперсональные отношения; на правдивость – для выражаемых намерений. Несмотря на то, что в зависимости от ситуации те или иные претензии могут оказываться приоритетными, а другие латентными, в каждом речевом выражении присутствует (имплицитно или эксплицитно) весь их спектр. Как подчеркивает Хабермас, рассматриваемые значимые претензии являются универсальными и должны предъявляться одновременно [45, 255].

Универсальность значимых претензий, вплетенных в структуру речи, Хабермас связывает с ролью языка в конституировании понятия действительности. Он определяет язык как «медиум, с помощью которого говорящий и слушающий реализуют свои действия по разграничению» [45, 256]. Посредством языка человек разграничивает «внешнюю природу», «общество», «внутреннюю природу» и «язык». Таким образом, в речи раскрываются основные типы отношений человека с миром. Внешняя природа, под которой Хабермас имеет в виду «объективированный срез реальности, который взрослый субъект может воспринимать и которым может манипулировать», предстает в языке как коррелят совокупности истинных высказываний. Соответственно, истина понимается как претензия, значимая для высказанной пропозиции. Общество, под которым Хабермас понимает «символически предструктурированный срез реальности, который может понять взрослый субъект как участник системы коммуникации», входит в речь посредством иллокутивных актов и проявляется как «нормативность». В терминах «субъективность» манифестирует себя в речи внутренняя природа человека. Категорию «интерсубъективность» Хабермас использует для обозначения общности между способными к языку и действию субъектами, которая возникает на основе понимания идентичных значений и признания универсальных претензий [45, 257 - 259]. В совокупности образуется система отношений, по поводу которых принципиально возможна коммуникация и достижение взаимопонимания.

Особенности предлагаемой Хабермасом модели коммуникативного взаимодействия состоят в том, что она рассматривает не предложения языка, а выражения речи. При этом она исходит из того, что грамматические предложения посредством универсальных значимых претензий встраиваются в основные отношения реальности и превращаются в выражения, способные выполнять базовые прагматические функции представления, сообщения и выражения, коррелирующие с системой координат «внешний мир», «социальный мир» и «собственный внутренний мир» [46, 126; 45, 208, 257]. Эти функции лежат в основе всех остальных функций речевых выражений, которые они могут приобретать в различных контекстах.

Предлагаемый в данной модели отказ от онтологии одного единственного мира и утверждение системы «одинаково изначальных (gleichursprünglich) миров» [46, 126], которая вводит в рассмотрение когнитивные, нормативные, ценностные и экспрессивные аспекты рациональности, имеет следствия для теории познания и требует пересмотра теории истины. Онтологические теории истины утверждают, что высказывания истинны тогда, когда они ориентируются на действительность, отражают ее, ей изоморфны и т.д. Но, если исходить из признания того факта, что мир – это система открывающихся в языке отношений, из которых только «объективный мир» сохраняет в строгом смысле онтологическое значение совокупности предметов, то данные этими теориями ответы нельзя считать удовлетворительными. Согласно Хабермасу, все они, во-первых, исключают из анализа нормативные обязательства, экспрессивные выражения и вместе с ними целую область «идеальной реальности»; во-вторых, не принимают во внимание то обстоятельство, что соответствие между высказыванием и действительностью снова должно быть эксплицировано в высказываниях, а, следовательно, неизбежен переход от способов обоснования значимости высказываний через «иное по отношению к языку» к способам обоснования «посредством него самого».

Основной интенцией универсальной прагматики является переосмысление условий истины высказываний как условий значимости речи вообще. Выявление внутренней связи между значением языкового выражения и условиями его значимости позволило ей преодолеть ограничения эмпирической онтологии, в рамках которых двигалась формальная семантика от Г. Фреге и «раннего» Л. Витгенштейна до М. Даммита. Семантическому анализу предложений, возможному за счет понимания значения как некой объективной сущности, она противопоставляет семантический анализ выражений, значение которых зависит от того, какие значимые претензии в них предъявляются, и при каких обстоятельствах их можно оправдать посредством аргументации.[90] От лингвистической теории значения, разработаной формальной семантикой, теория значения, предлагаемая универсальной прагматикой, отличается, таким образом, тем, что значения речевых выражений считаются релевантными до тех пор, пока они удовлетворяют значимым претензиям на истину, правдивость и правильность. Тем самым, вместо традиционного когнитивистского понимания истины, сводящего значение к содержанию пропозиции, универсальная прагматика предлагает три измерения истины, соответствующие различным типам рациональности.

Данная концепция имеет свою предысторию: первым шагом в направлении отказа от понимания значения как онтологической данности Хабермас считает предложенную Витгенштейном философскую теорию «значения как употребления», которая выводила значения слов не на основании их отношения к объектам, а грамматически из использования языка в контексте жизненного мира. Ее недостатком, однако, является то, что она фактически отождествляет значение со значимостью, обусловленной социокультурной практикой. В отличие от этой теории, универсальная прагматика связывает значение выражений с формальными (не зависящими от пространственно-временного контекста) свойствами речевого действия как такового, а не с ситуацией их употребления (случайной или типичной). Подход к теории значения со стороны значимых претензий, на которые ориентировано речевое действие, знаменует, по собственной оценке Хабермаса, «прагматический поворот» в семантике понятия истины.

Утверждаемая формальной прагматикой связь между значением высказывания и значимостью комплекса выдвигаемых в нем универсальных претензий не исчерпывает, тем не менее, вопроса об истине. Не сами речевые действия, а исключительно способы обоснования содержащихся в них значимых претензий являются парадигматическими как для выделения различных типов рациональности,[91] так и для формирования соответствующих им измерений истины. Таким образом, Хабермас различает, с одной стороны, условия значимости истинной пропозиции; правдивого интенционального выражения; соответствующего контексту действия нормативно правильного выражения и т.д.; с другой стороны, претензии говорящего на интерсубъективное признание грамматически правильно оформленного предложения; истинности пропозиции; правдивости интенционального выражения и правильности речевого акта; и, наконец, признание выдвигаемых значимых претензий [45, 178]. Признание означает, что оппонент акцептирует выдвигаемые пропонентом значимые претензии, а это подразумевает, что они удовлетворяют условиям адекватности, т.е. являются обоснованными в данном контексте речи. Обоснование протекает либо в форме аппеляции (эксплицитной или имплицитной) к опыту или интуиции оппонента, либо в ходе аргументации.

Сущность предлагаемой Хабермасом интерпретации истины как консенсуса заключается, таким образом, в том, что истина понимается не как предикат, который можно приписать некоему высказыванию, а как содержащаяся в нем претензия. Сомнение в правомерности претензии на истину ставит под вопрос не только семантику высказывания, но и прагматическое значение выдвигающего ее речевого акта.[92] Истина ставится, следовательно, в зависимость от аргументированности претендующего на нее высказывания.

В результате критики, которой подверглась предлагаемая им теория истины как консенсуса, Хабермас признал, что истина высказывания не тождественна его рационально обоснованной акцептируемости (т.е. консенсусом), поскольку неопровержимые с точки зрения прагматики доводы могут не являться таковыми с точки зрения логики. Пытаясь, однако, сохранить утверждаемое им основоположение о неразрывной эпистемической связи между истиной и ее аргументативным оправданием, а, следовательно, между познанием, языком и действием, он предлагает воспринимать данное им определение истины как консенсуса в качестве понятия прагматики, а не эпистемологии, а понятие об абсолютной истине сохранить в роли «регулятивной идеи» для познания в духе Канта.

В одной из своих последних работ Хабермас окончательно приходит к выводу, что ориентация на истину как на «неотчуждаемое» (unverlierbare) свойство высказываний выполняет регулятивную функцию для принципиально фаллибельных процессов «оправдания» (Rechtfertigung) знания. Он полагает, что даже в наиблагоприятнейшей эпистемологической обстановке можно говорить только о рациональной акцептабельности, а не об истине (как абсолютной категории) высказываний [51, 21].

2. Теория аргументации. Теория аргументации, тематизирующая обоснованность содержащихся в речевых актах значимых претензий с точки зрения возможности их интерсубъективного признания, дополняет теорию речевых актов. Тем самым устанавливается внутренняя связь между значением высказывания, значимостью выдвигаемых в нем претензий и их обоснованием. При этом исходят из того, что доводы, которые говорящий может привести для обоснования возможной истинности некоторого утверждения, оказываются конститутивными для его значимости. Таким образом, аргументация выступает механизмом, связывающим значение высказывания и его истину.

Аргументация как способ выявления разумного потенциала речи находится в тесной связи с понятием коммуникативного разума. Интерпретируя коммуникативный разум как процедуру выработки консенсуса относительно понимания вещей и происходящих в мире процессов, Хабермас рассматривает аргументацию как единственно легитимный (с точки зрения разрабатываемой им теории) механизм его достижения. Уже повседневная практика коммуникации предлагает аргументацию в качестве средства согласования коммуникативных действий в тех случаях, когда традиционные институты уже не могут обеспечивать общественное согласие, но при этом еще избегают применения силы для востановления нарушенного согласия.

Аргументация заложена, таким образом, в основу понятия о коммуникативной рациональности как о способе поведения людей, направленного на установление, поддержание и возобновление консенсуса в рамках жизненного мира, который основывается на интерсубъективном признании принципиально подлежащих критике значимых претензий, содержащихся в речевых действиях. Возможность признания значимых претензий обусловливается тем, что они, будучи проблематизированными, могут быть обоснованы. Тем самым уже речевой акт указывает на возможность использования аргументации. По своей сущности аргументация представляет собой «иной» способ продолжения коммуникативного действия. Хабермас полагает, что «в различных формах аргументации коммуникативное действие встречает свои собственные рефлективные формы» [46, 27, 48; 187, 344].

Одной из форм аргументации является теоретический дискурс. Темой дискурса могут быть выдвигаемые в речи универсальные претензии или обосновывающие их нормы. В зависимости от того, что становится проблемой, различают особые формы аргументации и типы аргументов. Так, при когнитивном использовании языка говорящий берет на себя обязанность обоснования констативных речевых актов (Konstantiva). В случае необходимости он, как правило, ссылается на источники опыта, из которых он черпает уверенность в истинности своих высказываний. Если же приведенное им обоснование кажется сомнительным, то предметом теоретического дискурса становится претензия этого высказывания на истинность [46, 39 - 45, 66 - 67; 45, 252 - 253].

Для подтверждения правильности Regulativa необходимо указать на нормативный контекст, дающий говорящему основание для убеждения в своей правоте. В случае, если приведенное оправдание не снимает сомнения в правильности высказывания (или действия), можно перейти к практическому дискурсу. Предметом этого дискурса будет, однако, не претензия речевого акта на правильность, а претензия на значимость обосновывающей его нормы.

«Экспликативный» дискурс проблематизирует претензию Kommunikativa на понятность. Здесь предметом анализа становятся сами средства взаимопонимания. Данный тип дискурса связан с рефлексией о выразительных средствах языка. Он служит прояснению и уточнению смысла употребляемых выражений и правильности (например, грамматической) их построения.

В качестве особого «модуса коммуникации» Хабермас выделяет экспрессивное использование языка (Repräsentativa). Речевому акту соответствует здесь обязательство подтверждения (Bewährungsverpflichtung) искренности. Формой подтверждения выступают соответствующие действия. Заметим, что соглас