Ошибки в представлении систем: векторные и скалярные величины; ограничения

Выше говорилось, что важный методологический изъян кризисного обществоведения выражался в отказе от определения категорий и их места в иерархии. Это приводило к смешению ранга проблем, причем, как правило, это смешение имело не случайный, а направленный характер — оно толкало к принижению ранга проблем, представлению их как простого, очевидного и не сопряженного ни с каким риском улучшения некоторой стороны жизни. Проблемы бытия представлялись как проблемы быта.

Проектирование будущего, определение общего вектора развития требуют осмысления фундаментальных вопросов бытия и актуального состояния реальности. Не определив цели движения, государство вместо определения стратегического курса захлебывается в ситуативных решениях. Между тем и власть, и общество вынуждены периодически делать выбор или коррекцию вектора (проекта будущего), как витязь выбирает путь на «перекрестках судьбы».

Признаком регресса стало равнодушие к различию векторных и скалярных величин. Определить главный вектор значило бы снизить риск тяжелых аварий и срывов политического процесса и, в принципе, уже в среднесрочной перспективе отвечало бы интересам подавляющего большинства населения, в том числе и самих реформаторов. Но эксперты власти предпочитали «набирать очки» обещанием или даже предоставлением «скалярных благ», например: раскрутить спираль потребительского кредита и дать среднему классу какое-то время пожить в «обществе потребления», пожертвовав развитием.

Потеря навыка видеть фундаментальную разницу между векторными и скалярными величинами привела к глубокой деформации понятийного аппарата и нечувствительности к даже очень крупным ошибкам. В 1988 г. академик Т.И. Заславская огласила целевую установку перестройки. Она заявила: «Перестройка — это изменение типа траектории, по которой движется общество».

Предлагалось кардинально изменить вектор развития страны, произвести не улучшение каких-то сторон жизни, а смену самого типа жизнеустройства, то есть всех сторон общественного и личного бытия. Однако понять, каковы ориентиры этого изменения, в сторону какого образа будущего будет двигаться страна, было невозможно.

Утрата способности к рефлексии и к предвидению будущего как развития по разным возможным векторам превращает целеполагание в магическое действо. Это сразу ликвидирует все барьеры, которые защищали структуру мышления властной элиты от господства аутистического мышления. Отодвигается в сторону рациональный расчет, начинаются «грёзы наяву».

К различению векторных и скалярных величин, которое игнорировали проектировщики реформы, тесно примыкает другое необходимое условие рациональных умозаключений — различение цели и ограничений. Здесь произошел тяжелый методологический провал, связанный со сдвигом к аутистическому мышлению: из рассмотрения была почти полностью устранена категория ограничений.

Когда мы рассуждаем об изменениях каких-то сторон нашей жизни (в политической сфере, экономике, образовании и т.д.), мы используем знания и применяем навыки мыслительного процесса, данные нам образованием и опытом. В процессе целеполагания мы выделяем какую-то конкретную цель. Поскольку разные цели конкурируют, мы вынуждены не беспредельно увеличить или уменьшить какой-то показатель, а достичь его оптимальной (или близкой к ней) величины.

Но, определяя цель (целевую функцию, которую надо оптимизировать), разумный человек всегда имеет в виду то «пространство допустимого», в рамках которого он может изменять переменные ради достижения конкретной цели. Это пространство задано ограничениями — запретами высшего порядка, которые нельзя нарушать. Иными словами, разумная постановка задачи звучит так: увеличивать (или уменьшать) такой-то показатель в сторону его приближения к оптимуму при выполнении таких-то ограничений.

Без последнего условия задача не имеет смысла — мы никогда не имеем полной свободы действий. Ограничения-запреты есть категория более фундаментальная, нежели категория цели. Недаром самый важный вклад науки в развитие цивилизации заключается в том, что наука нашла метод отыскивать и формулировать именно запреты, ограничения. Невозможность устройства вечного двигателя, закон сохранения материи и энергии, второе начало термодинамики, запрет есть человечину — все это ограничения, определяющие «поле возможного».

Анализ «пределов» (непреодолимых в данный момент ограничений) и размышление над ними — одна из важных сторон критического рационального мышления, выработанного программой Просвещения. В такой критике наших устремлений есть позитивное начало — эта критика неразрывно связана с самой идеей прогресса, развития. Ведь развитие — это и есть нахождение способов преодоления ограничений посредством создания новых «средств», новых систем и даже новой среды. Как писал французский философ М. Фуко, «речь идет о том, чтобы преобразовать критику, осуществлявшуюся в виде необходимого ограничения, в практическую критику в форме возможного преодоления» [182, с. 352].

Ограничения на наши планы накладывает реальность. Это реальность природная, политическая (внутренняя и международная), экономическая, социальная, культурная, нравственная и т.д. Важная функция обществоведения — непрерывно изучать всю систему ограничений, ее развитие и изменения, устранение старых ограничений и появление новых. Но уход от размышлений об ограничениях, в рамках которых развивались советское общество и хозяйство, привел к тому, что попытка игнорировать эти реальные ограничения в годы реформы обернулась крахом.

Старое утверждение, гласящее, что «искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется», кажется настолько очевидным, что Фуко называл его пошлостью. Но реформаторы России и их эксперты принципиально не признавали этого тезиса. Они открыто провозгласили, что будут управлять государством и обществом вопреки их природе, ломая и переделывая их природу. Главная идея реформы сводилась к переносу в Россию англо-саксонской модели экономики. Эта идея выводилась из примитивного мифа, согласно которому Запад выражает некий универсальный закон развития человечества в его чистом виде.

Более того, реформаторы игнорировали реальность в целом. Это было принципиальным пренебрежением одного из важнейших компонентов рационального сознания — категории ограничений. Теперь, когда разрушение жизнеустройства страны состоялось, эти интеллектуалы рассказывают об этом с иронией и даже гордостью. Вот, 29 апреля 2004 г. в клубе «Bilingua» (Москва) дал публичную лекцию С. Кордонский — член одной из трех интеллектуальных групп, которые разрабатывали доктрину реформы (сам он принадлежал к группе Т.И. Заславской). Он описывает группу, которая начала первый этап работы: «На семинаре в „Змеиной горке“ в Питере в 1985 году, собственно, все и познакомились: большая часть как ушедших, так и еще действующих политиков и экономистов».

Как же он характеризует сегодня этих экономистов и гуманитариев? Он выделяет такую их главную черту: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства — то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980-х годов до сегодняшнего времени» [183].

Для человека науки это признание покажется чудовищным. Такая безответственность не укладывается в голове, но это говорится без всякого волнения, без попытки как-то объяснить такую интеллектуальную патологию. После лекции Кордонского были вопросы, и он высказал странную мысль, что «реформ не было» — так, мелочи. Его и спрашивают об одной из «мелочей»:

«Рогов. Реформ не было, а отпуск цен был. Это был благотворный шаг?

Кордонский. А хрен его знает».

Представьте, одного из соавторов доктрины реформ через 12 лет после либерализации цен спрашивают, какова нынешняя оценка этого шага, и он отвечает: «А хрен его знает». Это распад рациональности — ведь речь идет о шаге, который привел к социальной катастрофе. Не нашлось других слов!

Присутствовавший на лекции Глеб Павловский, который в тот момент занимался разработкой реформ в плане политики, добавляет: «Лет 15 назад, при начале нашего общественного движения, имела место неформальная конвенция. Конвенция о том, что знания о реальности не важны для какого-то ни было политического или общественного действия. Действительно, эта конвенция состоялась, и реформаторы действовали внутри нее, как часть ее. С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений. Эти люди делали то, что они делали, и погрузили остальных в ситуацию выживания».

Но эта конвенция вовсе не отменена! Павловский продолжает уже об элите нынешнего обществоведения, которое и служит интеллектуальным обеспечением политиков: «Они развивают очень изощренные технологии, в том числе исследовательские, политические, научные, общественные технологии вытеснения любого реального знания… Это… питает энергетикой наш политический и государственный процесс, — уход от знания реальности, отказ, агрессивное сопротивление знанию чего бы то ни было о стране, в которой мы живем».

Вот наглядный пример. Активной интеллектуальной группой, которая разрабатывала проекты «региональной перекройки» России, был Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа (ЦСИ ПФС). В 2000 г. он представил доклад «На пороге новой регионализации России». В нем выдвигалась идея разорвать территорию старой России на манер «архипелагов», придав ей «лоскутный» характер, — так якобы строится ныне «Европа регионов» или «Европа самоопределившихся муниципий». Эту идею поддерживал и Всемирный банк в его «Докладе об экономике России» (2005), который советовал России перейти к этой «новой региональной политике при значительной элиминации роли государства».

В докладе «Россия: принципы пространственного развития» (2004 г., ред. В. Глазычев и П. Щедровицкий) была изложена стратегическая доктрина кардинального изменения всей системы расселения людей на территории России. Начинается доклад с туманного предупреждения: «Множество западных источников указывает на относительное сокращение роли национальной государственной машины».

Эти указания «западных источников», представленные как некий глас свыше, принимаются как исходный постулат доклада. Очевидно, что этот «постулат» противоречит реальности. Видим ли мы «сокращение роли национальной государственной машины» в США, где военный бюджет государства составил в 2010 г. 698 млрд долл., государство национализирует крупнейшие банки или делает финансовые вливания размером в триллионы долларов? Видим ли мы такое «сокращение роли» в Китае, Японии или Индии? Нет, «указание» дается именно России — притом, что государство осталось в ней практически единственной организованной силой.

Предлагая принципы тотальной переделки пространства России, авторы постоянно ссылаются на опыт Запада и его окраин (Австралии и Канады). Но при этом они признают, что критерии подобия между Россией и этими образцами не соблюдаются. В докладе сказано: «Исторический процесс формирования ландшафта России имеет лишь сугубо поверхностные признаки подобия с другими территориальными системами, будучи доказуемо уникальным. Мера одновременного разнообразия как ландшафтов, так и этноконфессиональной конструкции Российского государства значительно превышает аналогичные характеристики иных государственных образований».

Но если есть «лишь сугубо поверхностные признаки подобия», зачем же вы суете Австралию и Канаду как образец России? Ведь ограничением выбора аналогии для страны служат признаки подобия.

Вот как видят переформатирование России проектировщики ЦСИ ПФО: «Есть основания прогнозировать следующие изменения. Окончательное исчезновение останцев традиционной русской деревни в ее искаженном советской эпохой формате — повсеместно, за исключением Краснодарского и Ставропольского краев, где можно ожидать формирования агроиндустриальной схемы, управляемой крупными холдингами, базирующимися на сращении банков и региональной власти… В русских областях, в отсутствие (маловероятного) притока иммигрантов из дальнего зарубежья, необходимо предвидеть исчезновение одного малого города из трех, так как на них всех не хватит населения. Исчезновение русского сельского населения должно способствовать усилению традиционалистских рисунков в региональной культуре за счет дальнейшей этнизации региональных элит» [184].

В этнической плоскости главное утверждение этого прогноза касается русского населения: «Окончательное исчезновение останцев традиционной русской деревни… — повсеместно, за исключением Краснодарского и Ставропольского краев. Исчезновение русского сельского населения… за счет дальнейшей этнизации региональных элит».

Это — беспрецедентная в истории идея радикальной переделки межнационального общежития путем своеобразной «этнической чистки» всей сельской местности страны. «Исчезновение русского сельского населения» — вот какие «принципы пространственного развития» вынашивались в российских центрах стратегических исследований!

Предлагаемый принцип межэтнического общежития называется апартеид. Мы не имеем в виду его одиозных форм, какие были в ЮАР. В данном случае речь идет о сельских поселениях: русские оттуда будут перемещаться в города, а в сельской местности останутся нерусские народы. Как в Латинской Америке: в городах — европейский модерн, а в сельской местности — традиционалистские индейские общины.

Надо подчеркнуть, что авторы доклада видят стратегическое развитие России не как соединение всего населения в полиэтническую гражданскую нацию, а именно как цивилизационное разделение русского и нерусских народов. В их представлении ликвидация «останцев» русской деревни «должна способствовать усилению традиционалистских рисунков в региональной культуре».43 Иными словами, модернизации подлежат крупные города, куда будет стянуто русское население из деревень и малых городов, а в «региональной культуре» произойдет отступление к традиционному обществу (точнее, архаизация). Эвфемизм «усиление традиционалистских рисунков» означает именно архаизацию, поскольку утрата структур современного индустриального общества не ведет к восстановлению традиционной культуры.

Этот проект, видимо, поддерживался Минэкономразвития. Вот сообщение прессы: «Количество малых и средних городов в России в течение ближайших нескольких десятков лет будет неуклонно сокращаться, сообщила министр экономического развития Эльвира Набиуллина на Московском международном урбанистическом форуме.

«Нам вряд ли удастся сохранить жизнеспособность всех малых и средних городов. Убывание городов небольшого размера — это такая непреодолимая глобальная тенденция», — сказала она… Министр привела оценки некоторых экспертов, согласно которым поддержка неэффективных городов стоит стране около 2-3 % экономического роста ежегодно. В ближайшие 20 лет из малых и средних городов может высвобождаться и мигрировать в крупные города до 15-20 млн человек» [185].

«Зоны развития», по мнению авторов проекта перестройки «пространственного развития», будут соотноситься с остальной территорией России как метрополии с колонией. Они ставят такую задачу: «Наращивание различий между территориями — как на межрегиональном, так и на внутрирегиональном уровне. Это позволит сохранить потенциал экономического развития, который поддерживается значительным различием на большом пространстве. Мировая деревня есть утопия социального равенства, следствием которого является социализм и далее — стагнация и упадок. Потенциал развития — в колонизационной (теперь экономической) политике. Различия между территориями мы должны рассматривать наподобие различий между метрополией и колонией, из которых теперь следует вывозить не столько людей, нефть, золото и алмазы, сколько знания и умения, чистоту и красоту природы».

«Вывозить красоту природы» — красиво сказано, но реальность колонизационной политики груба и жестока, красивыми словами ее не прикрыть. Авторы доклада предлагают срочный и чрезвычайный проект перестройки всей страны по схеме «метрополия — колония». Для обеспечения устойчивости России они считают необходимым выделить в ней анклавы («зоны развития») с плотностью населения не менее 50 человек на 1 кв. км. Временной горизонт решения этой задачи — десятилетие, средства — радикальные, хотя авторы допускают, что они могут быть и ненасильственными.

В документе сказано: «В ближайшие десять лет достичь подобной плотности можно только одним способом — осознанно пойти на депопуляцию периферийных районов в большинстве областей. При том, что средний эффективный радиус расселения вокруг малого города составляет порядка 50 км, достижение искомой плотности осуществимо на территории порядка 3 млн кв. км, сосредоточенной вокруг примерно 400 городов, против сегодняшних 1080. Разумеется, приведенный выше усредненный расчет сугубо условен… Условностью, разумеется, является и игнорирование сложностей, сопряженных с выработкой и реализацией ненасильственных действий, необходимых для реконструкции системы расселения».

В принципе, проект исходит из необходимости ликвидировать региональные национальные автономии, а некоторые автономные республики предлагается устранить немедленно.

В документе сказано: «На среднесрочную перспективу вполне целесообразно сохранить границы субъектов Федерации как учетных единиц — отчасти по сентиментальным соображениям, во избежание излишних социальных напряжений. Единственным исключением могут стать те регионы, где по малолюдству и наследуемой, затяжной экономической слабости сохранение самостоятельной канцелярии чрезмерно обременительно для федерального бюджета. Среди таких — Псковская и Новгородская области, Ульяновская и Пензенская области, Марий-Эл и, возможно, Удмуртия» [184].

Поначалу казалось, что это мистификация или что это писал какой-то бесноватый прогрессор, не слыхавший, какую роль в становлении и воспроизводстве России играют деревни и малые города. Но угроза закрыть часть малых городов и переселить жителей в мегаполисы уже звучала с трибуны министров.

Этот доклад был полезен как ясное представление проекта принципиальной перестройки межэтнического общежития России. Речь шла об историческом выборе, и нельзя делать вид, что подобные проекты не влияют на мышление и представления политиков и чиновников, не формируют средства культурной и политической поддержки этих планов. В. Глазычев и П. Щедровицкий, под редакцией которых был опубликован данный проект, были известными и влиятельными в экспертном сообществе интеллектуалами.

Игнорирование ограничений во многом вызвано тем, что обществоведение (экономисты, социологи и статистики) неудовлетворительно снабжает хозяйство и общество индикаторами. Используются старые советские или западные показатели, которые в условиях кризиса и трансформации «не работают». С ними не увидишь верный образ реальности.

Вот пример. В качестве основных причин нынешних экономических неурядиц России постоянно упоминается медленный рост производительности труда. Она оценивается по отношению выпуска продукции к среднесписочной численности работников за год и считается фундаментальным индикатором.

Но в ходе реформ в промышленности изменились численность работников и их структура. Численность рабочих снизилась более чем втрое, с 17 млн в 1990 г. до 5,5 млн в 2012 г., а общая численность всех занятых в промышленности сократилась только в 1,6 раза — изменилась структура занятости. Непроизводственный персонал почти сравнялся с «рабочим классом»: в 2012 г. — 4,13 и 5,54 млн человек соответственно (в 1990 г. — 1,8 и 17 млн человек).

Но рабочих стало втрое меньше, а производство за 1991-2013 гг. после двукратного падения восстановлено на 83 %. Значит, производительность труда в промышленности выросла — при общем регрессе промышленного производства (по большинству ключевых показателей: инвестиции, расход энергии, выпуск продукции, подготовка кадров, освоение производства высокотехнологичных видов продукции)! Почему этот важный индекс реформ нигде не фигурирует в качестве достижения последних лет? Напротив, реформаторы сетуют, что производительность труда растет медленнее, чем зарплата.

Разумно предположить, что в особом режиме переходного состояния промышленности привычные для стабильных периоды индикаторы и критерии дают ложное представление о реальности (см. [57]).

Например, чему обязан трехкратный рост производительности в машиностроении, переживающем регресс (рис. 9)? Ведь производство сложной высокотехнологичной техники (станкостроение, авиапром, судостроение и пр.) сворачивается. Может ли «отверточная сборка» (автомобилей, стиральных машин, телевизоров и др.) заменить при оценке эффективности это сложное производство?

 

Рис. 9. Индексы производительности труда (1) и производства (2) в машиностроении РСФСР и РФ (1990 г. = 1)

 

Прекрасные результаты по критерию производительности труда (с 1996 г. почти пятикратный рост) демонстрирует легкая промышленность, объем производства которой снизился в 5 раз (рис. 10).

 

Рис. 10. Индексы производительности труда (1) и производства (2) в легкой промышленности РСФСР и РФ (1990 г. = 1)

 

В погоне за эффективностью (нормой прибыли) в промышленности сократились и «поток» производимого, и материально-техническая «база». В доктрину реформы были заложены ложные индикаторы. В капиталистическом производстве считается, что «масса прибыли важнее нормы прибыли».

Выше говорилось о том, что исключительно важная программа «фермеризации» осталась без рефлексии обществоведения. Во многих элементах программы были использованы ошибочные индикаторы и нарушены почти очевидные ограничения. В общем, есть один неумолимый факт, без учета которого всякие проекты «постсоветского фермерства» потерпят неудачу. Фермерское хозяйство как идеальная ячейка капитализма в деревне есть вещь очень дорогостоящая. Оно требует больших субсидий, и на Западе его содержит государство. Это на результатах своей реформы прочувствовал Столыпин.

В 1990-е гг. был шанс надстроить на колхозно-совхозную систему сеть фермерских хозяйств, и это было бы большим шагом в модернизации села. Фермерство и начало устраиваться во взаимодействии с угасающими колхозами и совхозами, опираясь на их инфраструктуру и ресурсы (большинство фермеров были до этого специалистами и членами руководства этих предприятий). Инерция этого взаимодействия иссякла, шанс был упущен. Декларируя переход от планового хозяйства к рыночному, реформа создала условия, в которых сельское хозяйство России существенно снизило товарность и отступило к укладу натурального хозяйства как средству выживания — с лопатой и тяпкой на приусадебном участке.

Вообще, если кто-то рассуждает о цели как наивысшей ценности, не указывая на ограничения, то его слова можно принять лишь как поэтическую метафору или как отступление от норм рационального мышления.

Перестройку и реформу можно рассматривать как постановку множества целей по улучшению разных сторон нашей жизни. Ради этого предлагалось изменить те или иные переменные (отношения собственности, политическое устройство, тип армии и школы и т.д.). В совокупности все эти изменения означали смену общественного строя. И если мы вспомним весь перечень частных задач, то убедимся, что ограничения не упоминались вообще или затрагивались в очень расплывчатой, ни к чему не обязывающей форме (вроде обещания Ельцина «лечь на рельсы»).

Возьмем частную задачу — «улучшение экономики». У нас имелся определенный тип хозяйства (советский). В течение примерно пяти лет авторитетные ученые убеждали, что рыночная экономика западного типа лучше советской экономики. И убедили! Поэтому люди спокойно отнеслись и к ликвидации плановой системы, и к приватизации промышленности, а затем и к приватизации земли. Критерий улучшения был очень расплывчатым, положение оптимума вообще не определено, но самым недопустимым было обращение с ограничениями.

Мы сравниваем капитализм («рынок») и советский строй («план»). Какой строй лучше? Абстрактного ответа быть не может, надо задать условия. Правильный вопрос звучит так: какой тип хозяйства лучше в тех условиях, в которых реально находится СССР (Россия) — при условии, что он(а) продолжит свое существование? Никто не говорил: устроим рыночную экономику, хотя бы из-за этого погиб СССР и начались войны на Кавказе.

Каков же был тот аргумент, которым проектировщики реформы убедили интеллигентов поддержать слом экономической системы, на которой стояло жизнеобеспечение страны? Аргументом была «экономическая неэффективность» плановой системы. Рынок, мол, лучше потому, что он эффективнее.

Никто даже не сказал, по какому критерию оценивается эффективность. Но еще важнее, что никто не заикнулся о фундаментальном ограничении!

Когда речь идет о таком выборе, как тип народного хозяйства, пространство допустимого определено самым жестким ограничением — выживанием. Это значит, что все переменные системы можно менять лишь в тех пределах, где гарантируется выживание системы (народа, страны — уровень тех систем, гибель которых для нас неприемлема). Зачем, например, самая прогрессивная экономическая система, если при ее построении вымрет треть населения?

Примем во внимание факт, который историк капитализма Фернан Бродель, поднятый на щит именно во время перестройки, сформулировал таким образом: «Капитализм вовсе не мог бы развиваться без услужливой помощи чужого труда».

Здесь слово «развиваться» равноценно понятию «существовать». То есть «услужливая помощь чужого труда» есть условие выживания капитализма — мысль довольно банальная, которую, однако, наши экономисты умолчали.

К этому факту и прилагаем для сравнения столь же очевидный факт: «Советский строй мог развиваться без услужливой помощи чужого труда». Согласно самому абсолютному критерию — выживаемости, — делаем вывод: в условиях, когда страна не получает услужливой помощи чужого труда, советский тип хозяйства эффективнее капиталистической экономики. Если источники услужливой помощи чужого труда доступны, надо разбираться особо. Но этот случай для России был и остается неактуальным, поскольку ни СССР, ни нынешняя Россия этих источников не имели, не имеют и, скорее всего, не будут иметь. Место занято!

Та формула, которую дал Ф. Бродель на основе скрупулезного подсчета ресурсов, которые западный капитализм бесплатно получил из колоний, в разных вариантах повторяется и другими крупными учеными и философами самого Запада, так что тут никакой ошибки нет. Удивительно, что это вдруг перестала знать и понимать элита нашего обществоведения. Советский строй сломан, надо идти вперед, но проектирование будущего должно быть ответственным.

Красноречивым признаком дерационализации мышления стал демонстративный отказ экономистов-реформаторов от определения критериев оценки хода реформы. В конце 1993 г. на международном симпозиуме в Москве сотрудник Е. Гайдара по Институту экономики переходного периода В.В. Иванов доказывал, что «реформа Гайдара» увенчалась успехом.

Последовал вопрос: «Вадим Викторович, в прессе и в научных дискуссиях приходится сталкиваться с различными, подчас противоположными суждениями об эффективности реформ, проводимых „командой Гайдара“. Одни, в том числе и Вы, подчеркивают их успешность, другие говорят о полном провале. На основе каких критериев Вы и Ваши единомышленники судите об успехе реформ? В каком случае или при какой ситуации Вы констатировали бы успехи реформ, а при какой согласились бы, что они провалились?»

Ответ этого экономиста красноречив. Он сказал: «Я не сталкивался с критериями оценки реформ. Какое-то время я занимался методологией оценок, в частности критерием оптимальности народного хозяйства, исследовал этот вопрос, и, на мой взгляд, не существует объективных критериев оценки реформ, существуют лишь некоторые субъективных критерии» [186, с. 7-13].

Итак, ученый из НИИ, созданного специально для изучения хода реформ, «не сталкивался с критериями оценки реформ». Выходит, реформаторы даже не задумывались над тем, хорошо ли то, что они делают, получается ли у них именно то, что они предполагали, или нечто совсем иное. Но ведь и экономическое сообщество не потребовало объявить критерий, по которому можно было бы судить и о самом замысле реформы, и о том, как сказываются ее результаты на разных сторонах жизни. В сознании экономистов было полное равнодушие к инструментарию реформаторов. Это — общий провал рациональности.

Экономист И. Бирман (США) в своем докладе даже уделил этому эпизоду особое внимание. Он сказал о типе мышления экономистов команды Гайдара: «Он и его команда гордились тем, что они никогда не были ни на одном предприятии. А недавно люди, стоящие у власти, позволили себе сказать, что они никому не объясняли, что они делали, потому что их бы не поняли. Это заявление руководителя правительства. Для меня, уже много лет живущего на Западе, это ужасное заявление. После этого человеку надо немедленно уходить в отставку. И пожалуй, закончить характеристику этой команды можно, коснувшись только что сказанного здесь. Человек, который защищал здесь эту политику — коллега Иванов, специалист, как он сам нам объяснил, по критерию оптимальности, — отказался охарактеризовать меру эффективности этой реформы. Надо ли к этому что-либо добавлять?» [187, с. 44-46].

Проектирование будущего, определение общего вектора развития требуют осмысления не только фундаментальных вопросов бытия, но и актуального состояния реальности. В большой картине «актуального состояния» есть сюжетный план, о котором почти не думают. Этот сюжетный план — совокупность тех процессов, которые уже сложились в реальности и направлены в совсем другие стороны, нежели выбранный властью (обществом, народом, личностью) вектор. Особенно необходимо учесть и оценить те процессы, которые направлены прямо в противоположную сторону и обладают мощным потенциалом. Лучше, конечно, составить более полную картину, поскольку многие побочные процессы, кажущиеся безобидными, могут и повернуть в сторону самых опасных. Это — одна из важных функций обществоведения.

Вот типичная и систематическая ошибка, к которой равнодушно экспертное сообщество. Вот наглядный пример: важной категорией политических деклараций стали программы развития, в разработку который вовлечено обществоведение. Понятие развитие обозначает векторную величину — процесс созидания новых структур, укрепляющих страну и улучшающих фундаментальные показатели ее бытия. Лейтмотивом этих деклараций служит формула: «Следует принять долгосрочную программу развития…», — а дальше обозначается какая-то сфера (дорожное строительство, судостроение, развитие животноводства и пр.).

Обычно эта вводная фраза противоречит дальнейшему описанию состояния, ибо вслед за ней речь идет о деградации или даже разрушении этой сферы или отрасли. Иными словами, актуальная реальность описывается векторной величиной, направленной противоположно развитию. Если так, то и цели, и структура программы должны соответствовать совсем иному процессу, нежели желательное развитие. Нельзя же игнорировать реальность!

Какой смысл принимать программу развития, если продолжает действовать уже сложившийся механизм разрушения, который за 25 лет показал свой потенциал? Ведь здравый смысл подсказывает, что прежде надо выполнить программу по остановке и демонтажу этого механизма. Когда в доме пожар, никто не занимается покупкой новой мебели — все заняты ликвидацией механизма разрушения.

Вот аналогия: в 1941-1945 гг. в нашей стране действовал механизм разрушения нашего хозяйства — нашествие фашизма. Соответственно, приоритетной была программа по уничтожению этого механизма: «Всё для фронта, все для победы!» Более того, уже в конце 1930-х гг., предвидя войну, промышленность перевели на производство техники и материалов для войны, а продовольствие стали закладывать в неприкосновенный запас. Город был на голодном пайке, это как будто забыли. Эти решения были понятны, зато «долгосрочная программа развития», начатая сразу после победы, сплотила общество не меньше, чем война, и была эффективной.

Можно даже предположить, что программы развития и вырастают как контрнаступления — из программы борьбы против сил разрушения. Но в стратегических решениях применяется примерно такая формулировка: «Целью программы является развитие речных перевозок». Но как может возникнуть это развитие? Развитие было с 1970 по 1990 г. — объем речных перевозок вырос тогда в три раза. Но в начале 1990-х гг. был создан и начал действовать механизм деградации речного судоходства. Произошел спад речных перевозок в 6 раз, и подъема не наблюдается. Созданный в 1990-е гг. механизм демонтажа водного транспорта никуда не делся, этот вектор — данность сложившейся реальности! Механизм деградации надо нейтрализовать, чтобы стало можно вновь развить речной транспорт. Но об этой стороне проблемы и речи нет.

Такая же нечувствительность наблюдается в отношении процессов, идущих в социальной сфере. Вот, например, в Послании 2007 г. было сказано: «Разрыв между доходами граждан ещё недопустимо большой» [выделено нами]. Слово «ещё» искажает реальность. Оно соответствует вектору процесса сокращения разрыва между доходами, в то время как доминирует вектор противоположного процесса — после 2000 г. разрыв доходов между богатыми и бедными увеличивается, а не уменьшается. Если надо было дать верную картину, то фраза должна была бы звучать примерно так: «Разрыв между доходами граждан уже недопустимо большой, но ещё не достиг показателей Конго».

Неверные определения вектору процессов давались и во время обострения кризиса 2008 года. Правительство определяло ситуацию так: «В последнее время мы сталкиваемся с замедлением роста объемов экономики». Но на деле речь шла не о замедлении роста, а о спаде, о сокращении объемов производства. Это противоположно направленный вектор! В ряде важнейших отраслей спад уже был критическим. Так, в ноябре 2008 г. производство минеральных удобрений составило 48,4 % по отношению к ноябрю 2007 г., а производство грузовых автомобилей — 41,9 %.

Здесь не ошибки, а отказ от диалектики, причина неудач многих программ и проектов. Вспомним национальный проект «Развитие АПК» (2005-2007 гг.). Ядром его было развитие животноводства. На высшем уровне говорилось об ускоренном развитии и субсидировании покупки телят, в то время как целью проекта должна была бы быть ликвидация тех экономических и социальных структур, которые загнали животноводство России в кризис.

25 декабря 2007 г. министр сельхоза А.В. Гордеев сделал доклад о предварительных итогах национального проекта и сказал: «Все двадцать контрольных целевых показателей по всем трем направлениям нацпроекта «Развитие АПК» будут полностью выполнены». В 2008 г. он был даже награжден Орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени — за большой вклад в реализацию национального проекта «Развитие АПК». Какие целевые показатели «полностью выполнены»? Относительно уровня 2002 г. производство молока в 2007 г. сократилось на 3,9 % — это показатель?