Некогерентность (алогичность)

Деградация когнитивной структуры обществоведения — необычный и плохо изученный объект. Актуальность его изучения чрезвычайна. В результате продолжается и распад общества, скрепленного государством. Одним из важных проявлений этого кризиса стало массовое нарушение логики рассуждений, которое приводило к некогерентности умозаключений и высказываний.36 Такой тип рассуждений стал стереотипным, авторы высказываний перестали замечать нарушения логики. Это явление стало столь массовым, что для его обзора нет места. Приведем несколько типичных примеров, почти без комментариев.

Началось это во время перестройки и вызывало предчувствие катастрофы. Ведь говорили странные вещи люди, которых нам представляли как цвет интеллектуальной элиты.

А.С. Ципко, ставший известным автором, заявил: «Не было в истории человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным трудом, чем у советской интеллигенции. Судите сами. Заниматься умственным трудом и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины» [141, с. 345].

Представляете, в СССР люди не обладали ни одним условием для постижения истины. Не имели ни глаз, ни слуха, ни языка, ни безмена. Как же они вообще могли жить, не говоря уже о том, чтобы в космос Гагарина снарядить? И подобные суждения с нарушенной логикой смысла мощным потоком обрушились на умы людей.

В другом месте А.С. Ципко пишет: «Все прогнозы о грядущей социал-демократизации Восточной Европы не оправдали себя. Все эти страны идут от коммунизма к неоконсерватизму, неолиберализму, минуя социал-демократию. Тут есть своя логика. Когда приходится начинать сначала, а иногда и с нуля, то, конечно же, лучше идти от более старых, проверенных веками ценностей и принципов» [142].

Здесь крайняя некогерентность (не говоря уж о несоответствии фактам). Что значит, например, что Польша в 1989 г. «начала сначала, а то и с нуля»? И почему неолиберализм, возникший в конце 60-х гг. ХХ в., «проверен веками»? Уж если А. Ципко считает, что «лучше идти от проверенных веками ценностей и принципов», то надо было бы брать за образец первобытнообщинный строй: он проверен двумястами веков. Или уж, на худой конец, рабство: тоже десять веков его проверяли. Ведь из программы средней школы известно, что частная собственность и капиталистическое предпринимательство — очень недавние и специфические явления.

М.К. Мамардашвили утверждал, что со времен Ивана Грозного в России начался распад социальных связей, который завершился в 1917 г. гибелью общества: «Все пространство Советского Союза — охватившая зона распада общественных связей, социальных связей, т.е. зона отсутствия общества… Я утверждаю, что в 1917 г. произошло коллективное самоубийство общества и государственности» [143, с. 79-80].

Как понимать его категории и термины? Это — аллегории, художественные метафоры или новая оригинальная трактовка понятия общество? Как бы удалось в СССР провести индустриализацию, победить мощную систему фашизма в войне и развить науку, сравнимую с западной, не имея ни государственности, ни общества? А ведь М.К. Мамардашвили в лекциях ратовал за строгость мышления, у него даже есть популярное эссе под названием «Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно».

В важной книге Н. Шмелева и В. Попова «На переломе: перестройка экономики в СССР» (рецензенты книги — академик С.С. Шаталин и член-корреспондент АН СССР Н.Я. Петраков) говорится: «Наше сельское хозяйство производит на 15 % меньше продукции, чем сельское хозяйство США, но зато потребляет в 3,5 раза больше энергии» [144, с. 169].

Могло ли такое быть, если на 100 га пашни в СССР в 1989 г. имелось 259 кВт энергетических мощностей, а в США — 405 кВт? Потребление энергии измеряется в кВт-часах. Если верить академику-экономисту Н.П. Шмелеву, то получится, что при загрузке в сельском хозяйстве СССР его энергетических мощностей в течение 8 часов в сутки моторы и машины сельского хозяйства США (в расчете на 100 га пашни) работали всего 1,5 часа в сутки. Это следует из простого уравнения: 259*8 = 3,5*405*х, где х — время работы энергетических мощностей сельского хозяйства США за сутки. Автор не удосужился подсчитать.

Развивая в той же книге тезис о якобы избыточном производстве стали в СССР, Н.П. Шмелев пишет: «Мы производим и потребляем в 1,5-2 раза больше стали и цемента, чем США, но по выпуску изделий из них отстаем в 2 и более раза» [144, с. 169].

Это утверждение некогерентно, в нем грубо нарушена логика. Невозможно «потреблять» в 2 раза больше стали, чем США, но при этом «выпускать изделий из стали» в 2 раза меньше, ибо сталь потребляется только в виде изделий — рельсов, арматуры, стального листа и т.д. Кроме того, производство стали и потребление стали — совершенно разные категории. Объект потребления — весь стальной фонд, вся сталь, накопленная в стране за столетие. Это сталь, «работающая» в зданиях и конструкциях, машинном парке и железнодорожных путях. Годовое производство стали — это лишь прирост фонда, поток. Увеличив в 1970-1980-е гг. производство стали, СССР стал постепенно ликвидировать огромное отставание от США в величине металлического фонда, накопленное за ХХ в.

Теперь о «выпуске изделий из стали». Вот справка по СССР: «Как видно из баланса металла по металлопотребляющим отраслям за 1970 г., из поступивших в процесс потребления 98,3 млн т металлопродукции перешло в готовые металлоизделия и в состав сооружений 81,5 млн т, или 83,0 %» [145, с. 298]. Следовательно, чтобы в США смогли произвести из тонны стали в 4 раза больше металлоизделий, чем в СССР, американские фабриканты должны были бы суметь из одной тонны стали произвести как минимум 3,2 тонны металлоизделий. Это при том же количестве отходов. Кстати, количество отходов при металлообработке в СССР снижалось, за 10 лет выход изделий повысился на 3,4 % относительно уровня 1970 г.

В той же книге говорится: «Сейчас примерно два из каждых трех вывезенных кубометров древесины не идут в дело — они остаются в лесу, гниют, пылают в кострах, ложатся на дно сплавных рек… С каждого кубометра древесины мы получаем продукции в 5-6 раз меньше, чем США» [144, с. 144].

Какое глубокомысленное утверждение: «два из каждых трех вывезенных из леса кубометров древесины остаются в лесу». Но давайте вникнем в тезис о том, что из бревна в СССР выходило в 5-6 раз меньше продукции, чем в США. Заглянем в справочник и увидим такую сводку (табл. 2):

 

Таблица 2. Выход изделий из древесины в СССР и США. 1986 г. (в расчете на 1000 кубических метров вывезенной древесины)

 

Где здесь эти фантастические «в 5-6 раз меньше продукции»? Отходов при переработке бревна в деловую древесину в США было чуть-чуть меньше, чем в СССР (а с учетом стружек, пошедших на изготовление древесностружечных плит, эту разницу вообще трудно определить). Как использовать продукцию первого передела — деловую древесину, зависит уже от приоритетов. Строишь дом из пиломатериалов — делаешь больше бруса и досок, строишь из фанеры — делаешь больше фанеры. Много в стране бездомных, живущих в картонных ящиках, — делаешь много картона. Много тратишь бумаги на упаковку — перерабатываешь древесину на целлюлозу.

А вот нарушение логики при использовании определенной, но численной меры приводит к тому, что числа не согласуются с выводом. В 1994 г. член Президентского совета доктор экономических наук Отто Лацис сообщил: «Еще в начале перестройки в нашей с Гайдаром статье в журнале „Коммунист“ мы писали, что за 1975-1985 годы в отечественное сельское хозяйство была вложена сумма, эквивалентная четверти триллиона долларов США. Это неслыханные средства, но они дали нулевой прирост чистой продукции сельского хозяйства за десять лет» [146].

Вложения 250 млрд долларов за десять лет, то есть по 25 млрд в год, названы «неслыханными средствами». Что же тут «неслыханного»? Годовые вложения в сельское хозяйство страны масштаба СССР в размере 25 млрд долларов — сумма не просто рядовая, но очень и очень скромная. Если бы экономист О. Лацис следовал нормам рациональных рассуждений, он обязан был бы сказать, сколько, по его оценкам, следовало бы ежегодно вкладывать в сельское хозяйство. Он должен был бы, например, упомянуть, что в 1986 г. только государственные бюджетные дотации сельскому хозяйству составили в США 74 млрд долларов.37 К тому же утверждение о «нулевом приросте чистой продукции сельского хозяйства за десять лет» ложно. Чистая продукция сельского хозяйства СССР в 1985 г. составила 120 % от продукции 1975 г. (в ценах 1983 г.).

Грубое нарушение логики стало обычным делом. Вот что сказал академик А.Г. Аганбегян, выступая в Новосибирском государственном университете 1 декабря 2003 г.: «Рынок — это система, где производится то, что может быть оплачено со стороны потребителей. В плановом хозяйстве производилось много продукции, которая не была востребована. Например, мы производили в 7 раз больше тракторов, чем США… Когда перешли к рынку, цена на тракторы резко выросла, в результате производство тракторов сократилось примерно в 20 раз. Такие примеры можно привести и по грузовикам, и по бульдозерам, и по железнодорожным вагонам, и по станкам, и по многому другому. Если столько продукции не нужно, то и выплавлять 146 млн т стали бессмысленно — с падением платежеспособного спроса производство стали сократилось в 3 раза.

Сказанное относится и к зерну. Наша страна производила 120 млн т зерна и еще докупала. Этого не хватало, считалось, что для скота надо больше кормов… С переходом к рынку, когда за зерно стали спрашивать реальные деньги, выяснилось, что его столько не нужно. В прошлом году урожай был 84,5 млн т зерна. Это бедствие — на него резко упала цена, вывезено на экспорт 17 млн т и еще 10 млн т остались невостребованными.

Поэтому переход к рынку — крайне болезненная вещь, связанная с огромным сокращением производства» [148].

Здесь разумные привычные понятия вывернуты наизнанку, так что все рассуждение перемещается в какое-то зазеркалье. Почему же тракторы, вагоны, грузовики и зерно были в СССР «не востребованы»? Ведь ими пользовались, их не хватало, экономику требовали перестроить именно для того, чтобы всех этих вещей производить больше, — вспомните хотя бы драматические рассуждения об импорте зерна. Что значит «считалось, что для скота надо больше кормов»? Не надо было кормить скот? Скот порезали, а потом перестали кормить и детей. Не сказал академик, что в той «экономике ради прибыли», за которую он ратовал, «отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания, уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ», — это сказано в «Государственном докладе о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году».

Понятие потребность у экономистов этой группы означает платежеспособный спрос. А если на производство зерна дается дотация, значит, это зерно не нужно. Вот, значит, к чему стремились наши ведущие экономисты — организовать в стране «огромное сокращение производства»! А значит, и сокращение потребления для большинства населения — и пищи, и культуры, и образования. Хороший урожай у этих экономистов — бедствие!

Некогерентность рассуждений иногда вызывается умолчанием или искажением важных сторон реальности из идеологических побуждений. Известно, например, что в культуре России укоренено глубокое отвращение к убийству. Пропаганда запрета смертной казни во время перестройки болезненно принималась в обществе. Здесь мы не касаемся сути этой проблемы и лишь обращаем внимание на то, что эта пропаганда часто велась с нарушением норм рациональности. Например, видный юрист-социолог Я.И. Гилинский писал в академическом журнале: «Мы полагаем, что государство не может считаться правовым и цивилизованным, пока в нем сохраняется узаконенное убийство… В настоящее время в большинстве цивилизованных стран смертная казнь отменена de jure или не применяется de facto» [149].

Это утверждение некогерентно, поскольку главным образцом «правового и цивилизованного государства» в тот момент были официально признаны США. Но в США дискуссия о смертной казни велась с 1972 г., и позиции шаг за шагом ужесточались. 11 июля 1990 г. сенат США 94 голосами против 6 одобрил, как сказано, «самый жесткий и самый всеобъемлющий в истории США» закон о борьбе с преступностью, расширяющий применимость смертной казни на 33 вида преступлений. Я.И. Гилинский не мог этого не знать, да и читатели журнала «СОЦИС» в большинстве знали.

Привычная некогерентность стала фоном рассуждений, который стал неразличимым для журналистов, читателей и слушателей. Академик А.Н. Яковлев сказал в интервью в мае 1991 г.: «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма — точнее, периода 60-х — середины 80х годов — еще впереди, его даже не начинали» [150, с. 24]. Если так, то какое же право имел академик давать категорические оценки советскому обществу за целый исторический период и даже требовать его уничтожения! Здесь есть острая некогерентность, а главное, очень многие рассуждали так же, как Яковлев.

А.Н. Яковлев пишет в 2001 г.: «На Руси никогда не было нормальной частной собственности, и поэтому здесь всегда правили люди, а не законы… Только частная собственность через действие закона стоимости и конкуренции непрерывно повышает производительность труда и создает материальные блага в изобилии. Частная собственность — первооснова автономии личности, ее обогащения — интеллектуального и материального и т.п.» [45, с. 24].

Это суждение некогерентно в каждом его утверждении. Что значит «на Руси правили люди, а не законы»? А в США законы Святой Дух в виде голубя в конгресс приносит — или люди их пишут? Что значит «частная собственность создает материальные блага»? Теория стоимости еще у Локка была трудовой, так что, согласно закону стоимости, материальные блага создает не собственность, а труд. А изобилие материальных благ у части буржуазного общества определяется тем, что частная собственность позволяет диктовать способ распределения, а не создания благ.

Мысль, будто «только частная собственность повышает производительность труда», фантастична. Неужели академик РАН по Отделению экономики всерьез считает, что за двадцать тысяч лет истории цивилизации, которые предшествовали возникновению частной собственности, производительность труда людей не повышалась? Мы знаем о скачкообразных повышениях производительности труда (революциях), которые оказали на судьбу человечества гораздо более фундаментальное влияние, чем изобретение компьютера, — например, приручение лошади и верблюда, выведение культурных растений и переход к земледелию, изобретение хомута и использование лошади на пахоте вместо вола. Частной собственности при этом еще и в помине не было.

В 2003 г. А.Н. Яковлева спрашивают, как «архитектора перестройки», о ее программе. Он отвечает: «Интересно, как вы себе представляете „план перестройки“? Это что, перечень мероприятий, утвержденный на политбюро, согласованный с министерствами и ведомствами, включая КГБ? Такого плана действительно не было и быть не могло. Того, кто его предложил бы, тут же поставили бы к стенке» [106].

А.Н. Яковлев не отвечает на простой вопрос, пытается превратить нормальный вопрос в глупость, но сам не видит несвязности своей иронии. Почему же, если бы Горбачев предложил «перечень мероприятий, утвержденный на политбюро, согласованный с министерствами и ведомствами, включая КГБ», то его «тут же поставили бы к стенке»? Кто бы его поставил к стенке, если КГБ и прочие ведомства этот перечень изучили и завизировали? С другой стороны, косвенно А.Н. Яковлев признает, что план был, причем ему хорошо известно главное содержание этого плана — оно таково, что если бы этот план стал достоянием гласности, то авторов его тут же следовало бы поставить к стенке, это было бы естественным и правильным, с точки зрения государства.

21 апреля 2004 г. в публичной лекции о замысле реформы 1990-х гг. рассказал член группы теоретиков экономист В.А. Найшуль. Его главное рассуждение пространно. Он говорит: «В конце 70-х годов не только наша группа, но и еще несколько толковых человек в Госплане знали, что страна находится в смертельном экономическом кризисе… Госплан лихорадило, лихорадило не как организацию, а как схему работы — Госплан все время пересчитывал собственные планы. Итак, в конце 70-х годов в Госплане ощущалось, что система находится в кризисе, из которого у нее, по всей видимости, нет выхода…

Часть наших размышлений состояла в ответе на вопрос: если эта система не выживает, то в чем дело?.. Выход был в децентрализации. Децентрализация — все с этим соглашались, но дальше надо было додумать… Ясно было, что отсюда следуют свободные цены.

Далее. Если у нас свободные цены, то возникает вопрос о собственности. Мы получаем, что необходима частная собственность, а необходимость частной собственности предполагает приватизацию, мы получаем как логическое упражнение ваучерную приватизацию. Собственно, в 1981-м году эта ваучерная приватизация была придумана» [151].

Все эти утверждения некогерентны. Кратко рассмотрим их.

Вот первый тезис: «Несколько толковых человек» считают, что «страна находится в смертельном экономическом кризисе».

Для такого вывода требуются рациональные доводы, но видимых симптомов смертельной болезни Найшуль не называет. Экономические и социальные показатели (динамика инвестиций, рост производства, потребления и даже производительности труда) не предвещали не только смерти, но даже и тяжелого кризиса. Попробуйте сегодня найти тексты тех лет, в которых спокойно и внятно была бы обоснована неминуемая гибель советской экономики. Нет таких текстов.

Единственный аргумент Найшуля — «Госплан лихорадило». Это заключалось в том, что «Госплан все время пересчитывал собственные планы». Ну и что? На то и Госплан, чтобы считать и пересчитывать планы. Хозяйство стало большим, прежняя методология не отвечала сложности объекта, это обычный кризис метода. Как из этого следует, что, «по всей видимости, нет выхода»?

Никак не следует, это просто глупое утверждение. В 2004 г. мы были наслышаны, как «пересчитывают планы» крупные западные корпорации. Их плановые отделы были снабжены суперкомпьютерами, но поставки «Аэробусов» опаздывали на два года, а «Боинг» задерживал поставку уже оплаченных самолетов на 14 месяцев. Строительство туннеля под Ламаншем оказалось намного дороже, чем планировалось, а сам туннель — убыточным. Но если бы какой-нибудь экономист на основании этого сказал, что «эта система не выживает», его посчитали бы идиотом.

Допустим, «несколько толковых человек» прозрели признак кризиса. Что делают в таком случае? Ставят диагноз болезни, обсуждают его, составляют перечень альтернативных подходов к предотвращению беды, вырабатывают критерии выбора альтернативы и доказывают ее преимущества. Найшуль пропускает все необходимые стадии анализа: «Выход в децентрализации!» Почему, откуда это следует?

Даже закрадывается подозрение, что все эти группы теоретиков и их лекции — большой спектакль. Но ведь эти актеры — элита нашего сословия обществоведов, они учат молодежь, им до сих пор рукоплещут, как новому платью короля.

Что понимает Найшуль под «децентрализацией» экономики? Вовсе не сокращение планируемой периферийной части хозяйства с сосредоточением усилий на ядре из ключевых отраслей. Напротив, по его понятиям, децентрализация — это уничтожение именно ядра экономической системы. Какая же это реформа, это революционное уничтожение системы. Сначала без всяких оснований утверждают, что человеку грозит смертельная болезнь, а потом на этом основании его убивают. Вот так обществовед, врач общества!

Из лекции видно, что эти теоретики готовили именно разрушение советской экономической системы. Вот рассуждения Найшуля, которыми он оправдывает результаты своих теоретических выводов: «Проблема, которая до сих пор не решена, — это неспособность связать реформы с традициями России. Неспособность в 85-м году, неспособность в 91-м, неспособность в 2000-м и неспособность в 2004 году — неспособность у этой группы и неспособность у страны в целом. Никто не представляет себе, как сшить эти две вещи» [151].

Этим теоретикам характерна «неспособность связать реформы с традициями России»! Неспособен, так что ж ты берешься?! В этом есть какая-то детская безответственность.

Продолжая считать свой «умственный продукт» высококачественным, Найшуль утверждает: «То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают. Скажем, начиная от наукоемких отраслей и банковского сектора, кончая государственным устройством, судебной и армейской реформой. Список можно продолжить» [151].

Какое голое место? Где в России такое голое место, где у Гайдара с Найшулем «получилось»? Мы видим страшный регресс в мышлении.

Вот еще рассуждение Найшуля: «Я бы сказал еще, на какие страны мы ориентировались… Для меня в 90-м году, особенно после той поездки, была и остается очень релевантной страной Чили. Страной, у которой очень много чему надо научиться» [151].

Можно ли представить себе более дикий взгляд на советскую систему хозяйства? Учиться у Чили! Критерии подобия между системами двух стран не выполняются, но Найшулю нравится. Поразительно и то, как легко наши экономисты поверили в миф об успехах Пиночета. Реальность Чили была совсем иной. В 1989 г. 41,2 % населения жили ниже черты бедности. Вокруг Сантьяго и других больших городов выросли трущобы. В 1970 г. дневной рацион беднейших 40 % населения имел энергетическую ценность 2019 калорий. К 1980 г. эта величина упала до 1751, а к 1990-му — до 1629 [152].

Вспомним более близкие времена: как видные экономисты, даже в ранге министров, объясняли, почему вырученные от продажи нефти деньги надо хранить за границей и ни в коем случае не вкладывать в отечественную экономику. В 2006 г. прошла целая серия выступлений по телевидению на эту тему. Экономист В. Мау утверждал, что беда России — высокие цены на нефть. Слишком быстро мы богатеем — и от этого беднеем с невероятной скоростью. Эта идея поначалу шокировала своей алогичностью, и внятно разъяснить ее никто не мог. Но она настойчиво пропагандировалась. Тогдашний начальник экспертного управления Президента РФ А. Дворкович заявил с экрана телевидения: «Сегодня у нас проблем больше действительно с высокими ценами на нефть, чем благоприятных тенденций. Цены на бензин растут, многие предприятия говорят, что удорожание рубля ведет к потере конкурентоспособности».

Если принять эту логику, то следовало бы вылить нефть в море или раздавать ее даром.

На телепередаче «Времена» у В.В. Познера (17 апреля 2006 г.) Г. Греф объяснял, что надо делать с лишними деньгами, которые душат Россию: «У стабилизационного фонда есть две функции. Первая функция очень малопонятна — это функция стерилизации избыточных денег».

Функция и впрямь очень малопонятная. Стерилизовать деньги! Философ рыночной экономики Франклин завещал потомкам: «Помните, что деньги по своей природе плодоносны!» Да, у американцев плодоносны, у них избыточных денег не бывает, а русские обязаны свои деньги стерилизовать — чтобы не плодоносили.

Как же правительство РФ стерилизовало деньги? Оно их вкладывало в чужую экономику! Г. Греф объясняет: «Когда в экономику приходит большая масса денег, не обеспеченных товарами, то они либо должны изыматься из экономики и не тратиться внутри страны, или будет очень высокая инфляция, ну, в полтора раза выше, чем сейчас, а это прямое влияние на инвестиционный климат, отрицательное влияние. И мы этими деньгами ничего не сможем решить, кроме как очень быстро потратить их».

Какова логика: если у нас завелись деньги, то инвестировать их внутри страны ни в коем случае нельзя, потому что это испортит инвестиционный климат и тогда к нам прибудет мало инвестиций!

Г. Греф продолжает: «Все экономисты, профессиональные экономисты, утверждают в один голос — стабилизационный фонд нужно инвестировать вне пределов страны, для того чтобы сохранить макроэкономическую стабильность внутри страны. Как это ни парадоксально, инвестируя туда, мы больше на этом зарабатываем. Не в страну! Это первое. Вторая функция стабилизационного фонда — это вот сундук на черный день. Но этот черный день не будет таким черным, что случится какой-то коллапс».

Здесь острая некогерентность! Если инвестиции «в страну» вредны, то зачем же нам этот инвестиционный климат? А если правительство ради этого климата старается, то почему же его «профессиональные экономисты» утверждают в один голос, что деньги «нужно инвестировать вне пределов страны»? Ведь это сразу отпугнет всех инвесторов.

Возможно, это сознательная иррациональность — инструмент политического постмодерна, который уже стал фактором роста напряженности в мире. Возможно, какая-то часть обществоведов, составляя свои некогерентные суждения, не верит своим словам и сознательно нарушает нормы научности, выполняет какие-то «партийные задания». Но, наблюдая непрерывный поток подобных рассуждений, приходишь к выводу, что этот поток принят за норму, освобождающую множество дипломированных специалистов от логики, этой «полиции нравов» интеллигенции.

П.А. Сорокин сказал об этом так: «Кризис теоретического аспекта системы [истины] обнаруживается прежде всего в стирании грани между чувственной истиной и ложью, реальностью и вымыслом, законностью и утилитарной условностью» [153, с. 175]. Это стало хронической болезнью нашего обществоведения. Особенно глубоко она поразила молодежь — дипломников и аспирантов. Они наполняют свои тексты экстравагантными цитатами, часто вырванными из контекста, и искренне не видят, что эти суждения неправдоподобны или противоречат здравому смыслу. Стираются грани между истиной и ложью, реальностью и вымыслом.