Исторические предпосылки кризиса обществоведения в России

 

Знания и размышления возникли вместе с человеком. Люди сразу сгруппировались в общности, так что человек не пребывал долгое время в промежуточном состоянии стада, как это представляется в историческом материализме. Сначала у возникших людей складывалось мифологическое знание и сразу же художественное, потом — религиозное. Накопление опыта, который упорядочивался и систематизировался, создавало массив традиционного знания.

Таким образом, мы можем представить знание об обществе как сложную систему, которая включает в себя много разных способов познания и сохранения знаний о человеке и обществе. Эта система развивалась на протяжении всей жизни человечества, и никакой из видов этого знания не был устранен — например, мифологическое знание актуально и сегодня. Система знания надстраивается, появление новых типов познания увеличивает ее разнообразие.

До сих пор мы в большой степени мыслим об обществе мифологически, т.е. пользуемся мифами, которые и создаются, и разрушаются, и вытесняются другими. Это — важная часть обществоведения. Большая часть представлений об обществе дается нам в художественных образах. Огромная литература, искусство дают современному культурному человеку очень большую часть знания об обществе, записанную на этом языке. Мы пользуемся здравым смыслом, быстро соединяя кусочки разного знания и принимая в срочном порядке решение, по возможности лучшее. Мы постоянно обращаемся к накопленным многими поколениями традиционным знаниям (ремесленного типа). Этика, нравственность, идеология (которая появилась сравнительно недавно) — это тоже типы знания.

Но в ХVII в. произошла огромная культурная мутация — в Западной Европе, перетекая одна в другую, произошли четыре революции. Религиозная революция (протестантская Реформация) изменила представления о Боге, о «взаимодействии» человека с Богом, а значит, и человека с человеком. Затем прошла научная революция, которая создала новое представление о мире, в том числе и о человеке. Она дала человеку совершенно новый способ познания — научный метод — и новый тип знания — науку.

Наука породила новый тип техники — прецизионную машину, которая стала основой современного промышленного оборудования. Возникла фабрика как система машин, произошла индустриальная (промышленная) революция, которая перевернула организацию общества — и производство, и быт, и социальную структуру. Произошли политические (буржуазные) революции, которые оформили все эти изменения как новый общественный строй. Возникло новое, индустриальное общество, названное современным (обществом модерна). Возник новый человек, по своей культуре и самосознанию резко отличающийся от человека Средневековья. Возникла новая цивилизация, которую мы знаем как современный Запад.

Эта цивилизация оказалась очень энергичной, ей была необходима постоянная экспансия, нужно было постоянно расширяться в разных измерениях — географически, экономически, в познании, в военной силе. Большую часть мира Запад превратил в свои колонии, овладел этим пространством. Многие местные культуры при этом погибли. Сильным цивилизациям пришлось закрываться от Запада разными барьерами — культурными, военными, экономическими. И при этом они были вынуждены модернизироваться. Чтобы устоять перед историческим вызовом со стороны Запада, им нужно было осваивать средства, дающие ему силу, — знания, технологии, многие общественные институты. Это освоение западных достижений и называется модернизацией.

Для нашей темы важен тот факт, что на Западе уже в ходе научной революции возник принципиально новый метод познания общества — научное обществоведение.

В Западной Европе в ходе изменений оказалось, что прежние способы господства и управления стали неадекватными новой социальной структуре и новой культуре. Раньше, в рабовладельческом и сословном обществах, люди были закреплены в строго определенных нишах с хорошо отработанными на опыте средствами господства. Тогда старого опытного традиционного знания было достаточно, чтобы управлять обществом. Теперь, в новом обществе, появились массы людей, не включенных ни в какие общинные структуры; к тому же это были массы, порожденные революцией, люди с новым мышлением, отвергающие прежнюю иерархию и прежние авторитеты. Сам мир был лишен святости в ходе протестантской Реформации, тем более лишенными святости оказались государство и власть. Требовалось новое знание об обществе, полученное с помощью новых методов исследования. Знание это требовалось срочно.

Главным побудительным толчком к возникновению социальной науки были угрозы, зарождавшиеся в новом обществе. В ранних обществах главные угрозы порождались природными катаклизмами — засухами и наводнениями, землетрясениями и извержениями вулканов. Эти опасности не исчезли, хотя от большинства из них человек оказался защищенным техникой (культурой). В Новое время главные угрозы стали порождаться самим обществом — и создаваемой человеком техносферой, и конфликтами интересов между социальными или национальными общностями, и быстрыми сдвигами в массовом сознании или в коллективном бессознательном. Возникла, например, массовая, ранее неизвестная преступность, и надо было искать новые способы «надзирать и наказывать», изобретать тюрьмы совершенно нового типа.

Эти угрозы для их предвидения и преодоления требовали интенсивной исследовательской работы уже в рамках научного метода — традиционного знания и здравого смысла для этого было недостаточно. Само управление должно было стать технологией, основанной на знании научного типа.

Так и возникло обществоведение — не ремесленное, не опытное, а научное. К сожалению, образование не дало нам знания истории этого процесса. В последние тридцать лет само западное обществоведение начало «раскапывать» истоки тех смыслов и представлений, на которых стоит современное общество Запада, корни того современного знания об обществе, которые предопределили тип самосознания Запада (см. [5]). Возник особый жанр исследований — «археология знания».

Какова предыстория современного российского обществоведения в сравнении с западным? Начнем с того, что Россия — как государство и как цивилизация — очень молода, по сравнению и с Западом, и с Востоком. Той предыстории, которая была у Запада, у нас нет, а из нее многое вытекает.

Древние Греция и Рим имели обществоведческие тексты протонаучного типа уже с IV в. до н.э., в античной философии. «Афинская полития» Аристотеля — это обществоведческие трактаты об обществе, государстве и власти, которые и сегодня воспринимаются как вполне современные. Фундаментальным обществоведческим трудом был «Свод гражданского права» византийского императора Юстиниана (середина VI в.). Главная его часть была издана в 50 томах. Античная философия, политология и право вошли в культуру и даже в массовое сознание Запада, когда в Европе с конца ХI в. начали вводить римское право, причем обучение ему было именно массовым.

Христианская философия, представление о человеке и обществе, опирающееся на систему религиозных постулатов, тоже отложились в большом своде обществоведческих текстов. Достаточно вспомнить Бл. Августина, который, по словам русского философа Е.Н. Трубецкого (1863-1920), «собирая обломки древней культуры, вместе с тем закладывал основы средневекового, частью же и новейшего европейского миросозерцания». Августин выразил драму человека в обществе, переживающем колоссальный мировоззренческий, духовный и социальный сдвиг — от языческой древности к христианскому Средневековью и от рабства к новому жизнеустройству. Его «Исповедь» близка нам сегодня по ощущению подобного кризиса.

Вселенские соборы и диспуты с еретиками, организация монастырей и школ, хозяйственные отчеты управляющих поместьями рыцарских орденов, разработка больших программ типа Крестовых походов — все это было насыщено проблематикой, которую мы сегодня отнесли бы именно к обществоведению. Масштабы этой интеллектуальной работы были, по меркам Руси того времени, очень и очень велики.

Литература, практически современного типа, возникла на Западе очень давно. В XVI в. многие произведения уже представляли собой замечательные обществоведческие и философские трактаты. Сервантес и Шекспир одновременно представили два главных социокультурных ареала Запада. Сервантес описал традиционное общество католического юга, а Шекспир — общество и составляющие его культурные типы уже периода грядущей научной революции и Реформации. Дон Кихот и Гамлет — сложные и очень важные обществоведческие модели.

Университеты и книгопечатание — огромное дело. В Средние века книг было очень мало — в церкви обычно имелся один экземпляр Библии. В университетах за чтение книги бралась плата. Первые книги были изданы с помощью печатного станка Гутенберга в 1445 г., и еще до конца XV в. в мире работало уже свыше тысячи типографий. По историческим меркам мгновенно был превышен весь наличный фонд рукописных книг человечества. Всего за 50 лет книгопечатания в Европе было издано 25-30 тыс. названий книг тиражом около 15 млн экземпляров. Это был переломный момент. На массовой книге началось строительство и новой школы.

В эпоху Возрождения сильно вырос статус интеллигенции. С развитием городов правителям потребовались их услуги. Макиавелли сказал, что власть стоит на силе и согласии. Стали очень нужны образованные люди, умевшие убеждать. Историк этого периода Я. Буркхардт писал: «Нелигитимность, сопровождаемая постоянными опасностями, окружает властителя; самый нерушимый союз, который он только может заключить с кем-либо, — это союз с высочайшим образом духовно одаренными людьми, без оглядки на их происхождение… Поэт или ученый служат ему новой опорой, он почти ощущает новую легитимность» [6]. Правитель Сиены управлял «с помощью профессора права и астролога», а герцог Феррары исправно платил жалованье двум категориям персонала — профессорам университета и солдатам.

В век Просвещения уже была разработана методология формирования общественного мнения, так что интеллектуалы (на первых порах в основном философы и юристы) стали влиять на представления не только узкого круга властной элиты, но и на массовое сознание.

Социолог П. Шампань в известной книге пишет: «Общественное мнение является чем-то вроде машины идеологической войны, которую смастерили на протяжении XVIII века интеллектуальные элиты и маститая буржуазия с целью легитимации их собственных требований в области политики и ослабления королевского абсолютизма… Другими словами, «общественное мнение» — это профессиональная идеология, это мнение о политике, которое имеют ограниченные социальные группы относительно политики, профессия которых состоит в производстве мнений и которые стремятся включиться в политическую игру, модифицируя ее саму и преображая свои собственные мнения просвещенных элит в мнение универсальное, вневременное и анонимное, имеющее политическую ценность. Для этого слоя. «общественным мнением» заслуживает называться лишь его собственное мнение в области политики, хоть и некоторым образом «обезличенное», в той мере, в какой оно предстает как мнение универсального, хотя и малочисленного, сообщества ученых, свободно и гласно рассматривающих вопросы религии или политики и общающихся между собой главным образом письменно» [7, с. 50].

Эта роль обществоведов была настолько очевидна, что уже в начале ХХ в. и в России интеллигенция приняла это как данность. П.А. Сорокин писал: «Прав был Конт, когда говорил, что «идеи управляют (социальным) миром», ибо социальный мир есть мир идей, а человек есть животное, созидающее царство логического бытия — новую и высшую форму мировой энергии. Отсюда практический вывод: больше знаний! Больше науки! Больше понятий! — остальное все приложится» [8, с. 531].

Таким образом, та культурная почва, на которой должно было взрасти современное обществоведение, нарастала на Западе очень долго и культивировалась очень большими силами.

Если взглянем на Восток — та же самая картина. Китайская цивилизация насчитывает более двух тысяч лет (некоторые историки говорят о пяти тысячах). Введение единой системы письма и государственной идеологии (конфуцианства) произошло в I в. до н.э. Американский историк Х.Г. Крил пишет: «Несомненная правда то, что «современная бюрократия» — явление в некоторых отношениях уникальное, но система управления в Китае уже в давние времена весьма напоминала нашу нынешнюю, что очень нечасто принимается во внимание. В I в. до н.э. в Китае, уже тогда одном из крупнейших государств, когда-либо известных миру, управление осуществлялось централизованной и профессиональной бюрократией, в которой были представлены все слои общества… Уже в I в. до н.э. чиновников в Китае отбирали на должности и повышали по службе, как правило, на основе таких объективных критериев, как государственные экзамены и заслуги. На Западе первый письменный экзамен для претендентов на государственные должности официально состоялся в Берлине в 1693 г., а практика систематической ежегодной аттестации чиновников утвердилась лишь после Первой мировой войны» [9].

Монголия в XIII-XIV вв. была объектом внимательного изучения китайских и арабских исследователей. Сочинения 1233-1236 гг. содержали ценные сведения о государственном аппарате, правовой системе, военном деле и разведке монгольского государства в период подготовки небывалого по масштабам похода в Восточную Европу. Эти сочинения — продукт обществоведения высокого уровня. Таков и более поздний труд Марко Поло, который и сегодня актуален для нас как источник знания об империи монголов на территории будущей России. Монголия была центром, куда стекались культурные ценности и съезжались ученые всего Востока.

Под знанием об обществе нынешней Японии тоже мощная база. Когда в XIX в. там разрабатывали большую программу модернизации («реставрация Мэйдзи»), то изучали исторические документы, чтобы сконструировать подходящие социальные формы для этой программы. Остановились на принципах межсословных и межклановых контрактов между самураями, крестьянами, ремесленниками и торговцами, которые действовали в XI в. Принципы межсословных контрактов, взаимная ответственность сторон, практика и результаты их применения были так глубоко и полно изложены, что этим знанием оказалось возможным воспользоваться и через 800 лет. Значит, уже в XI в. в Японии были хорошо развиты понятийный аппарат, логика и способ формализации знания в обществоведении — настолько, что это знание можно было легко перевести на современный язык и приложить к современным проблемам.

До нашего времени дошел большой свод кодексов, детально регулирующих общественную жизнь. Российский японовед А.Н. Мещеряков упоминает знаменитый «манифест Тайка», изданный в 645 г. В этом указе были объявлены радикальные реформы прежней системы социально-политического устройства, такие как отмена частной собственности на землю и введение надельной системы землепользования, ликвидация личной зависимости, в которой находились некоторые категории населения, и др.

По словам А.Н. Мещерякова, интенсивные письменные коммуникации в Японии «обеспечили высокий уровень культурной гомогенности, не достигнутый ни в одной из крупных стран современного мира». И условием для этого было то, что уже в ХI в. Япония была страной с небывало высоким уровнем грамотности.

Таким образом, знание об обществе и в Западной Европе, и в больших культурах Востока накапливалось и систематизировалось очень долго. Конечно, основной массив этого знания по своему типу относился к традиционному знанию, накапливаемому во всех слоях общества, особенно чиновниками, правителями, военачальниками. Однако существенная часть этого знания к XVII в. уже относилась к протонаучному знанию, готовому к совмещению с требованиями научной рациональности. Это — очень важный фактор. Заменить длительный процесс «созревания» определенных интеллектуальных навыков в большой части общества форсированными программами очень трудно.

Россия оказалась именно в таком положении: создание обществоведческих трактатов и реальное их обсуждение в обществе и государственном аппарате начались только в XIX в. О крестьянах, составлявших главный социальный тип, который «держал» Россию, стали писать только после реформы 1861 г. Традиционное знание, основанное на длительном опыте государственного строительства и общественной жизни, накапливалось так же, как и в других цивилизациях. Однако требовались чрезвычайные усилия, чтобы подготовить массивы этого знания к соединению их с научным методом.

На это просто не хватило времени, и образованная часть общества не успела совершить мировоззренческого перехода, необходимого для создания научного обществоведения. Характер развития российского обществоведения определился во второй половине ХIХ в., когда русская интеллигенция создавала его первые современнее структуры.

 

 

Наука — или натурфилософия?

Вспомним, как шло на Западе становление научного обществоведения. В Средние века основной формой общественного сознания была религиозная. Рациональная форма знания была сопряжена с религиозными представлениями, в лоне этого мировоззрения и вырабатывались инструменты познания. Возрождение означало большой сдвиг в познавательной деятельности, общественная мысль стала плюралистичной, допускался даже атеизм. Возник новый тип знания, который назвали натурфилософией.

Но натурфилософия не была наукой в строгом смысле слова. Натурфилософия как тип знания была тесно связана с ценностями, а в мировоззренческом плане следовала холизму, целостному представлению о мире вещей, связанных воедино, — натурфилософии было присуще космическое представление о мире.4 Наука, родившаяся в XVII в., была принципиально другим типом познания и порождала иной тип знания. Она отошла от эссенциализма натурфилософии, т. е. от поиска сущности, таящейся в каждой вещи. Наука имела целью выявить в каждом явлении или вещи общую закономерность, превращая конкретный предмет в модель. При этом реальное воплощение объекта было несущественно, он был для исследователя лишь носителем знания о том явлении, которое в данный момент было предметом исследования.

Конечно, и в натурфилософии, как вообще в мышлении человека, обладающего разумом и воображением, создавались модели реальности, но структура этих моделей сильно отличалась от структуры моделей науки. Наука в своих моделях старалась вывести в отдельное пространство иррациональное («идолов») — потусторонние силы, эмоции и необъясненные традиции, не поддающиеся объяснению явления. Всех этих идолов ученый должен был держать под контролем в особых «камерах». Он испытывал их влияние и даже тайком использовал его, но не был им подвластен — таково кредо.

С точки зрения обыденного сознания, прежнее знание было более продуктивным, оно лучше описывало видимую реальность. Так, физика Аристотеля лучше описывала обыденный мир человека, чем законы механики Галилея, — камень действительно падал быстрее, чем перышко. Галилей сделал радикальный шаг — он абстрагировался от побочных факторов, которые в данный момент его не интересовали, и вместо камня или перышка он видел материальную точку, вес и форма которой не были важны. А в реальности вес и форма определяют скорость и траекторию падения: перышко падает медленно, потому что сопротивление воздуха препятствует его падению.

Наука низводит явление до абстрактной элементарной сущности. Познание, которое ищет элементарные явления, отрицает космизм и холизм. И самое главное — это знание, которое освобождается от ценностей. Вещи теряют для ученого свой тайный смысл, свою выраженную в имени сущность, они не связаны воедино невидимыми струнами в божественный Космос.

В этом и была суть конфликта Галилея с Церковью. Он требовал разрешения познавать ради знания, независимо от его отношения к добру и злу. В религиозном мировоззрении знание и ценности были сцеплены — или ты познаешь во славу Бога, или ты познаешь с темными замыслами. Галилей провозгласил знание беспристрастное (объективное), знание как самоценность. Миссия науки — познать то, что есть, независимо от того, как должно быть.

Это был драматический разрыв непрерывности в развитии знания. С наукой возникло новое мировоззрение, новая картина мира. Строго говоря, сама картина мира возникла потому, что художники Возрождения изобрели перспективу и представили человека как субъекта, наблюдающего мир. Раньше человек не отделялся от этой картины, не было и субъектно-объектных отношений между человеком и миром. Человек был связан с Космосом «невидимыми струнами». Натурфилософия и наука вышли из Возрождения по двум разным траекториям, а мы в школьной истории ошибочно представляли их как последовательные этапы одного пути. Как теперь говорят, наука — это не дочь натурфилософии, а ее сестра.

Но для нас здесь важно, что на Западе обществоведение сразу стало формироваться как часть науки. Складывались новое общество, новый тип государства и новый тип хозяйства. Религиозные или моральные трактаты не могли дать адекватного описания этих процессов. Ученые сразу стали применять новый метод познания к человеку и к обществу. Сразу стали создаваться научные, хорошо разработанные модели. Они стали инструментом познания и в то же время мощным средством воздействия на общественное сознание и процесс легитимации грядущего общественного порядка.

Примером служит Гоббс — уже типичный ученый периода научной революции, с математическим сознанием. Он разработал модель человека, нового общества и государства. Человек Гоббса — атом, свободный самодостаточный индивид, который находится в непрерывном движении и не изменяется при столкновениях с другими индивидами. Гоббс взял то представление об атоме, которое было выведено из интеллектуальной тени именно обществоведами, причем в отношении человека, а не материи.

На основе модели человека как атома был развит целый подход к объяснению общества — методологический индивидуализм, который и до сих пор применяется в западном обществоведении. Как инструмент познания конкретного общества модель Гоббса эффективно выполнила свои функции, даже несмотря на то, что аллегория атома в принципе неверна.

Исходя из этой модели человека, Локк создал учение об обществе. В центре всей конструкции находится ядро — гражданское общество (в точном переводе цивильное, т. е. цивилизованное). Это «республика собственников». Оболочка, окружающая это ядро, — пролетарии, которые живут в состоянии, близком к природному. Они уважают частную собственность и пытаются ее экспроприировать у «богатых». А в «заморских территориях» живут «в состоянии природы» дикари и варвары. Ось, вокруг которой крутится гражданское общество, — частная собственность. Исходным фундаментальным объектом частной собственности является тело индивида как основа всех остальных типов частной собственности. Это была эффективная модель, из нее можно было исходить и в идеологии, и в управлении обществом — человек Запада ее принимал.

Адам Смит, исходя из механистической модели мироздания Ньютона, создал теорию рыночной экономики. Он буквально перенес ньютоновскую модель в сферу хозяйства, включая метафору «невидимой руки рынка» (у ньютонианцев «невидимая рука», толкающая тела друг к другу, была метафорой гравитации). Невидимая рука рынка постоянно приводит его в равновесие, когда колебания спроса и предложения разбалансируют систему. Согласно Адаму Смиту, вся эта равновесная машина рынка описывается простыми математическими уравнениями наподобие законов механики.

Таким образом, на Западе уже в ХVII-ХVIII вв. наука задала методологические основания для обществоведения. Стало довольно строгой нормой не вводить в «научную» часть рассуждений об обществе нравственные ценности, хотя прилагать строгие каноны развитой науки к обществоведческим трактатам того времени невозможно — ценности проникают в них «контрабандой». Важно, что был принят определенный вектор, ориентирующий на идеал беспристрастного, объективного знания.

Сам Адам Смит был религиозным моралистом и придавал большее значение своему трактату «Теория нравственных чувств», чем «Исследованию о природе и причинах богатства народа», которое и сделало его великим экономистом. Для нас здесь важно то, что он разделил эти два труда как принадлежащие к разным сферам знания. Это было признаком научного обществоведения.

В России формирование обществоведения пошло по другому пути. До середины XIX в. трактаты, излагавшие представления об общественных процессах, создавались в рамках этики, часто с отсылками к религиозному знанию. Во второй половине XIX в. в русской литературе возник особый жанр, получивший название «физиологический очерк» — текст, описывающий какую-то сторону социальной реальности. Этот жанр историки культуры считают предшественником российской социологии — будущего обществоведения [10].

Изучение этого периода показывает, что обществоведение России вышло из классической русской литературы, а не из науки. Соответственно, оно несло в себе присущие русской литературе мировоззренческие черты.5 Можно сказать, оно было разновидностью литературы и было проникнуто сильным нравственным чувством. С самого начала оно занимало в общественном сознании пристрастную, даже радикальную позицию, выступая в основном на стороне угнетенных и обездоленных.6 По своим методологическим установкам это обществоведение было несовместимо с беспристрастностью и объективностью, оно сразу утверждало «то, что должно быть», — декларировало нравственные идеалы и ценностные нормы. Известно высказывание основателя исторической школы «Анналов» Люсьена Февра: «несмотря на благие порывы, нет и не может быть истинного понимания там, где все отмечено печатью неизбежных и роковых симпатий и антипатий».

Герцен писал: «Вся литература времен Николая была оппозиционной литературой, непрекращающимся протестом против правительственного гнета, подавлявшего всяческое человеческое право… Слагая песни, она разрушала; смеясь, она подкапывалась».

Особенности этого обществоведения можно показать на примере российской социологии. Он хорошо представлен в учебнике «История социологии» (2009). Вот выдержки из главы 15 о Н.К. Михайловском. О нем говорится: «Являясь одним из пионеров отечественной социологии, он, по свидетельству своего современника и главного историографа этой науки Н. И. Кареева, начал самостоятельную работу как ученый „в то время, когда еще почти не существовало социологической литературы“. Закрепившаяся за русской социологией характеристика „публицистическая“ во многом обязана Михайловскому и другим отечественным ученым-социологам — его современникам».

О первой когорте социологов говорится: «Труды Лаврова так же, как и труды Михайловского, долгое время оставались невостребованными, и он был известен лишь как идеолог народнического движения. В то же время творчество этих крупных ученых-социологов имеет особую ценность, поскольку они являются основателями этико-социологического направления в отечественной социологии. Это явление известно в мировой литературе по истории социологии под несколькими названиями: „субъективная социология“ (или „субъективная школа“), „субъективный метод“, „русская социологическая школа“» [13, с. 377].

Наука, напротив, опирается на объективный метод и тщательно отделяется от этики как инструмента познания.

Михайловский обращался к анализу личности. Одним из главных его принципов было «сформулированное им требование к социальному познанию как к такой сфере деятельности, в которой истинный результат может быть получен только путем применения субъективного, оценочного подхода. Объективное содержание знания не может быть полным без привнесения в него оценочного момента… Применение субъективного метода Михайловский описывает следующим образом: войти в интересы своего объекта (другого субъекта), переосмыслить его мысли, перечувствовать его чувства, перестрадать его страдания и переплакать его слезами, т. е., встав на его место, слиться с ним, сделать его интересы своими, что поможет достижению такого способа понимания, при котором будет установлено отношение полного тождества субъекта с объектом. Абсолютное слияние субъекта с объектом, когда они ни на минуту не разлучаются друг с другом, — это и есть необходимое условие получения истинного знания.

Научная истина при таком понимании — это не беспристрастное, объективное знание, а знание, органически связанное с идеалами и ценностями живой личности, реального субъекта познавательной деятельности, наделенного волей и действующего на основе своей психологической убежденности» [13, с. 387, 389].

Михайловский вводит в методологию его социологии т. н. предвзятость, с которой исследователь изучает общественные отношения: он опирается не только на опыт, но и на нравственные установки. Без предвзятости невозможно получить истинное знание, поскольку оно может быть только субъективным, считает Михайловский.

Сравним это с тезисом Макса Вебера: «Эмпирическая наука неспособна научить человека, что следует делать, а только может указать, что он в состоянии сделать и, в некоторых условиях, что он в действительности желает сделать… Попытка утвердить свои оценочные суждения вовне имеет смысл лишь в том случае, если этому предпослана вера в ценности. Однако судить о значимости этих ценностей — дело веры, быть может, также задача спекулятивного рассмотрения и толкования жизни и мира с точки зрения их смысла, но уже, безусловно, не предмет эмпирической науки в том смысле, как мы ее здесь понимаем» [14, с. 350, 351].

Глава 17 в учебнике: «Николай Иванович Кареев как социолог». Кареев — один из пионеров отечественной социологии, его взгляды как социолога сложились к середине 1880-х гг. В 1910 г. он был избран членом-корреспондентом Российской академии наук, а в 1929 г. стал почетным академиком АН СССР. В основу изучения общества он, как и Михайловский, положил личность, что потребовало применения оценочного подхода. Это — направление субъективной социологии, любое социальное явление или общественный процесс обязательно рассматривается познающим субъектом сквозь призму определенного идеала.

Об этом и речь: основоположники социологии в России пошли не по пути создания эмпирической науки, добывающей объективное, беспристрастное знание, а по пути создания метода слиться с личностью как объектом изучения до полного тождества. Возможно, это создаст замечательный способ понять душу индивида посредством психологической убежденности исследователя с его призмой «определенного идеала», но это — не рациональная социология научного типа.

М. Вебер предупреждал как социолог: «Если рациональное эмпирическое исследование последовательно расколдовывало мир и превращало его в основанный на причинности механизм, оно со всей остротой противостояло этическому постулату, согласно которому мир упорядочен Богом и, следовательно, этически осмысленно ориентирован. Ибо эмпирически и тем более математически ориентированное воззрение на мир принципиально отвергает любую точку зрения, которая исходит в своем понимании мира из проблемы «смысла» [15, с. 335].

Русская обществоведческая литература была гуманна, нравственна, но именно это и делало ее ненаучной. Она пошла по пути натурфилософии. Она давала ценное знание, но того типа, в котором знание и ценности тесно связаны и даже переплетены. А наука возникла в ходе развода знания и ценностей. Ценности были оставлены философии и религии, а наука говорила, «что есть», а не указывала, «как должно быть». Иногда она может лишь предупредить: если будешь поступать так-то и так-то, будет то-то и то-то. Бэкон сказал: «Знание — сила»… и не более того. Иными словами, знание не позволяет определить, что есть добро, а что — зло.

Некоторые русские писатели и сами чувствовали, что принимать художественное произведение за верное представление общественного бытия — большая ошибка. Чехов писал, даже с тревогой, что художественная литература — не трактаты социологов, что образы и коллизии, созданные писателем, не описывают «то, что есть». Смысл его предупреждений был таков: писатель исходит из своей идеи, которая выражает борьбу добра и зла. Его текст — это мысленный эксперимент, проведенный в воображении художника. Социолог, напротив, должен беспристрастно рассмотреть реальность не через свою идею, а через объектив.

Первым крупным социологическим исследованием в России считают книгу Н. Флеровского (В.В. Берви) «Положение рабочего класса в России: наблюдения и исследования» (1869). Маркс, высоко оценивая эту книгу, пишет о ней Энгельсу: «Это самая значительная книга среди всех, появившихся после твоего труда о „Положении рабочего класса [в Англии]“. Прекрасно изображена и семейная жизнь русского крестьянина — с чудовищным избиением насмерть жен, с водкой и любовницами».

Чтобы читать эту книгу, Маркс стал изучать русский язык. Он многократно ссылается на нее как на самый достоверный источник знания «о положении крестьянства и вообще трудящегося класса в этой окутанной мраком стране». Маркс пишет Энгельсу о Флеровском: «Он хорошо схватывает особенности характера каждого народа — „прямодушный калмык“, „поэтичный, несмотря на свою грязь, мордвин“ (которого он сравнивает с ирландцами), „ловкий, живой эпикуреец-татарин“, „талантливый малоросс“ и т.д. Как добропорядочный великоросс он поучает своих соотечественников, каким образом они могли бы превратить ненависть, которую питают к ним все эти племена, в противоположное чувство» [16, с. 358, 363-364].

Уже из этих похвал видно, что в книге Флеровского нет беспристрастности, он излагает свои ценностные предпочтения, давая характеристики «каждого народа» России не без примеси русофобии. Из этой книги, по мнению Маркса, «следует, что крушение русской державы должно произойти в ближайшее время».

Конечно, поскольку обществоведение связано с изучением людей, на этапе анализа и проектирования политической практики в модель вводятся ценности — отношения людей регулируются нравственностью. Но это вторжение ценностей в научном обществоведении стараются на первом этапе ослабить или отделить от объективного анализа. В российском обществоведении, напротив, методология анализа сознательно сразу базировалась на ценностях. Если эксплуатация — это зло, то автор сразу писал очерк об угнетенных, исходя из своих нравственных установок. А если для автора рабочие — это иждивенцы и люмпены, то он начинал пропаганду безработицы.

Так оно и случилось в ходе русской революции, что сыграло большую роль в сдвиге к гражданской войне. Социологи и гуманитарии, видя Россию каждый сквозь призму определенного идеала и своей психологической убежденности, не могли представить ни обществу, ни государству объективную картину реальности. Без такой картины, задающей общий язык, главные политические организации не могли вести диалог и искать компромисс, исходя уже из своих интересов, идеалов и наличных сил. Так столкнулись разные убежденности квазирелигиозного типа — гражданскую войну вели между собой революционные силы, почти все с социалистическими программами.

Таким образом, в период революционного кипения мощные импульсы для интеллектуального освоения проблем общества на Западе и в России оказались направлены в «точке бифуркации» на разные траектории: на Западе — в науку, в России — в натурфилософию. В естественных и технических науках такого расхождения не произошло.