Принц продолжает преследование, возвращается в коско, встречается с отцом и лишает его империи

 

После отправки посланцев он приказал отобрать шесть тысяч воинов, которые пошли бы с ним продолжить преследование [врага], а с остальными людьми он распрощался, [сказав], чтобы они вернулись к своим домам, пообещав куракам в свое время отблагодарить их за ту службу.

Двух своих дядей он назначил мастерами боя, которые двинутся вместе с ним, и через два дня после сражения он со своими людьми пустился за врагами; [но] не для того, чтобы обойтись с ними плохо, а чтобы избавить их от страха, который они могли испытывать из‑за своего преступления. И вот так тех, кого он настиг на дороге, раненых и нераненых, он приказал одарить и лечить, и из самих пленных индейцев он [назначил] посланцев и направил их, чтобы они шли в свои провинции и селения и рассказывали бы, что инка идет прощать и утешать их и что они не должны бояться. С этими предупредительными мерами он быстро двинулся вперед, и, когда дошел до провинции Анта‑вайльа, которая принадлежала чанкам, [ему навстречу] вышли все женщины и дети, которые смогли собраться вместе, с зелеными ветвями в руках, призывая и говоря: «Единственный господин, сын Солнца, любящий бедняков, прояви к нам жалость и прости нас».

Принц принял их с большой мягкостью и приказал сказать им, что случившееся с ними несчастье произошло по вине их отцов и мужей, и что всех тех, кто восстал, он простил, и что он лично пришел посетить их, чтобы они, услыхав прощение из его собственных уст, почувствовали бы себя более удовлетворенными и полностью лишились страха, который они могли испытывать из‑за своего преступления. Он приказал, чтобы им дали то, в чем они нуждались, и чтобы с ними обращались с любовью и лаской, и чтобы самое большое внимание уделили вдовам и сиротам, детям тех, кто был убит в сражении на Йавар‑пампе.

В очень короткий срок он обежал все провинции, которые восставали, и, оставив в них губернаторов с достаточным количеством людей, вернулся в город [Коско] и вошел в него через промежуток времени в одну луну (как говорят индейцы), после того как покинул его; ибо они считают месяцы по лунам. Индейцы, как верные [инке], так и те, что восставали, были восхищены при виде любви и кроткости принца, которых они не ожидали из‑за жестокости его характера; они скорее боялись, что после победы он учинит огромную кровавую бойню. Однако, говорили они, их бог Солнце приказал ему изменить характер и стать похожим на своих предков. Но правда заключена в том, что стремление к славе и чести может так много [достичь] в великодушных душах, что они обретают силы изменить злой характер или любую другую недобрую склонность в свою противоположность; так поступил и тот принц ради того, чтобы сохранить доброе имя, каким он и оставил его среди своих.

Инка Вира‑коча вошел в Коско пешком, чтобы выглядеть скорее солдатом, нежели королем; он спустился вниз по склону Карменка, окруженный своими воинами; по бокам шли два его дяди, мастера сражений, а за ними вслед [шли] пленники. Он был встречен с величайшим ликованием и многочисленными криками радости толпы народа. Старые инки вышли встретить его и почтить как сына Солнца; и, исполнив необходимый ритуал почитания, они смешались с его солдатами, чтобы принять участие в триумфе [по поводу] той победы. Они давали понять, что хотели бы быть юношами, чтобы воевать с таким капитаном. Его мать, койа Мама Чикйа, и наиболее близкие по крови к принцу женщины, как‑то: сестры, тетки, двоюродные и троюродные сестры вместе с большой толпой пальа вышли с другой стороны встретить их песнями праздника и ликования. Одни из них обнимали его, другие вытирали пот с лица, другие стряхивали с него пыль, другие кидали цветы и пахучие травы. Так принц дошел до дома Солнца, куда вошел босым, согласно их обычаю, чтобы выразить благодарность за победу, которую оно ему подарило. Затем он посетил девственниц, жен Солнца, и, закончив эти два визита, он покинул город, чтобы увидеть своего отца, который все еще находился в ущелье Муйна, где он его оставил.

Инка Йавар Вакак принял принца, своего сына, не с ликованием, радостью и удовлетворением, чего требовали столь великий подвиг и такая нежданная победа, а с недовольным и меланхоличным видом, который скорее говорил о сожалении, нежели о радости. Было ли это из‑за зависти к знаменитой победе сына, или от стыда за свою нерешительность в прошлом, или из страха, что принц отнимет у него королевство за то, что он оставил без защиты дом Солнца и девственниц, его жен, и имперский город, – неизвестно; мы не знаем, одна из этих трех причин причиняла ему боль или все три вместе.

На той публичной встрече они обменялись немногими словами, но затем, тайно, они долго говорили одни. Индейцы не могут сказать, о чем была та беседа, однако, судя по догадкам, можно понять, что она шла вокруг того, кому из них следовало царствовать, отцу или сыну, ибо после тайного разговора принц пришел к решению, что его отец не возвратится в Коско, поскольку оставил его беззащитным. И, так как амбиция и желание царствовать у принцев всегда готовы принять любой необходимый цвет, этого оказалось вполне достаточно, чтобы отобрать королевство у своего отца. Тот принял решение сына, потому что чувствовал, что весь королевский двор, являвшийся головой королевства, склоняется к этому желанию, и чтобы избежать скандала и гражданской войны, и, в частности, потому, что он уже не мог больше [править сам], он согласился со всем, что принц в отношении его решил. По этому соглашению между ущельем Муйна и Кеспи‑канча в приятном местечке (я знаком со всей той долиной) было намечено строительство королевского дома со всеми богатствами и изысканностями, которые можно придумать для фруктового сада, цветников и других королевских развлечений на охоте и рыбной ловле, ибо на восток от дома рядом с ним протекают река Йукай и многочисленные ручьи, которые в нее впадают.

Закончив планировку (trasa) дома, фундамент и реликвии которого живы еще и сегодня, принц Вира‑коча Инка вернулся в город, и, оставив желтую налобную повязку, он взял [себе] красную. И, хотя он носил ее сам, он никогда не соглашался, чтобы его отец снял с себя [красную по вязку]; ведь знаки отличия не превратишь в большую силу, когда недостает реальности [в виде] империи и власти. Как только строительство дома было закончено, он оказался столь совершенен, что у инки Йавар Вакака было абсолютно все, кроме управления королевством. Этой однообразной жизнью тот бедный король прожил то, что ему оставалось прожить, лишенный королевства своим собственным сыном и высланный в деревню, чтобы жить там среди зверей, как совсем недавно он поступил со своим собственным сыном.

Индейцы говорили, что это несчастье было предсказано дурным предзнаменованием, когда он в детстве плакал кровью. Они говорили также, рассуждая друг с другом [и] вспоминая прошлые дела, что, если бы тот инка, когда он испугался дурного характера сына и попытался исправить его, решился бы дать ему немного яда (согласно обычаям тиранов и как это делали колдуны некоторых провинций его империи), возможно, он не лишился бы королевства. Другие, говорившие в пользу принца, не отрицали зла, которое он причинил своему отцу; они говорили, что могло бы случиться и худшее, если бы отец оказался во власти врагов, ибо он уже повернулся к ним спиной и оставил беззащитным город; они бы отняли у него жизнь и королевство, [право] его сыновей наследовать [престол]; таким путем они лишились бы всего, а что принц избавил их от этого своею твердостью духа и храбростью. Другие, говоря с обычной похвалой о своих королях, утверждали, что злосчастный инка не прибег к помощи яда, потому что прежде все они стремились скорее освободить мир от яда, нежели использовать его. Другие, считавшие себя набожными (religiosos), еще больше восхваляя благородство и милосердие своих инков, говорили, что, хотя ему подсказали о [таком] средстве, как яд, он не воспользовался им, ибо было недостойно инков, сыновей Солнца, поступать со своими сыновьями так, как они запрещали поступать вассалам даже с чужими людьми. Подобным образом они говорили многие другие вещи в своих разговорах, [и] каждый высказывал то, что ему казалось наиболее подходящим. И на этом мы оставляем Инку Плачет Кровью, чтобы больше не говорить о нем.[21]

 

Глава XXI

ОБ ИМЕНИ ВИРА‑КОЧА, И ПОЧЕМУ ОНИ ЕГО ДАЛИ ИСПАНЦАМ

 

Возвращаясь к [рассказу] о принце, нужно учесть, что из‑за того сна его звали Вира‑коча Инка, или Инка Вира‑коча, что одно и то же, ибо прозвище инка перед или после имени имеет одинаковое значение. Ему дали имя явившегося ему призрака,[22] который именно так себя назвал. И в силу того, что принц сказал, что у него на лице была борода в отличие от индейцев, которые, как правило, безбороды, и что на нем была одежда до самых пят, [что] отличалось от обычая индейцев, которые носят ее не ниже колен, индейцы назвали [именем] Вира‑коча первых испанцев, которые появились в Перу, ибо они были бородаты и все их тело было покрыто одеждой. И, поскольку вскоре после того как пришли испанцы, они пленили Ата‑вальпу, короля‑тирана, и убили его, [а] он незадолго до этого убил Васкара Инку, законного наследника, и совершил над [людьми] королевской крови (не уважая ни пол, ни возраст) жестокости, о которых мы скажем в свое время, они по‑настоящему утвердили за испанцами имя Вира‑коча, говоря, что они были сыновьями бога Вира‑кочи, который спустил их с неба, чтобы спасти инков и освободить город Коскo и всю их империю от тирании и жестокостей Ата‑вальпы, как это в тот раз совершил сам Вира‑коча, явившись перед принцем Инкой Вира‑кочей, чтобы спасти его от восстания чанков. И говорили они, что испанцы убили тирана в наказание и в отместку за инков, поскольку так им приказал бог Вира‑коча, отец испанцев, и это причина, из‑за которой они назвали первых испанцев Виракочами. И в силу того, что они поверили, что те были сыновьями их бога, они так уважали их, что поклонялись им и оказали им столь незначительное сопротивление, как это будет видно [в рассказе] о конкисте королевства, ибо только шесть испанцев (среди них Эрнандо де Сото и Педро дель Барко) рискнули направиться из Каса‑марки в Коско и другие места, [находившиеся] в двухстах и трехстах лигах пути, чтобы взглянуть на богатства того города и других [мест], а их несли в носилках, чтобы им было бы удобнее. Их [испанцев] они называли также инками, сыновьями Солнца, как своих королей. Если бы на эту пустую веру индейцев испанцы ответили бы рассказом, что подлинный бог направил их, чтобы спасти от тирании дьявола, которая была пострашнее Ата‑вальпы, и обучили бы их святому Евангелию [своим] примером, который требует вера, нет сомнений, что это дало бы великие плоды. Но все произошло так непохоже, как об этом повествуют их же собственные истории, к которым я обращаюсь, ибо я сам не вправе о том говорить: скажут, что, будучи индейцем, я говорю с пристрастием. Хотя правда то, что не следует обвинять всех [испанцев], ибо большинство поступало как добрые христиане, но в среде этих столь простых людей, каковыми были те язычники, один плохой разрушал больше, чем созидали сто хороших.

Испанские историки, и даже все они, говорят, что индейцы называли так испанцев, потому что они пришли туда морем. И они говорят, что имя Вира‑коча означает сало из моря, составляя вместе [слово] вира, что, как они говорят, означает жир, и [слово] коча, что означает море. Они заблуждаются как в словосочетании, так и в его значении, ибо, согласно составленному испанцами словосочетанию, оно должно было бы означать море из сала, потому что вира в собственном своем значении означает сало и со словом коча, что значит море, оно означало бы море из сала, так как в подобных словосочетаниях именительного и родительного падежей индейцы всегда ставят впереди [слово] в родительном падеже. Из этого становится ясно, что [имя Вира‑коча] не является составным словом, а именем собственным того призрака, который назвал себя Вира‑кочей и сыном Солнца. Я написал здесь это, чтобы позабавить любознательных [людей] интерпретацией этого столь обычного имени и показать, как заблуждаются в объяснении языка Перу те, кто не впитал его в себя с материнским молоком в самом городе Коско, хотя бы они были индейцами, ибо те, кто не является уроженцем этого города, так же невежды и иностранцы по отношению к языку [инков], как и кастильцы. Помимо названной причины, мы дальше укажем еще одну, не менее важную, объясняющую, почему они называли Вира‑кочами испанцев; каковой являлись артиллерия и аркебузы, которые они привезли [в Перу]. Отец Блас Валера, объясняя значение этого имени, определяет его таким словом [для] языческого божества (dicciin numen), которое означает воля и могущество бога; он говорит так не потому, что [именно] это означает имя Вира‑коча, а потому, что индейцы принимали призрак за божество, которому поклонялись вслед за Солнцем, поставив его на второе место [по значению], а уже вслед за ним [Вира‑кочей] они поклонялись своим инкам и королям, и больше у них не было богов.

Инка Вира‑коча как из‑за [своего] сна, так и победы заслужил среди своих родичей и вассалов такую репутацию, что они при жизни поклонялись ему как новому божеству, присланному Солнцем для защиты [людей] своей крови, чтобы они не погибли бы, и для охраны имперского города, и дома Солнца, и его девственниц, чтобы враги не уничтожили бы их. И так они почитали и преклонялись перед ним с невиданной и еще большей пышностью в [обрядах] поклонения, нежели его предкам, словно бы в него вселилось новое и еще большее божество, чем в них, поскольку с ним произошли столь странные и восхитительные вещи. И, хотя инка хотел запретить индейцам поклоняться ему самому вместо его дяди, который явился ему, он не смог этого добиться от них. Однако они согласились, что будут обоготворять одинаково их обоих и что, называя любого из них – оба имели одно и то же имя, – следовало считать, что называются они оба. И Инка Вира‑коча для большей славы и чести своего дяди‑призрака и своей собственной построил храм, как мы об этом вскоре расскажем.

Можно полагать, что дьявол – столь великий мастер злодеяний – навеял [этот] сон спящему принцу или что он явился ему в том образе, когда [принц] бодрствовал, ибо доподлинно неизвестно, спал ли он или бодрствовал; и индейцы скорее склоняются к тому, что он не спал, а бодрствовал, лежа под той скалой. И враг рода человеческого мог это сделать, чтобы укрепить доверие и репутацию языческой веры инков, потому что он, видя, что их царство [прочно], утверждает себя и что инки должны стать законодателями тех суеверий в своем язычестве и пустом законе, чтобы в них поверили бы и их приняли бы за богов и как таковых слушались бы, устроил то и другие представления, о которых рассказывают индейцы, хотя ни одно из них не вызывало такого восхищения, как [увиденное] Вира‑кочей Инкой, ибо призрак заявил, что был сыном Солнца и братом инков; а так как затем случилось восстание чанков и победа над ними, инка обрел огромнейший авторитет и доверие, превратясь в оракула во всем том, что он захотел бы в дальнейшем указать и приказать индейцам. Таков фантастический бог Вира‑коча, о котором некоторые историки говорят, что индейцы считали его главным божеством и почитали больше, чем Солнце, [что] является [результатом] фальшивого сообщения и обмана со стороны индейцев, стремящихся польстить [испанцам] тем, что они дали им имя своего самого главного божества. В действительности же у них не было божества более главного, чем Солнце (не считая Пача‑камака, божества неведомого); скорее всего ради обожествления (dar deidad) испанцев индейцы вначале говорили, что испанцы были сыновьями Солнца, как они сказали [и] о призраке Вира‑коче.

 

Глава XXII

ИНКА ВИРА‑КОЧА ПРИКАЗЫВАЕТ ПОСТРОИТЬ ХРАМ В ПАМЯТЬ О СВОЕМ ДЯДЕ‑ПРИЗРАКЕ

 

Ради большего уважения к своему сну и чтобы он подольше сохранился бы в памяти людей, Инка Вира‑коча приказал построить в селении под названием Кача, находящемся в шести лигах на юг от города Коско, храм в честь своего дяди и в знак уважения к нему, к призраку, который ему явился. Он приказал, чтобы форма храма во всем, что было возможно, повторяла бы то место, где он ему явился; чтобы он (словно поле) был бы открытым, без потолка; чтобы молельня была бы маленькой [и] вся покрыта камнями, словно выемка в скале, в которой он лежал; чтобы у него имелся бы чердак (soberado), [расположенный] высоко над землей; те план и постройка отличались от всего того, что те индейцы делали до и после, поскольку они никогда не строили дома и другие строения с чердаком. Храм состоял из открытого пространства: сто двадцать футов в длину и восемьдесят в ширину. Оно было [выложено] отполированным камнем необычайно красивой работы – любая работа, которую выполняли те индейцы, была красива. У него имелись четыре двери (puertas), [сориентированные] на четыре главные стороны неба; три из них были закрыты, ибо то были [лишь] порталы, украшавшие стены. Дверь, которая смотрела на восток, служила для входа и выхода из храма; она находилась в середине фронтона здания, а поскольку те индейцы не умели строить помещение со сводами, чтобы на них уложить [пол] чердака, они соорудили [сплошные] стены из того же камня, которые должны были служить балками [и] простояли бы дольше, чем если бы были построены из дерева. Их возводили через [равные] промежутки, оставляя между стеной и стеной пространство в семь футов, а сами стены были толщиной в три фута; между этими стенами образовалось двенадцать узких и длинных проходов. Сверху вместо досок их перекрыли каменными плитами – десять футов в длину и толщиной в полвары [каждая], обработанные со всех шести сторон. Войдя через дверь храма, они сворачивали направо [и шли] по первому узкому проходу вплоть до правой [наружной] стены храма; затем поворачивали налево, доходя до другой [левой] стены по второму проходу. Там они снова поворачивали направо, [и шли] по третьему проходу, и таким путем (словно бы двигаясь по интервалам между строками данной страницы) они преодолевали свободное пространство (hueco) храма проход за проходом, доходя до последнего, каковым был двенадцатый [проход], где находилась лестница, ведущая на чердак храма.

В начале и в конце каждого прохода имелись окна наподобие бойниц, которые в достаточной мере освещали проходы; под каждым окном в стене было сделано углубление, в котором сидел привратник; он не занимал собою проход. Лестница имела два склона (aguas), так что можно было подыматься и спускаться с одной и с другой стороны; ее вершина восходила прямо к главному алтарю. Пол чердака был покрыт черными до блеска отполированными каменными плитами, похожими на черный агат; их принесли из очень далеких земель. На месте главного алтаря находилась молельня, двенадцать на четыре фута [свободного] пространства, покрытого теми же черными каменными плитами; [точно] подогнанные друг к другу, они стояли (levantadas) в виде капители с четырьмя склонами: это была самая великолепная [часть] всего сооружения. Внутри молельни в толщине [наружной] стены храма находился алтарь, где стояло изображение призрака Вира‑кочи; по одну и по другую сторону молельни имелись еще два алтаря, однако в них ничего не было; они служили лишь для украшения и дополняли главную молельню. Стены храма поднимались вверх на три вары над [полом] чердака [и] не имели окон; у них был свой каменный карниз, обработанный снаружи и внутри, со всех четырех сторон. На алтаре, который находился внутри молельни, стояла огромная ваза; над ней возвышалась каменная статуя, которую приказал изготовить Инка Вира‑коча [наподобие] того самого образа (figura), каким, как он рассказал, перед ним предстал призрак.

Это был хорошо сложенный мужчина с бородой длиною больше чем в пядь; длинные и широкие одежды вроде туники или сутаны спускались до пят (pies). С ним было странное животное, неизвестного вида, с лапами льва; его шея была перевязана цепью, конец которой находился в одной руке статуи. Все это было сделано в камне, и, так как мастера, поскольку они не видели ни [самую] фигуру, ни ее портрет, не могли достаточно точно высечь ее со слов инки, он сам много раз прикасался резцом к одежде и фигуре, которую, как он говорил, он видел. И он не соглашался, чтобы кто‑нибудь другой прикасался бы к ней, дабы не было бы проявлено неуважение или пренебрежение к образу его божества Вира‑кочи если бы его изобразил бы кто‑либо другой, а не сам король; вот так они ценили свои. пустые божества.

Статуя была похожа на образы наших благочестивых апостолов, и особенно на господина святого Варфоломея (San Bartolomе), поскольку его рисуют с дьяволом, привязанным к его ногам, как и фигура Инки Вира‑кочи с его неизвестным зверем. Увидя этот храм и статую в том виде, как ее описали, испанцы было решили, что, быть может, апостол святой Варфоломей дошел до Перу, чтобы проповедовать среди тех язычников, и что в память о нем индейцы соорудили статую и храм. А метисы, уроженцы Коско, создали тридцать лет тому назад монашеское братство только из них одних, ибо не хотели, чтобы в него входили бы испанцы, и избрали своим покровителем этого благочестивого апостола, заявляя, что, уж если он – выдумка это или нет–проповедовал, как говорили в Перу, они хотели, чтобы он был их патроном, хотя некоторые злоязычные испанцы, видя украшения и пышные наряды, которые в день того [святого] появлялись на нем, говорили, что метисы делают это не ради апостола, а ради Инки Вира‑кочи.

По какой причине и с какими намерениями приказал Инка Вира‑коча, построить тот храм в Кача, а не в Чита, где ему явилось привидение, где имела место победа над чанками, ибо оба эти места имеют большее отношение [к случившемуся}, нежели Кача, индейцы не могут иначе объяснить, кроме как желанием инки; по‑видимому, у него на то была какая‑то тайная причина. Поскольку храм являлся столь необычным, как мы это рассказали, испанцы разрушили его [так же], как они поступили со многими другими знаменитыми творениями, которые они обнаружили в Перу, хотя им следовало бы сохранить их на свой счет, чтобы в грядущих веках люди увидели бы величественность того, что достигли [индейцы] благодаря своим рукам и счастливой судьбе.

Однако похоже что совершенно сознательно, словно завидуя самим себе, они разрушили их так, что сегодня едва сохранились лишь фундаменты этого и других подобных сооружений, что вызывает глубокое сожаление у благоразумных людей. Главной причиной, побудившей их разрушить это творение, как и другие, которые они разрушили, являлась мысль о том, что под ними не могли не находиться огромные сокровища. Первое, что они разрушили, была статуя, ибо они заявили, что под ее ногами зарыто множество золота. Храм они вскапывали постепенно, то тут, то там, до самого фундамента; и таким путем разрушили его целиком. Статуя сохранялась несколько лет спустя, хотя она вся была изуродована камнями, которыми в нее кидали.

 

Глава XXIII