Горбачев не собирался следовать исторической правде

 

Большевики отчетливо понимали: государственная власть зиждется не на конституциях, а на силе. Вслед за К. Марксом В.И. Ленин сознавал, что без обращения к грубой силе никакой капиталистический режим не даст себя свергнуть. И Ленин отстаивал марксистское понимание диктатуры пролетариата, не стесняясь порой в выражениях:

«Диктатура пролетариата есть классовая борьба победившего и взявшего в свои руки политическую власть пролетариата против побежденной, но не уничтоженной, не исчезнувшей, не переставшей оказывать сопротивление, против усилившей свое сопротивление буржуазии».[171]

«Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть…

Диктатура означает – примите это раз навсегда к сведению, господа кадеты, – неограниченную, опирающуюся на силу, а не на закон, власть».[172]

Начиная, по крайней мере, с 1920‑х годов западные политологи начали разрабатывать теорию, обосновывающую законность отмены конституционных прав во времена кризиса, различая при этом «конституционную диктатуру, которая стремится защитить конституционный порядок, и неконституционную диктатуру, которая приводит к его ниспровержению».[173]

Раскрытие военного заговора и «клубка», или «паутины», переплетенных между собой заговоров троцкистов и «правых» привело к беспрецедентно критическому положению, которое поставило Советский Союз, а с ним и мировое коммунистическое движение на грань катастрофы. Учитывая столь критические обстоятельства, не стоит удивляться, что сталинское руководство ограничило или даже отменило некоторые функции прокуратуры в делах, связанных с государственной безопасностью. Хотя следует оговориться, что само такое решение в отношении прокуратуры нам не известно.

Ежов инструктировал своих подчиненных проводить массовые репрессии в масштабах, далеко превышающих т. н. «лимиты», и при соблюдении максимально возможных мер секретности. По подсчетам Гетти, число несанкционированных казней было поистине огромно.[174]

Операция готовилась в характерной для заговоров атмосфере тайны, что нашло отражение в таких первичных свидетельствах, как стенограмма доклада начальника УНКВД по Западносибирскому краю С.Н. Миронова на оперативном совещании 25 июля 1937 года. Миронов проинструктировал своих подчиненных, что те должны совершить над собой насилие и выбросить из головы оглашаемые им цифры, а именно – огромное число людей, подлежащих аресту в кратчайшие сроки:

«До тех пор пока мы с вами не проведем всю операцию, эта операция является государственной тайной со всеми вытекающими отсюда последствиями. Когда я буду вас знакомить с планом по краю в целом, то всякие цифры, о которых вы услышите, по мере возможности должны в вашей голове умереть, а кому удастся, он должен эти цифры из головы выкинуть, кому же это не удастся, он должен совершить над собой насилие и все‑таки их из головы выкинуть, потому что малейшее разглашение общей цифры – и виновные в этом пойдут под военный трибунал.[175] Поскольку цифры достаточно любопытны по краю, я считаю необходимым познакомить вас с ними с тем, чтобы вы могли сориентироваться с масштабом операции».[176]

Как отмечал Миронов, санкции прокуратуры не требуется, она лишь ставится в известность по факту случившегося. Прокурору следовало передавать списки уже арестованных лиц, и он, таким образом, не мог влиять на то, кого следует брать под стражу. Без личных указаний Ежова Миронов никогда бы не осмелился давать такие инструкции:

«Постановление с прокурором не согласовывается. Прокурору мы посылаем только списки арестованных, причем списки придется составлять начальнику оперсектора в 4 экземплярах – один оставлять у себя, один посылать в край для рассмотрения на тройке, один направлять начальнику Р[айонных] О[отделов] или Городских] О[тделов] и один прокурору».[177]

Сказанное означает: не прокуратура, а НКВД распределял, кого из арестованных отнести к «первой категории» – вынесению смертного приговора, а кого ко «второй» – заключению в лагеря и колонии:

«Дела будут оформляться упрощенным процессом. После операции контроль будет затруднен, поэтому в отношении первой категории надо быть очень требовательными с точки зрения применения категории и санкции на операцию. Почему надо быть требовательным? Работать нам придется два с половиной месяца, через месяц могут вскрыться новые дела и новые организации, предоставленный нам лимит мы можем исчерпать и можем очутиться в таком положении, подойдя к целому ряду дел и фигур, что лимит у нас будет использован. В результате мы можем оказаться через месяц без лимита».[178]

«Лимиты» – максимальное число лиц, намеченных для репрессий, – Миронов рассматривал не иначе, как обязательные для исполнения плановые показатели, или квоты. «Лимит» на 11 000 чел. (фактически на 10 800) он понимал как приказ арестовать как минимум 11 тысяч. Подчиненным он отдал распоряжение не бояться превышать «лимит» еще на пару‑другую тысяч, если это им представится необходимым:

«Лимит для первой операции 11 000 человек, т. е. вы должны посадить 28 июля 11 000 человек. Ну, посадите 12 000, можно и 13 000, даже 15 000, я даже вас не оговариваю этим количеством. Можно даже посадить по первой категории 20 000 чел. С тем, чтобы в дальнейшем отобрать то, что подходит к первой категории, и то, что из первой должно пойти будет во вторую категорию. На первую категорию лимит дан 10 800 человек. Повторяю, что можно посадить и 20 тыс., но с тем, чтобы из них отобрать то, что представляет наибольший интерес».[179]

Несмотря на огромное число жертв, намеченных к расстрелу, Миронов отдал своим починенным приказ скрытно наметить в Западно‑Сибирском крае, а затем тщательно хранить в тайне места казней и захоронений:

«Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет в лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн, и потом этим дерном покрыть это место с тем, чтобы всячески конспирировать место, где приведен приговор в исполнение… Аппарат никоим образом не должен знать ни места приведения приговоров, ни количества, над которым приведены приговора в исполнение, ничего не должен знать абсолютно потому, что наш собственный аппарат может стать распространителем этих сведений…»[180]

Миронов – только один из ежовских подручных, действовавших в одном из регионов обширного Советского Союза. Совещания, подобные тому, что проводил Миронов и отрывочной записью которого мы сегодня располагаем, несомненно, проводились по всей стране или как минимум в большинстве ее краев и областей. Начатая НКВД резня носила чудовищные масштабы.

 

ПОСЛЕДСТВИЯ

 

Никакие власти из любой страны мира не могут быть готовы к государственной измене такого уровня и масштаба. Удивительно даже не то, что Сталина и центральное руководство так долго удавалось держать в неведении об истинном положении дел в стране, сколько то, что прозрение началось уже в январе 1938 года. Именно тогда состоялся Пленум Центрального Комитета ВКП(б), где жесткой критике подвергся П.П. Постышев, который был отстранен от должности за массовые незаконные репрессии.[181]

В августе 1938 года Берия получил назначение на пост 1‑го заместителя Ежова по НКВД, очевидно, чтобы начать негласную проверку деятельности последнего. С помощью где нажима, где уговоров Ежова в ноябре 1938 года наконец удалось принудить подать заявление об отставке с должности наркома внутренних дел. Но к тому времени Советскому Союзу был нанесен огромный ущерб, и тысячи советских граждан пострадали безвинно.

Имеющиеся исторические свидетельства доказывают абсурдность антикоммунистических «ортодоксальных» воззрений, согласно которым Сталин будто бы «все спланировал заранее». Столь же далеки от истины представления, что он обязан был заранее предвидеть ход будущих событий. Но дело здесь вообще не в Сталине или ком‑то еще. Проблема не носила субъективный характер.

Кризис, конечно, имел и политический подтекст, но совсем в другом смысле. Большевистская партия раскололась на уровне руководства. Старые большевики‑оппозиционеры не прекратили фракционной деятельности. Когда возникали серьезные разногласия с партийным руководством, они раз за разом становились на путь обмана. Число таких случаев росло, противоречия обострялись, и тогда они договорились с Германией и Японией и друг с другом отрешить от власти сталинское руководство, а за помощь расплатиться территориальными уступками.

Мы уже никогда не узнаем, сколь подробно Бухарину удалось разузнать о массовых убийствах и следственных фальсификациях ежовских «органов». Зато, как можно убедиться, он был не только в курсе происходящего, но даже успел похвалить идею «генеральной чистки». Ему, как никому другому, была очевидна преступная роль ежовского НКВД, который не подчинялся советским законам и сталинскому руководству, а, наоборот, тайно готовился к его свержению. И еще Бухарин знал, что НКВД находится под контролем не Сталина и правительства, а заговорщической группы.

Бухарин входил в руководящий центр заговора, куда вместе с другими военачальниками входил Тухачевский, а также Ежов. Если вместо фальшивых и лицемерных деклараций о своей преданности Бухарин «разоружился» бы на самом деле, необоснованные массовые репрессии периода «большой паники» никогда бы не начались. Тогда Ежов и его шайка были бы разоблачены и изгнаны из НКВД еще до начала уничтожения многих тысяч ни в чем не повинных советских граждан.

Труднее представить, как после отстранения Ежова повели бы себя первые секретари, такие как Роберт Эйхе и Павел Постышев. Возможно, они все равно бы настаивали на необходимости массовых репрессий. Но в отсутствие сторонников в НКВД начать масштабную кампанию против преданных членов партии и простых советских граждан было бы гораздо сложнее. Впрочем, что бы в таких обстоятельствах ни случилось, Бухарин был бы ни при чем.

Таким образом, главный из выводов очевиден. На Бухарина следует возложить значительную долю ответственности как за законные, так и противозаконные массовые казни, поскольку последние стали прямым следствием заговора, в котором Бухарин играл одну из ключевых ролей и которые могли вообще не начаться в случае своевременного раскрытия заговора или в его отсутствие.