Война ведется не только оружием

 

В чисто военном отношении у Третьей мировой войны была своя логика. В первую очередь эта война была конвенциональной, строившейся на том, что я выставляю моих солдат, ты выставляешь своих, мы сражаемся, и выживший побеждает. Это происходило на одной специально отведенной для этого территории, которой в случае сил Организации Североатлантического альянса, НАТО и сил Варшавского договора являлась Европа. С началом этой конвенциональной, т.е. ведущейся между армиями, войны была начата и гонка вооружений.

Рассмотрим некоторые детали. Это (показывает винтовку.) – полуавтоматическое оружие, и называется оно АР‑15, автоматическая винтовка. Ее создали для войны во Вьетнаме и разобрать ее можно очень быстро (Разбирает ее.), и готово. Когда ее сделали, североамериканцы думали о сценарии конвенциональной войны, т.е. о столкновении крупных воинских контингентов – мол, отправим много солдат, бросим их в бой, и кто‑нибудь да останется. В то же время, Варшавский договор разрабатывал автоматическую винтовку Калашникова, больше известную, как АК‑47, оружие с большой огневой мощью на коротких дистанциях, до 400 метров. Советская концепция подразумевала волновые атаки войск, сначала выдвигалась и открывала огонь первая линия, и если она гибла, в бой вступали вторая и третья. Побеждал тот, у кого больше солдат. Тогда североамериканцы пришли к выводу, что «старая винтовка «Гаранд» времен Второй мировой войны нам уже не годится. Теперь нам нужно оружие с большой огневой мощью для коротких дистанций». Так они разработали АР‑15 и испытали ее во Вьетнаме. Но она себя не оправдала. Когда их атаковал Вьетконг, затвор не закрывался, и винтовка делала осечку. Но это был не фотоаппарат, а оружие. Потом они попытались решить эту проблему при помощи модели М‑16А1. Здесь загвоздка заключалась в том, что в этой винтовке используются два вида патронов. Один, гражданский, сечением в 2,223 дюйма – их можно купить в любом магазине Соединенных Штатов. И другой – 5,56‑миллиметровый, находящийся, исключительно в пользовании сил НАТО. Эта пуля очень эффективна и у нее есть одна хитрость. Целью войны является нанесение противнику потерь, а не убийство его солдат, потому что потерей в армии считается просто вывод солдата из строя, когда он уже не может воевать. Женевская конвенция – договор с целью гуманизации войны – запрещает разрывные пули, потому что когда они попадают в цель, они гораздо более разрушительны и смертельны, чем обычные пули с твердым сердечником.

«Поскольку цель в повышении числа раненых и понижении убитых, – сказали в Женеве – запретим разрывные пули». Попадание пули с твердым сердечником выводит тебя из строя, ты являешься потерей, но оно, если только пуля не поражает жизненно важный центр, тебя не убивает. Для выполнения Женевской конвенции и осуществления своей хитрости североамериканцы создали пулю с мягким сердечником, которая, входя в человеческое тело, надламывается и начинает вращаться. Входное отверстие одного размера, а выходное – намного больше. Эта пуля намного хуже разрывной и не нарушает договоров. Тем не менее, если она попадает тебе в руку – ты остаешься без руки. Пуля 162 может пробив тебя насквозь, разорвать на куски, а не только ранить. И как бы случайно мексиканское правительство только что купило 16 тысяч этих пуль.

То есть для каждого конкретного сценария создавалось соответствующее оружие. Предположим, что ядерное оружие использовать не хотели. Что же использовали? Большие количества солдат против больших количеств солдат. И так были созданы доктрины конвенциональной войны НАТО и Варшавского договора.

Второй возможностью была ограниченная ядерная война, война с использованием ядерного оружия, но только в некоторых определенных местах. Между двумя сверхдержавами существовала договоренность не атаковать друг друга на собственных территориях, а вести войну исключительно на территории нейтральной. Излишне говорить, что этой территорией была Европа. Именно в ней должны были падать бомбы, а там уж было бы видно, кто останется в живых в Европе Западной и в той, которая называлась Восточной.

И последней возможностью Третьей мировой войны была всеобщая ядерная война, оказавшаяся большим бизнесом, бизнесом века. Логика ядерной войны заключалась в том, что в ней не могло быть победителя, неважно, кто начинал и как бы ни начинал, другой обязательно успел бы ответить. Взаимное разрушение было гарантировано, и с самого начала стороны просто отказались от такой возможности. И этот вариант превратился в то, что в терминах военной дипломатии стало называться «политикой сдерживания».

Для того чтобы Советы не использовали против них свое ядерное оружие, американцы создали множество собственного ядерного оружия, и чтобы американцы не использовали его, Советы создали еще больше ядерного оружия, и так по нарастающей. Называлось это оружие межконтинентальным баллистическим, и были это ракеты, способные долететь из России до Соединенных Штатов и из Соединенных Штатов в Россию. Стоили они бешеных денег, и сейчас они уже ни на что не годны. Существовали и другие виды ядерного оружия для местного использования, которые должны были быть применены в Европе в случае локальной ядерной войны.

В самом начале этой фазы, в 1945 г., такая война имела определенный смысл, потому что Европа была разделена на две части. Военная стратегия (а говорим мы сейчас об аспектах чисто военных) заключалась в следующем: некоторые продвинутые посты непосредственно перед позициями противника, за ними – постоянная стратегическая линия, и уже за ней – тылы, в данном случае Соединенные Штаты или Советский Союз. Со стратегической линии производилось снабжение продвинутых постов. В воздухе 24 часа в сутки находились огромные «летающие крепости» Б‑52, несущие на себе ядерные бомбы и благодаря дозаправке в воздухе не нуждавшиеся в посадке. И существовали пакты: пакт НАТО, Варшавский договор и СЕАТО (Организация договора Юго‑Восточной Азии), что‑то наподобие НАТО азиатских стран. Эта схема вводила в действие локальные войны. Все это имело свою логику, и было логично воевать во Вьетнаме, который был одним из согласованных сценариев. В роли продвинутых постов выступали местные армии или повстанцы, функцию стратегических линий выполняли линии подпольной или легальной поставки оружия, и в роли тыла выступали две сверхдержавы. Была еще договоренность о зонах, которым отводилась роль зрителей. Наиболее очевидные примеры этих локальных войн – латиноамериканские диктатуры, азиатские конфликты, в частности Вьетнам, и войны в Африке. Казалось, что это не имело абсолютно никакой логики, потому что в большинстве случаев было совершенно непонятно, что происходит, но все происходившие события были частью этой схемы конвенциональной войны.

Именно в это время – и это важно – разрабатывается новая концепция «тотальной войны»: в военную доктрину включаются элементы, которые не являются военными. Например, во Вьетнаме, начиная с наступления в Тете (1968 г.) и заканчивая взятием Сайгона (1975 г.), средства информации превращаются в новый очень важный фронт боевых действий. Так, среди военных развивается идея о том, что только одной военной мощи недостаточно – необходимо включить в войну и другие элементы, такие, как средства информации. И что противника можно атаковать и средствами экономическими, и политическими и даже дипломатическими, особая роль в которых отводится Организации Объединенных Наций и международным организациям. Некоторые страны организовали акты саботажа, чтобы добиться осуждения и обвинений в адрес других, что было названо «дипломатической войной».

Все эти войны следовали логике домино. Как это несерьезно ни звучит, но казалось, что два соперника играли в домино с остальным населением мира. Один из противников клал свою фишку, и другой старался ответить своей, чтобы осложнить сопернику продолжение игры. Это – логика просвещенного деятеля по имени Киссинджер, государственного секретаря США времен войны во Вьетнаме, говорившего: «Мы не можем уйти из Вьетнама, потому что это значило бы сдать другим партию домино в Юго‑Восточной Азии». И поэтому они сделали во Вьетнаме то, что сделали.

Кроме этого, предпринимались попытки возродить логику Второй мировой войны. Для большинства населения ее логика была окрашена героизмом. В ней – образ морской пехоты, освобождающей Францию от диктатуры, освобождающей Италию от дуче, освобождающей Германию от гитлеровцев, со всех сторон наступающей Красной Армии. Разумеется, смыслом Второй мировой было уничтожение врага, угрожавшего всему человечеству – национал‑социализма. Поэтому в той или иной форме локальные войны попытались возродить идею того, что «мы защищаем свободный мир», но на этот раз роль национал‑социализма отводилась Москве. И Москва в свою очередь делала то же самое – обе сверхдержавы старались использовать как аргумент «демократию» и «свободный мир», согласно своим собственным понятиям.

Потом наступает Четвертая мировая война, аннулирующая все предыдущее, потому что мир уже стал другим и ту же самую стратегию применить невозможно. Концепция «тотальной войны» развивается все больше – теперь это уже не только война на всех фронтах, но и война, которая может вестись в любом месте, тотальная война, при которой в игру включен весь мир. «Тотальная война» – значит в любой момент, в любом месте и при любых обстоятельствах. Уже не существует идеи боя за какое‑то конкретное место, бой может быть дан в любой момент; больше нет логики эскалации конфликта и обмена угрозами, захвата позиций и попыток продвинуться. Конфликт может возникнуть в любой момент и при любых обстоятельствах. Он может быть вызван какой‑нибудь внутренней проблемой, каким‑нибудь диктатором и всем тем, чем были вызваны войны последних пяти лет – от Косово до войны в Персидском заливе. Таким образом, отменяется вся военная рутина «холодной войны».

В рамках Четвертой мировой невозможно вести войну, исходя из критериев Третьей, потому что сейчас мне уже необходимо воевать в любом месте, я не знаю, ни куда попаду, ни когда это случится, я должен действовать быстро, про обстоятельства, ждущие меня в этой войне, мне тоже ничего не известно. Чтобы решить эту проблему, военные разработали сначала стратегию «быстрого развертывания». Примером ее может служить война в Персидском заливе, потребовавшая большого накопления военной силы в короткий промежуток времени, крупномасштабных боевых действий в течение короткого времени, завоевания территорий и отхода. Вторжение в Панаму – это другой пример действия этих сил «быстрого развертывания». Кстати, в НАТО тоже есть контингент войск, именуемый «силами быстрого реагирования». Быстрое развертывание заключается в том, что мощь колоссальной военной машины обрушивается на врага и не делает различия между детской больницей и заводом по производству химического оружия. Это происходило в Ираке – умные бомбы оказались достаточно глупы. И на этом они остановились, потому что поняли, что обходится им это очень дорого и толку от этого мало. В Ираке они осуществили развертывание, но завоевания территорий не было. Возникли проблемы с местными протестами, появились международные наблюдатели за соблюдением прав человека.

И американцы вынуждены были отступить. Вьетнам их уже научил тому, что настаивать в этих случаях неразумно. «Нет, мы уже не можем этого делать», – сказали они. Тогда они перешли к стратегии «проекции силы». «Вместо продвинутых позиций на североамериканских базах по всему миру сконцентрируем лучше все в одну большую континентальную силу, которая в считанные дни и часы сможет перебросить наши боевые соединения в любую точку мира». И действительно, за четыре дня они могли доставить в самое отдаленное место планеты дивизию из четырех или пяти тысяч солдат, и больше, с каждым разом все больше.

Но если проекция силы опирается на своих, т.е. североамериканских солдат, возникает проблема. Американцы считают, что если конфликт не будет разрешен быстро, и начнут приходить body bags, убитые, как во Вьетнаме – это сможет вызвать множество внутренних протестов, как в Соединенных Штатах, так и за их пределами. Для того чтобы избежать этих проблем, они отказались от идеи проекции силы, следуя при этом, насколько мы понимаем, чисто меркантилистским расчетам. Они подсчитывали не масштабы уничтожения живой силы или природы, а степень ущерба для своего рекламного имиджа. Таким образом, идея войны‑проекции была отложена в сторону, и они перешли к разработке новой военной модели с участием местных солдат плюс международная поддержка плюс еще одна наднациональная инстанция. Уже не нужно никуда отправлять солдат, потому что воевать можно будет за счет солдат чужих, местных, оказывать им поддержку, согласно требованиям, возникающим в ходе конфликта, и не использовать схему, при которой войну объявляет одна страна – необходимо прибегнуть к инстанции международной, такой, как ООН или НАТО. Тем самым делающими грязную работу оказываются солдаты местные, а в новостях появляются американцы и получаемая ими международная поддержка. Такая вот модель. Протестовать уже бесполезно – эти войны не ведет правительство Соединенных Штатов, это война НАТО, и, кроме того, единственное, что делает НАТО – это оказывает услуги и помощь ООН.

Реорганизация армий во всем мире проводится для того, чтобы они смогли, пользуясь международной поддержкой, под наднациональным прикрытием и под видом войны гуманитарной, принять участие в локальном конфликте. Речь сейчас идет о спасении населения от геноцида путем его уничтожения. Именно это произошло в Косово. Милошевич начал войну против человечества – «если мы воюем с Милошевичем, значит, мы защищаем человечество». Это был аргумент, использованный генералами НАТО и принесший столько проблем европейским левым – выступить против бомбардировок НАТО значило для них поддержать Милошевича, и поэтому они предпочли поддержать бомбардировки НАТО. И, как вам известно, – Милошевича вооружили Соединенные Штаты. В действующей сегодня военной концепции весь мир, будь то Шри Ланка или любая самая отдаленная страна планеты есть задний двор, потому что процесс глобализации вызывает эффект одновременности. И здесь‑то и зарыта собака – в этом глобализированном мире все, что бы ни произошло в любом его месте, затрагивает интересы нового международного порядка. Мир уже перестал быть миром, он – деревня, и все очень близко. Поэтому главные полицейские мира, и, в частности, Соединенные Штаты, имеют право на вмешательство в любой момент, в любом месте и при любых обстоятельствах. Все что угодно они могут воспринять как угрозу своей внутренней безопасности – например, они могут решить, что восстание индейцев в Чьяпас или тамилов на Шри‑Ланке или что угодно другое таит для них непосредственную угрозу. Любое движение в любом месте планеты, причем совершенно необязательно вооруженное, может быть воспринято ими как угроза их внутренней безопасности.

Что же случилось? Почему исчезли старые военные стратегии и концепции? Рассмотрим это подробнее.

«Театр военных действий» – это термин, указывающий на место, где ведется война. В Третьей мировой войне театром военных действий была Европа. Сейчас уже неизвестно, где может вспыхнуть конфликт, это может произойти в любом месте и не обязательно в Европе. Поэтому военная доктрина переходит от того, что называлось «системой», к тому, что они называют «гибкостью». «Я должен быть готов действовать, как угодно и в любой момент. Одной схемы мне уже недостаточно, мне необходимо множество схем, причем не только чтобы выстроить ответ на определенные события, а для того, чтобы выстроить множество военных ответов на определенные события». И здесь открывается широкое поле деятельности для информатики. Эта перемена вызывает переход от систематического, квадратного и жесткого к гибкому, к тому, что может измениться в любой момент. И это определит всю новую военную доктрину армий, воинских корпусов и солдат. В этом заключается один из основных элементов Четвертой мировой войны. Другой ее элемент – это переход от «стратегии сдерживания» к стратегии «расширения» или «распространения»; речь идет уже не только о завоевании территорий и сдерживании противника, сейчас важно суметь распространить конфликт на то, что они называют «невоенными акциями». В случае с Чьяпас это выражено в постоянном снятии и назначении губернаторов и муниципальных председателей, с изменением тактики в отношении прав человека, средств информации и т.д.

В новую военную концепцию включена интенсификация завоевания территорий. Это значит, что уже недостаточно покончить только с САНО и ее военными силами, нужно заняться еще и церковью, неправительственными организациями, международными обозревателями, прессой, гражданскими и т.д. Уже нет гражданских и нейтральных. Весь мир – участник конфликта.

Это подразумевает то, что национальные армии уже не годятся, потому что им уже не надо защищать национальные государства. Если национальных государств больше нет, что им защищать? Согласно новой доктрине, национальным армиям отводится роль местной полиции. В случае Мексики это хорошо видно – мексиканская армия каждый раз все больше занята чисто полицейской деятельностью, такой, как борьба с наркобизнесом, или же возникает новый орган по борьбе с организованной преступностью, который называется Федеральной полицией по предупреждению преступности и состоит из военных. Речь, стало быть, о превращении национальных армий в полицию, в стиле североамериканского комикса о Суперполицейском. Когда будет проведена реорганизация армии в бывшей Югославии, она превратится в местную полицию и НАТО станет ее Суперполицейским, говоря в политических терминах, ее старшим партнером. Звездой в этих случаях является наднациональная инстанция – НАТО или армия США, местные армии – это часть массовки.

Но национальные армии были созданы, исходя из доктрины «национальной безопасности». Если имелся враг или угроза безопасности страны, их работа заключалась в поддержании этой безопасности, иногда перед лицом внешнего противника, а иногда перед внутренним врагом, дестабилизирующим страну изнутри. В этом заключалась доктрина Третьей мировой войны или войны «холодной». Учитывая этот момент, в рядах национальных армий был развит определенный уровень национального сознания, затрудняющий их превращение сегодня в полицейских друзей Суперполицейского. Поэтому доктрину национальной безопасности необходимо превратить в доктрину «национальной стабильности». Дело уже не в защите страны. Поскольку главным врагом национальной стабильности является наркобизнес и явление это мировое, национальные армии, действующие в рамках доктрины национальной стабильности, готовы к получению международной помощи и к международному вмешательству в других странах.

Во всем мире существует проблема реорганизации национальных армий. Рассмотрим ее на примере Латинской Америки. Процесс этот в общих чертах тот же, что и в Европе в случае войны НАТО в Косово. В Латинской Америке существует Организация Американских государств (ОАГ), обладающая Системой Защиты Полушария. Согласно идее бывшего аргентинского президента Менема, все латиноамериканские страны находятся под угрозой, и нам необходимо объединиться, лишить наши армии национального сознания и под знаменем доктрины системы защиты полушария и под предлогом борьбы с наркобизнесом создать одну большую армию. Учитывая при этом, что речь идет о гибкости, т.е. о готовности начать войну в любой момент, в любом месте и при любых обстоятельствах, начинаются маневры. Эта система защиты полушария должна покончить с немногими до сих пор существующими бастионами национальной обороны. В Европе это было Косово, в случае Латинской Америки это Колумбия и Чьяпас. Как создать эту систему защиты полушария? Есть два пути. В Колумбии[85], где существует угроза наркобизнеса, правительство обращается ко всем с просьбой о помощи: «необходимо вмешаться, потому что наркобизнес – это угроза не только для Колумбии, но и для всего континента». В случае с Чьяпас применяется формула тотальной войны. В ней участвуют все, нейтральных нет, или ты союзник, или ты противник.

 

Новое завоевание

 

В процессе дробления, превращая мир в архипелаг, финансовая власть стремится к созданию нового торгового центра в Чьяпас, Белизе и Гватемале, который будет развивать туризм и контролировать природные богатства.

В этих местах много нефти и урана, а еще здесь – вот беда! – много индейцев. И индейцы мало того, что не говорят по‑испански, не хотят иметь кредитных карточек, ничего не производят, заняты выращиванием маиса, фасоли, перца и кофе, и, кроме того, у них хватает наглости танцевать маримбу и не пользоваться при этом компьютером. Они не потребители и не производители. Они лишние, а все лишнее должно быть уничтожено. Но они не хотят ни уходить, ни переставать быть индейцами. Более того, их борьба – не за власть. Они борются за то, чтобы их признали как индейские народы, чтобы признали их право на существование, не заставляя их превращаться в других. Но все дело в том, что здесь, на этой территории, пребывающей в состоянии войны, на сапатистской территории, находятся основные индейские культуры, их языки – и богатейшие нефтяные месторождения. В САНО участвуют семь индейских народов – цельталь, цоциль, тохо‑лабаль, чоль, соке, мам, – и метисы. Это карта Чьяпас – общины с индейским населением, нефтью, ураном и ценными породами дерева.

И индейцев этих надо убрать отсюда, потому что они не воспринимают землю так, как это понимает неолиберализм. Для неолиберализма все является товаром, все продаваемо и эксплуатируемо. И эти индейцы смеют говорить «нет», потому что земля – это мать, что она хранит их культуру, что в ней живет их история, и что в ней живут их мертвые. Сплошной абсурд, который не вмещается ни в один из компьютеров и не котируется ни на одной из бирж. И совершенно невозможно убедить их в том, чтобы они вернулись к благоразумию, научить их думать правильно – не хотят и все тут. И даже восстали с оружием в руках. Именно поэтому, считаем мы, мексиканское правительство не хочет мира, а хочет оно – покончить с этим противником, опустошить эту территорию, а потом вновь организовать ее и превратить в большой торговый центр, в Супермаркет юго‑востока Мексики. САНО поддерживает индейские народы, поэтому она тоже враг, но не главный. Договориться с САНО было бы недостаточно, тем более что договориться с САНО значило бы отказаться от захвата территории, богатой нефтью, ураном и ценными породами дерева. Поэтому они этого не допустили и не допустят.

 

Субкоманданте Маркос