Жена короля умирает от родов

 

Поехал наш королюшка на гуляньице,

Оставил он Марусеньку на гореваньице.

Пустил, пустил своего коня во зелены луга,

А сам взошел, королюшка, на круту гору.

 

Раскинул же королюшка бел тонкой шатер,

Взошел наш королюшка во шатрик спать,

Привиделся королюшке пречудный страшный сон:

Из‑под правой рученьки вылетал сокол,

Из‑под левой рученьки – сера утушка.

Оседлал королюшка ворона коня,

Поехал королюшка к своему дворцу.

Навстречу королюшке стара баушка.

«Старушенька, баушка, отгадай мой сон!»

– «Изволь, изволь, королюшка, изволь сказывать!»

– «Взошел я, королюшка, на круту гору,

Раскинул я, королюшка, бел тонкой шатер,

А сам я взошел, королюшка, в шатрик спать.

Привиделся мне, королюшке, пречудный страшный сон:

Из‑под правой рученьки вылетал сокол,

Из‑под левой рученьки – сера утушка».

– «Вечор твоя Марусенька сына родила,

Сегодня же Марусенька сама померла!»

Упал, упал королюшка с своего коня.

Оседлал королюшка коня ворона,

Поехал наш королюшка к своему дворцу:

Тесовые воротички растворены стоят.

Пустил, пустил своего коня на широкий двор,

А сам взошел, королюшка, в высок терем:

Все мамушки, все панюшки во траурах сидят.

Ударился королюшка в дубовый гроб:

«Зачем, зачем, Марусенька, вспокинула меня,

Вспокинула, оставила плакать‑горевать?»

 

Жена князя Михаилы тонет

 

Как поехал же князь Михайло

Во чисто полечко погуляти

Со своими князьями‑боярами,

Со советничками потайными,

Со причетниками удалыми.

Его добрый‑ет конь споткнулся.

«Что ты, добрый мой конь, спотыкаешься?

Али слышишь ты невзгодушку,

Али чувствуешь кручинушку?

Али дома у нас нездоровится?»

– «Молода моя княгиня нездорова!

Ума‑разума лишилася,

Во синё море бросилася».

Тут – то плыли‑выплывали

Две лодочки дубовые,

Рыболовщички молодые:

Они кидали и бросали

Белосиненькие неводочки,

Белодубовые наплавочки.

Изловили да свежу рыбочку

Со руками да со ногами,

С буйною головою,

Со русою косою.

Того рыболовы испугалися,

Все по кусточикам разбежалися:

«Ай, поймали мы белую рыбочку

Со руками да со ногами,

Со буйною головою,

Со русою косою!»

Князь Михайло во в чистом поле

Задумал он крепку думушку

Про великую кручинушку.

Его ретивое сердце зашумело,

Ретивое ему не сказало

Про великую его досадушку.

Возговорит князь‑ет Михайло тут

Слова ласковые, знакомые

«Ай бо вы князья мои бояра,

Вы советнички потайные!

Расскажите‑ка кручинушку.

Мой‑то добрый конь споткнулся здесь,

Повесил он буйную голову,

Знать, печаль‑то мне, кручинушка,

Мне великая невзгодушка!

Молода жена с ума сошла,

Она бросилась во в синё море,

Во в Кивач‑реку быструю,

А Иртыш‑река поперек бежит.

Воротитесь‑ка, князья‑бояра,

Вы причетники богатые!»

Воротился князь Михайло тут

Он к себе‑то во в высок терем.

Как встречали его домашние,

Они бросились на широкий двор,

На широком двору крепко плакали,

Все кричали громкиим голосом:

«Обо еси, великий князь!

Уж мы скажем те, проговорим,

Как случилася невзгодушка:

Княгиня‑то наша матушка

Ума‑разума лишилася,

Она бросилась во в синё море,

Во в синё море, к желтым пескам!»

 

Иван Дородорович и Софья‑царевна

 

Еще было‑то во городе во Киеве,

Ай у ласкового князя у Владимира,

Там была‑то у него племянница любимая,

Еще та ли ведь Софья, всё царевна‑та;

Еще был‑то Иван да Дородорович.

Они жили‑были‑то от города неподалеку тут.

А народ, вси люди добры, про них всё проводили тут.

Говорил‑то тут Иван всё Дородорович:

«Уж ты гой еси, ты Софья, ты царевна‑я!

Ай погинули народ вси православные

Как за наши‑те за души, души праведны!

Посмотри‑ка ты сходи да в зелены сада:

Вси опали‑то сада, да с древа всяко листьице зеленое,

Через то ведь опал да всё зеленой лес,

Вси погинули народ весь православной‑от, ‑

Осуждали они нас всё понапрасному».

Зазвонили‑то к заутрене всё к раннюю,

Тут ставает Софья, всё царевна‑та,

Она будит‑то Ивана Дородоровича:

«Ай ставай‑то ты, Иван свет Дородорович,

Двоюродный ты ведь мой да милой брателко!

У мня теплятся лампадки масля Божьего,

Все затеплены свещи да воску ярого».

Говорит‑то ей двоюродный всё брателко,

Что по имени Иван да Дородорович:

«Я сегодня всё ведь видел страшный сон,

Уж я страшный сон, всё я не знаю как:

Я иду будто, иду да во Божью церковь,

Набегали мужики будто ко мне навстречу‑ту,

Отрубили и отсекли мою голову».

Тут ставает он, скоро одевается,

Он приходит во Божью церковь да Богу молится.

Во Божьей‑то церквы все да его поносить стали:

«Уж ты гой еси, Иван свет Дородорович!

Разведитесь вы ведь с Софьей‑то, с царевной‑то,

Не приводите нас во грех, да людей многиих».

Говорит‑то тут Иван да Дородорович:

«Кабы ум‑то у вас был, дак не грешили бы:

Еще Софья‑та‑царевна – я ей считаю за родну сестру».

Не внимают мужики всё деревенские,

Говорят они ему да таковы речи:

«Мы ведь станем‑то тебя да всё посматривать».[15]

Он приходит домой, да сам расплакался;

Говорит‑то Софья, всё царевна‑та:

«Не тужи‑ка ты, не плачь, мой двоюродный брателко!

Не оставит нас Господь, всё Бог помилует».

Только покончили речь свою печальную,

Отпираются двери скоро на пяту.

Тут приходит два‑то палача всё немилостливы;

Они отсекли у Ивана Дородоровича,

И отсекли у него хоть буйну голову,

Они взяли‑то Софью, всё царевну‑ту,

Ее взяли они да за русу косу,

Ей убили тоже всё смертью напрасною.

Погребли они ведь скоро ихны всё святы тела,

У их выросло‑то на могилах всё разны цветы,

Что у тех ли у мощей, мощей нетленныих.

 

Федор и Марфа

 

Одна была песня,

Поблюду ее к весне:

Поеду весной пахати,

Стану сеять, засевати,

Эту песню распевати.

При широкой, при большой дорожке

Жил‑был мужик Марко,

У Марка – сын Федор,

У Федора – жена Марфа.

Просилась Марфа в гости

К своей матери ненадолго,

Ненадолго, на три недельки.

Гостила Марфа неделю, гостила другую,

На третью Марфа стосковалась:

«Ох, матушка, тошно,

Мне, родимая, грустно!»

– «Ты залезь, Марфа, на печку,

Погляди с печи на окошко –

Не едет ли Федор?»

– «Охти, матушка, едет!

Государыня, скачет!»

Подъезжал Федор к воротам,

Стал стукать под окошко,

Стал стукать под другое, ‑

На двор Марфу вызывает:

«Мы поедем, Марфа, домой –

У нас дома нездорово:

Родной батюшка хворает,

Родна матушка часует;

У сестрицы три подружки –

Дарьюшка, да Марьюшка,

Да Бессоновска Танюшка».

Проводила мати Марфу,

Проводила через поле,

Проводила чрез другое –

На третьем стала распрощаться.

Возговорит Федор:

«Проводи, теща, подале,

Незнай увидишь, незнай нет».

Подъезжает ко воротам:

Лютой свекор дрова рубит,

Люта свекровь избу топит,

У золовки три подружки:

Дарьюшка, да Марьюшка,

Да Бессоновска Танюшка.

«Ты поди‑ка, Марфа, топи баню».

– «Постой, Федор, разряжуся».

– «Ты топи во всем наряде!

А куда тебе наряд девати –

Разве дуба наряжати!»

Пошла Марфа топить баню,

Истопила Марфа баню,

Приходит домой:

«Ступай, Федор, в баню!»

– «И ты иди сейчас за мною!»

– «Ступай, Федор, сейчас иду за тобою».

Подошла Марфа к бане,

Отворила Марфа баню –

Сидит Федор, ножик точит.

Резвы ноги подкосились,

Белы руки опустились,

Головушка с плеч скатилась.

Зарезал Федор Марфу,

Схоронил в бане под полочком.

Приходит он из бани,

Дочь у них была невеличка (Пяти годочков),

Расплакалась, разнежилась:

«Ох ты тятенька, тятенька!

Что нейдет долго маменька?»

– «Что это за мать!

Что за стара, нехороша!

Я тебе возьму мать молодую:

Либо вон Дарьюшку, либо Марьюшку,

Либо Бессоновску Танюшку».

– «Ты умри‑ка и Дарьюшка, и Марьюшка,

И Бессоновска Танюшка!

Приди, моя маменька,

Приди, родная, из жаркой бани!»

 

Муж‑солдат в гостях у жены

 

Вы солдатики‑уланы,

У вас лошади буланы!

Уж и где же вы, уланы,

Где вы были‑побывали?

«Под Можайским воевали,

Мы Москвою проезжали,

Калин мостик перьезжали,

Во слободку заезжали,

У вдовушки становились,

Просилися ночевати:

«Ты вдова, вдова Наталья!

Укрой, вдова, темной ночи,

Пусти, вдова, ночевати,

Ночевати, простояти!

Нас немножко, не маленько –

Полтораста нас на конях,

Полтретьяста пешеходов».

А вдовушка не пущала,

Воротички запирала,

Солдатушкам отвечала:

«У меня дворик маленек,

А горенка невеличка,

А детушек четверичка!

И горенка не топлёна,

И щи с кашей не варёны!»

А мы силой ворвалися,

Во горенку вобралися,

Расселися все порядком:

Пешеходы – все по лавкам,

А конница – по скамейкам,

А большой гость впереди сел,

Впереди сел, под окошком.

А вдова стоит у печки,

Поджав свои белы ручки

Ко ретивому сердечку.

Стоит она, слезно плачет,

А большой гость унимает:

«Не плачь, вдова молодая!

Ты давно ль, вдова, вдовеешь,

Давно ль, горька, сиротеешь?»

– «Я живучи в горе забыла».

– «Уж и много ль, вдова, деток?»

– «У меня деток четверичка:

Три сыночка, одна дочка».

– «Уж и много ль, вдова, хлеба?»

– «У меня хлеба осьмина».

– «Уж и много ль, вдова, денег?»

– «У меня денег полтина».

– «Подойди, вдова, поближе,

Поклонится мне пониже,

Ты скинь, вдова, с меня кивер:

Во кивере есть платочек,

Во платочке узелочек,

В узелочке перстенечек,

Не твово ли обрученья?»

Как вдовушка догадалась

И на шеюшку бросалась,

Горючими слезьми заливалась,

Во новы сени выходила.

Малых детушек будила:

«Вы вставайте, мои детки,

Вы вставайте, мои малы!

Не светел‑от месяц светит,

Не красное солнце греет –

Пришел батюшка родимый!»

А большой гость отвечает:

«Не буди ты малых деток!

Я пришел к вам ненадолго –

На один я вечерочек,

На единый на часочек!»

 

Алеша и сестра двух братьев

 

Беседа ли, беседа.

Смиренная беседа, ‑

Во той во беседе

Сидели тут два брата,

 

Два брага родные.

Хвалились сестрою,

Своей сестрой родною:

«У нас сестра хороша,

Голубушка пригожа:

На улицу не ходит,

В хороводы не играет,

В окошечко не смотрит,

Бела лица не кажет».

Где ни взялся Алеша,

Алешенька Попович:

«Не хвалитесь, два брата,

Своей сестрою родною:

Я у вашей сестры был,

Две ноченьки ночевал,

Два завтрака завтракал,

Два обеда обедал,

Два ужина ужинал».

Как взговорит большой брат:

«Пойдем, братец, ко двору,

Сожмем снегу по кому,

Бросим сестре во терем».

Что взговорит нам сестрица:

«Не шути шутку, Алеша!

Ступай прямо во терем:

Моих братьев дома нету».

Как взговорит большой брат:

«Пойдем, братец, в кузницу,

Скуем, братец, сабельку,

Срубим сестре голову!»

Покатилась головка Алешеньке под ножки.

А Бог суди Алешу: Не дал пожить на свете!