Глава 5. Талиг. Старый крионский тракт альт-вельдер

 

400 год К. С. 22-й день Летних Молний

 

1

 

Обществу Валме Робер был скорее рад, но порой виконт бесил какой-то зыбкой неправильностью. То, что пузатый щеголь оказался таким же миражом, как и его «львиная собака», Робер понял еще у Барсины, но Готти, когда отпала необходимость морочить людям голову, стал честным волкодавом, кагетский посол, оставшись во время мятежа без маски, даже не пытался ее надеть вновь, а наследник Валмонов к одной ипостаси умудрился прибавить вторую. Будто фазан взял и обернулся капюшонной змеей, не пожелав при этом расстаться с яркими перьями. Не для того, чтобы обманывать, но исключительно для красоты.

Однажды Робер, не выдержав, сказал об этом виконту; в отпет раздался панегирик змеиным хвостам. Больше Эпинэ на откровенность не напрашивался, тем более что места делались нее более родными.

— Это Журавлиная… — объяснял Эпинэ то Карой, то брагу Анджело, то Мевену. — Это Грозовое… Мюзиньи… Горуа… Оборотная горка…

Мысль о доме завладела бывшим Проэмперадором полностью. Будь на то его воля, Робер помчался б вперед так быстро, как выдерживал Дракко, но ни младенца, ни покойного кардинала галопом и даже рысью не повезешь. Все, что мог Эпинэ, — это пытаться сократить ночевки и обеды, но Валме с Карой любили поесть, а наследник Валмонов еще и поспать.

— Уже не меньше восьми, — жаловался Мевену Робер, — сколько можно спать?

— По крайней мере, — утешил спустившийся вниз одновременно с Эпинэ Мевен, — нам никто не помешает позавтракать. Этот постоялый двор явно лучше предыдущих, и я отнюдь не уверен в следующих.

— Ты хочешь есть? — удивился Робер. В последнее время Иоганн по утрам выглядел не лучшим образом и на завтрак только пил шадди, правда, к обеду превращался в оголодавшего волка.

— Есть я хочу, — Мевен понизил голос, — но больше поговорить. И чтобы никто сзади не подполз. Двинемся мы не раньше девяти, так почему бы тебе не угостить меня настоящим южным завтраком? Ну и местным вином, не без того. Кэналлийское кэналлийским, но ты так рвешься в Эпинэ…

— А тебя домой совсем не тянет?

— Как-то не думал… — Мевен безучастно скользнул взглядом по развешанным на стенах гирляндам лука, чеснока и разноцветных перцев. — А вы в самом деле чесночники…

— Вот именно! — внезапно развеселился Робер и заказал настоящее кроличье рагу.

Мевен хотел поговорить. Иноходец — поесть без чужих глаз и лихорадочных раздумий. Не вышло ни того, ни другого. В мирное, пахнущее вкусной едой утро вступил еще молодой капитан в сопровождении полудюжины солдат. Эпинэ капитана не знал, а вот Иоганн вполне миролюбиво приподнял стакан.

— Это Анри, — шепотом представил он. — Анри Дарзье… Сто лет не виделись.

Все, что успел Эпинэ, — это понять: перед ним наследник Дораков, и наследник этот преисполнен чувства собственной значимости не меньше Дикона.

— Робер Эпинэ, — возвестил он, — вы подлежите задержанию за незаконный переход Кольца Эрнани, похищение его высочества Октавия и прямое нарушение приказа командующего Кольцом Эрнани графа Дорака, а также за самочинное присвоение должности Проэмперадора Олларии и многочисленные злоупотребления, повлекшие за собой мятеж. Иоганн Мевен, вы обвиняетесь в пособничестве Роберу Эпинэ и государственной измене. Извольте сложить оружие и следовать за мной, или же к вам будет применена сила.

— Анри, — не понял Мевен, — какая муха тебя укусила?

— Сударь, то, что мы когда-то были знакомы, вашу участь не облегчит! Извольте сложить оружие!

— Ты повторяешься. — Мевен обернулся к Роберу; в его глазах был вопрос, и Эпинэ едва заметно кивнул. Первой промелькнувшей у Робера мыслью стала радость от того, что беженцы и Дэвид под присмотром Эчеверрии, вторая касалась уже Дарзье, который изрядно рисковал. Превратить картинно положившего руку на эфес капитана в заложника ничего не стоило. Третья мысль хоронила вторую: Дарзье недаром напомнил Дикона, исполняя приказ, он вряд ли понимал, что связывается прежде всего с Марселем, при котором полусотня адуанов, не считая Готти.

— Трактир оцеплен. — Дарзье молчание Робера понял по-своему. — Сопротивление бесполезно. У вас на размышление…

Размышлять Иноходец не собирался, но запустить в физиономию ретивого капитана перечницей хотелось, мешал неудачно стоящий хозяин и отвращение к приключениям. Любым. Герцог Эпинэ ехал домой и не желал драться, ссориться, что-то выяснять… Пожав плечами, Робер налил себе вина, прикидывая, надо ли просить хозяина уведомить виконта Валме о визите виконта Дарзье или предоставить это вряд ли проморгавшим оный визит адуанам.

Вопрос решился сам собой. Полотняный дверной полог раздвинулся, пропуская Марселя, и выражение лица у виконта было самое… посольское. Левой рукой наследник Валмонов придерживал за ошейник улыбающегося волкодава, в правой томно белела лилия.

— Вы собрались кушать? — Виконт до такой степени не милел Дарзье и его солдат, что Робер едва не поверил, что их ист. — Без нас с Готти? Мы почти обижены…

— Вы поздно встаете, — глухо отозвался Мевен.

— В некоторых случаях подняться не столь уж и трудно. — Валме поискал глазами хозяина. — Любезный, чем это пахнет?

— Сударь… — Взгляд трактирщика метался между высокопоставленными гостями, будто мышонок среди котов. — Это кролик… рагу…

— Отлично. — Виконт изящно уселся напротив Мевена, и Готти немедленно развалился рядом. — Подавайте… Эпинэ, вы бывали в этом заведении прежде? Здесь довольно уютно, и вчерашняя поджарка говорит в пользу хозяина, но вот кролик… Он может быть либо прекрасен, либо безнадежен.

— Я здесь впервые.

— Вот как? — Загоревшая явно не под северным солнцем рука небрежно бросила цветок на стол. — В таком случае отдадимся на волю судеб. Ваше рагу уже поспевает?

— Если и да, — ожил Дарзье, — оно этим господам не понадобится. Они арестованы и будут препровождены к Кольцу Эрнани, дабы…

Валме погладил собаку.

— На вашем месте я бы отослал солдат, — добродушно посоветовал он. — Понимаете, вояки имеют языки и охотно чешут их о начальство. Вы хотите в солдатскую байку?

— Я не нуждаюсь в советах…

— …офицера по особым поручениям при особе регента Талига герцога Алва? — подсказал виконт. — В данный момент я сопровождаю его высочество Октавия в замок его опекуна Проэмперадора Олларии герцога Эпинэ.

— Чем… чем вы можете это подтвердить?

— А вы? — В голосе Валме прорезались нежные нотки, памятные Роберу по разговору графа Ченизу с Диконом.

— Я исполняю приказ командующего Кольцом Эрнани!

— Какая странная должность… — протянул виконт и внезапно осведомился: — Молодой человек, вам нравится фамилия Ракан?

— При чем здесь узурпатор?!

— Он, если можно так выразиться, аналогичен. Сей господин был излишне настойчив; не прошло и месяца, как к его фамилии прирос слог «та». Если вы с батюшкой продолжите в том же духе, высший промысел заменит в вашей фамилии «о» на «у». Навсегда. Подумайте об этом, раз уж этого не сделал ваш дядя, когда, к несчастью для любезного отечества, занемог.

— Если потребуется, — отрезал капитан, — я заставлю вас уважать если не моего дядю, то мою шпагу. Ваше счастье, что я сейчас занят, но если вы скажете еще слово, я вряд ли смогу удержать ее в ножнах!

— Боюсь, я тоже не смогу удержать… собаку. — Виконт задумчиво посмотрел на растянувшуюся возле его сапог тушу. — Понимаете, это львиная собака, а львы прыгают с места. Я могу разве что попробовать убедить Готти обойтись передними зубами… Готти, ты готов на некоторые уступки?

Волкодав поднял голову. Опасности для хозяина он не видел никакой, а потому остался лежать, просто присоединил к голосу Валме свое артиллерийское «гав!». Мол, шел бы ты отсюда, приятель, и желательно побыстрее.

— Сударь! — Рука Дарзье легла на эфес. — Вы забываетесь!

— Это Готти-то? Упаси Великий Бакра!.. Но давайте по существу. Как вы оказались в тылу, если Южная армия, к которой вы приписаны, выступила на помощь сражающейся Западной? Откуда у вас капитанская перевязь, ведь вы ходили в теньентах? Кто дал вам право безобразничать за спиной действующего Проэмперадора Юга и портить людям завтрак?

— Граф Дорак… Граф Дорак…

— Оставьте. Ваш отец не регент и не Проэмперадор, хоть у него и проклюнулось воображение. «Командующий Кольцом Эрнани…» Чувствуется, что Дидерих был еще и Сэц-Дораком.

Марсель был беспощаден и великолепен; пожалуй, он снискал бы одобрение самого мэтра Инголса. «Вначале, — пытался наставлять Эпинэ старый законник, — вопросы, которые сбивают с настроя, потом насмешка и как завершение — козырь из рукава, пусть и небольшой. Все вместе ломает самую крепкую линию…» Линия Дарзье крепкой не была. Капитан явно пытался придумать достойный ответ и не мог, однако жаль его Роберу не было. За спиной начальства прятали усмешки солдаты, предсказанная Валме байка вызревала на глазах. Скрипнули половицы — хозяин бочком подобрался к окну и отодвинул занавеску: двор был полон адуанов. Козырь Валме был не из мелких, и повернувший голову на скрип Дарзье это понял.

— Я доложу о вашем самоуправстве, — нашелся наконец он.

Валме бросил на стол кошелек.

— Сто таллов против десяти, что ваш батюшка после встречи с моим впадет в меланхолию и отучится… забираться в чужие астры.

— Столько же на то же. — Мевен положил обручальный браслет рядом с кошельком, и Робер вспомнил, что Иоганн обручен с Леони Дорак. Был.

 

2

 

Счастье было прекрасным и чужим, но оно существовало! Как и долгая, дольше всей жизни Мэллит, любовь, как свет в глазах роскошной и тепло в голосе нареченного Куртом, целовавшего руки жены.

Гоганни видела встречу этих двоих на плавучем мосту, и сердце девушки плакало от боли и пело от радости. Не ее любили, и любила не она, но обретшие друг друга после разлуки были прекрасны в своей зрелости, как прекрасно плодоносящее лето. Только несколько мгновений взяли они у тех, кто следовал за своим генералом или ждал в озерном замке, но эти мгновенья озаряли душу Мэллит и дарили надежду.

— А вот и Мелхен. — Юлиана обернулась и взяла гоганни за руку. Представляешь, она называет меня «роскошная»… Вот ведь бельчонок!

— «Роскошная»? — Курт смотрел на Мэллит, но думал о жене. — Когда я тебя увидел, ты была не цветочком, а бутоном. Розовым, как заря, а эта розочка будет белой.

— Я надеялась на молодого Норберта. — Женщина всхлипнула. — Но он уже никого не подведет к своему деду… Бедный Зигмунд!

— Все Катершванцы погибли так, как должно воинам Бергмарк, — нареченный Куртом вновь поднес к губам руку любимой, — но тебе нельзя долго оставаться у воды. Здесь дует!

— Я — роза, но северная. — Роскошная коснулась щеки супруга и засмеялась; стань аромат истинной розы смехом, он был бы таким. — Курт, я же понимаю: твоим парням надо слезть с лошадей и пообедать. Мелхен, милая, идем…

Мэллит пошла по могучим плотам первой, стараясь не мешать. Она не вслушивалась в голоса и тихий смех за спиной, она просто знала, что в озерный замок вступает любовь. Такая, какой ее создал Кабиох. Но кто вырастил рядом со щедрой яблоней понсонью, что, умирая, порождает гибель? У выносной башни Мэллит почуяла ее дыханье и подняла взгляд. Меж двух зубцов стояла хозяйка. Опершись руками о камни, она глядела вниз — не на одинокую Мэллит, на чужое счастье. Гоганни обернулась — супруги держались за руки и не замечали никого.

— Да не станет взгляд нареченной Ирэной проклятьем, — попросила у вступающей в силу Луны девушка. — Любовь угодна Кабиоху, так защити же любящих от зла и боли, как защищаешь тех, кто не нарушил волю Его.

Мэллит не могла ни остановиться, ни остановить, через несколько шагов зло на башне стало недоступно для глаз; теперь девушка видела лишь стены и поднятую решетку, за которой ждали люди с гостевой чашей. Генерал Вейзель пил, отвечал на приветствия, просил позаботиться о своей лошади и своих людях; данная ему щедрой Луной женщина улыбалась и обнимала Мэллит, думая о муже, и только о нем.

— Курт похудел, — шептала она, когда они шли к дому. — И он очень встревожен, мы не должны его огорчать… Он очень занят, но приехал за мной сам! Конечно, я сказала ему, что надо было прислать кого-то из офицеров, но он и слышать не хочет. Курт недоволен, что я не в Хексберг, но он счастлив, что я здесь.

— Я вижу, — тихо отвечала Мэллит. — Его глаза полны радости, они тянутся к любимой, как конь к воде и пчела к цветку.

— Золотинка ты моя! Ничего, скоро и к тебе потянутся! Чтобы на празднике была с зелеными лентами!

— Я буду, — безучастно согласилась гоганни, глядя на стоящую у парадного входа хозяйку. Нареченная Ирэной прятала яд своего сердца подо льдом разума. Ее взгляд был спокоен, а слова учтивы.

— Мы с супругом рады приветствовать лучшего артиллериста Золотых земель. К сожалению, граф Гирке пока не выходит к столу, но он будет очень рад, если вы разделите его уединение.

— Разумеется, я засвидетельствую свое уважение графу Гирке. — Гость коротко поклонился. Он был немолод, но владел своим телом в совершенстве. — Нам есть что обсудить. Дриксы не позволяют забывать о том, что идет война и нам еще долго возвращать то, что мы потеряли.

— Хотелось бы верить, что к зиме в Марагоне не останется ни одного дрикса, — голос хозяйки был серебрист и холоден, как ее озеро, — но, боюсь, это невозможно.

— Регент Талига герцог Алва считает слово «невозможно» глупым и трусливым.

— Мне говорили, что он не любит некоторых слов. Я передам моему супругу, что вы его навестите, и буду ждать вас в столовом покое. Надеюсь, вы любите лунную форель?

— Курт любит рыбу, — подтвердила Юлиана, и нареченная Ирэной улыбнулась. Если б гоганни не слышала исполненных злобы слов и не стыла от ветра чужой ненависти, она решила бы, что графиня Гирке любуется чужим счастьем и оплакивает свое. Но Мэллит знала правду, и ей стало страшно.

— Бедная девочка, — вздохнула Юлиана, провожая глазами ту, что уходила. — Лишиться почти всех родных и чуть не потерять мужа… Это ужасно! Ей уже двадцать восемь, и она все еще бездетна! Что ни говори, а браки между родственниками нужно запретить. Курт, ты ведь знаешь, как я отношусь к тому, что устроила моя сестра? Но она сразу же родила Ротгера, а потом еще шестерых. Конечно, они не умеют себя вести, но они есть, и они здоровы.

— Юлиана, любовь моя… — Курт покачал головой и улыбнулся. Его улыбка и улыбка нареченной Ирэной рознились как черешневый цвет и снег. — Тебе пора прилечь.

— Мне? — переспросила шепотом роскошная. — Или нам? Рука об руку они вошли в свои покои, и Мэллит отстала, не желая, подобно воробью, собирать крошки чужой нежности. В окна лился аромат цветов, и девушке захотелось их увидеть. Если б гоганни знала, что встретит хозяйку, она обошла бы сад, как обходят болото, но было поздно.

— Я хотела увидеть цветы, что распускаются к вечеру, — сказала Мэллит, ведь тишина порождает бурю.

— Среди растений есть и такие. — Голос графини был ровен и любезен. — Например, ночная фиалка и ложный лилейник. Идемте, я отведу вас к ним.

— Спасибо… сударыня.

— Я горжусь своими цветами и охотно их вам покажу. Мэллит пошла, ведь пока первородная Ирэна была с ней, она не бросала тень на чужую радость. Девушка не знала, что отвечать, если ей напомнят встречу в лабиринте и спросят о первородном Валентине, но хозяйка говорила лишь о цветах, которые не должны здесь расти, но растут. Их было много, и они не тосковали по родным местам.

— Скоро осень, — говорила хозяйка. — В прошлом году заморозок случился уже на восьмой день Летних Молний, и йернские шары так и не зацвели, но нынешнее лето к цветам добрее. Смотрите. Первыми распустились лиловые, но скоро будут и винно-красные, и золотистые, как ваши глаза.

Йернские шары в родном доме звали гарелли, они росли во дворе, даруя мечту о счастье, ведь нареченная Гарелли его обрела. Гоганни присела на корточки и подняла голову, глядя снизу вверх на лиловых гордецов. Эти цветы не пахли, но в воздухе витал горьковатый аромат, он шел от травы, посаженной вдоль дорожек, и это был запах дорог, Мэллит узнала его на пути и спросила, что это. Первородный Робер ответил: герба.

— Герба, — негромко, словно приветствуя, сказала девушка, — герба…

— Она растет везде к югу от Олларии, но больше всего ее в холмах Эпинэ. Когда-то меня туда тянуло. — Нареченная Ирэной размяла в пальцах травинку и поднесла к лицу. — Если бы осень была эрэа, она пахла бы увядающей гербой.

Это была третья женщина: не лед и не яд, а горечь. Мэллит не знала, сколько еще лиц у нареченной Ирэной и есть ли средь них истинное, но молчание жгло, как уголья, и резало, как осколки.

— Сударыня, — решилась расколоть тишину гоганни, — вы хотите увидеть дикую гербу и холмы?

— Зачем? У меня есть озеро, и оно достаточно глубоко, чтобы урожденная герцогиня Придд не искала иного. — Что-то блеснуло… Нож, но его лезвие не желало крови. Нареченная Ирэной срезала четыре цветка и окружила их травами. — У йернских шаров нет запаха, пусть они возьмут его у гербы, вас не затруднит передать этот букет баронессе Вейзель? Мне хотелось бы сделать ей приятное.

 

3

 

Поворот на Нерюж сторожил одинокий придорожник, и такого чудища Робер еще не встречал. Травяной великан, отринув своих тоже в общем-то немалых собратьев, выдвинулся на заросший памятным по старой Барсине бурьяном лужок, где, будучи предоставлен сам себе, разросся до размеров, по меньшей мере, лещины.

— Он памятник себе воздвиг! — восхитился Валме. — Не желаете отдать дань величию натуры?

Ни малейшего желания любоваться придорожником у Эпинэ не было, но он успел понять: наследник Валмонов знает, что делает. Мевен, видимо, счел так же, поскольку и не подумал проследовать к раскинувшему чудовищный зонт кусту.

— Я напишу о нем графине Савиньяк, — решил виконт, — и даже нарисую. Это достойно, самое малое, притчи, хотя по сути мы зрим довольно-таки распространенную трагедию. В отсутствие деревьев их берется заменить трава, и у нее даже получается. До первых заморозков. У Колиньяров с Манриками тоже получалось… до измены Люра. Так вы говорите, его на это вынудили?

— Да, — подтвердил Робер, слегка сожалея о своей откровенности. Конечно, окажись Енниоль прав или хотя бы жив и в силе, скрывать связи с гоганами было бы преступлением, а так выходил оговор уже мертвых, которые, в сущности, хотели добра. Пусть не для всех, но для всех это невозможно…

— Если я правильно помню папенькины наставления, — Валме задумчиво взирал на начинающего подсыхать монстра, — совсем вывести сорняки нельзя, остается выпалывать, пока не разрослись, начиная с первого среди наглых… Если к вам заявятся люди Дорака, не открывайте ворота и отправьте курьера в Сэ, там знают, где искать Проэмперадора Юга и что делать с придорожником, чтобы не обжечься.

— Послушайте, — не выдержал Робер, — не заставляйте меня быть умней, чем я есть. Вы советуете мне послать Дорака к кошкам и позвать на помощь вашего отца?

— Примерно.

— Но почему? Вы, то есть Валмоны, Савиньяки и Дораки, всегда были союзниками. Когда не смог прийти Лионель, нам пообещали Дорака, а сейчас какая-то ерунда! Я пишу властям, вы нас выручаете. Дарзье арестовывает, и вы с ним ругаетесь… Только сейчас не до грызни между своими, сейчас вообще не до грызни.

— А знаете что, Эпинэ? — Марсель заворотил кобылу. — Вы мне нравитесь чем дальше, тем больше; есть в вас что-то бакранское… Надеюсь, вы понимаете, что этот комплимент я кому попало не отвешу.

— Я был гостем бириссцев, вы — бакранов, но и те и другие из Сагранны… Могу вернуть вам комплимент: в вашей дружбе есть что-то бирисское, но мне-то что сейчас прикажете делать?

— Жить. Погребать. Праздновать. Ждать. Для начала папеньку. Вот письмо, читайте.

На лаковом футляре пластались в беге борзые, напоминая о другой гайифской шкатулке, Диконе, Альдо и оставшемся в Олларии храме. Разоренном, но все равно живом. Позабудь об остывшем пепле, твое сердце да не ослепнет, не ищи в золе поцелуев, слышишь, что голубка воркует? Твоя радость еще воскреснет звоном струй, соловьиной песней, еле слышным шорохом веток над приветливым ложем лета…

— Эпинэ, что с вами? Папенька перепутал футляры, и вам досталось любовное послание?

— Простите, задумался. — Робер вытащил исписанный уже знакомым почерком лист.

 

— «Герцог Эпинэ, — обращение было прежним, — я рад приветствовать Вас во вверенной моему попечению провинции. Мне доставит несомненное удовольствие встретиться с Вами лично, хоть наша встреча и будет омрачена обсуждением известных событий. Я полностью разделяю мнение своего сына о том, что число тех, кто на месте Вас и Ваших сподвижников смог бы сделать больше, не превышает трех.

Понимая Ваше состояние и не видя необходимости в немедленной встрече, я настоятельно советую Вам сперва отдохнуть, я затем заняться текущими делами, к каковым в первую очередь относится устройство Ваших владении. В течение месяца я намерен посетить Старую Эпинэ, о чем Вы, разумеется, будете заблаговременно поставлены в известность.

Будучи Проэмперадором Юга, я принимаю на себя ответственность за судьбу Его Высочества Октавия и безопасность послов дружественных Талигу держав. При этом я не считаю возможным ограничивать господину Карой и господину Бурразу-ло-Ваухсару свободу передвижения, полагая своей обязанностью лишь должным образом их защищать. Желание господина Карой проводить в последний путь Его Высокопреосвященство Левия и отметить столь почитаемый в Алате праздник Осеннего Излома в Вашем обществе мне представляется совершенно естественным. Разумеется, я не имею и не могу иметь ничего против захоронения кардинала Левия, в трудный час оказавшего Талигу немало услуг, в домовой церкви герцогов Эпинэ.

Столь же очевидно и то, что, получив должность Проэмперадора из рук регента Талига Ее Величества Катарины, я не вправе посягать на ее последнюю волю. Ее Величество, будучи в здравом уме и твердой памяти, поручила заботу о новорожденном сыне своему двоюродному брату, и я ни на мгновенье не усомнюсь в правильности этого выбора. Однако забота о Его Высочестве потребует дополнительных затрат, а Ваши земли еще не оправились от разорения, причиной которого стал не столько прошлогодний мятеж, сколько неразумное управление покойного герцога Эпинэ и преступные злоупотребления бывшего губернатора провинции маркиза Сабве. В ближайшее время Вам будет выделена сумма, достаточная для должного обеспечения Его Высочества и его свиты.

Заверяю Вас в своем неизменном расположении и выражаю соболезнование в связи с постигшими Вас в последние месяцы и недели потерями.

Бертрам, граф Валмон».

 

Все было понятно, кроме одного.

— Катари не поручала мне Октавия. — Робер с достойной Придда аккуратностью убрал письмо в футляр. — Она даже не видела сына… Не успела увидеть…

— Все это хорошо, то есть очень печально. — Марсель послал лошадь вдоль дороги, но по лугу, присоединяться к отряду он не спешил. — Однако вы ничего не можете знать, вас там не было. Последнюю волю ее величества слышали генерал Карваль, брат Пьетро и брат Анджело, которого я расспросил при первой возможности. Катарина завещала вам заботу о сыне тогда же, когда назначала Проэмперадором Олларии. Надеюсь, это-то вы помните?

— Да… Помню.

Катари ничего никому не завещала, это он подбил на ложь Никола и Левия, а кардинал втянул в заговор Пьетро с врачом и, как всегда, пошел дальше, чем его просили. Смерть его высокопреосвященства и исчезновение Никола сделали ложь неотменимой, но в том, что касается ребенка, это… правда! Кому еще Катари могла доверить сына? Только отцу, когда тот наконец спасет Талиг и вернется.

— Я боюсь, вы не совсем поняли папеньку, — напомнил о себе Марсель. — Младенца вам бы подкинули, даже умри Катарина, не сказав ни единого слова.

— Лэйе Астрапэ, почему?

— Наличие принца вблизи Проэмперадора предполагает наличие там же супруги Проэмперадора и чего-то вроде двора, а папеньке это мешает. Не подвернись ему вы, Октавия определили бы на попечение Арлетты Савиньяк или Анны Рафиано, но герцог Эпинэ удобней во всех отношениях. Вы родня и не стремитесь к пирогу, так что принц в вашем доме не станет поводом влезать и урывать… Что мы с вами недавно и наблюдали.

— Вы про Дарзье?

— Не только. Теньент, именно теньент, пока я не увижу патента за подписью Рокэ, Рудольфа или в крайнем случае Эмиля, припустился за вами но отцовскому приказу. Видимо, какой-то дурак на заставе Марипоз переправил ваше первое письмо Дораку. Создатель, опять это «дор — дур»… Нынешний Дорак мало на что годился даже при Сильвестре, но фамильных предрассудков набраться успел, а тут принц, королевские регалии, бывший дочерин жених, бывший беглый преступник, и все прямо ему в руки! Наш граф просто не мог не подпрыгнуть, но папенька вернет его в удобоваримое состояние. Вам Дорак, во всяком случае, навредить не сможет.

— Марсель, а что я должен ответить графу Валмону?

— Что хотите, хоть рондель. А не хотите, я передам на словах что-нибудь подходящее. Вы устали, а я, в конце концов, посол, хоть и несколько похудевший.

— Слушайте, посол, — прыснул Робер, — ступайте к кошкам!

— Не могу, — виконт с омерзительным изяществом развел руками, — у меня собака.

 

Глава 6. ТАЛИГ. ВАЛМОН

ВОСТОЧНАЯ ПРИДДА

 

400 год К. С. 24-й день Летних Молний

 

1

 

Компания за завтраком собралась престранная, но аппетит Марселю портили не сотрапезники, а отсутствие под столом вздыхающего Котика. Невзирая на прежние заслуги, волкодав был ввергнут в узилище за разрытую клумбу, и облегчить его участь Валме не мог: Проэмперадор Юга не прощал преступников даже по ходатайству приближенных к регенту лиц.

— Я боюсь, — строго произнес дражайший родитель, доедая паштет, — что в недалеком будущем нас ждут определенные трудности с сырами.

Капуль-Гизайль издал изысканный, полный сочувствия и понимания звук, Пьетро промолчал, Бурраз-ло-Ваухсар заметил, что, при всем уважении к сыру, на столе царит мясо. Марсель поддержал посла от своего имени и от имени отсутствующего Котика, родитель же брюзгливо заметил, что царить в дурном окружении неприлично, а дурной сыр подобен дурному губернатору.

Подали шадди, папенька посмотрел на маменьку с Водемоном, и те немедленно ретировались.

— Господа, — пухлая рука сжала набалдашник трости, — прежде чем продолжить вчерашний разговор, я должен вам сообщить, что мятеж в Олларии почти совпал с переворотом в Паоне. В тринадцатый день Летних Волн там начались беспорядки. Это неудивительно: к городу приближались мориски, и округа была наводнена беженцами. Дивин с семейством поспешно отбыл в загородную резиденцию, поручив город Военной коллегии и губернатору Карадасу, которые бунт успешно подавили.

Семнадцатого Летних Волн глава Военной коллегии Доверенный стратег Забардзакис приказал гвардии выступить навстречу морискам, но та отказалась. Гвардейские генералы объявили, что Паону надо защищать в Паоне, их поддержали вернувшийся в город третий из сыновей Дивина, Орест, и губернатор столицы.

Приказ Забардзакиса арестовать дезертиров обернулся мятежом, который перекинулся из гвардейских казарм на столицу и ее предместья. Начались погромы, однако основной удар пришелся на Военную коллегию, которую гвардейцы, горожане и беженцы, не сговариваясь, объявили виновницей всех нынешних бед.

Папенька чихнул и вытащил платок, приличествующий не Проэмперадору, но адуану, если б адуаны пользовались платками. Марсель счел кошмарную тряпку отповедью маменьке, вышивавшей платок за платком. Само по себе это преступлением не являлось, но графиня тайно пыталась защитить супруга от волнений. Супруг явно давал понять, что в защите не нуждается.

— Когда взбунтовалась гвардия, — старик чихнул еще раз, — Забардзакис стянул верные ему войска к зданию Коллегии, тем самым ослабив кордоны в предместьях. В Паону хлынули беженцы, среди которых хватало солдат генерала Трастиса, брошенного столичными стратегами на произвол судьбы и разбитого морисками. Выжившие в резне хотели отомстить и отомстили. Защитников Коллегии частью повыкидывали из окон, частью загнали в архив и заживо сожгли вместе с бумагами. Пытавшегося скрыться Забардзакиса поймали и заставили съесть собственные приказы, после чего горло стратега залили расплавленным сургучом. Я осознаю, что такие подробности препятствуют пищеварению и портят настроение, но они очень важны.

— О да, — кивнул локонами Коко. — Убогое при всей своей злокозненности воображение роднит убийц стратега с господами, которых я наблюдал в Олларии. В древности обитатели провинции Гайя действовали значительно изысканней, но, дорогой граф, умоляю, не волнуйтесь о нас. Мы — мужчины, и мы способны вынести многое. Правильно ли я понимаю, что разгромом Военной коллегии мятежники не ограничились?

— Они не могли остановиться, — негромко предположил Пьетро, и батюшка наклонил голову, выражая согласие.

— Толпа бросилась искать других виноватых. В чем угодно — в военных неудачах, взяточничестве, воровстве, ереси, кощунстве и даже, представьте себе, в прелюбодеянии и разврате. С пойманными расправлялись по-всякому — прибивали к собственным воротам, рубили руки и ноги, забивали камнями, кормили толченым стеклом, принуждали к различного рода непристойностям, в том числе и на сцене столичного театра, который затем сожгли. Гайифцев, как справедливо заметил барон Капуль-Гизайль, издавна отличало живое воображение, к тому же они были перевозбуждены.

О судьбе императорской фамилии достоверных сведений нет, но к вечеру следующего дня гвардейская верхушка опомнилась и возвела на престол Ореста, который и прежде заигрывал с армией. Сей достойный господин короновался под именем Сервилия Второго, и короновал его не кто иной, как новый Эсперадор Гаэций. До известных событий он был известен как кардинал Гайифский и Йернский Капитон. Присутствовавший на церемонии посол Ургота особо подчеркивает отсутствие в храме императорской родни и лиц, приближенных к Дивину и его старшему сыну.

Новые власти, не считаясь с жертвами, бросились наводить порядок и неплохо в этом преуспели. Пятого Летних Молний в окрестностях Паоны появились передовые отряды морисков, новоявленный император намеревался дать язычникам бой, и это последнее, что мне о нем известно. Об Олларии вы знаете больше меня, в Эпинэ все спокойно, как и на всем побережье, не считая, разумеется, гайифского. Господа, я хотел бы услышать ваше мнение, Паона и Оллария — это совпадение или закономерность?

— Крысы, — уточнил Марсель. — Они ушли?

— Не думаю. — Резная голова борзой вертелась в огромных руках, точно высматривая добычу. — Исход крыс люди Фомы и Альберта Алатского заметили бы. Точно так же никто не слышал про зелень и призрачных монахов, что и порождает неопределенность.

В том, что доведенные до предела беженцы сперва пытались прорваться в город, а потом присоединились к бунту, ничего странного нет. В том, что учудили дорвавшиеся до Забардзакиса и иже с ним забавники, — тоже. Счеты во время мятежей сводят всегда, как и мародерствуют. Принца Ореста судьба третьего сына не устраивала, и, блюди Гайифа старые традиции, он отравился бы мидиями еще лет семь назад. Никакой связи с Агарисом, кроме морисков, я не вижу, как и с Олларией. В Паоне началось раньше и по-другому, и все же меня это совпадение настораживает. А вас?

— Сколько шедевров… — Огорченный барон бережно поставил чашечку на блюдце. — Мне страшно подумать, сколько бесценных шедевров погибнет, если борьбу с ересью распространят и на предметы искусства, но я просил бы обратить внимание на имена. Иссерциал в Гайифе до сих пор под запретом, и Сервилий для имперцев — символ воинственности и побед, что же до Гаэция… Один из первых золотоанаксианских аристократов, принявших эсператизм, почитается святым и мучеником. Казнили его, разумеется, за измену, но вспоминать об этом в Гайифе любят не больше, чем о чреве Сервилия. В совокупности эти имена означают притязание на первенство в Золотых землях, мне это не нравится.

— К Паоне приближаются мориски, — напомнил кагет, — им это не нравилось еще до того, как оно возникло. Мы сможем сравнить Паону с Олларией, когда узнаем, что осталось за нашими спинами. Уходя, мы видели лишь пожары.

— Что-то мы знаем. — Пьетро, единственный из всех, воздерживался от шадди, то ли берег сердце, то ли оно слишком болело за Левия. — Я и мой товарищ были в Олларии около двух недель назад. Погромы прекратились, в городе появилась власть; она представляется очень странной, но она есть. Чего в Олларии нет, так это Создателя.

— Там есть дуксия. — Марсель внимательно посмотрел на барона. — Констанс, вы ведь имели удовольствие лично встретиться с одним из ее членов?

— Я очень надеюсь, что этот человек сделает все возможное для спасения истинных ценностей, но другие… Они меня удручают. Ну чего, скажите, чего можно ожидать от известной вам особы, ныне именуемой Свободной Дженнифер, или от помощника коменданта Багерлее, обвинявшегося, ни много ни мало, в цареубийстве?! А ведь есть еще какой-то гражданин Джереми, в прошлом, кажется, капрал, и бывший не то граф, не то барон Кракл с его ужасной женой и еще более ужасными халатами…

 

2

 

«Ли, приветствую!

Для начала вспомни всю бергерскую, кэналлийскую и гаунасскую брань, потому что талигойской лично мне не хватает, как и зла.

Рокэ на прощанье всучил мне приказ о назначении меня командующим Западной армией и велел пустить его в ход, если Вольфганг не тянет. Я бы пустил, только старик лежал пластом, а его генералы мечтали заполучить хоть какого-нибудь маршала, так что с моим водворением на куче битых яиц трудностей не возникло. Толку-то! Мы потеряли все, что можно и нельзя; самое же скверное, Западная армия чуть ли не полностью уверилась, что нам не везло, не везет и не будет везти.

Райнштайнер, которому явно не хватает твоей персоны, уведомил меня об отправке в Бергмарк отчета о том, что сотворили с Западной армией Бруно и ураган. Повторяться я не имею ни малейшего желания, ибо тошно, а вот о том, что было дальше, изволь прочесть и высказаться. Если твои озарения опоздают, они останутся как память о твоей мудрости или наоборот. В последнем случае я буду пакостно тыкать тебя в твое несовершенство, о победитель „гусей“ и собутыльник „медведей“!

Можешь смеяться, но боевые действия возобновились уже на следующий день после сражения, ближе к вечеру. Отставший арьергард Бруно (то, что это был именно он, я узнал задним числом от пленных) наконец-то появился; фельдмаршал в это время как раз выяснял, способны ли талигойцы оборонять мост и ближайшие удобные для переправы места. Ариго, который оказался лучше, чем я надеялся, делал вид, что способны, и Бруно, подумав, отправил арьергард переходить Эйвис южнее: там, где накануне, только в обратном направлении, переправлялся его легкий корпус. Арьергард реку спокойно перешел и начал продвигаться к расположению остатков нашей армии.

К несчастью жаждущего искупить свое опоздание „гуся“, наш заплутавший генерал Гаузнер жаждал того же. „Фульгаты“ нашли пропавший корпус днем 16-го, к концу ночи он был уже в расположении Ариго, и тот, рявкнув: „Отдыхать потом будете!“, бросил негаданный резерв навстречу подступающим с юга дриксам, так что 17-го, в первой половине дня, начался встречный бой, весьма решительный.

Гаузнер старался вовсю, дриксы же наличия у нас свежих войск не ожидали, а тут еще и кавалерия Шарли — собственно, все, что оставалось приличного у Ариго, — нагло демонстрировала намерение отрезать наступающих от переправы. Дриксенский генерал, похоже, заподозрил подвох и потому приостановил атаку и послал к фельдмаршалу за указаниями. Бруно, судя по всему, уже знал, что я где-то поблизости, и забеспокоился; во всяком случае он отправил арьергарду подкрепления, и на этом бой 17-го закончился.