Первые десять лет в Вене (с 1792 по 1802 годы)

Приехав в Вену, Бетховен начал занятия с Гайдном. Впоследствии Людвиг утверждал, что тот ничему его не научил; занятия быстро разочаровали и ученика, и учителя. Бетховен считал, что Гайдн был недостаточно внимателен к его стараниям; а Гайдна пугали не только смелые по тем временам взгляды Людвига, но и довольно мрачные мелодии, что в те годы было малораспространённым. Однажды Гайдн написал Бетховену^[12]:

Ваши вещи прекрасные, это даже чудесные вещи, но то тут, то там в них встречается нечто странное, мрачное, так как Вы сами немного угрюмы и странны; а стиль музыканта — это всегда он сам.

Вскоре Гайдн уехал в Англию и передал своего ученика известному педагогу и теоретику Альбрехтсбергеру. В конце концов Бетховен сам выбрал себе наставника — Антонио Сальери.

Уже в первые годы жизни в Вене Бетховен завоевал славу пианиста-виртуоза^[14]. Его игра поразила слушателей.

Бетховен смело противопоставлял крайние регистры (а в то время играли в основном в среднем), широко использовал педаль (к ней тогда тоже обращались редко), употреблял массивные аккордовые созвучия. По сути, именно он создал фортепианный стиль, далёкий от изысканно-кружевной манеры клавесинистов.

Этот стиль можно найти в его фортепианных сонатах № 8 «Патетической» (название дано самим композитором), № 13 и № 14. Обе имеют авторский подзаголовок Sonata quasi una Fantasia («Почти Фантазия»). Сонату № 14 поэт Л. Рельштаб впоследствии назвал «Лунной», и, хотя это название подходит лишь к первой части, оно закрепилось за всем произведением.

Бетховен также сильно выделялся своим внешним видом среди дам и кавалеров того времени. Почти всегда его находили небрежно одетым и непричёсанным.

Бетховен отличался крайней резкостью суждений и поведения. Однажды, когда он играл в публичном месте, один из гостей начал разговаривать с дамой; Бетховен тотчас оборвал выступление и добавил^[12]: «Таким свиньям я играть не буду!». И никакие извинения и уговоры не помогли.

В другой раз Бетховен гостил у князя Лихновского. Князь очень уважал композитора и был поклонником его музыки. Он захотел, чтобы Бетховен сыграл перед собравшимися. Композитор отказался. Лихновский стал настаивать и даже приказал выломать дверь комнаты, где заперся Бетховен. Возмущённый композитор покинул имение и вернулся в Вену. Наутро Бетховен отправил Лихновскому письмо^[11]: «Князь! Тем, чем являюсь я, я обязан самому себе. Князей существуют и будут существовать тысячи, Бетховен же — только один!»

Однако, несмотря на столь суровый характер, друзья Бетховена считали его довольно добрым человеком. Так, например, композитор никогда не отказывал близким друзьям в помощи. Одна из его цитат^[12]:

Ни один из моих друзей не должен нуждаться, пока у меня есть на кусок хлеба, если кошелёк мой пуст и я не в силах помочь тотчас же, ну что ж, мне стоит только сесть за стол и взяться за работу, и довольно скоро я помогу ему выбраться из беды.

Сочинения Бетховена начали широко издаваться и пользоваться успехом. За первые десять лет, проведённых в Вене, было написано двадцать сонат для фортепиано и три фортепианных концерта, восемь сонат для скрипки, квартеты и другие камерные сочинения, оратория «Христос на Масличной горе», балет «Творения Прометея», Первая и Вторая симфонии.

В 1796 году Бетховен начал терять слух: у него развивался тиннитус — воспаление внутреннего уха, приводящее к звону в ушах. По совету врачей он надолго уединился в маленьком городке Хайлигенштадте. Однако покой и тишина не улучшили его самочувствия. Бетховен начал понимать, что глухота неизлечима. В эти трагические дни он написал письмо, которое впоследствии будет названо хайлигенштадтским завещанием. Композитор рассказал в нём о своих переживаниях и признался, что был близок к самоубийству^[12]:

Мне казалось немыслимым покинуть свет раньше, чем я исполню всё, к чему я чувствовал себя призванным.

Его друг И. Н. Мельцель, механик, изобретатель метронома, изготовил слуховые трубки (сейчас они хранятся в музее Бетховена в Бонне), которыми Бетховен стал пользоваться наряду с записями разговоров.

В Хайлигенштадте композитор приступил к работе над новой Третьей симфонией, которую назвал Героической.

В результате глухоты Бетховена сохранились уникальные исторические документы — «разговорные тетради», куда друзья Бетховена записывали для него свои реплики, на которые он отвечал либо устно, либо в ответной записи^[15].

Однако музыкант Шиндлер, у которого остались две тетради с записями бесед Бетховена, по всей вероятности, сжёг их, так как «в них содержались самые грубые, ожесточённые выпады против императора, а также наследного принца и других высокопоставленных лиц. Это, к сожалению, была излюбленная тема Бетховена; в разговоре он постоянно возмущался властями предержащими, их законами и постановлениями»^[16].

Однажды Бетховен и Гёте, гуляя вместе в Теплице, встретили находящегося там в это время императора Франца в окружении его свиты и придворных. Гёте, отойдя в сторону, склонился в глубоком поклоне, Бетховен прошёл сквозь толпу придворных, едва притронувшись к шляпе^[17].