Из рукописной газеты «окопная правда», выпущенной пионером В. Волковым

Дорогая десятка! Кто из вас останется жив, расскажите всем, кто в этой школе будет учиться; где бы вы ни были, приезжайте и расскажите все, что происходило здесь, в Севастополе. Я хочу стать птицей и облететь весь Севастополь, каждый дом, каждую школу, каждую улицу. Это такие мощные кулаки, их миллионы, нас никогда не победят сволочи Гитлер и другие. Нас миллионы, посмотрите. От Дальнего Востока до Риги, от Кавказа до Киева, от Севастополя до Ташкента таких кулаков миллионы, и мы, как сталь, непобедимы!

 

Слушайте все! – поют звонкие пионерские горны,

Слушайте!

Ему было двенадцать, когда началась война.

Ему было тринадцать, когда он погиб…

 

 

* * *

 

Черная зловещая громада танка приближалась к дому. Минута… Еще минута… Сейчас он врежется в дом, все сомнет, раздавит, уничтожит.

Валерик сжался в комок и забился в самый дальний угол комнаты. Но танк с грохотом проехал мимо и скрылся в темноте улицы.

И снова мертвая тишина. Будто вымерли люди в селе. Не хлопают ставни. Не скрипят ворота. Даже собаки не лают – всех перестреляли фашисты. Только луна, холодная, далекая, равнодушная, смотрит сквозь развороченную взрывом крышу. От ее взгляда еще холоднее Валерику.

– Папа… па‑почка… – отчаянно всхлипывает он.

Несколько часов назад его отца убил фашист. Целую автоматную очередь выпустил прямо ему в грудь. Отец рухнул на землю, а Валерик бросился куда глаза глядят. Забрался вот в этот полуразрушенный дом, забился в угол…

Зубы выбивают мелкую дробь и никак, никак не могут остановиться. Страшно одному в темноте и холодно. Мартовский ветер гуляет по комнате.

Но что это? Шорох на улице. Будто шаги… Тихий‑тихий шепот… Немцы? Может, ищут его?

– Сюда, Дика. Переждем здесь…

Нет, разговаривают по‑русски.

Две тени внезапно появились в проеме окна и бесшумно спрыгнули в комнату. Луч фонарика скользнул по полу, ударил в глаза.

– Кто здесь?

– Это я, Валерик. Свой, русский…

К нему подошли двое. Один повыше, второй – совсем маленький, вроде мальчишка.

– Ты один? Что ты здесь делаешь?

– Сижу… Папку немцы убили… – всхлипнул мальчик.

Теплая, мягкая женская рука коснулась его лица.

– Ты же совсем замерз. Почему домой не идешь?

– Нет у меня дома… Мы с папкой в Черновицах жили, а мамка умерла, когда мне десять лет было… А мы сюда, в Крым, от немца бежали, хотели в Нижнем Чоргуне у дядьки жить, а он на фронт ушел воевать… – быстро‑быстро говорил мальчик, будто боясь, что его не станут слушать. – Нет у меня никого. Один остался…

Возьмите меня с собой, а? Дяденька, возьмите. Вы не смотрите, что я маленький, мне уже тринадцать, я вам помогать буду! Я все умею! Буду воду носить, дрова рубить, печку топить…

– У нас, милый мой, печек нет. У другого «огонька» греемся, – промолвил хриплый бас. – И не проси, брат, не можем тебя с собой взять и точка!

– Да, Валерий, не детское это дело – с нами ходить, – добавил женский голос.

За окном снова прогрохотал танк, вдалеке хлопнули одиночные выстрелы, где‑то совсем рядом послышалась гортанная немецкая речь. Все прижались к стене, женщина выхватила из кобуры пистолет, мужчина приготовил автомат.

«Партизаны они», – мелькнула у мальчика догадка.

Когда все стихло, женщина обратилась к спутнику:

– Ну что, пошли, Ибрагим?

И они двинулись к оконному проему.

– Дяденька, возьмите! Я знаю, вы – партизаны. Я с вами буду фашистов бить. Я сильный…

– Дробь, малец. Сказано нельзя, значит, нельзя и точка. Не поминай лихом, прощай!

– Хоть до конца села… можно?

– Ну, если до конца села, валяй, – махнул рукой Ибрагимов.

Осторожно выскользнув из дома, они огородами стали пробираться к лесу.

Распрощавшись с мальчиком, разведчики Илита Даурова и Ибрагим Ибрагимов скрылись в лесу. Валерик продолжал за ними идти, решив по их следам добраться до партизан. Он двигался осторожно, и ему казалось, что разведчики не замечают его. Но Ибрагимов вдруг резко обернулся:

– Ползешь?

– Ползу, дяденька Ибрагим…

– Вот чертенок… – выругался разведчик. – Мы же по‑русски сказали тебе: не можем взять! Ну что еще не ясно?

– Ладно, Ибрагим, пускай остается. Ну куда он пойдет один, – заступилась разведчица.

Ибрагимов, пробормотав что‑то невнятное, молча пошел вдоль берега реки. Илита и Валерик двинулись вслед за ним.

Шли они долго, забрались на какую‑то высоту. Отсюда темным пятном виднелось село Старые Шули. Залегли за пригорком. Лежали долго, слушали грохот машин на шоссе, что‑то отмечали на карте.

Когда спустились с холма, в лесу, как шмели, загудели трассирующие пули. Немцы «прочесывали» лес. Ползти стало опасно. Валерик, стараясь не отставать, то и дело норовил вскочить и двинуться перебежками. Хотелось, чтобы разведчики знали, что он не трус.

– Только без лихачества! – строго пригрозил Ибрагимов и вдруг как‑то неестественно вскинул вверх руки и медленно стал оседать…

Могилу Ибрагимову вырыли его кинжалом (был у него фамильный кинжал, которым он очень дорожил и гордился).

– Прощай, друг…

– Прощайте, дядя Ибрагим! Мы клянемся вам, что за все отомстим фашистам!

День провели в лощинке, зарывшись в прошлогоднюю листву, крепко прижавшись друг к другу. Лежали долго, дожидаясь спасительной темноты. Слушали гулкую тишину.

– Тетя Илита, а почему Ибрагимов вас «Дикой» называл? – не выдержал тишины Валерик.

– Ибрагим – казанский татарин, а по‑татарски «Дика» – значит лесная тигрица. А вообще‑то Дика – начальные буквы моей фамилии, имени и отчества: Даурова Илита Кирилловна.

– Вот здорово! Вы – тигрица, а я – волк. Ведь я – Волков. Валерий Волков.

– Так уж и волк, – улыбнулась девушка. – Вот когда война кончится, поедешь со мной в Осетию, в горах настоящих волков увидишь…

Пошел мелкий, по‑осеннему нудный дождь. Тонкие холодные струйки стекали за воротник, но разведчица и мальчик почти не замечали этого. Они были далеко отсюда – в горном селе Фарн, в солнечной Осетии, где выросла Илита, где стала она комсомолкой, прославленной звеньевой, депутатом Верховного Совета республики…

– А как же вы в седьмую бригаду морской пехоты попали?

– Летчицей я была, Валерик. Сбили меня фашисты над Севастополем, вот и оказалась в бригаде полковника Жидилова…

В сумерках они отправились дальше. Валерик дрожал от холода, тяжелый автомат Ибрагимова оттягивал плечо. Илита пыталась отобрать автомат у мальчика, но он упрямо твердил:

– Никому я его не отдам, сам буду бить фашистов.

Всю ночь пробирались в направлении Севастополя. На рассвете подошли к Черной речке. Теперь последний бросок – переплыть реку, и до своих рукой подать.

Первым вошел в ледяную воду Валерик. Перекинув автомат за спину, он порывисто поплыл саженками. Когда он вышел на противоположный берег, Илита стала спускаться к воде.

– Собака! – услышала она вдруг отчаянный крик я тут же почувствовала, как что‑то тяжелое навалилось на спину. Острым зубы впились в одежду. Выхватив кинжал, ударила животное в бок. Собака взвыла, на секунду разжав зубы. Тогда Илита еще раз вонзила кинжал, теперь прямо в горло немецкой овчарки. Почти над головой просвистели пули, Илита нырнула и поплыла под водой.

На берегу ее ждал Валерик.

– А кто стрелял?

– Я. Когда овчарка на вас бросилась, я увидел немцев. Они только из леса вышли, я по ним сразу и дал очередь…

Илита посмотрела на берег, с которого только что перебралась. Там лежали три убитых гитлеровца. Патруль наверное…

– Один – за папку. Второй – за дядю Ибрагима. Третий за меня. Теперь всегда так будет…

 

В землянке было темно, и Валерик не сразу рассмотрел человека, поднявшегося им навстречу.

– Сначала согрейте мальчика и накормите, – услышал он густой бас.

– Есть, товарищ Ехлаков! – ответил задорный голос.

«Так это и есть тот самый комиссар Ехлаков, о котором говорили Илита и Ибрагим», – подумал мальчик и с интересом, чуть‑чуть смешанным со страхом (а вдруг прогонит?) посмотрел на невысокого коренастого мужчину с трубкой в зубах.

Валерика накормили, переодели в чистое белье и уложили спать.

Когда он проснулся, в дверь землянки заглядывали звезды. Где‑то невдалеке ухали взрывы, от которых то и дело вздрагивал огонек коптилки, сделанной из гильзы снаряда. На табуретке, накинув шинель на плечи, сидел незнакомый широкоплечий боец и что‑то писал.

Услышав, что мальчик зашевелился, он добродушно улыбнулся.

– Ну что, хлопче, выспался? Давай познакомимся. Иван Петруненко, артиллерист. Теперь вместе жить будем.

Но долго вместе жить не пришлось. Однажды на рассвете мальчика растормошил связной:

– Волков, к комиссару!

В два счета одевшись, Валерий помчался в знакомую землянку.

– Собирай свое имущество, поедешь со мной, – сказал Ехлаков, – Отвезу тебя в Севастополь, будешь в школе учиться.

– Не поеду! – сердито буркнул Валерик.

– То есть как это не поедешь? – удивился комиссар. – Если ты бойцом себя считаешь, приказы выполнять нужно. Сейчас тебе главное боевое задание – учиться!

 

Школа была необычной – подземной, прямо в скале, в огромной штольне.

«Классы» разделены досками, вместо дверей – мешковина.

– Вот, Клавдия Васильевна, вам новый ученик, – сказал невысокой пожилой учительнице Ехлаков. – Валерик Волков, наш «фронтовик».

– Ну что ж, очень рады! – ответила учительница.

Прозвенел звонок, и ребята стали разбегаться по классам.

– А тебе в какой?

– В четвертый…

– Значит, пошли ко мне.

Так Валерик попал к Клавдии Васильевне Васильевой.

 

Он бежал разрушенными улицами, задыхаясь от дыма и гари. Закопченные остовы домов протягивали к нему искореженные балки.

На город летела новая волна бомбардировщиков – сейчас начнется бомбежка.

– Валерик, это ты? – встретила его Илита. – Почему ты убежал из школы?

– Не могу больше… Убили они… Клавдию Васильевну… Бомбой… гады! – и такая недетская ненависть была в мальчишечьих глазах, что Илита невольно подумала: «Ну и вырос же ты за этот месяц, Валерка!».

На этот раз комиссар не стал отсылать мальчонку. Да и куда его пошлешь, если немцы уже почти вплотную подошли к городу?

– Ну что ж, будешь сыном полка. А пока получай постоянное задание: лозунги писать будешь.

– Ло‑озунги? – вытянулось лицо Валерика. Однако вспомнив строгий нрав комиссара, он быстро отчеканил: – Есть!

 

Сжималось вражеское кольцо вокруг Севастополя. В последние дни июня 1942 года седьмая бригада морской пехоты от Сапун‑горы и Инкермана отошла к городу. Часть бригады, в которую входил Валерик, залегла в окопах на скале Ушаковой балки. Совсем недалеко от того места, где в Крымскую войну стояли насмерть герои Первого бастиона.

Узкое шоссе сбегает вдоль балки к морю. Там, внизу, наверное прохладней. Вон и кустики кое‑какие сохранились на крутых склонах. Здесь же, наверху, невыносимый зной. Спасает только полуразрушенная школа. Иногда в часы затишья Валерик забирается в один из классов и пишет свою «Окопную правду». Начал он ее выпускать давно, еще тогда, когда комиссар Ехлаков приказал рисовать лозунги. Уже десять номеров обошло бригаду. Бойцы читали «окопушку» с интересом, Валерик видел, как светлели их лица. Видно, трогали до глубины души бесхитростные слова, написанные детским почерком…

На этот раз ему долго пришлось бродить по школе в поисках бумаги. Всю, какая была, он уже израсходовал раньше. Да и бойцам на «козьи ножки» немало требовалось…

В некоторых классах на досках сохранились обрывки слов, формул… На одной доске кто‑то мелом нарисовал мальчишку с ежиком черточек‑волос и девочку с косичками‑палочками и написал: «Мы ушли на каникулы».

Где они сейчас, эти ребята? Живы ли? Когда кончатся их каникулы? Грустно Валерику и хочется написать стихи про этих ребят, про то хорошее время, что было «до войны».

Разыскав, наконец, несколько листов бумаги, он примостился на чудом уцелевшей парте. Вынул карандаши. Помусолив во рту красный, нарисовал, как всегда, наверху красную звездочку. Потом через весь лист – красное знамя.

Прислушавшись к гулу канонады (последние дни она не смолкает ни ночью ни днем), Валерик выглянул в окно. Убедившись, что на «его участке» пока относительно тихо, снова принялся за работу – стал выводить слово за словом:

 

 

«ОКОПНАЯ ПРАВДА», № 11

Наша десятка – это мощный кулак, который враг считает дивизией, и мы будем драться, как дивизия. Нет силы в мире, которая победит нас, Советское государство, потому что мы сами хозяева, нами руководит партия коммунистов. Вот посмотрите, кто мы. Здесь, в 52‑й школе…».