Письмо политрука макара халанского жене

Дорогая Лина!

…О себе скажу одно, что я был непримиримым к врагам и им остаюсь. Буду защищать Родину‑мать до последнего дыхания. Чем быть в неволе фашистских сопливцев‑гадов, лучше смерть. А любовь свою к тебе, Лина, с собой унесу.

Но в этой войне с фашизмом мы победим. Порукой тому сила Красной Армии и всего народа да наше правое дело.

Лина! Затем хочу предупредить тебя всерьез, что опять‑таки ты напрасно забеспокоилась. В действительности может быть такое положение, что, скажем, часть находится в месте, откуда не разрешаются письменные связи в течение месяца или даже полтора. Можно ли из этого делать какие‑либо выводы? Конечно, нельзя. И я прошу тебя: будь дальновидной, не теряйся при первой неудаче…

 

 

Это письмо помечено 22 июля 1942 года. Его автор, партизанский политрук Макар Халанский, не знал, что через два дня в лесу произойдет кровопролитный бой с фашистскими карателями, что он ценой жизни подтвердит искренность каждого своего слова.

В те дни для партизан Крыма создалась тяжелая обстановка. Керчь пала. После восьмимесячной обороны умолк и Севастополь. Партизанский участок фронта остался единственным на полуострове. Командующий 11‑й немецкой армией фельдмаршал Манштейн бросил против партизан большую карательную экспедицию. «Ликвидация партизан – важнейшее условие полной оккупации Крыма. Это задача всей 11‑й армии», – гласил его приказ.

Но патриоты не дрогнули, они решили сражаться до конца.

…Целый день шел бой. Двадцать шесть тысяч вражеских солдат окружили около пятисот партизан на лесном «пятачке» площадью в двенадцать квадратных километров. На этот «пятачок» гитлеровцы обрушили весь огонь, сюда бросили все свои силы.

К вечеру фашистам удалось расчленить партизанскую оборону. И хотя бой шел с прежним упорством, по всему было видно, что выход у партизан один: как только стемнеет, идти на прорыв, маневрировать. Дело это не простое, но и не новое. Однако что делать с ранеными и мирным населением, скрывавшимся от оккупантов в партизанском лесу? И на прорыв их не поведешь, и маневрировать с ними трудно. Как быть с ними, небоеспособными?

Над этим мучительным вопросом долго думали командир и комиссар партизанского района. Решили: раненых выводить отдельной колонной. Одна группа отрядов пойдет на прорыв в восточном секторе, другая – завяжет бой в южном, чтобы отвлечь силы врага. В это время раненые спустятся к Бурульче и пойдут к северу, в сторону горы Яманташ. Им, конечно, надо дать прикрытие и толкового командира.

Тогда и было названо имя политрука Макара Халанского. Этот проведет. Он отличается всеми качествами, необходимыми партизанскому командиру: и осторожностью, и смекалкой, и хитростью, и смелостью.

Политрук Макар Халанский прибежал на командный пункт районного штаба, как всегда, собранный, подтянутый. Весь день в бою, а форма в полном порядке.

Получив задание, он, не колеблясь, ответил:

– Есть, взять раненых и жителей! – И направился в сторону госпиталя.

Комиссары молча смотрели ему вслед. Получится ли у Макара? Силенок‑то мало ему дали, лишь одну группу. А зависеть от нее в этой адской обстановке будет многое. Впрочем, Макар есть Макар. Сработает.

И все, что известно было о Халанском, всплыло в памяти.

Доброволец Красной Армии. Участник гражданской войны. На Колчака ходил, на белополяков, и на барона Врангеля. Потом сотрудник ЧК, воспитанник Дзержинского. Но сказались, видно, последствия трех ранений, полученных в гражданскую, – появился туберкулез. Медкомиссия, увольнение из органов. Доказательства, заявления, просьбы – ничто не действовало. Лечиться, отдыхать и опять лечиться – таков был приговор врачей. Пришлось подчиниться.

В первый же день Отечественной войны Халанский пошел в военкомат. Снова перед врачами.

– Лечился, помогло, хватит. Прошу отправить в Действующую армию.

Пробиться на фронт было нелегко – хватало добровольцев здоровых. И все‑таки в июле 1941 года Макар Халанский уже служил на батарее береговой обороны, защищавшей город и порт Феодосию.

Когда гитлеровские войска подошли к Феодосии, артиллеристы прикрывали отход частей Красной Армии. Но сами отойти не успели. Они взорвали пушки, молчаливо, взглядами, попрощались с притихшим городом и по предложению Макара Халанского направились в лес партизанить.

Сырые и темные партизанские землянки… Крутые каменистые тропы… Холод, голод и бои, бои… Как тяжело было дышать ему, больному туберкулезом, в момент броска или при подъеме на гору, как ныли старые раны, когда шагал под дождем или лежал на снегу, – об этом знал лишь он, Макар Халанский. Но горели фашистские грузовики, уничтоженные партизанами во главе с Халанским, взлетали на воздух мосты, штабы, склады.

Сейчас он, как горьковский Данко, уводил измученных людей от гибели. Колонна двигалась медленно. Раненые бойцы, многие на костылях‑рогулинах. В середине колонны – дети, женщины, старики, их надо прикрыть в минуты опасности.

Политрук Халанский шел впереди. Он то и дело менял направление, стараясь вести колонну густыми зарослями буков, меж диких скал.

– Живей, живей, товарищи!

Постепенно шум боя стал удаляться.

Вот уже видна речка Бурульча. Скоро огненное кольцо врага останется позади.

И когда до спуска осталось несколько десятков метров, когда, казалось, опасность миновала, в хвосте колонны вдруг вспыхнула перестрелка.

Крикнув на ходу Сене Парчинскому: «Веди!» – Халанский бросился к месту боя. Вместе с бойцами он сдерживал врага, метким огнем партизаны прижимали к земле вражеских солдат. Но вот Халанский заметил, что группа гитлеровцев старается их обойти. Колонна уже прошла опасный участок, но партизаны, оставшиеся в заслоне, окажутся прижатыми к отвесной скале, и тогда – конец. Погибнет не только группа боевого прикрытия, погибнут и оставшиеся беззащитными раненые, женщины и дети.

Решение пришло мгновенно: пусть остается в заслоне один, он сам, политрук Халанский. Позиция тут, в камнях, надежная.

– Отходи! Все отходите! – приказал он. Подчиняясь приказанию, бойцы стали отходить.

– Живей! Живей! – торопил их политрук, а сам переползая от камня к камню, продолжал стрелять. Партизанам казалось, что отходит и он, политрук. Но когда, обогнув нижний край отрога, остановились, заметили: гитлеровцы не преследуют их, а все еще ведут бой там, у скалы, где был Халанский. Специально ли остался он там, чтобы как можно дольше задержать врагов и дать возможность колонне оторваться, или, отходя последним, просто не успел проскочить, и ему перерезали путь – никто не знал этого. Одно потом утверждали раненые: бился политрук геройски, перестрелка слышалась долго. Несколько позднее нашли его тело. Он был ранен в плечо и шею, а след пули в правом виске и пороховой ожог говорили о том, что последнюю пулю он приберег для себя.

Подвиг политрука Халанского был повторен спустя час, когда уже при выходе из опасного района колонну обнаружил другой отряд карателей.

Первой заметила беду Нина Кострубей, врач партизанского госпиталя. На ходу стреляя, она бросилась навстречу врагу. За ней побежали бойцы из группы прикрытия.

Партизанский заслон сдержал врага, дав возможность колонне благополучно уйти. А на месте боя остались еще двое.

Партизаны вернулись сюда через несколько дней. Страшная картина предстала перед ними. Вокруг лежали трупы врагов. А там, где были позиции партизанского заслона, чернело пепелище. Ветер теребил лоскутки изорванной, слипшейся от крови гимнастерки. В застегнутом кармане оказался залитый кровью комсомольский билет молодого партизана Чубарова Леонида Васильевича. А меж недогоревших сучьев партизаны нашли маленькие, коричневого цвета сапожки Нины Кострубей.

Ценой своей жизни герои спасли людей.

 

Н. ЛУГОВОЙ.

 

СЛОВО РОДИТЕЛЕЙ