Глава 22. Персонификация Страха

 

 

В полесской мифологии выделяется категория слабо персонифицированных или вообще неперсонифицированных мифологических существ, основная функция которых ‑ пугать, страшить человека. В полесских говорах эта категория демонических явлений обычно именуется отглагольными существительными: страх, ляк, ляки, ляковка (от глагола лякати ‘пугать’), пужайло, пужака, пужайка (от глагола ‘пугать’), зданки (от глагола здаваться ‘казаться’), привидение, но чаще всего они обозначаются устойчивыми глагольными конструкциями типа «када‑то там пужа‑ло, лякало» (брест.); «шо‑то пужае, шо‑то лякае» (ровен.). Посколько в русской мифологической системе (и соответственно в научной терминологии) эта разновидность персонажей выделяется слабо и не имеет устойчивого названия, мы будем называть ее Страхом (с прописной буквы, чтобы отличить от страха – эмоционального состояния человека), как это принято в западнославянской и карпатской традициях, в которых аналогичные явления осмысляются как самостоятельный персонаж (Adamowski 1987: 285–288; Baranowski 1981: 303–306; Гнатюк 1904: 18–95). У западных славян и на западе восточнославянской традиции такое демоническое явление известно под названиями: страх (з.‑укр.); ляк, ляковка (з.‑укр., з.‑бел.); strach, strachy (пол.); strashidlo (чеш.); мана, мара ‘неопределенное мифологическое существо, наваждение, морок, галлюцинация’ (гуцул. (Хобзей 2003: 124–127)); пламета (гуцул. (Онищук 1909: 92–94)).

Отличительным признаком подобных явлений служит их зрительный или слуховой галюциногенный характер, не позволяющий человеку однозначно понять, принадлежат ли они реальной действительности или являются плодом его собственного воображения, зрительным или слуховым обманом, игрой помраченного от испуга сознания, результатом опьянения или просто плохой видимости. Для этих существ характерно довольно устойчивое сочетание функций, через которые персонажи такого рода себя проявляют. Сюда входят: способность произвольно и неожиданно являться в разных обликах, показываться, демонстрировать свое присутствие человеку (в том числе звуками и шумами), препятствовать движению человека, преследовать его и столь же произвольно исчезать.

В ряде случаев проявление подобных персонажей этим и исчерпывается. Однако, как правило, эта функция сочетается со способностью негативно воздействовать на психическое и ментальное состояние человека, пугать его своим появлением, вызывать у него панику, растерянность, оторопь, подчинять его своей воле, помрачать рассудок, лишать ориентации в пространстве, способности самостоятельно принимать решения и т. д. Часто к этому добавляется способность таких существ, парализовав волю человека, преграждать ему дорогу, сбивать с пути, заставлять блуждать, заманивать в непроходимые места. Третьей характерной, но не всегда обязательной чертой подобных персонажей является их тесная привязанность к определенному месту, в рамках которого они себя проявляют и которое в местной традиции имеет репутацию «нечистого», опасного, демонического – часто это определенный участок дороги или леса, «пограничные» локусы (мосты, границы сел или полей), места около кладбища, болота и пр., места, где произошло убийство, где покончил с собой и был похоронен самоубийца и т. д. Результатом встречи с такими существами обычно бывает нервное потрясение, страх, испытываемый человеком, в некоторых случаях – болезнь, довольно редко – смерть визионера.

Трудность описания данной категории полесских демонических явлений определяется двумя обстоятельствами. Во‑первых, большинство перечисленных выше характерных мотивов, связанных со Страхом, в полесской традиции одновременно принадлежат и другим мифологическим персонажам. Например, способность морочить человека, показываясь ему в виде ягненка, жеребенка, которого человек долго и безуспешно пытается поймать и который потом внезапно исчезает, также принадлежит черту (глава 34) и водяному демону (глава 30). Такой мотив, как «Страх забирается человеку на плечи/бросается под ноги» принадлежит к наиболее узнаваемым действиям полесской ведьмы. Способность выходить с кладбища, из могилы в виде человеческой фигуры или показываться после смерти какого‑либо человека обычно связывается с душой этого человека или «ходячим» покойником (см. главы 8 и 12). Полтергейстные явления типа Страха могут возникать в доме, в котором «нечисто», но схожим образом может вести себя и домовой. У данного персонажа почти не существует характерных, принадлежащих исключительно ему функций и признаков, которые бы не дублировались в образах других персонажей. Поэтому в части рассказов информантов один и тот же мотив может осознаваться как принадлежащий Страху, а в рассказах других носителей традиции – как принадлежащий ведьме или «ходячему» покойнику.

Во‑вторых, трудность описания Страха связана с тем, что набор перечисленных признаков и функций обладает разной степенью персонификации в разных славянских традициях, а в русской традиции (в отличие от западнославянских) практически не осознается (и не выделяется в научных классификациях) как самостоятельный персонаж: хотя все перечисленные мотивы и функции встречаются в русской мифологической традиции, они, как правило, соотносятся с другими персонажами – с чертом, лешим, домовым.

Рассказы о Страхах принадлежат к числу визионерских текстов, в которых рассказчик делиться своим опытом столкновения с подобными явлениями. Наиболее часто представления о Страхах воплощаются в сюжетах славянских быличек о всевозможных видениях, мороках, призраках, встречающихся путнику на дороге. Страх в виде человека, животного или птицы появляется на определенном участке дороги (например, идет следом за человеком в виде солдата, танцует перед путником в виде красивой девушки, бежит рядом в виде кошки, свиньи, бросаясь под ноги и мешая движению, появляется со стороны кладбища в виде человеческой фигуры, коня или коровы и пр.), неотступно и молча следует за путником, часто повторяя все его движения. Видение исчезает после молитвы, произнесенной человеком. В других сюжетах персонажи подобного типа преграждают человеку путь, останавливают и ломают повозку, снимают с нее колеса, обездвиживают коней или волов, препятствуют дальнейшему движению, пугают путника, нападают на него, морочат его, заставляют блуждать, заводят в непроходимые места и бесследно исчезают с рассветом или с криком петуха.

Степень персонификации этих явлений непосредственно зависит от преобладания именных или глагольных способов их обозначения. В западно‑ и восточнославянских традициях существуют три основных способа номинации подобного рода демонологических существ. Во‑первых, сюда относятся отглагольные существительные, репрезентирующие подобные явления как мифологические существа, пусть слабо, но все же персонифицированные, ср.: з.‑бел. ляк, ляковка; з.‑укр. пуджало; з.‑укр., з.‑бел. страх (Тернопольская, Черновицкая, Ивано‑Франковская, Львовская, Брестская обл.); пол. strach (Подляшье); чеш. strasidlo. Например: «...и якись‑то страх ёму показауся» (Олтуш Малоритского р‑на Брестской обл.) или «To duzo je jich, tych strachow» (Хелмское воеводство (Adamowski 1987: 286)). Как видно, подобные наименования в большей степени географически закреплены за западнославянской традицией, а у восточных славян располагаются в западной части ареала – на белорусско‑украинско‑польском пограничье, хотя иногда встречаются и на востоке Полесья: «Кажуть, е такэ мисто, спужае тэбе у час дня, та жэ и у час ночи. А потом ужэ таго пужала не будэ» (Золотуха Калинковичского р‑на Гомельской обл.). Нельзя сказать, что у русских подобные явления никогда не обозначаются именами (ср. з.‑рус. привиждение), но их частотность в русской традиции по сравнению с более западными регионами весьма невысока (в нашей коллекции имеется семь примеров подобных наименований); ср., например: «Да вот я говорю: у нас с поселка до Нямково привиждение было...» (Сережино Торопецкого р‑на Тверской обл. (Леонтьева 2002: 249)).

Вторым способом номинации мифологических существ типа Страха являются неопредленно‑личные глаголы 3 л. ед. ч., обозначающие персонаж по его главной функции – (что‑то, кто‑то, нечто) лякае, пужае, водэ (полес.): «Во туноч можэ появицэ такая, шо пужае...» (Верхние Жары Брагинского р‑на Гомельской обл.); «В час дня в лиси опасно ходити, бо шось злякае...» (Червона Волока Лугинского р‑на Житомирской обл.); «Сэрэд ночи то лякае у ночи» (Бельск Кобринского р‑н Брестской обл.); «У нас у дьвенацать дня, кажуть, шо можеть лякаты, яко у ночь так и у дэнь – шо можэ привидытыся» (Радеж Малоритского р‑на Брестской обл.) и т. д. Подобного рода предикативные конструкции распространены главным образом в украинско‑белорусском ареале, особенно в Полесье (в нашей коллекции имеется около ста текстов, содержащих подобные предикаты), а также в западнославянской традиции, где подобные предикативные конструкции выступают в качестве синонимов именным формам номинации и часто встречаются вместе с ними в рамках одного текста; ср. несколько примеров из восточной Польши (район польско‑украинского пограничья): «Tu on mnie opowiadl, panie, ze tu strasziio...» [Тут он мне рассказал, пан, что тут страшило]; «A co to sie stalo, ze te‑raz nie strarzy, Nic!» [А что случилось, что теперь не страшит, ничего]; «Tych stra‑chow takich duzo je...» [Этих страхов таких много есть...]. Ср. польскую быличку о плотниках, которые нанялись строить новый дом и их хозяин поселил в старом: «No, dobrze, mowi, majsterku, b^dzie troche niedobrze. – A dlia czegu? – Dliategu ze tutaj straszi! – Yyy! My sie strachow nie boim! Nas tu jest siedmiuch, my sie nie boim strachow! Polozyli sie onie pierszy noc spac... Tymczasem przychodzi w nocy... I tak straszylo jich co noc do godziny dwunastej...» [«Ну, хорошо, – говорит, – мастер, будет немного нехорошо. – А почему? – Потому что тут страшит! – И‑и‑и! Мы этих страхов не боимся! Нас тут семеро, мы не боимся страхов». Легли они в первую ночь спать. Тем временем приходит в ночи... И так страшило их каждую ночь до двенадцатого часа...] (Adamowski, 1987: 284). Подобная синонимия именных и глагольных форм в рамках одного текста может встречаться и в русской традиции, но бывает это значительно реже (в коллекции имеются шесть подобных примеров), чем в западнославянских текстах, ср.: «Вот раньше привиждалось, а сейчас вот никакого привиждения нету» (Рахново Андреапольского р‑на Тверской обл. (Леонтьева 2002: 255)); «Назад осматриваться нельзя, когда в ночное время идешь, никогда назад не осматривайся – тебе все будет привиждаться страшным страшно, боисся – привидит. Привиждения! Привиждения там – побежала какая‑то баба в халате в белом, а там никого нет» (Спиридово Андреапольского р‑на Тверской обл. (Там же: 252)).

В русской традиции неопределенно‑личные глагольные формы 3 л. ед. ч. также встречаются, хотя и не являются основными для обозначения этого типа персонажей, например: «А пугало больше – как идешь где» (Новгородская обл. (Традиционный 2001: 253)). Иногда в подобных ситуациях в русской традиции используются и неопределенно‑личные глаголы 3 л. мн. ч.: «Водили меня везде, водили, два дня водили: по всим, по болотам, по мхам, по ольхам» (Новогородская обл. (Там же: 259)).

Наконец, третий способ обозначения подобного рода персонажей наиболее распространен в русской традиции, хотя (в гораздо меньшей степени) встречается и в украинско‑белорусском Полесье. Это безличные предикативные конструкции с возвратными глаголами типа казаться, чудиться, видеться, мерещиться и т. д. Например: «Вот однажды едем с ним вечером на лошади и как раз говорим: “Вот на этом месте, говорят, привиждается.."» (Зеленый Бор, Торопецкого р‑на Тверской обл. (Леонтьева 2002: 249)); «Есть такое место, что всегда причудится, четыре километра отсюда» (Ленинградская обл.); «Куды бяжишь и боисся, и чудится как, как и ня знаю, бяжишь и чудится» (Новое Долгое Хвойненского р‑на Новгородской обл. (Там же: 250)); «Раньше привиждалось... Аверь, не ходи за деревней, обязательно привидится» (Новгородская обл.); «Е тако мисьцо, шчо вступисся, так што‑то зробицца, и не выйдешь. Всё показуеца, шо не туда итти надо...» (Олтуш Малоритского р‑на Брестской обл.); «Если оставить хлеб на рас‑стани – страшнае привидицца... Привидицца с рогами, с хвостом...» (Присно, Брагинского р‑на Гомельской обл.) и др. В западнославянской традиции подобные конструкции встречаются гораздо реже.

Как видно из имеющихся в нашем распоряжении материалов, все три способа номинации демонологических существ типа Страха известны на исследуемой территории восточного и западного славянства (за исключением безличных возвратных глаголов, характерных, как нам представляется, только для восточнославянской традиции). Однако их частотность, их представленность в разных ареалах весьма различны. Если провести условный вектор по горизонтали от западнославянской территории через Украину и Белоруссию к русской традиции, то по мере продвижения с запада на восток при обозначении интересующих нас демонологических явлений уменьшается доля именных номинаций и возрастает доля неопределенно‑личных, а затем и безличных предикативных конструкций, причем преимущественно для русской традиции характерна номинация с помощью безличных возвратных глаголов.

Переход от личного употребления к безличному намечается в форме 3‑го л. ед. ч. с мыслимым, но неизвестным субъектом в таких текстах, где одни и те же глаголы употребляются как в безличной, так и в неопределенно‑личной форме с т. н. местоимениями неизвестности (кто‑то, что‑то, какой‑то), которые «соотносятся с фиксированным объектом, неизвестным говорящему, – с объектом, который говорящий не в состоянии идентифицировать» (Падучева 2001: 210–211). Ср., например: «У поуночь то сама глушь, штось можэ лякаты, чи смэрть, чи шо» (Радеж Малоритского р‑на Брестской обл.) или «Во пиуноч можэ появицэ такая, шо пужае; и во поулдни – столб идэ – на ростанцах пужае» (Верхние Жары Брагинского р‑на Гомельской обл.). В этих случаях действие все же не окончательно оторвано от производящего его субъекта – пусть нечетко и туманно, но все же мыслится некое существо, производящее это действие. Мифологическая «действительность» как бы «мерцает», конкретизируясь то в большей, то в меньшей степени. Наибольшей степенью градации безличности подобных предикатов является окончательная автономность действия, указывающая на полную неизвестность и непознаваемость агенса: «А пужае середь дня...» (Стодоличи Лельчицкий р‑н Гомельская обл.) или «Вот у нас дом построили, так пугало» (Тихманьга, Каргопольского р‑на Архангельской обл.).

В третьем случае при номинации подобных явлений неспособность человека осмыслить странные демонологические явления доведена до самой последней степени. Безличные предложения типа чудится, мерещится, грезится, снится, видится, кажется и др. выражают действия неизвестной силы или недостоверное восприятие действительности. По словам Анны Вежбицкой, «безличные конструкции предполагают, что мир в конечном счете являет собой сущность непознаваемую и полную загадок, а истинные причины событий неясны и непостижимы» (Вежбицка 1996: 73). Субъект удален здесь из поля зрения как неизвестная причина явления, описываемого глаголом.

Анализ способов наименования мифологических явлений типа Страха и форм его персонификации в разных славянских традициях дает основание полагать, что полесская традиция занимает промежуточное положение между русской мифологией, где такие явления, как правило, не связаны с конкретным субъектом действия и не оформлены как персонаж, и западнославянской традицией, где они выделяются в отдельную категорию демонических существ, обозначаемых общим термином – Страхи. Кроме того, представленный в данной главе материал наглядно показывает, что общий для славянской мифологии корпус мотивов в разных ареалах по‑разному членится и объединяется в различные по набору функций и признаков персонажи. В одних традициях эти функции и признаки осознаются как некий единый, пусть и слабо персонифицированный персонаж, а в других закрепляются за иными мифологическими существами.

СХЕМА ОПИСАНИЯ

 

 

I. Обстоятельства встречи человека со Страхом

1а. Страх в виде предмета/животного преследует путника на дороге 1б. Страх является человеку в виде животного. Человек пытается поймать животное, но оно исчезает

1в. Страх пугает человека в определенном месте дороги 1г. Страх является визионеру в виде человеческой фигуры/предмета, потом исчезает

1д. Страх является на кладбище/когда кто‑то умирает

1е. Страх в виде незримой музыки, танцев, пения

1ж. В доме пугает, если были нарушены правила при строительстве

1з. Страх пугает тех, кто нарушает запреты

1и. Визионер видит непонятное явление, другой человек – нет

1к. Страх в церкви: в запертой церкви слышно, как там идет служба

1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха

1м. Страх может убить человека

1н. Страх забирается человеку на плечи/бросается под ноги (см. 1.3в. Ведьма в виде оборотня запрыгивает на спину пешехода, принуждая везти себя) 1о. Человек пугается, его охватывает ужас при встрече со Страхом 1п. После встречи со Страхом человек заболевает

II. Обереги от Страха

2а. Освященный мак – оберег от Страха 2б. Лён – оберег от страха

2в. Крест – оберег от Страха

2г. Дорожная колея – оберег от Страха

2д. Выворачивать одежду наизнанку – оберег от Страха

2е. Запрет оглядываться, отзываться – оберег от Страха

 

III. Время, когда пугает

 

3 а. Страх пугает в полночь

зб. Страх пугает в полдень

зв. Страхи ходили, когда была неосвященная земля 3 г. Есть определенные дни, когда пугает

I. Обстоятельства встречи человека со Страхом

1а. Страх в ВИДЕ ПРЕДМЕТА/жИБОТНОГО ПРЕСЛЕДУЕТ ПУТНИКА НА ДОРОГЕ

Один из наиболее распространенных мотивов, связанных со Страхом, – преследование идущего в темноте по дороге человека в виде животного (собаки, свиньи, барана и пр.) или предмета (в Полесье чаще всего это копна сена, неотступно следующая за идущим). Странность поведения такого демонического существа проявляется в том, что оно, как правило, повторяет поведение человека: останавливается, когда он останавливается, движется быстрее, когда человек убыстряет шаг. Ср. гуцульскую быличку, в которой путника преследует женщина, останавливающаяся, когда останавливается он сам, и идущая следом, когда он трогается в путь (Онищук 1908: 95). Непонятное животное или предмет исчезают, доведя свою жертву до определенного рубежа (например, моста, перекрестка). Также они исчезают с наступлением рассвета или если человек перекрестится. Данный мотив в полесской и, шире, восточнославянской традиции, как правило, связан с ведьмой (ср. мотив 1.3б. Ведьма пугает, преследует путников, насылает видения), однако он может осознаваться и как самостоятельное мифологическое явление под названием ляк, страх. Мотив соотносится со Страхом в карпатской и польской мифологических традициях. В частности, в польской мифологии с XIV века в роли Страха известен лошадиный череп, который появлялся на дороге после захода солнца, загораживал дорогу и задерживал путников до рассвета (Baranowski 1987: 305). Ср. гомельский текст № 7, в котором появляющийся на дороге столб задерживает людей до утра. В севернорусской традиции подобного рода явления, сопровождающие путника на дороге, могут связываться с лешим, но могут осмысляться как самостоятельный мифологический элемент, называемый существительным блазна или глаголом блазнить: «По нижней дороге я шол, а идут два мужика разговаривают, думаю: товарышши мне‑то, а потом вышел – никово и нет. Это была блазна» (Богатырев 1916: 46).

БРЕСТСКАЯ ОБЛ.

№ 1. [Ляк в облике сивого барана.] Ишла з вичорок, позно, и нам надо чириз город. И за диревнёй я только ступыла на той город свой, смотру – баран стоить. Я так о махнула – нэ ворушыця. Идэ сывый баран ровно зо мной. Я бигу, и он бигыть. Я иду помалэньку и он так. Иду до самые хаты с тым бараном. Я тоды поняла: это просто идэ ляк за мною. И давай я бэгом. Смотру – коло мэня. До двэры добэгаю. И закрыть нэ могу зашчолкою [от страха].

с. Олтуш Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г, зап. А. В. Гура от Крестовской Евдокии Максимовны, 1928 г. р.

+ 22.2а. Человек пугается, его охватывает ужас при встрече со Страхом

№ 2. Иду со свадьбы, по улици. Осэнью, хмурно. Идэ свинка рядом. Я бегом – она бегом. Я стала – она стала. Зачала я хрэститыся – она бэгом, зашумело и нэма.

с. Олтуш Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г., зап. И. Кондрашева от Лемачко (Липачко) Анастасии Евгеньевны, 1913 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха + 22.2в. Крест – оберег от Страха

№ 3. У нёй свёкор ехау у Пиньск, и уот заехау он там, он там за мост, его немцы назвали: «косий мост». И от того косого моста ишоу почти под самый Пиньск, копица просто йшла разом с возом, да й годи. Он дык боялся, шоб хочь на кони не найшла та копица да нэ подушила. Ишоу, ишоу и дойшла до того мосту, ужэ до того Любанского м о ста и ишч е з, ишч е зла та коп и ца.

с. Радчицк Столинского р‑на Брестской обл., 1984 г., зап. Н. П. Антропов от Матюх Татьяны Терентьевны, 1907 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха + 22.1м. Страх может убить человека

ГОМЕЛЬСКАЯ ОБЛ.

№ 4. Шла я с того краю с *музык. И уот перед мене белы котик мотауса. Бежыть и бежыть, и не знаю, где уун деуса. То я жэ стала рассказывать, а люди кажуть: это тебе пуж а ло. А я не брал а вним а ния.

с. Стодоличи Лельчицкого р‑на Гомельской обл., 1984 г, зап. О. В. Санникова от Жогло Марии Спиридоновны, 1912 г. р.

№ 5. Колись и пужало, и усе на сьвеци. Мой хозяин шол домой отведываць. Вушэл, ка, я сюда, аж так музыка грае. Пришоу на мость – аж конь бежыць. [Если на дороге пугает,] тре на ту дорожку посередзине миж колёс стаць, штоб не пужало. Да, ка, треба стать туды, дзе *худоба дышэ. Да не будзе пужаць. А колись, ка, пужало на улицы, на дорогах. А у лесу ани што не пужае.

с. Стодоличи Лельчицкого р‑на Гомельской обл., 1984 г, зап. С. М. Толстая от Стасенко Купреяна Лукьяновича, 1900 г. р.

+ 22.1е. Страх в виде незримой музыки, танцев, пения + 22.2г. Дорожная колея – оберег от Страха

№ 6. [Пужайло.] Один хлопец на вечэрынки быу Як ворочауся, ему на плечы вечэром пужайло село, бело тако, може, мертвец, а може – што другое. Як той хлопец дойшоу до свету [как рассвело], так пужайло ишчэзло. На него оглядывацца не надо, а то за‑душыть {...) От чорта хрэстицца надо, у цэркоу ходить.

с. Симоничи Лельчицкого р‑на Гомельской обл., 1983 г., зап. Е. В. Тарасова от Солода Юлиана, 1972 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха + 22.1м. Страх может убить человека

+ 22.1н. Страх забирается человеку на плечи/бросается под ноги + 22.2в. Крест – оберег от Страха + 22.2д. Запрет оглядываться – оберег от Страха

№ 7. Неки чэловек ехау ночью на ярмарку. Видить – стоуб посерэди дороги стоить. Это пужайло быу. Его объежжать нельзя. Оны около столба до утра простояли. Утром столб ишчэз от сонца‑света. Оны дальше поехали.

с. Симоничи Лельчицкого р‑на Гомельской обл., 1983 г, зап. Е. В. Тарасова от Вирасо‑вича Сергея, 1970 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха

№ 8. Пужало – то под ноги што‑нибудь кинецца. Идеш у *гдупость, у час ночи (...) Тепер у лесе у час ночи никто не пужае, а прежде богато пужало.

с. Симоничи Лельчицкого р‑на Гомельской обл., 1986 г., зап. Е. В. Тростникова от Головач Татьяны Борисовны, 1935 г. р.

+ 22.3а. Страх пугает в полночь

№ 9. [Пужайло пугает, имеет вид клубка или копны сена.] Як клубок котицца да под ноги коню. Или едуть ноччу, дак коня распражэ. Пужало так. Ци з кладбишча выходить. Ци як копа сена, да иде, да шумить – тожэ пужайла. [Кто это пужайло: ведьма или черт?] Мо, чорт (.)

с. Комаровичи Петриковского р‑на Гомельской обл., 1983 г., зап. А. В. Гура от Евдо‑кимчик Любови Ивановны, 1914 г. р., и Власевич Зинаиды Лазаревны, 1920 г. р.

+ 22.1д. Страх является на кладбище/когда кто‑то умирает + 22.1н. Страх забирается человеку на плечи/бросается под ноги + 34. Черт

№ 10. Казали у нас, як клубком котицця, або стае, стаубом стаиць – пужака, кажуць. А и умре, с таго света [ходит] пакойник. Хадил ведьмаковать. К радителям ано иде. Да у бочки стукае да кате – те то ведьмак быу. Себе ссыпау жито. Были дети у ведьмаков, семьями жили.

с. Жаховичи Мозырского р‑на Гомельской обл., 1983 г., зап. О. В. Санникова.

+ 12.1а. Ведьмы и колдуны после смерти становятся «ходячими» покойниками

№ 11. Колись моя сестра через путь шла з *музык. Тута, каже, вязка [вязанка хвороста] хлопцу на плечи лезе. Спужалася она да й кричить: «Матвей, Матвей, ратуй!». А ён каже: «Не оглядайся!» А хлопец вязку тягне, перехрестился – и вязка тая куда и делась. Он стоял на ростанцах, вышоу у *глупость у саму [в глухой час, в полночь]. Не ход и по гл у пости (.)

с. Костюковичи Мозырского р‑на Гомельской обл., 1983 г., зап. Л. М. Ивлева от Пивоваровой Ольги Яковлевны, 1903 г. р.

+ 22.1н. Страх забирается человеку на плечи/бросается под ноги + 22.2а. Человек пугается, его охватывает ужас при встрече со Страхом + 22.2в. Крест – оберег от Страха + 22.2д. Запрет оглядываться – оберег от страха + 22.3а. Страх пугает в полночь

№ 12. [На вопрос о полуденных, полуночных духах:] Зданки были: ночью идуць – котицца услед, як клубок. Белы бывае, бывае ярки таки, як золотой. До *росстаняу дакотицца – и пропадае. [Зданки от «здаваться», «казаться», «мерещиться».]

с. Бабичи Речицкого р‑на Гомельской обл., 1991 г., зап. В. В. Казначеев от Шпадарука Евгении Дмитриевны, 1916 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха

РОВЕНСКАЯ ОБЛ.

№ 13. От ми як булы на хутори да ходылы на вэчорки, таки собака гнауса, таки собака билы. А ми до хаты доходыли, и на нас як тырнууса – и похворилы зразу. И зразу як прийшлы, то попадалы, похворилы, по нэдиль две лэжалы.

с. Нобель Заречненского р‑на Ровенской обл., 1980 г., зап. О. В. Санникова от Ходневич Ульяны Ивановны, 1910 г. р.

+ 22.2б. После встречи со Страхом человек заболевает

КИЕВСКАЯ ОБЛ.

№ 14. То кажэ, иде ж копа, сунецца уулицэю сено, после дуэнадцати часоу.

с. Копачи Чернобыльского р‑на Киевской обл., 1985 г., зап. О. В. Санникова от Евдо‑ченко Ольги Афанасьевны, 1926 г. р.

+ 22.3а. Страх пугает в полночь

1б. Страх ЯВЛЯЕТСЯ ЧЕЛОВЕКУ В ВИДЕ ЖИВОТНОГО.

Человек пытается поймать это животное, но оно исчезает

В полесской традиции данный мотив может соотноситься с несколькими персонажами: с чертом (см. главу 34. Черт), с водяным демоном (см. главу 30. Водяные духи) и со Страхом. Особенность данного мотива в том, что персонаж показывается человеку на дороге животным (чаще всего детенышем домашнего животного – козленком, поросенком, ягненком и под.). Человек пытается поймать это животное, но оно каждый раз ускользает. Потеряв много времени, человек начинает понимать, что перед ним – нечистая сила. После крестного знамения или произнесения имени Божьего, животное исчезает в виде ветра или вихря (ср. мотив 12.16ж. «Ходячий» покойник появляется вихрем, ветром). Известно всго несколько текстов из западной части Полесья (Брестская, Ровенская обл.), в которых этот мотив соотносится со Страхом. Мотив является одним из частотных в карпатской традиции (Гнатюк 1904: 27–28, 35–36), в которой он может иметь другой вариант концовки: человек кладет «ягненка» или «козленка» на телегу, но он оказывается таким тяжелым, что кони едва могут его везти; человек крестится, и «ягненок» со смехом исчезает. В текстах такого рода часто присутствует еще один мотив: «животное» дразнит человека, со смехом повторяя его слова. Так, Страх в виде козочки, которую человек безуспешно пытался поймать, перед исчезновением произносит: «Ха‑ха‑ха! Козочко моя, козочко!» (Гнатюк 1904: 26).

БРЕСТСКАЯ ОБЛ.

№ 15. Однугу разу хлопиц идэ с гулянки кустиками. Бэжыт заец пэред ним. [Хочет поймать, а заяц уже с другой стороны. Перекрестился, и пропал заяц.]

с. Олтуш [с. Заозерная] Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г., зап. И. Кондрашева от Авдиюк Ольги Давыдовны, 1903 г. р.

+ 22.2в. Крест – оберег от страха

РОВЕНСКАЯ ОБЛ.

№ 16. [Красная лошадка превращается в вихрь.] Я вам роскажу ишо одно. То моя бабушка, это мого дида сэстра расказвала, то моя родна бабушка, мамина мама. Як уона була девочкою такою. Ну, и пастилы скот, там за речкою у нас. Сараи стоялы, там загонялы, литни лагер буу. Заганяли скот там воны и назад лодкою до дому йиз‑дылы. И, кажэ, днём, дывимса, в сэрэдыни дня лошадко бигае. От там, у загороди. Возле того сарая. Кажэ, мы тэ лошадко ганялы‑ганялы, ганялы‑ганялы. Хотилы ж загнаты, думалы, што хто‑то йихау и осталос лошадко. Такэ краснэнькэ. Ка, шо мы ни робилы – ни к ёго. От, кажэ, як ужэ от зловиты, так вин як заржэ, ото конячим голосом, и удирае. Тэ лоша. Ужэ давай, кажэ, мы ужэ крыстытиса, ох, а шо это такэе? Так, к а жэ, як схуат ы уса у ы хыр, так и з э млю поуырыв а у там на том м и сцэ, дэ вин б и‑ гау. Ото этэе мне баба сама расказвала. Шо, кажэ, это я шчэ була диучинкою такэю, лит дван а дцать‑петн а дцать.

с. Нобель Заречненского р‑на Ровенской обл., 1980 г, зап. О. В. Санникова от Креневич Ольги Андреевны, 1923 г. р.

+ 22.2в. Крест – оберег от страха + 22.3б. Страх пугает в полдень

№ 17. Адын дядько ийшоу аж лэжыть агнючок. А той дядько агнючка на рукы ужэ узеу ну, агнючок малэльни и бэкае. Вин стау нэсты‑нэсты‑нэсты, ужэ не мог яго пуд‑неты ужэ, ужэ *важнее, это так, агнюком пэракинууса. Да не можэ нясты яго.

с. Нобель Заречненского р‑на Ровенской обл., 1980 г., зап. О. В. Санникова от Ходневич Ганны (Анны) Романовны, 1933 г. р.

1в. Страх ПУГАЕТ ЧЕЛОВЕКА В ОПРЕДЕЛЕННОМ МЕСТЕ ДОРОГИ

В этом мотиве реализуется широко распространенное у восточных и западных славян представление о «нечистом», опасном месте, где «пугает», «показывается», «чудится». В этом случае демоническое качество принадлежит не персонажу, а определенному участку пространства, на котором человеку показываются различные видения (животное или безличная сила, препятствующая движению человека или повозки): месту, где кто‑то повесился, перекрестку или определенному участку дороги. Этот мотив имеет параллели в русской традиции, где отсутствуют представления о Страхе как самостоятельном персонаже, однако хорошо известны поверья о местах, где «страшит» и «пугает». Подобные явления описываются в нарративах безличными конструкциями типа: «Жили мы в деревне, не в этой, а двадцать километров отсюда, и вот, если ночью идешь, обязательно там привиж‑дается, там видит кого‑то кто‑то...» (Тверская обл. (Леонтьева 2002: 248–249)).

БРЕСТСКАЯ ОБЛ.

№ 18. Раньшэ где повесился, ставили крест. Где травмы были. И ето, где лякало. Там труба. У этой трубы всегда лякало, то баран, то овечка, кит. Были знаки, што нельзя [дом строить].

с. Олтуш Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г., зап. О. Крюкова.

№ 19. Е такое мисца, где лякаты [может]. То крестовая дорога, и там лэкает. [Прогоняла овечек через то место. Прошли, а] ззаду овэчка: «Бэ‑э‑э». Пэрещитали – вси на мэсте. То лукавый крычау.

с. Олтуш [с. Заозерная] Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г, зап. И. Кондрашева от Авдиюк Ольги Давыдовны, 1903 г. р.

+ 34. Черт

№ 20. [Было место, где пугало, боялись туда идти.] Пьяный чэловик идэ: «Нехай меня злякае!» Трах – его у груды. «Поборимся!» – Трах! У другый раз, и шапка злетэла. И трэтий раз. Тот у колодца: «Ходы сюда. Поборэмся». Не пошоу бо он его утопиу бы.

с. Лисятичи Пинского р‑на Брестской обл., 1981 г., зап. Умнова Л. Г от Кунтуш Евы Ивановны, 1921 г. р.

+ 22.1м. Страх может убить человека

№ 21. Это не при моёй битности, но мне старие россказуали. Уот и здесь есть дорога, паросль называласа. То, кажэ, када‑то там пужало, лякало. От ночью, если среди ночи едеш, то дажэ можэ тобе на ходу колёса снять с уоза и останесса просто сам. [Что это лякало?] Какой‑то злой дух, чорт. Яго нихто не мог бачыть. Просто ты яго не видиш, ничого, а то свишчэ, то воздух таки, ветром теб поддувае. Як начне чоловек Богу мо‑лицца, хрестицца, оно усё удалицца и чоловек проежжае, дольшэ едэ.

с. Радчицк Столинского р‑на Брестской обл., 1984 г., зап. О. В. Санникова от Левковца Николая Андреевича, 1913 г. р.

+ 22.2в. Крест – оберег от Страха + 22.3а. Страх пугает в полночь

ГОМЕЛЬСКАЯ ОБЛ.

№ 22. У нас на раздорогах богато бачат, шо пужае.

с. Дяковичи Житковичского р‑на Гомельской обл., 1983 г., зап. Е. Л. Чеканова.

№ 23. Привяли каня, наставили у канушню. Я повела гэтага каня. И некуда перейти, окружыло так. Конь чмыхне – и назад. Я крычу: «Стяпан!» Ён падашоу. Куды усё и делось. А ён гаворить: «Тут место – чалавека водить».

с. Присно Ветковского р‑на Гомельской обл., 1982 г., зап. Е. С. Зайцева.

1г. Страх ЯВЛЯЕТСЯ ВИЗИОНЕРУ В ВИДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ФИГУРЫ/ ПРЕДМЕТ А, ПОТОМ ИСЧЕЗАЕТ

Данный мотив отличают от других, сходных с ним, две детали: человеку показывается некое видение в облике человеческой фигуры, чаще всего оно возникает ночью на каком‑нибудь пограничье (на меже, на мосту, у забора, у реки), в одном случае – при заходе солнца. Как правило, такие фигуры молчаливы, не вступают в коммуникацию с человеком и через некоторое время исчезают, особенно при появлении других людей («Если кого‑нибудь позовешь, оно исчезает», – говорится в гомельской быличке). Тексты с подобным мотивом хорошо известны у восточных и западных славян; по своей структуре они однотипны, например: визионер с братом видят, что на огороде, на меже стоят три фигуры в белом; в них кидают комьями земли, фигуры исчезают (Гнатюк 1904: 84). В гуцульской быличке человек ночью при переходе через реку видит человека размером с ель, который позже с шумом исчезает (Онищук 1909: 93). В польской быличке человек, копающий картошку, видит фигуру в черной одежде, в шляпе и ботинках на высоком каблуке, которая дошла до придорожного креста и исчезла (Pelka 1987: 217). Поскольку в русской традиции отсутствует общее название для подобного рода явлений, при публикации рассказы о них нередко искусственно привязываются к разными персонажам, например покойникам, хотя текст не дает для этого оснований. Ср., например, нижегородскую быличку о парнях в черных костюмах, у которых визионер просит прикурить, но они молча проходят мимо него. Визионер пытается их догнать, бежит за ними, но они перемещаются быстрее него и, наконец, исчезают за ивой около пруда (МРНП 2007: 188).

БРЕСТСКАЯ ОБЛ.

№ 24. Шось такое и я бачыла, такое якось виденне. Шчэ я була такая, як гэти вот девочки мои. Гэто було як раз пэрэд Паскою. Я пошла у магазин. И гэто заходыло сон‑цэ як раз, як раз сонэчко заходыть. Цэрква була недалёко. Вижу: напротиу тэе цэрквы такая пани прэ – высока‑высока, высока и в усёму белому, а туфэлькы на ёй чор‑ны. Ну, я так испугалася, гэто, ну, в виду чэловика. Я так испугалася, а тут напротиу мэнэ {...) Я так иду дорожкою, а тут магазин {...) И я раз – у магазин вскочыла! А где ж вона? Я ужэ и нэ бачыла, где вона подилася, но гэто не обичны чыловик йшоу гэто якоесь виденне йшло. Длинная, тоненька‑тоненька такая, и в усёму билому, а туфэлькы ч о рнэнькы.

с. Кривляны Жабинковского р‑на Брестской обл., 1985 г., зап. А. А. Плотникова.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха + 22.2а. Человек пугается, его охватывает ужас при встрече со Страхом

№ 25. Лэка бачила моя мама. Крэст стояу пэрэд хатой, нароунэ с стоубом стоить бэ‑лое, здоровое, а ночь темная, а як пишли назад – нэма ничого.

с. Олтуш Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г, зап. А. В. Андреевская от Сымоник Феклы Ивановны, 1901 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха

№ 26. Сама раз бачыла. Збирала ягоды з дивками. Далеко ушла. Вдруг дивчина стала, косы роспушэны, червона плате. Злякала, зачала баб звать и хрэстица, и тая сгинула.

с. Олтуш (с. Новоселье) Малоритского р‑на Брестской обл., 1985 г., зап. И. Кондрашева от Пипко Ксении Павловны, 1911 г. р.

+ 22.1л. Страх исчезает внезапно/при свете/при крике петуха + 22.2в. Крест – оберег от страха

ГОМЕЛЬСКАЯ ОБЛ.