Европейские революции 1848 года

 

Диффузионное влияние Англии было одним из главных факторов, обусловивших волну европейских революций 1848 года. Сторонники теории модернизации рассматривают революции 1848 года как важнейший этап модернизации – начало периода, когда власть в странах континентальной Европы переходит к «модернизаторскому руководству».[1091]

Влияние технической модернизации сказывалось, в частности, в появлении промышленного пролетариата – нового класса, сыгравшего большую роль в революции, охватившей в первую очередь промышленные столичные города. В конкретной ситуации 1848 года большое значение имел процесс разорения ручных ткачей, вызванный созданием в 1820‑х годах усовершенствованного ткацкого станка. Именно разорение ткачей привело к лионским восстаниям 1830‑х годов, к восстанию 1844 года в Силезии и к волнениям в Берлине и Праге.[1092]

Фактор диффузии (помимо своего влияния на развитие промышленности) проявлялся, прежде всего, в той роли, которую сыграли в революционном кризисе либеральные и радикальные группировки. Как отмечает Э. Хобсбаум, все революции 1848 года «имели что‑то общее». По Хобсбауму, это общее заключалось в том, что революцию начинали либералы и радикалы, увлекавшие за собой рабочих. Этот союз быстро добивался успеха, и весной 1848 года почти все монархи Европы были вынуждены даровать своим подданным конституции. Достигнув своих целей, либералы переходили от союза с радикалами и рабочими к союзу с консервативными монархическими силами, создавая «партию порядка». Но рабочие были не удовлетворены достигнутым, им нужна была не конституция, а «право на труд» и высокая зарплата, и они продолжали свое наступление, грозившее превратиться в «социальную революцию». Это проводило к столкновению с «партией порядка», и рабочие терпели поражение. Когда опасность со стороны низших классов уменьшалась, «партия порядка» распадалась, консерваторы собирались с силами, разгоняли либеральные парламенты и отнимали у либералов большую часть конституционных гарантий. В итоге монархия возвращалась к власти – но в обновленном и реформированном виде.[1093]

Как мы увидим далее, эта общая схема реализовалась и в русской революции 1905 года, поэтому представляет интерес вкратце описать, какое воплощение она получила в европейских странах. Необходимо, однако, отметить, что как в европейских революциях 1848 года, так и в русской революции 1905 года, диффузионный фактор действовал вместе с демографическим фактором. Анализ европейских революций 1848 года с позиций демографически‑структурной теории был дан Дж. Голдстоуном.[1094] Акцентируя роль демографического фактора, Дж. Голдстоун указывает, прежде всего, на рост населения, которое увеличилось во Франции в 1800–1851 годах на 31 %, а в Германии в 1815–1845 годах на 40 %. Сельскохозяйственное производство повсюду (кроме восточной Германии) росло медленнее, чем население, что нашло свое выражение в постепенном росте цен и уменьшении реальной заработной платы. Рост населения привел к измельчанию крестьянских наделов и уходу крестьян в города, где они пытались заработать на жизнь ремеслом или работой по найму. Численность городского населения во Франции увеличилась вдвое, а его доля возросла с 9,5 до 14,5 %. Хотя промышленное производство росло, индустриализация еще только начиналась, и к примеру, в Германии фабричные рабочие составляли только несколько процентов от всех работников, поэтому фабрики не могли обеспечить излишнее население работой.[1095]

Чрезвычайно важно, отмечает Дж. Голдстоун, что в условиях напряженной продовольственной ситуации в Европе (как и в России) неурожайные годы приводили к значительным колебаниям цен и реальной заработной платы. Во Франции фазы падения заработной платы приходились на 1828–1832 и 1845–1848 года, и эти периоды голода и нищеты были важными экономическими предпосылками революций 1830 и 1848 годов.[1096]

С другой стороны, численный рост элиты привел к увеличению числа претендентов на чиновные и другие доходные места. Число учащихся лицеев во Франции в 1816–1848 годах увеличилось в 3 раза, в такой же степени возросло число студентов германских университетов. Администрация, армия, суды не могли дать работу массе новых выпускников. Во Франции в 1820‑х годах жалование офицеров было сокращено вдвое. Уменьшение жалования и недостаток доходных мест вызывали массовое недовольство средних классов общества, прежде всего молодежи. Это недовольство было питательной средой для либеральных и радикальных группировок.[1097]

Начало французской революции характерно с точки зрения методов, которые использовали революционеры для возбуждения масс (эти методы использовались и в начале русской революции). В первые месяцы 1848 года радикалы развернули так называемую «банкетную кампанию», в ходе которой устраивались якобы «частные» банкеты с сотнями и тысячами участников, на которых подписывались петиции с требованием расширения избирательных прав. Когда назначенный на 22 февраля банкет был запрещен, начались демонстрации; толпа, подошедшая к резиденции главы правительства (а им был лидер либералов Ф. Гизо), была остановлена солдатами; внезапно из толпы стали стрелять в солдат, те ответили залпом – было убито более 20 человек. Демонстранты погрузили тела убитых на телеги и двинулись по парижским бульварам, крича, что расстреливают народ. Во Франции свирепствовал кризис, и в Париже было множество голодающих безработных; народ стал строить баррикады. Войска, направленные на подавление бунта, вследствие неудачных распоряжений вошли в соприкосновение с толпой, были сразу же разагитированы и многие батальоны перешли на сторону народа. Вооруженные инсургенты двинулись к Тюильри, и король был вынужден бежать.[1098]

Восставший народ ворвался в здание Национального собрания, большинство депутатов разбежались, но радикалы остались и, приветствуемые народом, сформировали временное правительство. Временное правительство провозгласило Францию республикой и объявило о созыве Учредительного собрания на основе всеобщего избирательно права. Рабочий день в Париже был ограничен 10 часами (11 часами в провинции), было объявлено «право на труд», и, в духе социалистической программы создания ассоциаций, были основаны национальные мастерские. Количество рабочих в этих мастерских уже в мае достигло 100 тыс., и для их содержания пришлось увеличить прямые налоги на 45 %; это вызвало негативную реакцию крестьян. Учредительное собрание, избранное в основном голосами крестьян, было настроено враждебно к парижским рабочим, 21 июня оно объявило о закрытии национальных мастерских. Рабочие восстали, но восстание было подавлено армией.[1099]

После подавления восстания республиканское правительство провело новый избирательный закон, вводивший ценз оседлости и лишивший голоса 29 % избирателей – в основном рабочих, которые в поисках работы часто меняли место жительства. Сохранив высокие налоги и отказавшись ограничить ростовщичество, республиканцы вскоре лишились поддержки крестьян. Страдавшие от малоземелья крестьяне ничего не получили от революции; простой народ имел все основания воспринимать республику как власть богачей – это породило стремление вернуться к пекущейся о благе народа монархии. Воплощением этой «наполеоновской легенды» стал племянник императора Наполеона I, Луи‑Наполеон. 10 декабря 1848 года состоялись президентские выборы, и крестьяне шли к избирательным урнам, восклицая: «Долой налоги, долой богачей, долой республику, да здравствует император!».[1100] Таким образом, в контексте диффузионистской теории восстановление Империи было тесно связано с традиционалистской реакцией на распространение англо‑голландского культурного круга, на экспансию либерализма и частнособственнических отношений.

Французский политический кризис 1848 года имеет некоторые общие черты с английским «чартистским» кризисом: в обоих случаях радикалы и социалисты выступали против уже находившихся у власти либералов. В отстававшей на пути модернизации Центральной Европе у власти находились абсолютные монархи, и революция, происходившая в Пруссии, имеет больше общего с русской революцией 1905 года.

В Пруссии с 1830‑х годов существовали как либеральные, так и радикальные политические группы. Либералы объединяли часть помещиков‑юнкеров и предпринимателей; они имели большинство в местных ландтагах, и их лозунгом было создание общепрусского Соединенного ландтага с последующим принятием конституции. Англия и международный капитал оказывали либералам прямую поддержку: когда король Фридрих‑Вильгельм IV обратился к Ротшильдам с просьбой о предоставлении займа, они обусловили свое согласие созывом представительного собрания. В 1847 году в условиях экономического кризиса, голода и надвигающегося банкротства король принял эти требования и объявил о созыве в следующем году Соединенного ландтага, который должен был вотировать займы и новые налоги. Ландтаг еще не успел собраться, когда пришли известия о революции во Франции, и в Берлине начались многолюдные митинги, на которых радикалы призывали голодающих рабочих к составлению петиции с требованиями политических свобод. 13–15 марта 1848 года имели место несколько столкновений демонстрантов с полицией и войсками. 17 марта, после получения известий о революции в Вене, на собраниях горожан было принято решение на следующий день идти толпой к дворцу и предать королю петицию с требованием свободы печати, ускорения созыва ландтага и удаления войск. Однако король пошел на уступки и подписал указ о свободе печати и скорейшем созыве ландтага – поэтому запланированное шествие превратилось в верноподданническую манифестацию. В разгар манифестации группа демонстрантов подняла черно‑белое знамя оппозиции, начались беспорядки и охранявшие дворец солдаты открыли огонь по толпе. Народ отхлынул на соседние улицы и начал строить баррикады; бои продолжались два дня. В конце концов 19 марта король приказал вывести войска из Берлина и вышел к народу, обнажив голову перед принесенными на площадь телами убитых революционеров.[1101]

Непосредственный свидетель событий, известный историк Леопольд фон Ранке, в докладной записке королю доказывал, что революция была вызвана главным образом «Invasion» – «нашествием» чужеземных идей, то есть широчайшим распространением в 1840‑х годах английских и французских либеральных теорий.[1102]

29 марта король Фридрих‑Вильгельм IVпригласил возглавить правительство двух либеральных лидеров – Л. Кампгаузена и Д. Ганземана. В противовес королевской армии в Берлине была создана городская милиция из зажиточных бюргеров. 2 апреля собрался Соединенный ландтаг, который принял закон о проведении выборов в Учредительное собрание. 22 мая начало работу Учредительное собрание; примерно четверть депутатов собрания принадлежали к радикалам, треть – к монархистам, остальные – к либеральному центру. Собрание представило проект конституции, которая устанавливала равенство перед законом, политические свободы и уничтожала остатки феодализма, в том числе вотчинную полицию и вотчинный суд. По конституции, исполнительная власть принадлежала королю, который имел право созывать и распускать палаты. Выборы в нижнюю палату были всеобщими, но двухступенчатыми.[1103]

Берлинские рабочие, считавшие себя победителями мартовских боев, не были удовлетворены результатами революции: они требовали от заводовладельцев сокращения рабочего дня и повышения зарплаты. Большинство берлинских предпринимателей было вынуждено пойти на уступки, но дать работу всем безработным и пришедшим из деревни крестьянам было невозможно. В Берлине продолжались демонстрации, 14 июня толпа рабочих овладела арсеналом, но восстание было подавлено городской милицией и вновь введенными в город войсками.[1104]

Таким образом, раскол между рабочими и либералами привел к тому, что либералы стали искать союза с монархической партией. Тем временем дворянская монархическая партия консолидировалась, в августе в Берлине состоялся съезд монархических союзов, провозгласивший своей задачей не соглашение с либералами, а роспуск Собрания. Оценив изменения в расстановке сил, король 11 сентября отправил в отставку либеральное правительство. 1 ноября министром внутренних дел нового правительства был назначен Отто фон Мантейфель – один из видных чиновников‑бюрократов, ставший фактическим руководителем королевской политики. 10 ноября Фридрих Вильгельм IV приказал Учредительному собранию перенести свои заседания из Берлина в Бранденбург; собрание отказалось подчиниться и было разогнано войсками. Бюргерская милиция не осмелилась оказать сопротивление, а депутаты ограничились призывом к «пассивному сопротивлению» властям, к отказу от уплаты налогов и поставки рекрутов.[1105]

При роспуске Учредительного собрания было заявлено, что оно выполнило свою миссию, создание конституции, и эта конституция теперь дарована королем народу. Однако О. Мантейфель произвел в конституции ряд изменений и, в частности, добавил особую (105‑ю) статью, позволявшую правительству не только издавать в промежутке между сессиями палат новые законы, но и пересматривать отдельные статьи самой конституции. Было объявлено также о выборах в новое Законодательное собрание; эти выборы были проведены в соответствии с предусмотренной конституцией всеобщей подачей голосов и не дали правительству необходимого большинства. 27 апреля О. Мантейфель распустил второе собрание и заявил об изменении избирательного закона. По новому закону избиратели делились на три класса в зависимости от размера уплачиваемых налогов, и каждый класс избирал одинаковое число выборщиков, которые затем, объединившись, избирали депутатов. В первом классе оказалось 153 тыс. наиболее состоятельных избирателей, во втором классе – 409 тыс. менее состоятельных и в третьем классе – 2651 тыс. бедняков; таким образом, один голос избирателя первого класса приравнивался к 17 голосам избирателей третьего класса. Получив необходимое большинство в палатах, О. Мантейфель в январе 1850 года провел через Собрание новую конституцию, по которой правительство было ответственно только перед королем, а финансовые права палат были ограничены утверждением новых налогов (то есть правительство получало право повторять бюджет предыдущего года). Таким образом, король вернул большую часть своей абсолютной власти.[1106]

Одной из важнейших реформ О. Мантейфеля стал аграрный закон, принятый 2 марта 1850 года. Революция ничего не дала крестьянам, и решение аграрной проблемы взяла на себя монархия. Как отмечалось выше, крестьяне в Пруссии были освобождены в 1807 году, но земля осталась в собственности помещиков и за пользование ею крестьяне несли повинности и платили ренту.[1107] Новый закон безвозмездно отменял часть крестьянских повинностей, но основная рента для всех крестьян подлежала выкупу, который производился следующим образом: сначала все повинности по определенным нормам переводились в ежегодную денежную ренту и крестьянину предоставлялось право выкупить эту ренту, заплатив ее 18‑кратную величину. До тех пор пока крестьянин не выкупит ренту, он должен платить ее, но не помещику, а в государственный рентный банк (таким образом, рента по существу превращалась в налог). Банк в свою очередь выдавал помещику рентное письмо (долговую расписку) на сумму, равную 20‑кратной ренте; по этому письму каждый год платилось 4 % от указанной суммы, как процент на вклад. По мере накопления средств банк выкупал эти рентные письма. Впоследствии подобная схема платежей была использована в русской реформе 1861 года.[1108]

В мотивировке аграрных законов содержались ссылки на теорию «всеобщего блага», и О. Мантейфель подчеркивал, что принятие аграрных законов продиктовано государственной необходимостью – то есть ссылался на принципы этатизма.[1109] Необходимо отметить, что во время революции в Австрии (4 марта 1849 года) император Франц Иосиф «даровал» крестьянам подобный закон о выкупе повинностей (правда, он следовал проекту рейхстага, но сделал закон более радикальным и постарался присвоить заслугу себе). Австрийский закон был более этатистским и более выгодным для крестьян, нежели прусский: по этому закону крестьяне уплачивали 2/3 выкупной суммы, а остальное платило государство.[1110]

Таким образом, в соседних с Россией странах, Пруссии и Австрии, остатки крепостного права были отменены монархами, действовавшими из этатистских принципов. Как утверждает демографически‑структурная теория, для фазы Сжатия характерны социальные реформы, направленные на облегчение положения народных масс, – и эти реформы обычно сопровождаются усилением этатистских тенденций. В то время как увлекаемые диффузионной волной либералы игнорировали нужды крестьянства, монархия шла навстречу народу и пыталась регулировать общественные отношения, не допуская крайних проявлений социального неравенства. Конечно, пример соседних монархий не мог не оказать влияния на решение вопроса о крепостничестве в России.

В странах, где революционеры 1848 года уходили от решения аграрной проблемы, им пришлось столкнуться с противодействием со стороны крестьян. В Северной Италии местные крестьяне выступали на стороне австрийской монархии, которая обещала облегчить их положение. «Да здравствует Радецкий! – кричали крестьяне, приветствуя австрийского фельдмаршала. – Смерть хозяевам!»[1111] В Риме одержавшие верх повстанцы изгнали папу и вручили власть Дж. Мадзини, однако знаменитый революционер оказался беспомощным перед лицом порожденной Сжатием аграрной проблемы. В провинции начались крестьянские бунты, а затем вторгнувшиеся французские и австрийские войска вернули власть папе. Революция в Италии была подавлена.

В итоге в странах Европы либеральные диффузионные революции натолкнулись на встречную этатистскую тенденцию и имели лишь ограниченный успех. В конечном счете на смену модернизации либеральной пришла бонапартистская, которая копировала технические достижения Англии, но старалась сохранить традиционную этатистскую монархию. Россия двинулась по этому пути несколько десятилетий спустя.

Таким образом, в революциях 1848 года инициатива принадлежала «вестернизированной» либеральной и радикальной интеллигенции. Теодор фон Лауэ, автор теории вестернизации,[1112] называл все революции XIX–XX веков «революциями вестернизации» или «революциями извне». Дело не только в том, что революции были вызваны «Invasion»: интеллигенция получала поддержку извне, она опиралась на эмигрантские центры, на печатную пропаганду, на финансирование движения внешними силами. Ввиду своей слабости интеллигенция искала союзников и использовала в своих целях социальные конфликты традиционного общества – прежде всего, конфликты, обусловленные перенаселением и Сжатием. Пытаясь поднять на борьбу народ, интеллигенция широко использовала приемы политической провокации: стрельбу из толпы по полиции и организацию чреватых кровавыми репрессиями шествий к дворцам правителей. Однако народные выступления носили ограниченный характер городских восстаний: европейское Сжатие было еще недостаточно сильным, чтобы поднять на борьбу крестьянские массы и придать революции характер полномасштабного экосоциального кризиса.

 

5.4. Диффузионные процессы в 1850‑х годах

 

После подавления революций 1848 года прибежищем бежавших революционеров стал Лондон. Английские радикалы создали для своих сотоварищей‑эмигрантов «Центр связей друзей свободной мысли», где они могли получить как духовную, так и материальную поддержку. В 1853 году в Лондоне был организован «Центральный европейский комитет», который возглавили Дж. Мадзини, вождь венгерской революции Л. Ко шут, бывший министр французской республики А. Ледрю‑Роллен, глава немецких социалистов А. Руге и вождь польских повстанцев С. Ворцель. Все перечисленные лидеры были одновременно главами «национальных революционных комитетов», деятельность которых был призван координировать «центральный комитет». Создание этой интернациональной революционной организации скрытно финансировалось английской разведкой и английскими радикалами. На эти деньги издавались газеты «Вождь» и «Голос изгнанников», предназначенные для революционной пропаганды на континенте. Король Бельгии Леопольд жаловался своей племяннице королеве Виктории: «У вас в Лондоне что‑то вроде зверинца – всякие Кошуты, Мадзини, Легранжи, Ледрю‑Роллены, и так далее… которых периодически спускают на континент, чтобы там невозможно было достичь ни покоя, ни процветания…».[1113]

«Европейский комитет» представлял собой новый канал диффузионного влияния английской цивилизации на Европу; комитет пытался вновь раздуть затухающий огонь революции и организовал несколько восстаний, в том числе ломбардское восстание 1853 года. Однако отсутствие поддержки «революции извне» со стороны внутренних сил, прежде всего, со стороны крестьянства, заставляло революционеров искать пути решения аграрной проблемы. Ближайший сподвижник Дж. Мадзини Карло Пизакане в 1850 году написал книгу «О революции», в которой призывал национализировать землю и раздать ее для обработки крестьянским общинам‑ассоциациям. К. Пизакане предлагал также обобществить все капиталы, фабрики, здания, машины, транспорт и организовать производство с помощью рабочих ассоциаций. Право наследования также следовало отменить, а государственные органы – упразднить, ассоциации должны были управляться сами собой. Некоторые современные исследователи считают, что доктрина К. Пизакане стала основой анархистского учения М. А. Бакунина, которое впоследствии широко распространилось по всему миру и оказало чрезвычайно важное влияние на становление русского народничества.[1114]

В области революционной тактики К. Пизакане придерживался тех же идей, что и Дж. Мадзини: он считал, что нужно «идти в народ» и поднимать его на восстание. Дж. Берти называет К. Пизакане «героем‑народником», для которого социализм являлся непосредственным слиянием интеллигенции с народом в ходе героической борьбы. В июле 1857 года К. Пизакане высадился с отрядом добровольцев на юге Италии; он пытался поднять крестьян на борьбу, но был окружен правительственными войсками и, тяжело раненый, покончил с собой.[1115]

Восстания были подавлены, и, разочаровавшись в теории «революционной инициативы», Дж. Мадзини перешел к террористической тактике. Осенью 1854 года агент «Европейского комитета» Феличе Орсини организовал в Милане «Союз смерти», который должен был подготовить покушения на Наполеона III, Франца Иосифа и короля Пьемонта Карла Альберта. Характерно, что эти покушения (как и другая деятельность Дж. Мадзини) финансировались одним из руководителей британской разведки Джеймсом Стэнсфельдом. 14 января 1858 года возглавляемая Ф. Орсини группа террористов забросала бомбами кортеж Наполеона III на площади у Парижской оперы. Было убито и ранено около двухсот человек, но император не пострадал. Это было первое в истории террора применение бомб, и акция произвела колоссальное впечатление на мировую общественность. Враждебная Наполеону III либеральная пресса объявила террористов героями; все газеты печатали их речи в зале суда, и, пользуясь этим, Ф. Орсини не защищался, а обвинял и предъявлял свои требования.[1116] А. И. Герцен писал после казни Ф. Орсини: «Смерть Пизакане и смерть Орсини были два страшных удара в душную ночь. Романская Европа вздрогнула…»[1117] В конечном счете император Наполеон III не выдержал морального давления и пошел на уступки: он отказался от политики сдерживания итальянского освободительного движения и вместе с Пьемонтом начал войну за освобождение Италии от австрийцев. Воспользовавшись национальным подъемом, Дж. Мадзини и Дж. Гарибальди осуществили высадку отряда добровольцев в Сицилии – и на этот раз им действительно удалось поднять революцию, закончившуюся объединением Италии. Несомненно, эта победа была во многим результатом революционной деятельности, направляемой извне Дж. Мадзини и «Европейским комитетом». Но крестьяне в своей массе так и не получили землю; Дж. Гарибальди ограничился разделом между арендаторами государственных земель и быстро распустил крестьянские отряды.[1118]

«Европейский комитет» пытался распространить свою деятельность также и на Россию. Дж. Мадзини предлагал А. И. Герцену войти в состав руководителей комитета и взять на себя организацию революционной деятельности в России – однако Герцен отказался, объяснив, что за ним не стоит никакой революционной организации. В то время Герцен был эмигрантом‑одиночкой, одним из участников дискуссий в «Центре связей». По своим идейным взглядам Герцен был радикалом и сторонником учения Сен‑Симона. Еще до отъезда за границу, в Москве Герцен познакомился с прусским экономистом бароном Гакстгаузеном, который обратил его внимание на схожесть русской общины с теми коммунами‑ассоциациями, которые пропагандируются европейскими социалистами. Эта мысль стала основой созданной Герценом концепции «русского социализма»: самоуправляемая, скрепленная совместным владением землей и духом коллективизма русская община есть та база, на которой может быть построено новое социалистическое общество. Поэтому главное, как полагал Герцен, – это освобождение общин из‑под власти помещиков.[1119]

В Лондоне Герцен близко сошелся с членами «Европейского комитета», в том числе с Дж. Мадзини (которого он считал «величайшим политическим человеком»), а также с Р. Оуэном и с некоторыми видными радикалами. По примеру Дж. Мадзини Герцен пытался создать инфраструктуру «революции извне» и наладить в Лондоне выпуск пропагандистской литературы, которую доставляли бы в Россию по конспиративным каналам. В год начала Крымской войны Герцен открыл «Вольную русскую типографию» и стал выпускать листовки, призывающие крестьян не поставлять рекрутов и не платить налоги, а ополченцев – обращать оружие против царя. Листовки отправляли на театр военных действий, а также распространяли среди русских пленных; эта деятельность Герцена, несомненно, осуществлялась при поддержке английского правительства. Известно, что некоторые члены правительства и парламентарии оказывали содействие Герцену, в частности, в организации доставки его печатной продукции в Россию.[1120]

Крымская война была первым военным столкновением России с новой промышленной цивилизацией Запада. В глазах новой Европы Россия представляла собой оплот старого мира; она считалась мощнейшим государством континента: миллионная русская армия превосходила объединенные армии ее соседей. Техническое превосходство Англии и Франции долгое время не находило должного отражения в военной сфере, и в Европе сохранялся миф о могуществе России. Однако в середине XIX века – незадолго до начала войны – положение резко изменилось: промышленная цивилизация достигла решающего превосходства в военной технике. На морях появились линейные корабли‑пароходы, намного превосходившие своими боевыми качествами парусные суда. Усовершенствование металлургического процесса позволило получать ствольную сталь и в массовых масштабах наладить производство нарезных ружей (штуцеров). Новые штуцеры стреляли расширяющейся пулей Минье, благодаря чему их было легко заряжать и их скорострельность не уступала скорострельности гладкоствольных ружей. В 1853 году на вооружение английской армии был принят капсульный штуцер «Энфилд» с прицельной дальностью 1300 шагов; большое количество штуцеров имелось и во французской армии. Между тем вооружение русских войск оставалось практически таким же, что и во времена Наполеона; гладкоствольные ружья русских солдат стреляли лишь на 350 шагов.[1121] Страны, запаздывавшие с модернизацией, оказались перед лицом превосходящей военной мощи; новая промышленная цивилизация готовилась перейти к широкомасштабной военной экспансии. Как это уже бывало не раз, военно‑технические достижения должны были вызвать волну завоеваний.