Перезахоронение и эксгумация

Один из главных идеологических компонентов гуманизации — понятие достоинства. В основе программы борьбы за права человека лежит представление о том, что каждый имеет право на определенное качество жизни — и, как следствие, смерти. Второй важный компонент гуманизации — право на индивидуальность, то есть право быть личностью, обладающей волей и свободой выбора. Эти параметры находят отражение в практиках эксгумации и перезахоронения.

Мировые патологоанатомические стандарты, регулирующие процесс извлечения останков из мест захоронений, подчеркивают необходимость относиться к телам с «достоинством». Но, несмотря на широкое распространение термина «достоинство», четкого определения у него нет. Речь идет скорее о негласном своде этических норм. Например, о праве на частную жизнь, предполагающем, что публичная демонстрация тела человека вопреки его желанию унизительна. Мертвых тел это тоже касается: процесс разложения оказывается сродни другим интимным физиологическим актам, которые не должны демонстрироваться публично. Труп имеет право гнить в земле, будучи скрытым от посторонних глаз, а поиск и перезахоронение останков становятся ритуальной практикой, возвращающей телам достоинство.

Существует, однако, и обратная практика дегуманизации: например, при обращении с мертвыми телами политических диктаторов, которых народ лишает права на интимность и достоинство. Так было с телом Бенито Муссолини, труп которого болтался вверх ногами на автозаправке у площади Пьяцца Лорето в Милане, а затем несколько дней валялся в сточной канаве. Так было с телами Николае Чаушеску и его жены, расстрелянными у стены солдатского туалета, а затем лежавшими на газоне футбольного стадиона «Стяуа». Так было с телом Муаммара Каддафи — съемка его мертвого растерзанного тела облетела весь мир, а позже труп выставили на обозрение в холодильнике для овощей. В этом плане показателен недавний скандал с публикацией видео, где бойцы ЧВК Вагнера в Сирии обезглавливали труп предположительного боевика, расчленяли его и сжигали. В публичных дискуссиях они оправдывались тем, что убитый боевик «не был человеком», а значит, заслуживал такого отношения. Обезглавливание в этом плане можно считать максимально десакрализующей практикой — это радикальное разделение человеческого тела, символически отсылающее нас к идее «человека-машины», о которой мы уже неоднократно говорили.

 

 

Рис.26 Обезображенные тела Бенито Муссолини и Клары Петаччи, последней любовницы дуче, и еще пятерых высших партийных чиновников фашистской Италии

Если мертвое тело было радикально дегуманизировано (например, расчленено), судебно-медицинская экспертиза становится способом его регуманизовать  путем соединения останков и идентификации личности умершего. В ходе процедуры труп вновь обретает пол, возраст, имя. Имя — один из главных признаков субъектности человека, свидетельство его индивидуальности. Неслучайно первичной целью возникших в 1980-х поисковых движений было установление имен павших солдат [175]. Так проявилась смена режимов публичной памяти в позднее советское время: ежегодные туристические походы по местам боевой, революционной и трудовой славы сменились поисковыми практиками, возвращающими личность обществу, привыкшему к обезличенности и коллективизму.

Исследовательница массовых захоронений Ирина Флиге так аргументирует необходимость поиска и идентификации захоронений политических заключенных: «В самом конце 1980-х годов родным наконец стали сообщать правдивые сведения о приговоре, дате его вынесения и дате расстрела — но не о месте казни и никоим образом не о месте захоронения. В разных городах страны проходили „недели совести“. На импровизированных „стенах памяти“ люди писали имена своих близких, не вернувшихся домой. На митинги выходили с плакатами „Где могилы наших отцов?“»  [176] Еще один более поздний пример — российская гражданская акция памяти жертв политических репрессий, которая называется «Возвращение имен» и с 2007 года проходит каждое 29 или 30 октября. В Москве местом действия становится Соловецкий камень на Лубянской площади: с 10 утра и до 10 вечера люди по очереди зачитывают имена расстрелянных москвичей в микрофон.

Следующими шагами после установления имени неизвестного покойного становятся эксгумация и перезахоронение. Их можно считать попыткой восстановить разорванные семейные и общественные связи умершего, внести ясность в его статус и в конце концов произвести акт «человеческих» похорон. Эксгумация и перезахоронение включают широкий диапазон практик — это не только поиск тел и их извлечение из мест старых захоронений, но и попытки определить причины смерти. Мертвое тело становится не просто объектом изучения: оно — свидетель истории, источник знания. Благодаря развитию прикладной криминологии мертвецы «заговорили» — и буквально продолжили быть субъектами. В этом отношении показательна популярность сериалов про судебную медицину типа «CSI: Место преступления» и «Кости», главные герои которых раскрывают преступления, используя в качестве доказательной базы человеческие останки. И в «Костях», и в «CSI» тела не просто помогают раскрывать преступления, но и рассказывают историю, часто апеллируя к острым социальным проблемам. Например, сюжет 6-й серии 8-го сезона «Костей» («Патриот в чистилище») связан с терактом 11 сентября 2001 года. Эксперты пытаются понять: кем был человек, чьи останки они нашли, и как сложилась его судьба в тот трагический день? По ходу серии оказывается, что кости принадлежат ветерану войны в Персидском заливе, который стал бездомным и в тот трагический день погиб, спасая людей из-под завалов. В конце мы видим, как его хоронят, а начиналась серия со слов: «Наша задача — вернуть людям их имена».

Такой взгляд на мертвых позволяет переоценивать прошлое, вновь поднимать спорные вопросы и добиваться справедливости. Яркий пример — общественная дискуссия вокруг уже упомянутого мной расстрельного полигона в Сандармохе. На данный момент установлено, что Сандармох — одно из самых больших захоронений жертв сталинских репрессий, которое в 1990-х обнаружили историки Юрий Дмитриев, Ирина Флиге и Вениамин Иофе. Это большой участок в лесу, где найдено 236 расстрельных ям, в которых сотрудники НКВД тайно захоронили 6241 человека. В 2016 году коллеги Дмитриева, историки из Петрозаводского государственного университета, доктора наук Сергей Веригин и Юрий Килин, заявили, что в Сандармохе могут покоиться не только репрессированные, но и советские военнопленные, расстрелянные в 1941–1944 годах оккупационными финскими войсками. После этого против Дмитриева возбудили несколько уголовных дел, которые, по мнению нескольких правозащитных организаций, можно считать политически мотивированными и связанными с профессиональным интересом историка к сталинским репрессиям.

 

 

Рис.27 Раскопки на территории урочища Сандармох. Поиски ведут представители Российского военно-исторического общества. Они пытаются доказать, что останки принадлежат не политическим заключенным, а красноармейцам, убитым финскими военными

Некоторые места захоронений и перезахоронений превращаются в музейные комплексы, цель которых — работа с коллективной памятью. Иногда сами мертвые тела трансформируются в музейные экспонаты и становятся частями больших коммеморативных ассамбляжей, состоящих из пространства, символов и сложных, растянутых во времени, практик поиска и установления справедливости. Яркий пример — гора Герцля в Израиле. Это холм высотой 834 метра, где покоятся останки видных сынов земли обетованной. Подавляющее большинство похороненных на горе Герцля были перевезены туда из других стран. Смысл этой практики — вернуть всех евреев в Эрец-Исраэль.

В исторические мемориальные комплексы превращают и массовые захоронения жертв сталинских репрессий: в последние годы в России этот статус, благодаря усилиям центра «Мемориал», получили несколько десятков некрополей. В Испании же прямо сейчас бушуют страсти вокруг некрополя жертв гражданской войны: генерал Франко похоронен на одном кладбище с жертвами своего режима, и активисты требуют перенести его прах в другое место. Для сторонников генерала соседство важно, потому что оно позволяет поддерживать нарратив о «примирительной войне» и мирных действиях франкистов.

 

 

Рис.28 Dark tourism — посещение мест массовой гибели людей (катастроф, аварий, геноцида, терактов). Поиски и перезахоронения жертв военных действий так же можно рассматривать в рамках dark tourism. На фото — внутреннее убранство готического костела в Седлеце в Чехии, целиком состоящее из частей сорока тысяч скелетов

Музеефикация кладбищ и мест перезахоронений породила практику dark tourism [177] — так называют экскурсии по местам массовой гибели людей. В восьмисерийном фильме Netflix, посвященном этому феномену, рассказывается, как туристы посещают места, где происходили геноциды, войны и катастрофы [178]. К практикам dark tourism можно отнести и поисковое движение. По меткому выражению Кэтрин Вердери, автора книги «Политическая жизнь мертвых тел», посвященной практикам перезахоронения в постсоциалистических странах, подобные памятники служат мощным инструментом создания коллективной идентичности, помогают обществу провести границы между «мы» и «они». В этом фокусе кажется, что, если бы у современных режимов была такая возможность, они бы каждый год перезахоранивали одни и те же останки — Деникина, Ильина и кого угодно еще. Впрочем, что-то подобное уже происходит с телом Ленина: дискуссия вокруг его возможного погребения давно стала мощным политическим инструментом.

Голландский исследователь Антониус Роббен, изучая места захоронений жертв военной хунты в Аргентине, точно уловил темпоральность практик перезахоронения. По его замечанию, обществу важны даже не сами тела и имена погибших, а процесс установления справедливости, публичная дискуссия и возможность заявлять о своей позиции. Роббен приходит к парадоксальному выводу: возможно, чтобы оставаться субъектами критической политики, телам лучше оставаться безымянными. Ведь, будучи найденными, идентифицированными и подобающе захороненными, они замолкают навсегда и перестают влиять на ход истории.

 

Глава VII