Политическая метафора в дискурсе

Важнейший для когнитивной лингвистики термин «дискурс» не имеет до настоящего времени единого определения. Для нас очень важна мысль Н. Д. Арутюновой о том, что дискурс — это «речь, погруженная в жизнь». Конечно, такое определение — это тоже метафора, а поэтому оно едва ли может быть переведено на строгий язык логического определения. Вместе с тем имеет смысл попытаться выработать какую-то методику выявления «глубины погружения» политической метафоры «в жизнь». В соответствии с определением Т. А. ван Дейка, дискурс — это сложное единство языковой формы, значения и действия, которое соответствует понятию «коммуникативное событие» [1989, с. 46]. Преимущество такого подхода в том, что дискурс не ограничивается рамками собственно текста, а включает также социальный контекст коммуникации, характеризующий ее участников, процессы продуцирования и восприятия речи с учетом фоновых знаний. По словам Ю. Н. Караулова и В. В. Пет­рова, дискурс — это «сложное коммуникативное явление, включающее, кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата), необходимые для понимания текста» [1989, с. 8]. В нашем представлении изучение концептуальной политической метафоры в дискурсе — это прежде всего исследование степени воздействия разнообразных языковых, культурологических, социальных, экономических, политических и иных факторов на национальную систему концептуальных политических метафор.

В некоторых случаях временная активизация модели обусловлена в общем-то случайными факторами. Например, в середине 90-х годов в высшем военно-политическом руководстве страны одновременно оказались три генерала с «орнитологическими» фамилиями — А. Лебедь, П. Грачев и В. Куликов и сразу появилось множество орнитолого-политических метафор. Ср .:

l Быстро стало ясно, что три пернатых в одном гнезде не уживутся (А. Бархатов); О чем щебечут в Белом доме птички (общий заголовок для нескольких заметок в АиФ); Я иногда сам не понимаю этот птичий язык в Белом доме (Б. Немцов); Странное дело. Лебедя в Белом доме нет, Грачева нет, Куликов не всегда залетает. А язык птичий остался (А. Петров).

Показательно, что в данном контексте птичий язык — это характерные особенности речи «генералов у власти». Прошло совсем немного времени, генералы оказались в отставке, в высшие эшелоны власти не пробились новые обладатели «птичьих» фамилий — и активность орнитологической метафоры в политической речи резко упала. Некоторым исключением, возможно, остается Восточная Сибирь, где братья Лебеди руководят Красноярским краем и Хакасией.

Основная цель агитационно-политической речи — это изменение представлений адресата о политической реальности, своего рода переконцептуализация политического мира. Одно из важнейших средств такой переконцептуализации — метафорическая модель, которая позволяет либо выделить какой-то аспект проблемы, сделать его более значимым, либо, наоборот, отвлечь от него внимание общества, показать какой-то вариант развития событий как совершенно невозможный.

Дж. Лакофф [1991] справедливо подчеркивает, что метафорическая модель может служить эффективным орудием для манипулирования социальным сознанием. Рассматривая пути метафорического оправдания вмешательства США в боевые действия между Ираком и Кувейтом, Дж. Лакофф специально отмечает демагогический характер таких приемов, как персонификация (обозначение действий президента Саддама Хуссейна как действий Ирака, обозначение помощи кувейтскому шейху как спасение Кувейта), использование метафорической схемы «коварный злодей — невинная жертва — благородный спаситель» (кувейтский монарх мало подходит на роль невинной жертвы, правительством США движут не только благородные мотивы и даже президент Ирака — личность далеко не однозначная), использование метафоры немецкого генерала Клаузевица «Война — это продолжение политики другими средствами» (все-таки война и политические переговоры — это слишком разные вещи).

Существуют метафорические модели (и их варианты), которые особенно активно используются в определенных политических ситуациях. Так, политическая ситуация «Выборы» часто метафорически представляется как спортивное состязание — забег на длинную дистанцию. Каждый участник должен правильно распределить силы, иногда приходится преодолевать барьеры, у каждого есть своя группа поддержки, судейская коллегия следит за соблюдением правил и может снять нарушителя с дистанции.

Обсуждение серьезной политической проблемы и последующее голосование в парламенте (а также использование референдума) часто метафорически представляется в виде схватки борцов, поединка боксеров, теннисного, футбольного или хоккейного матча. Метафора высвечивает стратегический замысел, работу группы поддержки, реакцию болельщиков, горечь поражения и радость победы. Политические схватки напоминают спортивные использованием принципа «победитель получает все». Если в бизнесе отставание доходов одной компании от прибылей другой на 1% означает по существу равенство, то в спортивных состязаниях и в политических конфликтах такое и даже меньшее отставание свидетельствует о полном поражении. Вместе с тем спортивная метафора как бы снижает значимость спортивного поражения: жизнь спортсменов — это множество отдельных соревнований, в которых чередуются победы и поражения и проигранный матч не означает крушения всех надежд.

Политическая борьба нередко концептуализируется и в военной метафоре. Эта модель также позволяет обозначить подготовку к схватке, совместность действий, иерархические отношения действующих лиц, всевозможные проблемы, используемые средства и т. п. Победа в войне видится самой высокой наградой, а поражение — полным крахом без особых надежд на скорый реванш. Политическая схватка, концептуализированная военной метафорой, воспринимается как значительно более жестокая, чем политическая борьба, которая метафорически представляется как спортивное состязание.

Политическая борьба может быть описана и при помощи театральной метафоры. В этом случае обычно акцентируются ритуальность борьбы, наличие заранее написанного сценария и режиссеров, «неподлинность» изображаемых эмоций и предсказуемость побед и поражений.

Некоторые метафорические модели ориентированы не просто на определенную политическую ситуацию, но даже на определенную точку зрения на ту или иную проблему. Примером эффективного использования метафорического манипулирования может служить обсуждение во второй половине 90-х годов ХХ века вопроса о целесообразности отделения Чечни от Российского государства. Противники отделения активно использовали следующие метафорические аргументы.

РОССИЯ — это ЕДИНЫЙ ОРГАНИЗМ. Развитие этой метафоры позволяет представить отделение какого-либо субъекта как ампутацию необходимого органа, что приводит к инвалидности и даже полной нежизнеспособности организма. И уж совсем нежизнеспособным оказывается ампутированный орган.

РОССИЯ — это ЕДИНАЯ СЕМЬЯ. Развитие этой метафоры связано с акцентированием таких признаков семьи, как неразрывность родственных уз, необходимость заботиться даже о «заблудших сынах», долг отца наставлять и, может быть, наказывать неразумного ребенка, который лишь под чьим-то дурным влиянием надумает разрыв с семьей.

РОССИЯ — это ОБЩИЙ ДОМ для всех граждан (наций, регионов и др.). Традиционный путь развития этой метафоры — нежелательность и даже невозможность разделения дома, который был построен совместными усилиями и рассчитан на совместное проживание, который вместе защищали от врагов и оберегали от стихийных бедствий.

Подобные метафоры способны оказать воздействие на адресата, который может не задумываться о том, что метафора только концептуально связывает государство и живой организм, что для государства отделение какой-то его части может быть не столь вредоносным, как ампутация у человека ноги или удаление почки. Россия — это все-таки государство, а не семья, и ее регионы — это не в полном смысле дети федерального центра или президента. Россия лишь метафорически может представляться единым домом для всех народов, и отделение какого-то региона не обязательно приносит вред всей конструкции.

Сторонники отделения находили некоторые возможности удобного для себя развития метафор организма, семьи и дома. Например, говорили о том, что иногда для спасения организма необходимо ампутировать зараженный гангреной орган, что братьям иногда имеет смысл разъехаться, а супругам, если «супружество им было мукой», лучше разойтись. Высказывалась мысль о том, что братья для чеченцев — это вовсе не живущие поблизости русские или осетины, а арабы или турки.

Сторонники отделения Чечни часто использовали экономическую метафору. Они утверждали, что чеченцы кровью заплатили за свою свободу, что цена удержания Чечни слишком высока, что чеченская война слишком дорого обходится, что мятежная республика — это гиря на ногах идущей к экономическому процветанию России.

Как аргумент в пользу предоставления независимости Чечне нередко использовалась концептуальная метафора ВОЙНА — это ПРЕСТУПЛЕНИЕ, развитием которой являются слоты «страдания», «невинных жертв», «разрушения» и др.

Соответственно противники сепаратизма говорили, что стремление к сиюминутной экономической выгоде может обернуться большим политическим просчетом, что не всякая война должна считаться преступной.

Очевидно, что и экономическая, и милитарная, и любая другая метафора — это всего лишь образы, которые не могут полностью заменить рациональной аргументации, но человек так устроен, что для него аналоговые аргументы значимы не в меньшей степени, чем строго логические доказательства. Вместе с тем рассмотренный материал свидетельствует, что определенные типы моделей действительно позволяют представить более ярко одни аспекты рассматриваемого явления и соответственно сделать менее заметными другие. Поскольку проблема сепаратизма (или самоопределения) актуальна для самых различных исторических эпох и государств, то выделенные закономерности имеют более широкий характер. Видимо, действительно существуют концептуальные метафоры, которые могут регулярно использоваться в полемике преимущественно как аргумент сторонников определенной точки зрения и в определенных политических ситуациях.

В монографии Е. И. Шейгал [2000] вводится термин «политический нарратив» — совокупность дискурсных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного политического события. Еще ранее для обозначения подобного понятия предлагался термин «сверхтекст» [ Купина, Битенская, 1994]. Для политического нарратива (сверхтекста) характерны тематическое единство, общность основных действующих лиц, локализованность во времени и пространстве, общая событийная канва. Вместе с тем политическому нарративу присущи многоголосие участников политической борьбы, множественность повествователей и соответственно множественность точек зрения, эмоциональных оценок.

Определенные типы политических нарративов (например, парламентские выборы) объединяют общие черты, но «нельзя войти дважды в одну и ту же воду» — каждый новый политический нарратив имеет специфические признаки, в том числе и в сфере его метафорического моделирования.

Избирательная кампания и результаты последних парламентских выборов (1999 год) дают богатый материал для изучения закономерностей воздействия крупного политического события на активизацию некоторых метафорических моделей, а также отдельных фреймов или слотов этих моделей. Например, участниками выборов Государственной думы 1999 года были партии и политические движения с официальными и «полуофициальными» названиями, способными влиять на развитие определенных метафорических моделей: «Кедр», «Яблоко», «Наш дом — Россия», «Медведь». Еще ряд партий и движений имели слоганы или жаргонные наименования, также активизирующие соответствующие метафорические модели («Правое дело», «Голос России», «Овраг», «Овсянка», «За Победу» и др.).

Среди партий и движений с «говорящими именами» особая активность была проявлена движением «Медведь», и именно оно добилось наибольшего успеха. В результате этого заметно повысилась частотность бестиальной метафоры в политической речи. Наглядно названная активизация проявилась, в частности, в том, что вслед за собственно «Медведем» активно происходило развертывание модели (медвежата, по-медвежьи, косолапое правительство, медвежья болезнь, берлога и др.), а также оживление других фреймов и слотов бестиальной метафоры (молодые волки с медвежьей хваткой; обороняющиеся от медведей пчел; идущие на медведя собаки и др.).

Не столь громкий успех партии Г. А. Явлинского и блока «Отечество — вся Россия» имел результатом активизацию флористической метафоры (яблочные депутаты, недалеко падающее от яблони яблоко, яблочная начинка, пирог с овсянкой и др.). К аналогичным результатам привело преодоление пятипроцентного барьера блоком «Союз правых сил», в названии которого заложена ориентационная метафора.

Следствием поражения на выборах движений «Кедр» и «Наш дом — Россия» стало резкое сокращение частотности связанных с этими названиями метафор (черномырдинская крыша, ремонт «Нашего дома», дом с прогнившим фундаментом, кедровый урожай, кому нужны кедровые шишки? и др.).

Еще более показательны наблюдения над взаимодействием политической ситуации и общей системы метафорических моделей в современной политической речи. В диссертации Ю. Б. Феденевой [1997], выполненной под руководством автора данной монографии, представлены данные, отражающие частотность соответствующих различным моделям метафорических словоупотреблений в публикациях, отражающих политические ситуации «путча» (1991 год), референдума о новой конституции (1993 год), а также президентских и парламентских выборов (1993—1995 годы). На основе методики случайной выборки было выделено по 10 текстов, соответствующих каждой из указанных политических ситуаций, и выявлено общее количество используемых в этих текстах метафор, соответствующих различным моделям.

В политической ситуации «Путч» наиболее активными оказались метафоры «войны» (20 метафор в 7 текстах), «единого биологического организма» (20 метафор в 6 текстах) и «дороги» (10 метафор в 5 текстах). Основная аргументация заговорщиков была связана с созданием образа разрушаемой внутренними врагами страны; в аргументации противников заговора превалировали незаконные действия с использованием вооруженных сил. Обе стороны активно использовали метафоры «правильной» и «неверной» дороги, по которой идет страна, и «живого организма», который разрушается действиями противника.

В политической ситуации «Референдум» наиболее активными были метафоры «дороги» (17 метафор в 10 текстах), «войны» (15 метафор в 5 текстах) и «дома» (10 метафор в 5 текстах). Частотность указанных образов вполне объясняется спецификой политической ситуации: в публикациях активно обсуждались проблемы и перспективы «общего дома» и «общего пути» народов СССР и обусловленные «общностью» социальные конфликты; в связи с яркой полемичностью материалов активно использовалась милитарная метафора.

В политической ситуации «Выборы-95» наиболее активными оказались бестиальные метафоры (19 метафор в 5 текстах), метафоры «войны» (18 метафор в 7 текстах) и «театра» (15 метафор в 4 текстах). Как показано в предыдущих главах, бестиальная и милитарная метафоры наиболее ярко реализуют концептуальные векторы угрозы, насилия, разрушения, а театральная метафора — концептуальные векторы неискренности, зависимости событий от закулисных «режиссеров».

Автор диссертации делает справедливый вывод о том, что политическая ситуация способна оказать значительное влияние на частотность использования метафорических моделей в политических текстах и в целом на характерные для политической речи способы метафорического представления действительности.

Последние годы ХХ века отличались в России быстрой сменой социально-экономических ситуаций, интенсивной политической борьбой, что закономерно приводило к преобразованию политического языка. В публикациях, отражающих важнейшие политические ситуации конца десятилетия, система метафорических концептов оказалась уже несколько иной.

В десяти случайно отобранных текстах, соответствующих политической ситуации «Попытка начала процедуры импичмента» (далее — политическая ситуация «Импичмент-99»), наиболее частотными оказались группы метафор с исходными понятийными сферами: «криминал» (23 метафоры в 9 текстах), «война» (19 метафор в 8 текстах) и «болезнь» (14 метафор в 5 текстах). Среди других частотных моделей следует назвать бестиальную метафору, метафоры «пути» и «родства», а также метафоры с исходными понятийными сферами «дом», «живой организм» и «семья».

Для рассматриваемой политической ситуации характерна целеустановка на острую критику действий президента, которые оцениваются сторонниками импичмента как преступные. К числу таких действий авторы проекта относили прежде всего ситуацию вооруженного противостояния с Государственной думой (1993 год), военные действия в Чечне (1996 год), так называемый геноцид российского народа (уменьшение рождаемости, увеличение смертности, падение жизненного уровня и т. п.) и разрушение вооруженных сил России. Уже само перечисление оснований для импичмента делает вполне понятными причины «лидерства» криминальных и милитарных образов в рассматриваемых текстах. Ср.:

l Если бы он [Ельцин] ушел сам, страной управлял бы не самодурствующий «крестный отец» вконец разложившейся «семьи», олигархов и коррумпированных чиновников, а совсем другие силы
(Г. Зюганов); Президент — это убийца и спаситель, это герой и негодяй, это враг и друг (В. Жириновский); Вспомним «историческую передачу», когда три особо доверенных полпреда второй древнейшей профессии делали умные лица, слушая бред нашего первого президента о гениальном плане завершения чеченской войны (А. Ильин).

Авторы критических выступлений рисуют образ президента как воюющего с собственным народом кровожадного бандита, окруженного преступной камарильей («мафиозной семьей») и совершенно забывшего о народе, страдающем от множества социальных болезней. Показательно, что во многих рассматриваемых контекстах трудно разграничить прямые и образные номинации. Противники импичмента тоже говорили о войне (в прямом и метафорическом смысле), о преступности и болезнях общества, однако винили во всем этом оппозиционные президенту силы.

В десяти текстах, отражающих политическую ситуацию «Парламентские выборы-99», на первое место выдвинулась бестиальная метафора (19 словоупотреблений в 8 текстах), далее следуют метафоры «войны» (17 словоупотреблений в 8 текстах) и «криминала» (13 словоупотреблений в 5 текстах). Среди других достаточно частотных моделей выделяются метафоры «театра» («цирка», «кино» и т. п.), «родства», «игры и спорта», морбиальная и растительная метафоры, традиционные для политической речи образы, связанные с понятийными полями «живой организм», «дом» и «путь».

Выдвижение бестиальной метафоры объясняется прежде всего тем, что авторы текстов всячески изощрялись в языковой игре, связанной с новым политическим движением «Медведь». Милитарные и криминальные образы, как правило, особо типичны для периодов обострения социальных отношений; это же можно сказать о морбиальной метафоре. Метафора «родства» в рассмотренных текстах очень однообразна: это исключительно образы, связанные с кремлевской «семьей». Характерные для современной отечественной политической речи представления о неискренности политиков, о наличии тайных «режиссеров» реализовались преимущественно в метафорах, связанных с театром и цирком, с игрой и спортивными соревнованиями. Показательно, что в критических текстах к «ельцинской мафиозной семье» прибавилась «лужковская мафиозная семья»: как заметил В. Шендерович, «политики в России живут семьями».

Для ситуации российских выборов, как правило, характерна целеустановка на рекламу программы поддерживаемой партии и ее кандидатов и острая критика действий оппонентов, приписывание их кандидатам всевозможных пороков и описывание бед, до которых оппоненты довели Россию. Рассматриваемые группы метафор в полной мере соответствуют партийному заказу. Ср.:

l Так давайте изберем того, кто покончит с нынешним блудом, тревогами, смутами, разбоями, инфляцией, коррупцией и прочей дрянью (В. Жириновский); Страну растаскивает по кускам горстка олигархов и коррумпированных чиновников, установивших в стране свою криминальную диктатуру (Г. Зюганов); Все сегодня спорят, куда должна идти Россия. А я говорю: никуда она не может идти, она в инвалидном кресле (Г. Явлинский).

Создается впечатление, что яркое расписывание ужасного прошлого, настоящего и будущего родной страны начинает вызывать отторжение у избирателей, что улавливают наиболее чуткие политики и журналисты. Возможно, именно с этим связано произошедшее в начале 2000 года некоторое сокращение частотности и продуктивности отдельных метафорических образов с наиболее сильным агрессивным потенциалом.

Вместе с тем ведущее место в десятке политических текстов периода «Президентские выборы-2000» сохранила бестиальная метафора (17 словоупотреблений в 7 текстах), второе место по существу разделили милитарная (14 словоупотреблений в 7 текстах) и спортивно-игровая метафоры (14 словоупотреблений в 5 текстах).

Можно заметить, что причины лидерства (хотя уже не столь ярко выраженного) бестиальной и милитарной метафор аналогичны тем, что сделали указанные образы ведущими на недавних парламентских выборах. Интерес представляет увеличение частотности спортивно-игровой метафоры: авторы текстов анализировали прогнозы и течение предвыборной гонки или разбирали слаженность участвующих «команд». Ср.:

l Прагматический расчет Путина виден в формировании команды, которая и помогла выиграть выборы (Т. Нетреба); Решение отказаться от участия в предвыборном марафоне созрело у Севастьянова за 12 минут до момента, когда претенденты еще могли сойти с дистанции (К. Катанян); Фаворит гонки, как и ожидалось, победил уже в первом туре. Прогнозируемое второе место занял председатель КПРФ. «Бронзу» получил лидер «Яблока» (А. Птицын).

Среди других моделей по-прежнему можно заметить сохранение метафоры мафиозной семьи (к которой нередко причисляли и будущего президента), многие противники «скоротечной» избирательной кампании говорили о ней в традиционных образах «театра», «цирка» и «балагана», немало было сказано гневных слов о «больном обществе», как и прежде, использовались метафоры понятийных сфер «человеческое тело», «дом», «путь», «растительный мир», «механизм», «стихии».

Итак, метафорическое осмысление трех крупнейших политических событий, относящихся к отрезку времени с весны 1999 года по начало 2000 года, происходило в рамках достаточно ограниченного круга моделей, однако каждое из названных событий заметно влияло на востребованность рассматриваемых моделей.

Материалы настоящей монографии позволяют сделать и некоторые более общие выводы о типичных для последнего десятилетия ХХ века способах метафорического осмысления политической жизни России.

Развитие страны, динамика социально-экономических процессов метафорически представляются преимущественно с использованием понятийного поля «путь», в котором наряду с общим позитивным потенциалом выделяются сегменты, связанные с мотивами неверной дороги, топтания на месте, плохой подготовки и отсутствия единства в действиях экипажа.

Создание нового общества, рост потенциала российского государства часто метафорически представляются с использованием строительной метафоры, в которой, однако, по-прежнему активны слоты, характеризующие недостатки фундамента, плохое качество материалов и отсутствие квалификации у строителей.

Концептуальные векторы тревожности и агрессивности наиболее ярко проявляются при использовании милитарной, морбиальной и криминальной метафор. Это же относится к значительной части бестиальных представлений. Образное представление России как преступного сообщества, как нечеловеческого (звериного) мира, как больного государства, находящегося в состоянии перманентной гражданской войны, несет деструктивный прагматический потенциал, отрицательно сказывается на социальной оценке состояния государства и перспектив его развития.

Концептуальные векторы неискренности политиков и лживости создаваемых в средствах массовой информации образов, представление о каких-то закулисных режиссерах публичной политической жизни последовательно реализуются в метафорических моделях с исходными понятийными полями «театр», «цирк», «игра» и (в несколько меньшей мере) «спорт». По-прежнему активны в отечественном политическом дискурсе не имеющие однородных эмотивных векторов метафоры, в основе которых лежат понятийные сферы «физиология», «растения», «стихии», «техника», «родство».

Названные выше концептуальные векторы и эмотивные смыслы характеризуют прежде всего модель в целом, только наиболее общие закономерности дискурса, тогда как решающее воздействие на актуальный смысл и прагматическую нагрузку метафоры оказывают специфика конкретного текста и соответствующая ему коммуникативная ситуация. Политическая метафора рождается не в языке, а в ментальной сфере конкретной личности, которая стремится познать и объяснить окружающий мир, выразить свое отношение к нему и воздействовать на окружающих.

6.3. О степени объективности
метафорического зеркала

Современную эпоху в развитии цивилизации справедливо называют информационной. Новый статус информации в нашем обществе — это «сильнодействующее средство, для которого нет пределов» [ Почепцов, 2000, с. 9]. Возможно, читателю показалось, что зеркало политической метафоры представляет современную Россию в слишком мрачном свете. Автор данной монографии, закончив анализ материала, пришел к точно такому же выводу. Поэтому вполне закономерен вопрос: «Что отражает метафорическое зеркало и не слишком ли оно искажает реальность?»

Развертывая концептуальную модель МЕТАФОРА — ЗЕРКАЛО, следует отметить, что это огромное зеркало (целостная метафорическая система русского политического языка) состоит из множества маленьких зеркал — конкретных метафорических словоупотреблений. Каждое из этих маленьких зеркал отражает мировосприятие одного человека, нередко метафорическое словоупотребление показывает только сиюминутное его настроение. Но если метафора подхватывается другими людьми — образ становится уже социально значимым фактом. Ср.:

l Мой коллега Юрий Яковлев сказал: «Нас затоптали, во всем мире Россию воспринимают как черт знает какую страну, и тут такая радость» (Ж. Алферов).

Когда фразу Нас затоптали… произносит «широко известный в узких кругах» физик — это его частное мнение, но когда эту фразу запоминает и повторяет (а, значит, фраза показалась ему точной и выразительной) лауреат Нобелевской премии и депутат Государственной думы, когда интервью с этой фразой печатает газета с многомиллионным тиражом — это уже не частное мнение и отражение личного мировосприятия, а значимый для политического дискурса факт.

Аман Тулеев страстно восклицает:

l «В России сейчас ГУЛАГ. ГУЛАГ преступности».

Конечно, эта криминальная (по сфере-источнику) метафора отражает не просто личное восприятие конкретного человека, но представления губернатора одного из крупнейших регионов России, члена Совета Федерации и кандидата в президенты, за которого на выборах проголосовали миллионы избирателей. И это словоупотребление служит еще одним подтверждением продуктивности метафорической модели СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ — это КРИМИНАЛЬНЫЙ МИР.

Ирина Хакамада кокетливо пишет:

l «Я придумала теорию хромого верблюда. Хромойверблюд — это Россия, Америка — сильный верблюд, идущий впереди».

И вполне понятно (хотя это очень горько осознавать), почему депутат Государственной думы, один из лидеров крупной партии, бывший федеральный министр сравнивает родную страну с больным животным, а не с вожаком каравана. Но это высказывание, будучи опубликованным в газете «Комсомольская правда», несомненно, воздействует на социальную оценку положения дел в России и вместе с тем еще раз свидетельствует о распространенности бестиальной метафоры в современной русской политической речи и о типовых концептуальных векторах такой метафоры.

Подобные примеры легко продолжить: одни политические лидеры выражаются ярко и афористично, другие — путано и коряво, но все они постоянно говорят о болезнях России, о преступных действиях или хотя бы замыслах своих политических противников, призывают к войне против терзающих Россию хищников до полной победы над преступными кланами, требуют прекратить политический фарс и разоблачают политических мародеров и проституток. Однако в нашей картотеке отсутствуют метафорические высказывания, в которых современная политическая элита представляла бы родную страну как мчащуюся вперед тройку или идущий сквозь бури мощный корабль, как цветущий сад, как здоровый организм, которому не страшны никакие инфекции, или как заботливую мать своих детей. Именно подобные факты (распространенность одних концептуальных метафор и практически полное отсутствие других) позволяют говорить о достоверности зафиксированной в метафорическом зеркале картины.

Многие из рассматриваемых метафор концептуализируют не российскую действительность в целом, а только (!) высшие властные структуры страны — президента, правительство или парламент. Разумеется, Ельцин — это еще не вся Россия, но когда президента называют сукой, проституткой, бандитом, паханом мафиозной семьи, то это свидетельствует и об оценке говорящими положения дел в стране, которую он возглавляет. Это же можно сказать и о случаях, когда правительство или парламент называют бандой, сворой, бездушным механизмом, сборищем комедиантов или шизофреников. Ср.:

l Отвечая на вопросы, Григорий Явлинский заявил, что Кремль представляется ему мясорубкой, в которую входит политик, а выходит фарш (А. Григорьев); Государственная дума в последнее время похожа на театр, впрочем, разве одна Дума напоминает театр? Вся наша политическая жизнь — игра (С. Панкевич); Кремль у нас выступает в роли политического хамелеона или флюгера
(М. Ростовский); Те, кто до сих пор правит сатанинским балом в разграбленной стране, будут распяты народным гневом (В. Борков).

Подобные образы демонстрируют не только низкую речевую и политическую культуру их создателей, но и их отношение к высшим органам государственной власти. Все это воспитывает неуважение к политической системе России и ко всему государству в целом. Принятые в цивилизованных странах правила политической этики требуют корректно относиться к законным органам государственной власти.

Значительная часть исследованных метафорических номинаций характеризует положение дел лишь в конкретных министерствах и ведомствах, в отдельных партиях, регионах и т. п. Конечно, «беспредел» в той или иной государственной или общественной структуре, «болезнь», поразившая отдельно взятый город или всего лишь отдельного чиновника, не позволяют сделать вывод о том, что так обстоят дела во всей обширной державе. Каждая из подобных метафор — это только мелкая деталь, малозаметное стеклышко в огромной мозаике, но подобные образы — это реализация действительно существующих в общественном сознании моделей. И рассмотренный выше материал свидетельствует о высокой продуктивности и частотности этих моделей, их доминантном положении в современном политическом дискурсе.

Важно подчеркнуть, что метафорическое зеркало отражает не реальное положение дел в России, а его восприятие в национальном сознании. Реальность и ее осознание в социальной ментальности, разумеется, не всегда совпадают. В истории цивилизации известно немало фактов, когда граждане стремительно развивающейся страны считали, что они живут в очень суровую эпоху, но встречались и случаи, когда голодные полурабы были полны оптимизма и искренне пели о своей счастливой доле. В задачи данной монографии не входит оценка социальной ситуации в современной России, но факты показывают что в общественном сознании эта ситуация оценивается как очень тяжелая. Вместе с тем создается впечатление, что излюбленные многими политиками и журналистами метафоры «болезни», «преступности», «войны» и «балагана» уже не находят прежнего отклика, что люди слишком устали от потоков грязи и жестокости.

Можно предположить, что, помимо реальной сложности социальной обстановки в России конца ХХ века, на развитие соответствующих метафорических моделей в агитационно-политической речи повлияли и некоторые другие факторы.

Во-первых, трудно припомнить в России времена, когда подавляющая часть общества была бы в полной мере довольна центральными и местными субъектами политической власти. По-видимому, есть в нашем национальном сознании какие-то гены вечного недовольства настоящим, ностальгии по прошлому и надежды на чудодейственные рецепты. Эти качества особенно усиливаются в эпохи политической нестабильности.

Во-вторых, агитационно-политическая речь имеет свои законы, в ней используются особые коммуникативные стратегии и тактики. Во все времена и во всех странах оппозиционные партии стремятся показать избирателям, как неудачно правящий режим распоряжается данной ему властью, до какого незавидного положения доведено государство. Во многих странах оппозиционеры активно обсуждают и низкий моральный уровень официальных лиц — представителей правящей партии. Соответственно «партия власти» остро критикует оппозицию и объясняет существующие в государстве проблемы тяжелым наследством, доставшимся от предшественников, кознями оппозиции (и иных врагов) или хотя бы объективными обстоятельствами. И чем острее политическая обстановка в стране, тем агрессивнее становятся метафоры.

В-третьих, в советский период наши газеты под идеологическим давлением были «оптимистически ориентированы»: в сообщениях о жизни Советского Союза преобладала позитивная информация. В постсоветский период наблюдается противоположная тенденция: в средствах массовой информации главенствует негативная информация [ Майданова, 1997; Чепкина, 2000]. Нередко высказывается даже мысль, что происходит это по злому умыслу «закулисных режиссеров». С последней точкой зрения трудно согласиться: слишком много надо режиссеров и не настолько продажны наши журналисты. Негативная информация оказывается востребованной в свободной прессе всех стран, но в России эта общая тенденция, по-видимому, усиливается за счет того, что со времен «перестройки» смакование «чернухи» считается признаком свободной прессы и смелости автора. Взвешенность оценок, объективность информации и репутация издания еще не стали в России главными критериями оценки работы того или иного средства массовой информации.

Рассмотренные особенности современной российской политической и публицистической речи ясно указывают на причины заметного преобладания метафор с концептуальными векторами тревожности, агрессивности и неверия. Мы наблюдаем активизацию именно тех моделей, которые востребованы эпохой.

В свое время Дж. Лакофф [1991] блестяще проанализировал способы «метафорического оправдания» войны США против Ирака и предшествующей агрессии Ирака против Кувейта. Американский ученый показал, что метафора может быть мощным средством «переконцептуализации» (изменения системы базисных представлений) общественного сознания. Когда руководители Соединенных Штатов использовали знаменитую метафору Карла Клаузевица «Война — это продолжение политики с использованием других сре