Медаль, выбитая в честь Тильзитского мира

Рассуждая о разнообразии Финляндской природы, он говорит: «Не желая доказывать превосходства одного из них перед другим (верхнего и нижнего края Финляндии) в отношении к отличительным свойствам каждого, я думаю, что никогда тот же самый человек не привяжется с одинаковой любовью к различным характерам нашей земли. Кто поживет довольно долго под влиянием той или другой местности, тот глубоко сохранит в душе только одну из них, а не обе, к которой бы впрочем ни влекли его священные узы сердца. Ум, настроенный к спокойным, поэтически религиозным созерцаниям, предпочтет верхние страны. Кипящий жизнью, смелый, предприимчивый дух, вероятно, полюбит более берега морские, а человек расчетливый, заводчик-хозяин изберет прибрежные равнины. Но так как, без сомнения, первый из этих характеров вернее всех воспринимает и с наибольшим сознанием хранит впечатления, производимые природой, то можно вообще, в отношении к высшим требованиям, отдать преимущество тем местам, которые всего сильнее действуют на такую душу. В самом деле, трудно вообразить выражение Божественного более ясное, более дивное и возвышающее, как то, которое представляет внутренняя Финляндия в своем величественном очертании, в своей пустынности, в своем глубоком, невозмутимом спокойствии. Море, как оно ни мощно, не всегда носит такую печать Божественности. Только в безграничной тишине его дух видит и обнимает бесконечность: взволнованное бурей, оно из Божества становится исполином, и человек уже не поклоняется, но готовится к битве. К местам, которые могут служить верными представителями внутренней Финляндии, как относительно природы, так и в рассуждении характера жителей, должно по всей справедливости причислить и отдельно лежащий, бедный, но прекрасный приход Сариерви. Ничто не действует на душу сильнее дремучих неизмеримых лесов пустыни. По ним гуляешь, как по дну морскому, в непрерывной, однообразной тишине, и только высоко над головой слышишь ветер в вершинах елей и в подоблачных венцах диких сосен. Там и сям встречаешь, будто сход в подземное царство, лесное озеро: по крутизне, в его обросшее деревьями ложе никогда не слетал заблудший ветерок; по его поверхности никогда ничто не струило, кроме плескания стаи окуней, кроме плавания одинокого нырка. Глубоко под ногами стелется небо, еще спокойнее горного, и, будто при вратах вечности, кажется, боги и духи окружают тебя: беспрестанно ищешь их взорами, слухом, ежеминутно хочешь уловить шепот их. С другой стороны слышится журчание ручья. Идешь туда, думаешь, что он уже близехонько, и, однако, не видишь ничего, кроме поросшей вереском степи и тесных рядов сосен, на ней стоящих. Наконец, на расстоянии полета брошенной палки, берег начинает показывать верхи своих берез. Тогда только, достигнув края степи, видишь между листьев проблеск воды, и если, желая спуститься безопаснее, правой рукой ухватишься за корень одной березы, то левой можешь держаться за верхние ветви другой. Дошедши до самого ручья, видишь над собой только узкую, в несколько саженях ширины полосу неба, а по обеим сторонам непроницаемую ткань листьев и стволов. Ежели после других странствований, между однообразных деревьев, по степи доберешься, наконец, до границы ее, то взорам представится вдруг, как бы по волшебному слову, картина необычайно разнообразная и обширная: ряд озер с зелеными островами, реки, поля и холмы. Изумительно, как много изменений света и мрака здесь можно обнять одним взглядом, от черных елей болотной долины до соснового леса, возвышающегося за ними, и берез, которые в виде венца обхватывают подошву и бедра дальней горы. Все это становится еще прекраснее, когда в летний день солнце, прерываемое облаками, беспрестанно играет оттенками».