Чем заплатил Колчак за 18-е ноября

Из всего, что на этот раз передал мне Старынкевич, самой важной была ссылка на ген. Иванова-Ринова. Кто такой генерал Иванов-Ринов? Ген. Иванов-Ринов один из активных членов тайных военных организаций, подготовлявших переворот весной 1918 г. Его фамилия собственно просто – «Иванов», а «Ринов» это кличка, которую он носил в тайной организации. Так же как «Гришин-Алмазов» назывался просто «Гришин» в прежнее время, но стал «Алмазовым» по соображениям конспиративного характера. В прошлом ген. Иванов-Ринов не имел никакого военного стажа и почему он собственно сделался генералом, а потом военным министром, а позже даже командиром конной армии, долженствовавшей повторить в сибирской обстановке кавалерийский рейд ген. Мамонтова, о котором в свое время было столько шуму, – для меня все это непонятно.

Заслуги ген. Иванова-Ринова, если уж о них говорить, надо было искать вовсе не в военной, а совсем в иной области. Его карьера являлась чисто административной, даже собственно прямо полицейской, а вовсе не военной. Раньше он служил в средней Азии, в Туркестане, по военной администрации и был чем-то вроде уездного не то начальника, не то исправника. Последнее даже вернее. Затем шел вверх по административно-полицейской лестнице, выдвинувшись при подавлении одного из местных восстаний. Быть может, это и создало ему своего рода популярность в омских военных сферах. В эту памятную ночь с 22 на 23 декабря Иванов-Ринов получил в Омске неограниченную власть, фактически являясь диктатором, без всякого преувеличения. Перед тем он был на Дальнем Востоке и виделся там с атаманом Семеновым. О его позиции в это время ходили в Омске разные слухи, но я полагаю, что наиболее заслуживающей внимания должна быть признана та версия, которую полунамеками, но достаточно определенно, сообщил мне на этот раз тот же Старынкевич. Суть ее сводилась к тому, что Иванов-Ринов, усиленно соперничавший с Колчаком, сознательно бросил ему в лицо трупы «учредильщиков», как вызов и как залог кровавого сообщничества в дальнейшем. Тут имели место не личные счеты, а своего рода расплата по векселю, явившаяся результатом целого сплетения внутренних и международных общественных отношений. /101/

Я говорил уже, что переворот 18 ноября являлся своего рода подарком цензовой и ультра-правой части Сибири адмиралу Колчаку. Наиболее активные деятели этого переворота (Пепеляев, Лебедев, Волков, Красильников, Сурин, Катанаев и др.) были монархистами и японофилами. Связь монархических кругов в Сибири с японскими официальными кругами – факт несомненный и не подлежащий оспариванию. В октябре месяце 1918 г., вернувшись из Владивостока в Омск, я слышал там от одного крупного цензовика из военно-промышленного комитета, личного друга кн. Г.Е. Львова, что военные агенты Японии в Омске (была названа даже фамилия, которую я, к сожалению, забыл, а навести справку в своих материалах я лишен возможности), ведут откровенно монархическую агитацию и состоят в тесной связи с местными реакционными деятелями из военной среды.

Я говорил также, что у этих военно-монархических кругов был свой претендент на пост Верховного Правителя, принявший уже этот титул еще в июле 1918 г., – ген. Хорват. Первоначально сторонником Хорвата являлся и позднейший колчаковец, Жардецкий, этот, как я его называл выше, коронный публицист сибирской реакции, журналист безусловно очень талантливый. Но ставка на Хорвата не прошла, воцарился Колчак при обстоятельствах, до сих пор тщательно скрываемых цензовой прессой, что проявляется одинаково, как, напр., в воспоминаниях Ключникова в «Накануне» [11], так и в обширнейшей книге Гинса о «Сибири, союзниках и Колчаке».

Колчак воцарился при условиях очень для него благоприятных, и борьба против него, казалось, была немыслима, особенно со стороны тех, кто помог ему низвергнуть Директорию. Тем не менее борьба началась; правда, началась пока что не на Западе Сибири, а на Востоке. Открыл ее атаман Семенов в Чите, демонстративно отказавшийся признать власть «Верховного». Смирить Семенова вооруженной рукой Колчаку не удалось, несмотря на все желание: у атамана Семенова нашелся очень внушительный защитник и союзник в лице Японии. Впоследствии адмир. Колчак на допросе в Иркутске показывал, как ген. Жанен, вообще-то очень благоволивший к адмиралу, предостерегал его, однако, от обострения отношений с атаманом Семеновым в виду заинтересованности тут Японии. «Он сообщил мне, – рассказывал там адмир. Колчак, и этому рассказу можно верить, – что положение чрезвычайно обостряется в Забайкалье, так как командующий японской дивизией заявил ему, Жанену, что не допустит никаких столкновений по линии жел. дороги и что в случае, если я попробую ввести войска в Забайкалье, то японские войска принуждены будут выступить против них».

Этот конфликт Колчака и Семенова внес новое смущение в цензовую прессу, не знавшую, как выйти из столь запутанного положения. Неизвестно, конечно, как бы события пошли дальше, но тут разыгралось омское восстание 22 – 23 декабря, о подготовке которого власти, несомненно, хорошо знали. С другой стороны, одновременно с этой подготовкой в городе шла еще одна подпольная /102/ работа, но иного характера, не революционная, а монархическая. Для монархистов наступал долгожданный момент, так как можно было, воспользовавшись смутой, получить для подавления мятежа всю фактическую власть в свои руки и, подавив мятеж, направить острие того же оружия в другую сторону, против «выскочки» Колчака. Атаман Семенов нашел себе в этом случае хорошего помощника в Омске, и этим помощником явился ген. Иванов-Ринов, фактический диктатор во время расправы с восставшими. Он должен был, имея в руках вооруженную власть, даже всю полноту власти, сказать адмиралу: «ôtes-toi de là que je m’y mette». В таком виде, по крайней мере, передавали мне смысл разыгравшихся событий весьма осведомленные люди, из тех, которые полагали, что Колчак и в самом деле почти что русский Вашингтон.

Однако, справиться с Колчаком оказалось не так легко, как наприм., с Директорией. За эти дни дом его усиленно охранялся, – что, конечно, не удивительно, но замечательнее и удивительнее, кем именно охранялся. Охранялся он английскими солдатами, выкатившими прямо на улицу все свои пулеметы. Адмирал, очевидно, не желал отправляться в дальнее плавание и загородился штыковым барьером, пусть даже не своим, а чужим, — какая разница? Мы не знаем, что там происходило между этими матадорами сибирских цензовиков, но кончилось тем, что в своем приказе от 22 декабря, расклеенном на всех заборах, ген. Иванов-Ринов заявил, что он признает власть адмир. Колчака и не позволит никому ее свергать. А о том, что он сам только что готовился ее свергнуть, ген. Иванов-Ринов в своем приказе не обмолвливался ни словом. Но, признав власть адмир. Колчака, ген. Иванов-Ринов на этом одном не мог остановиться. Сибирские погромщики оказались готовыми вторично услужить адмиралу и вторично признать его власть, но вместе с тем в виде компенсации решили его, болтавшего там что-то о Национальном Собрании (чуть-что не Учредительном), помазать на царство кровью этих самых «учредилыциков», забросать его их трупами, сделать это его собственным именем в расчете, что он не посмеет отказаться от солидарности с ними, и все это свяжет его круговой кровавой порукой с порочнейшими из реакционных кругов. Это была попытка жестоко надругаться над счастливым противником, как только может надругаться ни с чем непримиримый сибирский погромщик, рассвирепевший лавочник. Это была дьявольская, сатанинская программа, счет к уплате по векселю, выданному еще 18 ноября убийцам. Вексель был предъявлен, счет погашен, убийства, именем самого Колчака, совершились, а затем, чтобы скрыть истинных виновников и всю суть происшедшего, была пущена по всему свету лживая легенда о простом офицерском самосуде.

 

Адмир. Колчак покрыл погромщиков, устроивших беспримерную бойню в ночь с 22 на 23 декабря. Говорят, или точнее, говорили тогда, что, узнав о расстрелах «учредиловцев», он бился в истерике. Это возможно. Этот диктатор обладал вообще темпераментом истерической женщины. Но, с истерикой или без истерики, факт остается фактом: покрыв погромщиков, зная несомненно /103/ как все было, значит покрыв их сознательно, а не по неведению, он затем силой вещей сделался их соучастником и верным слугой. И царству опричников, казалось, не будет конца и краю. То, что происходило дальше, и те результаты, к которым это приводило, я наблюдал уже не в Омске, – в Омске с тех пор при Колчаке я не был ни разу, а после Колчака этот город сделался моей тюрьмой, – а в Красноярске, Иркутске, Томске, на Алтае. Там передо мною прошла еще целая жизнь, временами даже более страшная и более драматичная, чем в эти ужасные дни омских переживаний./104/

 

 

1. Я здесь не иронизирую, а сообщаю действительный факт.

2. Лебедев, нач. штаба верх. главнокомандующего, т.е. самого Колчака. Ген. Лебедев один из крупнейших представителей колчаковской политики и наиболее приближенное лицо к самому адмиралу. В Омск он прибыл от Деникина.

3. См. ниже — очерк третий, главы 8 и 9.

4. См. Гинс, «Сибирь, союзники и Колчак». 2 тома. Пекин, 1921.

5. Московские «Известия» тогда писали: «У Японии нет никакого намерения вмешиваться в сибирские дела, и если есаулу Семенову помогают японцы оружием и деньгами, то это делают частные лица и компании, правительство же Японии стоит от этого совершенно в стороне». И дальше «Известия» говорят, что «Семеновщина доживает свои последние дни», так что Семеновым, Хорватам, Плешковым не удастся избежать корнниловской участи.

6. Комиссия по ликвидации.

7.Председатель правления совета всесиб. кооперат. съездов.

8.Член правления — «Закупсбыта».

9. В.Н.Пепеляев. Впоследствии министр внутр. дел и еще позже председат. сов. министров. Расстрелян вместе с Колчаком.

10. Все приведенные выше данные произведенного расследования были мной тогда же (февраль или март 1919 г.) сообщены в особом письме Гр.Н. Потанину с просьбой напечатать его, за моей личной ответственностью, в газете «Сиб. Жизнь». Одним из поводов к письму являлось интервью П.В. Вологодского, помещенное в той же газете и касавшееся омских событий. Вологодский, как я уже указывал в тексте, категорически поддерживал заведомо ложную версию об «офицерском самосуде», строго говоря, оклеветывая этим те самые военные круги, защитником которых он всегда себя выставлял. Письмо мое было получено Гр.Н. Потаниным:, и так как он к тому времени уже совершенно лишился зрения, то оно было ему прочитано вслух одним близким мне лицом. Гр.Н. Потанин передал его в редакцию «Сиб. Жизни», покойному А.Н. Шипицыну, с просьбой напечатать его. От Шипицына Гр.Н. Потанин имел известие, что лично он ничего не имеет против опубликования моего письма, но что этот вопрос окончательно должна решить редакционная коллегия. Письмо напечатано не было. Кроме того, уже после моего отъезда из Омска моим сотоварищем по произведенному расследованию была сделана попытка передать телеграмму (в ней было 800 слов) через французскую миссию о результатах нашего расследования в Париж, на имя Альбера Тома. Дошла ли эта телеграмма до Парижа (февраль 1919 г.), я в точности не знаю, но слышал, что будто бы дошла. Прибавлю еще, что относительно Маевского у меня было дополнительное известие такого рода: мне передавали, что он, а также еще кто-то, не были приговорены к смертной казни, а только к 20 годам каторги, но так как обратно везти его в тюрьму было очень далеко, а ночь была чрезвычайно холодна и отдельного конвоя не оказалось под руками, то его, а равно еще двух-трех человек, находившихся в таком же положении, расстреляли заодно со всеми. Однако, мне не удалось проверить, насколько это известие было правильно.

11. См. его фельетон в №7 «Накануне» от 2 апр, 1922.