Большевистские издательские дела в 1905-1907 гг.

Когда грянула революция 1905 г. и когда царское самодержавное правительство под революционным натиском масс поджало хвост и присмирело, пролетариат России тотчас же везде и всюду подал свой мощный голос через сотни газет, возникших почти в каждом городе нашей страны. Первой нашей газетой в Петербурге была «Новая жизнь»¹, которая возникла еще до приезда Владимира Ильича из-за границы. Она была основана радикальной интеллигенцией. Официальным редактором-издателем ее был поэт Н. М. Минский, а издательницей — М. Ф. Андреева², жена А. М. Горького. Во главе газеты в качестве ее редактора стоял Петр Петрович Румянцев, старый социал-демократ, примыкавший в то время к большевикам, участвовавший в нашей нелегальной работе до октябрьских событий 1905 г. и приезжавший в Женеву [по пути] на третий съезд нашей партии, где он был выбран в ЦК. С наступлением реакционного периода 1907—1908 гг. он отошел от большевиков и кончил свою жизнь эмигрантом в Берлине, куда убежал от Октябрьской революции.

До приезда Владимира Ильича газета «Новая жизнь», хотя и имела марксистскую внешность, была все-таки сильно разбавлена радикализмом демократической интеллигенции, и Владимиру Ильичу пришлось много бороться за очищение газеты. Идейные наши враги того времени, и, конечно, меньшевики прежде всего и больше всего, шипели со всех сторон на Владимира Ильича, желая его скомпрометировать указаниями на то, что он стал руководить газетой, где были в редакции непролетарские, чуждые нам элементы. Эти мелкие люди не понимали того, что Владимир Ильич вместе со своими ближайшими товарищами, раз он вошел в редакцию, конечно, все должен был переделать по-своему, по-большевистски. Самое главное в такое горячее время — необходимо было иметь орган, через который можно было бы громко говорить с пролетарской массой. И Владимир Ильич говорил с ней полным голосом, шедшим вразрез с примиренческой позицией меньшевиков.

Приехав в Петербург из-за границы, я в первые же часы своего приезда был в редакции газеты «Новая жизнь», куда я пошел вместе с В. В. Воровским. Здесь мы встретились с Владимиром Ильичем, который был крайне озабочен. Я давно не видел его столь взволнованным, усталым и глубоко задумчивым. Я заметил после, что именно это выражение его лица и, особенно, глаз, человека, говорящего, делающего распоряжения, но думающего какую-то ни для кого не доступную думу, — всегда было перед большими поворотными общественно-политическими событиями, накануне новых его решений, новых его обобщений, новых писаний, освещавших дальнейший путь нашей партийной жизни. Он, как всегда, весьма заботливо встретил меня, расспросил о Женеве, откуда я только что приехал, о заграничных делах, об арестованной Вере Михайловне*, о моей дочери Леле, которая находилась где-то у знакомых в Петербурге. Сказал, чтобы я сообщил ему обязательно, где она, когда я ее отыщу, как будто ему только и было дела, чтобы думать о полуторагодовалом ребенке. И все это, как всегда, не для слова, а серьезно, с повторением до мелочей всего, что делать, как быть. Сейчас же осведомился он у меня, чем думаю заняться по партийной работе. Рассказал и показал все в редакции нашей новой газеты, гордо заявив, что это, пожалуй, покрупней, чем в Женеве.

Владимир Ильич весь ушел в работу газеты «Новая жизнь», и эта наша первая легальная газета сделалась вскоре главным штабом пролетарской революционной работы того времени. Владимир Ильич, принимая самое живейшее участие в деятельности ЦК нашей партии, руководя Петербургским Комитетом и всем пролетарским движением нашей страны, в то же время много писал по насущным вопросам того времени. Несмотря на всю занятость, он, кроме того, отдавал много времени самой организации газеты, ее хозяйству, ее редактированию и обращал особое внимание на внутренний ее отдел, тщательно читая все, что для него поступало в редакцию.

Он считал, что пролетарская свободная печать является одним из главнейших завоеваний революции 1905 г.

— И к этому одному из важнейших завоеваний, — говорил он, — мы должны относиться особенно бережно.

Безусловная, щепетильная, точная правда; факты, десять раз проверенные; сведения точные; цитаты и цифры правильные — вот то, что должно всегда быть в каждой самой небольшой корреспонденции. Плохо, — говорил он, — если про наши газеты пойдет слава, которая раньше была про календари. Помните: «Все врут календари».

Мне, работающему в газетах в качестве корреспондента, обозревателя, фельетониста и редактора вот уже более тридцати лет, выпало на долю то большое счастье, что некоторое время эта моя работа протекала под наблюдением такого несравненного редактора, которым всегда был В. И. Ленин. И те основы, которые он вложил в газетную работу в нелегальных и легальных изданиях, по моему мнению, столь нужны и важны для всей нашей современной пролетарской печати, что хочу хоть в нескольких словах поделиться ими с товарищами и собратиями по перу.

Владимир Ильич всегда почти все прочитывал сам, что шло в номер газеты, или доверял это чтение особо ответственным товарищам. Его всегда беспокоило: нет ли чего-либо неверного в статье или в корреспонденции? Если автор был недостаточно известен, он обязательно проверял сам или поручал кому-либо проверить цитаты, на выборку — цифры, сам подсчитывал статистические таблицы и нередко открывал ужасающие ошибки. Щепетильный до мелочей в правильности перевода с иностранных языков, он требовал четкости языка, и, если встречалось какое-либо слово или выражение, которое может иметь другое значение пли придать другой смысл, он нередко ставил в скобках это слово или выражение на том иностранном языке, с которого делался перевод.

Но особенно его всегда озабочивали корреспонденции о нашей внутренней российской жизни. С необыкновенным чутьем он улавливал фальшь в сообщениях и все сколько-нибудь подозрительное в смысле правдивости тотчас же выкидывал. Даже в нелегальные времена он проверял наиболее важные сообщения и требовал от товарищей, живших нелегально в России, доставать всевозможные документы, на точном основании которых писал сам и поручал другим писать статьи.

Так, в начале 1905 г., когда наступили волнения и правительство Николая II задумало ряд куцых реформ, он поручил мне, ехавшему в Россию на нелегальную работу, обязательно раздобыть записки, постановления министерств, земств, городских самоуправлений, обществ, которые ему нужны были для проверки поступавших сообщений в нашу женевскую газету «Вперед» и для написания статей, предисловий и пр. Мне удалось это выполнить. Я никогда не забуду, как Владимир Ильич в буквальном смысле слова «пушил» одного из наших корреспондентов, приехавшего в Женеву с юга России и описавшего как очевидец демонстрацию, а после оказалось, что он многое преувеличил, напутал и сообщил неверно. Владимир Ильич заявил ему, что он таким образом обманул его лично, редакцию газеты «Вперед», нашу партию, весь пролетариат России, западноевропейскую рабочую прессу, «Интернационал» и пр., и выходило так, что этот обман распространяется теперь, можно сказать, на всю вселенную и что он, этот товарищ, достоин всяческого порицания. И Владимир Ильич очень долго почти не разговаривал с ним.

В «Новой жизни» он был особенно озабочен внутренним отделом и корреспонденциями и все время предупреждал товарищей, что надо сугубо осторожно относиться к сведениям, от кого бы они ни исходили, проверять на месте и заверять вполне достоверными показаниями.

— Никакой беды нет, — говорил он, — если подождем печатать два-три дня, но зато напечатаем настоящую правду, а это будет важней некоторого опоздания.

И, конечно, он сто раз был прав.

Если ему приходилось слышать упреки, что напечатано что-либо неверно, он тотчас же предлагал напечатать опровержение, разъяснение, но требовал представить точные факты и доказательства.

В революционные эпохи значимость печатного слова особенно велика. «Слово не воробей, вылетит — не поймаешь». По одному уж поэтому надо крайне осторожно обращаться с печатным словом и помнить раз и навсегда, что пролетарское слово должно быть всегда самой истиной.

После разгрома московского восстания царское правительство перешло от обороны к нападению и тотчас же закрыло газету «Новая жизнь». П. П. Румянцев и после закрытия выпустил демонстративно один номер — последний номер — газеты, жизнь которой на этом закончилась. Охранное отделение разгромило редакцию, арестовало многих сотрудников, запечатало экспедицию и конфисковало все материалы и запасы газетных номеров. Владимир Ильич был уже в это время нелегальным. Он скрылся и переехал в Финляндию, поселившись на станции Куоккала, на вилле «Ваза», откуда нередко наезжал нелегально в Петербург.

_________

В 1907 г. Владимиру Ильичу пришлось поспешно уезжать из ближайшей Финляндии, где он жил на станции Куоккала, на вилле «Ваза». Полицейская слежка за ним в это время была настолько усилена, что были все основания предполагать, что жандармы нарушат самостоятельность Финляндского княжества и приедут с обыском, чтобы арестовать Владимира Ильича, Надежду Константиновну и всех, кто проживал на вилле «Ваза». Мы, часто приезжавшие к Владимиру Ильичу, постоянно замечали, что наши подпольные работники, несмотря на всю опытность, никак не могли избавляться от шпионов и заметать следы. Куоккала и ее окрестности были наводнены шпионами. Достаточно было кому-либо из нас слезть на этой станции и пойти в любую сторону, даже в самый глубокий обход или в совершенно противоположную сторону от виллы «Ваза», — как за нами тотчас же или шли неизвестные люди, или ехали извозчики. Были случаи, что на пути нас останавливали и спрашивали то дорогу, то предлагали помочь в искании дачи, или делали еще какие-нибудь подобные предложения, лишь бы приблизиться и рассмотреть нас, сличая, может быть, с теми фотографиями, которые у шпионов нередко имелись, если им было предписано следить за определенными лицами.

Когда однажды я и Михаил Степанович Ольминский, выйдя из поезда, увидели, что шпионы тесным кольцом нас окружили, то мы решили пойти к Владимиру Ильичу и сказать о том действительном положении вещей, которое создается здесь, на станции Куоккала, и посоветовать как можно скорее отсюда выехать, так как кроме этого мы получили тревожные сведения от некоторых служащих финляндской полиции, среди которой были социал-демократы финляндской рабочей партии. После провала в Териоках нашей конспиративной квартиры, где только что была петербургская городская конференция и где был взят наш ответственный товарищ, секретарь организации, по прозвищу «Галоша», нам особенно стало ясно, что тревожные сведения, полученные из сфер финляндской полиции, имеют большое основание и что вслед за разгромом конспиративной квартиры в Териоках надо ждать разгрома такой же квартиры на вилле «Ваза».

Мы высказали Владимиру Ильичу откровенно все наши соображения, а Михаил Степанович прибавил:

— Знаете, Ильич, шпионов так много, как никогда в моей жизни я не видел. Это плохой признак. Охранка обыкновенно насыщает местность шпионами тогда, когда хочет произвести там разгром и, по нашей старой конспиративной привычке, ни такой шпионской зоны нужно всем нелегальным, — а вы ведь в сущности нелегальный, — сейчас же уехать и чем скорее, тем лучше.

Владимир Ильич очень серьезно отнесся к этим соображениям и сказал, что тоже заметил усиленную слежку за их дачей, что неизвестные личности постоянно здесь шляются, что Г. Д. Лейтейзен (Линдов), который недавно нарочно вышел среди бела дня из виллы и прошел как бы прогуляться в глубь леса, тотчас же заметил за собой двух провожающих, которые издали шли за ним, собирая осенние цветочки и шишки. Было решено, что Владимир Ильич оставит эту квартиру завтра же и как можно скорей переедет в глубь Финляндии.

Мы же перешли к обсуждению с Владимиром Ильичем целого ряда деловых вопросов, прекрасно сознавая, что общаться с ним, когда он будет жить в Финляндии, будет очень трудно. Мы не исключали возможности, что Владимир Ильич в скором времени должен будет совсем выехать из Финляндии за границу. Условились об адресах, кличках и о всем необходимом конспиративном аппарате. Решили также, как только Владимир Ильич даст нам знать, что он за Гельсингфорсом, то мы распространим в Москве слух, что Владимир Ильич выехал в Закавказье, чтобы таким образом хоть несколько отвлечь шпионскую разведку.

— Вот что я хотел вам давно сказать, — обратился ко мне Владимир Ильич, — положение сейчас крайне трудное; как видите, мы остаемся у совершенно разбитого корыта: прессы у нас никакой нет, создать ее очень трудно, провал идет за провалом; совершенно несомненно, что в нашей организации имеется энное количество шпионов и провокаторов, чтобы выкурить которых потребуется значительное время. Нам сейчас же надо думать о том, как сохранить все, что только возможно, из того, что еще осталось на легальном положении. Начинайте-ка вы сейчас же создавать легальное партийное издательство³; начните, с чего хотите. Я рекомендовал бы начать с детской литературы; у Веры Михайловны** имеется много прекрасных детских книг и книг для юношества, вот и переиздайте их. Михаил Степанович кончает писать книгу «О государстве, абсолютизме и бюрократии».—если можно, то издайте и ее; печатайте ваши исследования по сектантству и все, что подойдет другое. Одним словом, издавайте, что найдете нужным, лишь бы создать издательство, помня, что надо быть сейчас чрезвычайно осторожным. Теперь нее идет через цензуру, и надо обмануть этих бдительных дурачков. Пускай они укрепятся в мысли, что ваше издательство строго научное, а также для детей и юношества. А потом, когда времена несколько изменятся, — а они изменятся обязательно, — постепенно начнете вливать социал-демократическую литературу. Я ваш постоянный сотрудник и знайте, что я буду подыскивать вам других наших писателей и присылать их работы. Я убежден, что наступит время, когда у нас разовьется большое, хорошее партийное издательство.

Михаил Степанович с любопытством слушал этот разговор и тихонько сказал Владимиру Ильичу:

— Но как создать такое издательство? Ведь денег нет ни гроша в нашей партийной кассе и ни у кого из нас.

— Да, действительно, — воскликнул Владимир Ильич, — неожиданное значительное препятствие. — И расхохотался добродушным смехом.

— Ничего, Михаил Степанович! — ответил я на этот полувопрос. — Вы, наверное, помните, что в Женеве, в гораздо более трудных обстоятельствах, когда мы жили в эмиграции, мы и то организовали издание газеты «Вперед», а ранее выпускали брошюры довольно в большом числе. Так неужели вы думаете, что мы здесь, в Петербурге, не сумеем проделать такое же дело?

— Против этого аргумента, — ответил Михаил Степанович, — я ничего возразить не могу, потому что и в Женеве был удивлен, когда вы начали это издательство, а как оно осуществилось, часто и до сих пор представить себе не могу. Со своей стороны я могу предложить вам то, что предлагал в Женеве, — вот эти золотые часы, подаренные мне отцом, и эту золотую цепочку, которую подарил мне мой брат. Берите как основной капитал, закладывайте, продавайте, одним словом, делайте, что хотите, лишь раздобывайте за них деньгу.

— Основной капитал у нас имеется, — ответил я, смеясь, Михаилу Степановичу. Мысль о создании нашего легального издательства Владимир Ильич мне высказал еще месяца два тому назад, и мы подробно обсудили это дело с Верой Михайловной. И вот она при выявлении нашего финансового плана вынесла мне завернутую монету в 10 рублей золотом и сказала, что жертвует ее как начало нашего основного капитала для будущего издательства и прибавила: «Раз Владимир Ильич хочет, чтобы издательство было, оно должно быть».

В первой редакции опубликовано в журнале «Красная летопись», М., 1931 № 3, 4, 5-0, Печатается отрывок по II т. Избр. соч.

Заключительный отрывок публикуется впервые по авторской рукописи «Мои встречи и переписка с писателями» из архива В. Д. Бонч-Бруевича. — Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (далее — ОР ГБЛ), ф. 3G9.

* В. М. Величкина-Бонч-Бруевич, моя жена, была в то время арестована на заседании Совета рабочих депутатов.

** Величкиной.

 

Примечания:

¹ «Новая жизнь» — первая легальная ежедневная большевистская газета, выходила в Петербурге с 27 октября (У ноября) по 3 (16) декабря 1905 г. С приездом И. И. Ленина из эмиграции в Петербург в начале ноября 1905 г. газета стала выходить под его руководством. Активное участие в газете принимали А. М. Горький, В. В. Боровский, А. В. Луначарский, М. С. Ольминский, В. Д. Бонч-Бруевич. Вышло 27 номеров, последний, 28-й номер вышел нелегально. (Стр. 51.)

² М. Ф. Андреева (1868—1953), член КПСС с 1904 г. Известная русская актриса, общественная деятельница, жена А. М. Горького. Оказывала финансовую поддержку партии, после Октябрьской социалистической революции активно участвовала в общественной жизни. (Стр. 51.)

³ В 1907 г. в Петербурге возникло партийное легальное большевистское издательство «Жизнь и знание», которым заведовал В. Д. Бонч-Бруевич. Издавало работы Маркса, Энгельса, Лафарга, Бебеля, отдельные работы В. И. Ленина (1917 г.), сочинения М. Горького, Д. Бедного и др., а также книги для детей и юношества и «Материалы по истории религиозно-общественных движений в России». Существовало до 1918 г. (Стр. 56.)

 

 

ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ В СЕМЬЕ

Когда мне приходилось бывать у Владимира Ильича дома, меня всегда поражало и трогало то изумительно товарищеское, глубокое и задушевно теплое отношение, которое проявлял он на каждом шагу и к Надежде Константиновне, и к ее матери¹, которая всегда жила с ними. Надежда Константиновна изо всех сил старалась ничем не обременять Владимира Ильича и дать ему возможность заниматься спокойно теми многими научными и политическими вопросами, которыми он всегда был перегружен. Но это ей удавалось нелегко. Владимир Ильич, когда был дома, — а он часто уходил на многие часы в библиотеки, — находясь в своей небольшой чистенькой, просто обставленной комнатке, чутко прислушивался к тому, что делается в соседней комнате и на кухне, где женская половина семьи в известные часы занималась хозяйством.

Нередко бывало, что, несмотря на весьма тихий разговор, Владимир Ильич улавливал, что к чаю нет хлеба или надо еще что-либо купить. Тут он вдруг появлялся в растворенной двери и решительно заявлял:

- Ну уж за хлебом это я пойду! Почему ты, Надя, мне раньше этого не сказала?.. Должен же я принимать участие в хозяйстве...

Перечить Владимиру Ильичу было нельзя: он мигом одевался и уходил в соседнюю булочную или лавочку и приносил все, что было надо.

— А это по моему личному выбору, — торжественно заявлял Владимир Ильич, вынимая то, что купил самостоятельно, быстро уходил к себе и продолжал прерванную работу.

Обедали они, пили чай и ужинали в строго установленные часы. Если в это время приходил кто-либо из товарищей, Владимир Ильич самым внимательным образом ухаживал за пришедшим, угощал всем, что было на столе.

Еще большее внимание постоянно оказывал Владимир Ильич матери Надежды Константиновны. Она нередко похварывала. Надо было видеть, как Владимир Ильич заботился о ней: ходил за доктором, покупал лекарства и ободрял больную.

— На время болезни главное, — говорил Владимир Ильич, — не падать духом.

Мы знаем, как он сам давал этому разительный пример, терпеливо вынося адскую боль при воспалении межреберных нервов — болезнь, которой он нередко болел и которой очень сильно мучился перед II съездом. Изумительную стойкость проявлял он во время женевского съезда Заграничной лиги социал-демократов, когда сильно расшибся и, несмотря на ужасную боль, не покинул заседания, сделав в этот же вечер большой доклад о работе II съезда партии и расколе, происшедшем на нем.

Известно также, какое мужество проявил он после, во время ранения 1918 г. Относясь так спокойно к собственным заболеваниям, он был особо внимателен и чуток ко всем, кто заболевал рядом.

Его отношения с Надеждой Константиновной могут служить действительным образцом нашей социалистической семьи. Постоянное дружески-товарищеское внимание, стремление побыть вместе, поделиться новостями и новыми мыслями, обсудить сообща все важное в политической жизни и после напряженной работы отправиться вдвоем на отдых — таковы были отношения в семье Ленина. Владимир Ильич очень любил прогулки, и, когда удавалось ему вырвать свободный часок, он сейчас же стремился за город с Надеждой Константиновной и с сестрами, когда они навещали его. Он очень дружил с ними, переписывался, расспрашивал о них товарищей, которые приезжали из России и которые видались с ними. Когда Надежда Константиновна заболела базедовой болезнью, Владимир Ильич самым внимательным образом заботился о ней, беря на себя многие домашние дела, и не позволял ей переутомляться и волноваться. Он перебывал с ней у лучших врачей. Когда он убедился, что операция неминуема, он попросил произвести ее знаменитого бернского хирурга профессора Кохера, и сам присутствовал в клинике, где делали эту операцию. В течение долгой болезни Надежды Константиновны Владимир Ильич самым внимательным образом изучил литературу о базедовой болезни, способах ее лечении. Мне не раз приходилось слышать от докторов, что Владимир Ильич, говоря о болезни Надежды Константиновны, рассуждал, как заправский специалист. Такое особое внимание к Надежде Константиновне он проявлял всегда.

Долго живя за границей, Владимир Ильич внимательно следил за состоянием здоровья, настроением и всеми интересами своей матери, Марии Александровны, которую он нежно любил. Как бы он ни был занят, какие бы самые насущные дела ни отнимали у него все время, казалось, без малейшего остатка, он всегда находил возможность, урывая от сна и отдыха, обязательно написать ей заботливое, теплое письмо, рассказать и о себе, и о Надежде Констаитиновне, и о сестрах, если они были с ним.

И вот однажды, когда Владимир Ильич жил в Лозанне, собираясь отправиться в двухнедельное путешествие по Швейцарии, я приехал к нему, чтобы переговорить о многих делах и наших изданиях, а также условиться, куда пересылать экстренную почту и газеты. Встретил я Владимира Ильича весьма оживленным:

— Пойдемте-ка, — сказал он мне, — я покажу вам, какой замечательный подарок мама прислала нам с Надей!—и он быстро, увлекая меня, пошел к выходной двери. Мы спустились вниз во дворик дома. Здесь стояли только что распакованные новенькие прекрасные два велосипеда: один мужской, другой женский.

— Смотрите, какое великолепие! Все это Надя сделала. Написала как-то маме, что я люблю ездить на велосипеде, но что у нас своих нет. Мама приняла это к сердцу и коллективно, со всеми нашими сколотила изрядную сумму, а Марк Тимофеевич (это был Елизаров, муж Анны Ильиничны) заказал нам в Берлине два велосипеда через общество «Надежда», где он служил. И вот вдруг — уведомление из Транспортного общества: куда прикажете доставить посылку? Я подумал, что вернулась какая-либо нелегальщина, литература, а может быть, кто выслал книги? Приносят, и вот вам нелегальщина! Смотрите, пожалуйста, какие чудесные велосипеды! — говорил Владимир Ильич, осматривая их, подкачивая шины и подтягивая гайки на винтах. — Ай, да мамочка! Вот удружила! Мы теперь с Надей сами себе господа. Поедем не по железной дороге, а на велосипедах.

Надо было видеть, как радовался Владимир Ильич вниманию к нему и к Надежде Константиновне его матери и его домашних. Это особенно было ему приятно и трогало его.

Надежда Константинов на вся сияла и радовалась за Владимира Ильича.

— Я пойду писать письмо маме, а вы отправьте его заказным, — сказал он мне на ходу и быстро поднялся во второй этаж пансиона.

— Рад, как ребенок! — шепнула мне Надежда Константиновна. — Ужасно любит мать, но не ожидал такого внимания от всех наших и сейчас прямо в восторге...

Мы пошли наверх, где Надежда Константиновна укладывала все необходимое в дорожные мешки.

— Мы все это привяжем к моему велосипеду сзади. Теперь незачем таскать их за плечами. А вот вам письмо. Пожалуйста, отправьте сейчас же, да не забудьте! — подтвердил мне Владимир Ильич.

Обо всем переговорив и условившись об адресе для телеграмм и писем, мы спустились по парадной лестнице вниз.

— До свидания, товарищи! Надя, садись! — крикнул Владимир Ильич и быстро вскочил на велосипед. Надежда Константиновна, раскланиваясь с нами, уверенно выехала за ним, и они быстро скрылись за поворотом шоссе, утопающего в цветущей зелени.

В первой редакции опубликовано в журнале «Смена» (№ 1. М., 1945) под названием «Из воспоминаний о Ленине» Печатается по первому изданию настоящего сборника (М., 19(55).

Примечания:

¹ Е. В. Крупская (1842- 1915) - мать Н. К. Крупской. Вместе с В. И. и Н. К. Ульяновыми жила и в ссылке, и в эмиграции. Участвовала в революционной работе, выполняла различные поручения, помогала вести переписку, хранила нелегальную литературу. (Стр. 58.)

 

 

МАТЬ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА

Давно, когда мы еще были там, за границей, эмигрантами, когда еще не верилось, что грянет революция, мы часто, собираясь вместе, расспрашивали друг друга о матери Владимира Ильича. Скудны и отрывисты были эти сведения, но мы знали, что она там далеко, трепетно переживает все за своего сына: ведь один, старший, уже погиб от руки палача¹ в горделивом и самоотверженном единоборстве с царизмом. Что должна была она думать и чувствовать, когда и этот, второй, ее любимец, пошел твердой поступью по стезе неуклонной борьбы не только с царизмом, но и со всеми угнетателями человеческого рода?

Тогда — один на один.

Ныне — класс против класса. Партия против могущественной организации дворян, попов, военщины, чиновников и помещиков.

Изо дня в день, из ночи в ночь, из месяца в месяц, из года в год — всё тревоги, всё страдания.

И вот грянула революция 1905 г.

Владимир Ильич, конечно, один из первых нелегально приехал в Россию. Легализовался, прописал паспорт и через два дня опять в подполье... Такова была свобода тех дней, что открыто жить Владимиру Ильичу было трудно, и он, конечно, должен был, опять перейдя на нелегальное положение, вскоре уехать из Петербурга.

________

Мария Александровна, мать его, осталась без сына, только несколько дней повидав Владимира Ильича — в дни октябрьских «свобод» 1905 г. Владимир Ильич вскоре уехал в ближнюю Финляндию, а потом должен был оттуда эмигрировать за границу.

Началось время ужасной реакции. Взбесившиеся чиновники охранного отделения рыскали повсюду, производя разгромы, обыски, уничтожая все остатки революционных организаций. Тюрьмы наполнялись арестованными. Эшелонами отправляли политических в ссылку, на поселение, в каторжные работы... Опять набились битком московский, орловский, харьковский централы. Опять наполнилась Петропавловская крепость. Опять заселились шлиссельбургские одиночки. Разгул темных сил озверелого царского, теперь «конституционного», правительства был ужасен. Вести нашу партийную работу было крайне трудно. Встречаться друг с другом было нелегко, ибо никто никогда не знал, что и как будет дальше, когда придут к нему нежеланные гости, и можно было нарваться на засаду.

Всегда тянуло пойти туда, к Елизаровым, где жила и мать Владимира Ильича у своей замужней дочери Анны Ильиничны. Всегда хотелось посмотреть на них, поговорить с ними и узнать, хоть что-нибудь узнать, о Владимире Ильиче. И мы приходили туда. Приветливая Мария Александровна поила нас чаем, чутко прислушивалась к нашим разговорам и стремилась сейчас же и нас расспросить, нет ли каких сведений о Володе, не приехал ли кто оттуда, не было ли писем? И все с величайшим вниманием и любовью старались сказать ей всё, что знали мы о ее любимом сыне, который для всех нас был любимейшим товарищем и вождем партии, а для нее, для матери, конечно, Володей прежде всего.

И наслушавшись и наговорившись, она, маленькая, худенькая, вся светившаяся глубокой добротой и печалью, тихо подходила к роялю, открывала его и, как бы уносясь далеко-далеко в своих думах, начинала играть, хорошо играть, печальные тихие мелодии, так гармонирующие со всем ее настроением.

Душу всегда надрывали мне эти звуки, плавно бежавшие из-под старческих рук бледной, исстрадавшейся Марии Александровны. Мысли всегда в это время уносили меня к злым и суровым восьмидесятым годам, к казематам Шлиссельбурга, где погиб от руки палача тот, память о котором, как мне казалось, исторгала из сердца матери эти печальные, трогательные напевы, эти мягкие мелодичные звуки. Сын ее Александр был казнен императором Александром III за заговор на его жизнь.

Точно окруженная огненным кольцом, она одна, безмерно любившая своих детей, стояла на страже их благополучия, зная, отлично зная, что все они, и сыновья, и дочери, и зять, все всегда готовы отдать себя за ту манящую идею борьбы, за что один уже сложил свою честную, смелую голову, а все другие готовы всегда пойти на что угодно, на какие угодно страдания и лишения, лишь бы восторжествовало то, в чем они глубоко убеждены.

Мать одной из самых революционных семей, она, страдая и мучаясь муками любящей и любимой матери, гордилась своими детьми, среди которых вырос и возмужал тот, кто отмечен судьбой в веках и в истории тысячелетий.

________

Пришли годы страшной кровавой империалистической войны. Все смешалось. Бурная жизнь кипела и уносила людей в безвестные дали. Коснулась она и семьи Марии Александровны.

Как-то рано утром, часов в шесть, слышу телефонный звонок. Несомненно, что-то тревожное.

Вскочил с постели. Подхожу.

— Вы можете ко мне прийти? — слышу слабый старческий голос.

— Кто это? — думаю. — Батюшки, да ведь это Мария Александровна!

— Конечно, сейчас, сию минуту. — А сам не решаюсь спросить, что случилось.

— Приходите поскорей, пожалуйста, поскорей..., — чуть- чуть звучит в телефон... — Маня² пропала...

— Да что вы? — спешу сказать. — Нет, она жива-живехонька. Я только что вчера получил письмо от Веры Михайловны — она ее встретила на фронте...

— Не может быть! - слышу радостный всплеск повеселевшего голоса.

— Верно...

— А вы меня не обманываете?

— Да нет же, Мария Александровна, я письмо принесу.

— Буду ждать...

— Ну-ну, бегу...

И я действительно побежал ранним летним утром к Марии Александровне, ясно представляя себе, как она перетревожилась за эту ночь...

Звоню.

Она сама и отворяет. Еще более похудевшая, взволнованная. Пятна яркого румянца на ее измученном матовом лице подчеркивают ее душевное волнение.

Я читаю ей письмо. Она требует еще раз прочесть. Перечитываю еще раз, внятно, спокойно, с расстановкой.

Она успокаивается и задает мне ряд испытующих вопросов. Я показываю ей почтовый штемпель на конверте, и она вдруг добро-добро улыбается и ласково благодарит меня за принесенную ей весточку.

— А то вот я всю ночь не спала, все о Мане думала... Причудилось мне, что с ней несчастье.

Она повела меня пить чай с баранками, и я с удовольствием рассказал ей все, что знал о Марии Ильиничне, о том, где она встретилась с Верой Михайловной, сколько верст от фронта, грозит ли ей опасность от немцев, может ли она попасть в плен. В эту минуту нас только это и интересовало. Я твердо обещал Марии Александровне сообщать ей решительно все, что я буду знать о фронте, и тотчас же написать моей жене Вере Михайловне, чтобы она сообщала также все, что она будет знать о Марии Ильиничне.

И мы расстались.

____________

Быстро шло время. И вот наступил час, когда не стало Марии Александровны. Она умерла на руках своей дочери Анны Ильиничны.

Хоронили ее на Волковом кладбище в Петрограде.

Война разметала многих из нас в разные стороны. Пришли на похороны немногие. Мы собрались все в кладбищенской церкви.

В гробу она выглядела такой же добрострадающей, как и в жизни. И меня крайне удивил своей легкостью гроб, когда нам вдвоем с М. Т. Елизаровым пришлось нести его на руках до могилы от кладбищенской церкви, где, по законам того времени, обязаны были ее отпевать, чтобы получить право похоронить.

Быстро насыпан был холм, и мы украсили его живыми цветами. Грустно постояли, подумали и пошли.

Мать Владимира Ильича умерла, так и не дождавшись встречи с ним.

________

Грянула Февральская революция.

События мелькали одно за другим.

Вот наконец и Владимир Ильич приехал в Петроград.

Его торжественно встречал революционный пролетариат, матросы и солдаты.

Прошли первый вечер и первая ночь: митинги, речи, призывы, клятвы, воспоминания.

И вот наступил первый день свободного пребывания Владимира Ильича в Петрограде.

Он позвонил мне и просил прислать автомобиль, и я знал, что первой его поездкой в Петрограде будет поездка на Волково кладбище³ на могилу матери.

Всегда сдержанный, всегда владевший собой, всегда серьезный и задумчивый, Владимир Ильич не проявлял никогда, особенно при посторонних, интимности и задушевности своих чувств. Но мы все знали, как нежно и чутко относился он к своей матери, и, зная это, чувствовали, что тропинка на Волковом кладбище, туда, к этому маленькому холмику, была одной из тяжелых дорог Владимира Ильича.

Вот и его уже нет среди нас.

Но благодарное наше социалистическое отечество, считая его своим первейшим, никогда незабвенным гражданином, будет чтить и его страдалицу-мать, давшую всему человечеству великого сына, творца и гения титанической борьбы за освобождение всех угнетенных.

Да будет славно имя — имя Марии Александровны Ульяновой — и имя ее да не забудется из рода в род, из поколения в поколение нашего и всемирного революционного боевого пролетариата, ведущего классовую борьбу за свободу угнетенных народов не на жизнь, а на смерть.

Она — она мать Владимира Ильича!

В первой редакции опубликовано в «Нашей газете». М., 22.1 V 1928, № 94. Печатается по первому изданию настоящего сборника (М., 1965).

 

Примечания:

¹ Речь идет об Александре Ильиче Ульянове (1866 — 1887), старшем брате В. И. Ленина. А. И. Ульянов был в 1886 г. одним из организаторов группы, следовавшей традиции «Народной воли». За участие в подготовке покушения на Александра III 1 марта 1887 г. был арестован, приговорен к смертной казни и 8 мая этого же года казнен вместе со своими единомышленниками в Шлиссельбурге. (Стр. 62.)

² Мария Ильинична Ульянова (1878—1937) — видный деятель Коммунистической партии и Советского государства, младшая сестра В И. Ленина. С 1898 г. профессиональный революционер, активно участвовала в работе «Искры». Неоднократно подвергалась арестам и ссылкам. С марта 1917 г. до весны 1929 г. — член редколлегии и ответственный секретарь газеты «Правда», с XIV съезда партии — член ЦК, позже член Комиссии советского контроля. (Стр. 64.)

³ 4 (17) апреля 1917 г. В. И. Ленин посетил могилы матери Марии Александровны и сестры Ольги Ильиничны на Волковом кладбище (см. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 31, стр. 649). (Стр. 66.)