Кадетская тактика и политические цели

 

Конституционно-демократическая партия, гордящаяся наличием среди своих членов цвета русской интеллигенции, действительно имела в своих рядах необычно большое число одаренных людей, игравших видную роль в науке, культуре и политической жизни страны. Этих журналистов, публицистов, профессоров, адвокатов и других представителей интеллектуальных профессий вряд ли было бы справедливо считать кровожадными злодеями, приветствовавшими убийства ради убийств. Не менее важно и то, что среди конституционных демократов были такие, кто явно не разделял двойственную позицию партии по отношению к террору. Однако можно лишь гадать, сколько именно насчитывалось этих внутрипартийных диссидентов, поскольку чаще всего они не решались нарушать партийную дисциплину и в лучшем случае готовы были высказывать в довольно общих выражениях свой личный протест против кровопролития(9). Но, что самое важное, определяя официальную политику партии в целом в вопросе о политических убийствах, вряд ли имеет смысл полагаться исключительно на высказывания ее отдельных членов: сами по себе возгласы возмущения различных представителей партии кадетов против крови, насилий и анархии вообще мало о чем говорили, тем более что даже крайне левые партии и группировки (кроме, может быть, некоторых анархистов и нескольких психически неуравновешенных лиц, названных одним революционером «людоедами») ни-

когда не заявляли о поддержке террора ради террора(10). Социалисты-революционеры, например, прилагали большие усилия, чтобы убедить думскую аудиторию в том, что они являются противниками «вообще всякого кровопролития» и что для них «нет ничего ценнее человеческой жизни»(11). Таким образом, общественная политика кадетской организации по отношению к политическим убийствам была тактическим вопросом, который партийное руководство должно было решать для партии в целом, независимо от личных убеждений отдельных ее членов.

Историки ведут истоки раскола между русской интеллигенцией и консервативным царским режимом по крайней мере от восстания декабристов в 1825 году, когда прозападно настроенная интеллектуальная элита начала смотреть на самодержавное правительство как на своего смертельного врага. В течение всего XIX века эта пропасть расширялась, а шансов на примирение оставалось все меньше, особенно после эпохи реакции в конце века. К 1905 году этот разрыв стал непременным свойством либерального мировоззрения в России. В то же самое время неспособность интеллигенции преодолеть свою социальную и культурную отчужденность от неорганизованных масс крестьян и рабочих, а также от в большинстве своем аполитичной буржуазии имела следствием постоянную проблему для либеральной оппозиции — отсутствие широкой социальной поддержки(12). В результате узкое и изолированное либеральное движение было просто вынуждено сблизиться с революционным лагерем. Осуществление хотя бы некоторых из своих политических целей либералы связывали с революцией, разделяя с радикалами первостепенную цель — сбросить правительство или хотя бы заставить его резко измениться. Для поддержания такой политики, при которой не было бы врагов слева, российские либералы, и особенно кадеты, были готовы проявлять сочувственное отношение к радикалам и их экстремистским методам, таким образом косвенно компрометируя свою умеренную позицию. Эта тенденция особенно видна на примере отношения либералов к политическому насилию. Принимая во внимание их отвращение к кровопролитию, с одной стороны, и то, что террор являлся главной революционной тактикой их экстремистских союзников, с другой стороны, определение отношения к терроризму было для кадетов постоянной дилеммой.

Кадетская политика по отношению к террору не являлась новой проблемой к моменту официального создания партии. До октября 1905 года предшественники кадетов, члены полуформальной организации российских конституционалистов, известной под названием «Союза освобождения», хоть и называли себя умеренными и отказывались участвовать в актах насилия, вполне разделяли основную задачу радикалов: «приложить немедленно все усилия, чтобы уничтожить разбойничью шайку, которая узурпировала государственную власть»(13). Преследуя эту цель, в сентябре — октябре 1904 года на конференции в Париже представители левого крыла «Союза освобождения» заключили соглашение с эсерами и некоторыми другими социалистическими организациями «для совместных действий» против правительства, причем условия соглашения предусматривали, что каждая организация может выбирать свою собственную тактику, не исключая и тактики террора(11). На данном этапе большинство лидеров Союза безусловно поддерживали эту тактику, так как, по мнению будущего руководителя" Партии конституционных демократов П.Н. Милюкова, политическая ситуация была слишком серьезной, чтобы допускать чрезмерную щепетильность в выборе средств(15). Петр Струве, бывший видным членом Союза и главным редактором его газеты «Освобождение», соглашался, утверждая, что, пока не разрушено здание самодержавия, каждый борец с ним представляет собой не опасность, а благословение(16). Согласно статье в этой газете, не надо бояться распространения радикализма в России, потому что революционное движение не может привести к хаосу или анархии, и либерализм должен обрести союзника в лице революционеров(17).

Следуя этому совету, рядовые члены «Союза освобождения» объединились с радикалами(18). Они превратили свои дома в убежища для террористов(19) и снабжали деньгами эсеров, считая террор эффективным орудием в политической борьбе(20). Ведь, по словам князя Петра Долгорукого, будущего члена кадетского Центрального комитета, «политическая весна»

Святополк-Мирского была обязана своим существованием бомбе, которая в июле 1904 года убила министра внутренних дел Плеве(21). Другой активный член Союза в Петербурге С.П. Миклашевский (Неведомский) открыто оправдывал и превозносил Егора Сазонова, называя его примером для подражания(22). Милюков делал заявления в том же духе, говоря, например, что Иван Каляев, эсер, убивший великого князя Сергея Александровича, был принесен в жертву на благо на-рода(23). И в то время, как шансы на победу революции постоянно возрастали, руководители «Союза освобождения» все больше склонялись к тактике, предложенной Милюковым в июне 1905 года: «Все средства теперь хороши против той ужасной опасности, которая вытекает из самого факта существования правительства. И все средства должны быть испробованы»(24).

Манифест 17 октября не заставил кадетов принять более умеренную линию, так как правительство все же отказывалось идти навстречу таким их требованиям, как отмена исключительных законов и увольнение всех административных чинов, которые, по заявлениям кадетов, своими предшествующими действиями вызвали «народное негодование». Не соглашался царь и на издание избирательного закона для созыва Учредительного собрания и — что было особенно важно для кадетов — на формирование либерального кабинета министров, состоящего исключительно из представителей образованного общества(25). Поэтому в ответ на публикацию манифеста Милюков, воодушевленный заметной растерянностью правительства и теми успехами, которых освободительное движение сумело достигнуть до сих пор в большой степени благодаря радикальной тактике, заявил от лица только что сформировавшейся партии, что «ничего не изменилось и война [с правительством] продолжается»(26).

Уже на своем первом съезде, проходившем в октябре 1905 года, в «дни свобод», кадеты сочли нужным подтвердить солидарность с «союзниками слева», спеша занять свое место среди революционных партий «на том же левом крыле русского политического движения»?). А вскоре, когда в апреле 1906 года, перед созывом Государственной думы, на партийном съезде кто-то с трибуны объявил, что было совершено покушение на жизнь московского генерал-губернатора Дубасова, ряд депутатов встретил это сообщение аплодисментами(28).

В это время кадеты активно помогали радикалам добывать средства для боевых операций. В кадетском клубе в Петербурге представители различных экстремистских организаций использовали традиционный русский метод сбора денег: они пустили по кругу шапку, в которой лежали бумажки с описанием того, как будут использоваться пожертвованные деньги. Князь Д.И. Бебутов, один из основателей клуба и видный член кадетской партии, признавал, что он вовсе не был шокирован надписью «для боевой организации», найденной в шляпе; наоборот, это ему особенно понравилось. Однако, опасаясь за безопасность революционеров, присутствовавших в клубе, Бебутов предложил, чтобы они, во избежание лишнего риска и для большей выгоды, поручили ему лично собирать для них деньги раз в неделю. Радикалы с благодарностью приняли его предложение. Спустя две недели после открытия думских заседаний, в начале мая 1906 года, конституционные демократы приняли участие в парижской акции по сбору средств для эсеров. На этой встрече видный московский адвокат и член Центрального комитета кадетской партии М.Л. Мандельштам предсказал наступление новой фазы борьбы с самодержавием и прославил таких героев, как Гершуни, Сазонов и Каляев(ЗО). В следующем месяце на тайной встрече в Петербурге кадеты решили жертвовать деньги на революционную деятельность ПСР вплоть до падения самодержавия(31).

Кадетов, следовательно, никак нельзя исключать из революционного лагеря и считать хранителями идеалов либерализма только лишь на том основании, что они не были социалистами (в традиционном смысле этого сло-ва(32)) и лично не участвовали в кровопролитии. К тому же некоторые члены кадетского ЦК открыто заявляли, что считают себя революционерами, что отречься от революции — значит отречься от самих себя и что тот, кто желает бороться с революцией, должен выйти из партии(ЗЗ).

Радикализация политической жизни России была, несомненно, выгодна кадетам: как объяснял впоследствии бывший видный партийный деятель В.А. Маклаков, угроза усиления революции «могла заставить власть идти на уступки»(34). Многие сторонние наблюдатели также отмечали, что годами либералы внимательно следили за террором, «используя его жизнь и даже его смерть в своих интересах»(35). Прежде всего кадеты надеялись добиться того, что, по-видимому, было их ближайшей целью — установления парламентской системы путем создания так называемого «ответственного министерства», подотчетного Думе и состоящего из представителей этой законодательной палаты(Зб). Если бы удалось вырвать эту уступку у ослабевших властей, конституционные демократы выиграли бы от этого более, нежели любая другая политическая группировка. С одной стороны, почти не было шансов на то, чтобы царь согласился включить в свой новый кабинет членов левых революционных партий. В то же время важнейшие портфели, вероятно, не могли бы быть распределены и между октябристами, так как такой шаг вряд ли бы удовлетворил и успокоил думское большинство (кадетов и трудовиков). Но именно желание получить согласие царя на создание кабинета министров, где важнейшие посты занимали бы кадеты, заставляло последних сохранить за собой имидж умеренных реформаторов, осуждающих всякое насилие(37). Карикатура в газете 1905 года, очень верно схватив образ, который создавали себе руководители недавно сформировавшейся партии, изображает либерала, низко кланяющегося Николаю и умоляющего: «Ваше Величество, даруйте конституцию, или эсеры стрелять будут»(38). Партийные руководители, ведя эту, на первый взгляд, чрезвычайно выгодную политическую игру, естественно, должны были быть крайне осторожными в своем маневрировании между властями и экстремистами, надеясь убедить первых в том, что партия народной свободы является единственной группировкой, способной положить конец анархии в стране, и одновременно желая контролировать и использовать революционеров, с коими кадеты, видимо, предполагали порвать сразу же по установлении парламентского режима в России(39).

Кадетские лидеры не решились признать открыто свою временную солидарность с террористами, к чьим методам они лично относились с брезгливостью, но которых терпели как исполнителей всей грязной работы, необходимой для подрыва правительства. Одновременно они боялись скомпрометировать себя в глазах общества, оказавшись хоть в чем-то лояльными союзниками существующего строя. По словам бывшего многолетнего члена кадетского ЦК А. В. Тырковой-Вильямс, «очень уж были обострены отношения между властью и общественным мнением. Одно появление Столыпина на [думской] трибуне сразу вызывало кипение враждебных чувств, отметало всякую возможность соглашения»(40).

Таким образом, становится ясно, что, несмотря на все уверения, будто «кадеты действуют в соответствии с законом», эта партия «не могла заставить себя публично отречься от политических убийств отчасти потому, что ей нужна была угроза этих убийств, нависающая над правительством, а отчасти и потому, что она боялась обидеть своих радикальных избирателей»(41). Проявления солидарности с экстремистами наиболее ясно видны в кадетской политике по вопросам о политической амнистии и смертной казни, в риторике, используемой кадетами для характеристики террористических актов и их исполнителей, а также в настойчивом и систематическом отказе осудить революционный терроризм.