Января /13 февраля 1904. Суббота

В четверг я отметил, что «отъезд посланника был скромен,— точно украдкой уезжает». К счастию, это неправда; из сегодняшних газет узнал, что отъезд, напротив, был торжествен: больше ста человек знати и японской, начиная с придворной, и иностранной, были на станции для прощания с ним; букеты были поднесены посланнице и прочим. Я не был на станции, потому что посланник просил меня не приезжать, когда я прощался с ним в доме; да и куда возиться с хвостом полицей­ских!

Французский посланник, господин Harmand, прислал официальное письмо, уведомляющее, что ему поручено охранение русских, пока бу­дет война, и уведомляющее, что он примет все меры, чтоб не учинено было ничего противного уважению, подобающему моему сану, что я вполне могу полагаться на него и обяжу его, испрашивая помощи во всякое время, когда оная понадобится (Je ferai tous mes efforts pour qu’aucune atteinte ne soit portee au respect don’t est entouree votre Grandeur. Elie peut compter entierement sur mes tons offices et je Lui serai reconnaisant d’y recourir toutes les fois qu’Elle le jugera utile).

Я поблагодарил за эту любезность и уверил со своей стороны, что считаю себя совершенно безопасным под его покровительством.

Из жандармского управления прислан и другой жандарм жить здесь в доме для охраны. Вообще, японское Правительство делает все, что только можно, для охраны Миссии. И это, если только любезно и искрен­не продолжится все это, конечно, будет особенно нужным в то время, когда начнутся «reverse», как выражаются приятели японцев англичане о «поражениях» (так они всегда выражались, когда буры били их). А это, вероятно, не замедлит начаться. Победы-то, одержанные ими, собствен­но говоря, незавидные — история едва ли одобрит их. Напасть на два судна целой небольшой эскадрой и расстрелять их, как они поступили с «Корейцем» и «Варягом» у Чемульпо, напасть огромной эскадрой на наши суда у Порт-Артура, когда там еще и не помышляли о войне, и капитаны судов кейфовали в цирке на берегу, и причинить поврежде­ния нашим броненосцам — это не победа, а вероломство. Наши были еще на мирном положении; они получили телеграммы о разрыве и вос­пользовались временем, когда наши еще не могли узнать о нем; это похоже на то, как если подросток неожиданно нападет сзади на человека больше и сильнее его и штукой подножки свалит его с ног.

Конечно, окружающим покажется это забавно, и они сгоряча похвалят смелого подростка, но никто не назовет настоящей честной борьбой, победа в которой заслуживает действительной похвалы. Наши застигну­ты были врасплох; однако же успели защититься настолько, что япон­ская эскадра ни одного нашего судна не взяла в плен и не потопила, а, пострелявши и повредивши ядрами наши судна, сама сочла за лучшее убраться подобру-поздорову, чего не было бы, если бы она видела воз­можность одержать настоящую победу; это тоже похоже на мальца, уди­рающего после того, как он обманной подножкой свалил большого, потому что боится получить встрепку. Конечно, история очень осудит наших за ротозейство и беспечность, осудит и за то, что наши, как видно, озлились на японцев за их коварство до того, что делают непо­зволительные жестокости, если только правда то, что сегодня газеты с негодованием пишут, будто наши три военные судна, вышедшие из Вла­дивостока, встретили японский торговый пароход и выстрелами пусти­ли его ко дну со всеми людьми на нем. Но, быть может, наши успеют поправиться; по крайней мере, видно, что они сильно возбуждены. Уви­дим, что Бог даст.

Из церковных писем сегодня рассердило письмо Павла Сайто. У не­го три города для проповеди: Оота, Мито, Айкава, а просит позволения еще идти в четвертый — «желают-де слушать учение». Но не из усердия к проповеди, а из желания получить еще в месяц 2 ены дорожных, ко­нечно, хлопочет он. Получает же ныне всего в месяц 31 ену 20 сен. Написано к о. Игнатию Мукояма, чтоб он внушал Сайто проповедывать в порученных ему местах, не разбрасываться до невозможности успеть хоть где-либо.

Всенощная была без звона к ней. Звона и не будет отныне ко всем службам до времени, пока удобно будет употреблять его. В Министерст­ве внутренних дел позвали наших, советовали оставить звон, Полицей­ское управление тоже; не принуждают, а советуют не звонить; говорят: «Вошедши в Церковь и слушая ваше богослужение, всякий может убе­диться, что вы молитесь за своего Императора и свою страну; но входят не многие; а большинство думает, что так как Церковь построена русски­ми, то там и молятся за русского царя, и, слыша звон, глупые люди могут раздражаться и замышлять зло против Миссии; итак, лучше оставить звон до времени». Правда! Наши просили меня согласиться с этим резо­ном, и я согласился, тем более, что я же с самого начала и обмолвился, что лучше не звонить, пока война.

Излишняя заботливость — тягостна. Положили служащие Церкви — катихизаторы и прочее — по очереди каждую ночь приходить из города и не спать, а стеречь, сидя в соседней с моей комнате, чтоб внезапно не напали враги Миссии на дом и не убили меня; положили и делают это вот уже сколько ночей. Решительно отказался сегодня от этой тягост­ной для меня любезности, не знаю только, послушают ли.

Февраля 1904. Воскресенье

Обедня без звона, но христиан было не меньше, чем всегда.

Служили три священника. Я вышел из Церкви, поцеловавши крест, дорогой благословляя много христиан.

Пришедши из Церкви, повидал одного епископального христианина, Августина Янагита, из провинции Суки, на Сикоку, принесшего ящик апельсинов в свидетельство своей радости тому, что я не уезжаю из Японии.

Христиане держали совет насчет сбора пожертвований на войну и выбрали многочисленный комитет заведывать сим сбором. Еще приду­мали новое: составить общество, по крайней мере, десяти девиц и моло­дых женщин, и послать к услугам раненых воинов в госпитали — писать для раненых письма к их родным. Предложат общество это военному ведомству, которое, вероятно, причислит его к составу Красного Крес­та. Варвара Накаи, девица, сестра Павла Накаи, уже предложила себя для этого. Елисавета Котама располагает поступиться еще одною учи­тельницею, из живущих в Женской школе. Об всем этом приходят мне докладывать.

Павел Ниицума, расстриженный, прислал письмо здешним священ­никам, в котором предлагает; «Наложить на христиан пост, пока война, не есть мясного, не пить вина, не курить, не сообщаться с женами — усиленно молиться»; сочинил и прошение о мире, для вставления в ектинию. Священники спрашивали меня: «Что с этим делать?» Я отве­тил: «Посоветуйтесь между собою, осуществимо ли, и ответьте ему на письмо, что найдете нужным. Во всяком случае, поблагодарите его за усердие. Впрочем, скажите мне, как вы найдете его предложение». Жаль, что впал в соблазн этот человек и должен был оставить духовное звание. Служить бы ему, как прежде — много бы пользы принес. Усердие к духовному служению до сих пор не оставляет его.

Сегодня рассылается мое окружное письмо к христианам, выше на­писанное. Послано и во все редакции здешних газет.

Счел за лучшее отменить в нынешнем году богослужение 1-й недели Великого Поста. Три раза ходить в Церковь да еще без звона, всегда под надзором полицейских и жандармов — весьма неудобно. Притом же всегда одни учащиеся и ходят на эти богослужения, христиан из города почти ни одного не бывает. Довольно для учащихся отговеть в этом году на последней неделе; на первой же пусть учатся.

Февраля 1904. Понедельник.

Праздник Сретения Господня

Служили четыре иерея. Христиан из города в Церкви очень мало было.

Сделал визит французскому посланнику, господину Харманду, как нашему теперешнему покровителю. Он принял любезно, расспрашивал, что Миссия имеет в Хакодате, Осака, Нагасаки; обещался, как и в письме прежде, делать все, что нужно для безопасности Миссии. Я ему со своей стороны обещал докладывать все, что произойдет у нас или что будет предпринято мною нового. На первый раз я представил мое окружное письмо к христианам, вчера разосланное по Церквам.

Но испугался, должно быть, Mr Harmand, что я часто стану беспоко­ить его или что он будет заподозрен японцами в излишнем пристрастии к русским: вечером прислал свою карточку с надписью, что он «благода­рит за мой визит, но с своей стороны не возвратит его, ибо нам, прини­мая во внимание публику, нельзя видеться часто» (...Il espere que La Grandeur voudra bien l’exscuser de ne pas lui rendre sa visite, estimant qu’il est preferable, pour le public, que nos recontres ostensibles ne soient pas frequentes). He беспокойтесь, Mr Minister, я и в своем-то Посольстве бываю раз в полгода, а у вас и ни разу не буду, если только не случится особенно трудных обстоятельств, в которых никак нельзя будет обой­тись без вашего вмешательства.

Как начинают иностранцы чуждаться русских! Петр Исикава сегодня с удивлением рассказывал, что его приятель, американский миссионер Hagen (с которым он переводит на английский статьи, что Rev. Green выпрашивает от нас для своего сборника), боится, чтоб не смешали его с русскими. А один немец на своем доме прямо-таки выставил доску с надписью по-японски: «Я не русский»..

Удивляет нас очень, что из Хакодате до сих пор нет никакого извес­тия ни от Андрея Метоки, ни от кого-либо другого, как и почему их выселили из Миссии и прогнали в деревню Арикава, что теперь со станом и Церковью, хранит ли кто их и прочее.

Вечером сегодня начал с Накаем опять переводить богослужение; со службы Святым Мефодию и Кириллу начато. Помоги, Боже, идти этому делу правильно, без остановок и перерывов!

Февраля 1904. Вторник

Масленой недели

Получено письмо от о. Андрея Метоки из Арикава, близ Хакодате. Письмо от 9-го числа; почта замедлила доставкой по какой-то причине. Пишет, что 8-го числа внезапно явилась полиция в стан Миссии и велела в 24 часа выселиться из Хакодате ему, о. Андрею, катихизаторам Исайи Мураки и Феодору Тоёда и дворнику-старику Никите Кураока. Всех про­чих оставили нетронутыми в стане, так что о. Андрей просит выслать его содержание на имя его жены в стан Миссии; сам он думает в Аригава заняться проповедью; по-видимому, спокоен духом.

Сведения эти дополнил прибывший сегодня сюда катихизатор Фео­дор Тоёда. Ему позволили отправиться из Хакодате на его родину, в Исиномаки, а оттуда он приехал сюда. По его рассказу, в стан Миссии явились разом; полицмейстер, 6 полицейских и 2 жандарма и объявили им приказ военного начальства: в 24 часа выселиться из Хакодате. На вопрос: «Какая причина этого?» Ответили: «Не знают — велено, и толь­ко». Обыска не производили. Значит, виновными их не находят, а толь­ко опасаются, чтоб они не сделали чего-либо неподобающего в случае нападения русских на Хакодате. При каждом из тех, кому велели высе­литься, остался один полицейский. О. Метоки и прочих полицейские сопровождали в Аригава, Феодора Тоёда — на пароход, идущий из Хако­дате. Но оказывается, что переодетый полицейский не спускал с него глаз все время путешествия его от Аомори до Исиномаки, а оттуда до Сендая, хотя Тоёда не знал этого. От Сендая же полицейский явно был при нем до полицейского стана в Токио, где сняли с него и записали все нужные показания, после чего препроводили сюда в Миссию, на Суруга- дай, и здесь, уж в доме, полицейский оставил его и удалился; но Феодору сказали, что он за ворота Миссии не должен выходить, так что и здесь он остается арестованным.

На это нелепое обращение с ни в чем неповинными людьми положи­ли мы завтра жаловаться Министру внутренних дел и просить, чтобы сняли с них надзор и нарекание и позволили опять водвориться в Мис­сии и заниматься беспрепятственно своим делом.

Газеты пережевывают мнимую победу японского флота у Порт-Арту­ра и на все лады хвалят японцев и злословят Россию и русских. «Japan Mail» до того лезет из кожи, что вчера обычных двух листов не хватило ей для этого — прибавлен экстренный лист. И тут-то злословия на рус­ского царя, русский флот, все русское!

Тут-то и похвал японцам и оправданий их вероломного нападения на русских, когда последние и не подозревали, что переговоры прерваны!

Посмотрим, однако, чьи победы пойдут вперед. Царь и русские встрепенулись и теперь уж не станут зевать. Куропаткин едет командо­вать сухопутным войском; Скрыдлов едет к фронту под начальство Алек­сеева. Жаль, что не Макаров — этот умней и хладнокровней Скрыдлова. Быть может, и флот японский поплатится за ночное вероломное напа­дение.

Февраля 1904. Среда

В Министерстве внутренних дел сказали, что не знают, почему наши в Хакодате выселены из Миссии, но, вероятно, потому, что Хакодате теперь на военном положении, причем военное ведомство может при­водить в действие особенные правила, для того установленные, напри­мер, удалять с места людей, хорошо знающих местность, где крепость. (А Миссия именно под горой, на которой построены военные учрежде­ния). Обещались в министерстве снестись с Хакодате, указать дело и сделать для наших, что можно.

Так как Феодор Тоёда хочет остаться пока здесь, то просили мы в полицейском ведомстве, чтоб позволили ему свободно выходить в город (где он может заняться проповедью), и этого не позволили; гово­рят: «Мы должны исполнять приказание, данное из Хакодате, а оно состоит в том, чтоб полицейский безотлучно был при нем». Правда, в дом полицейский не входит, и Тоёда свободно может переходить из комнаты в комнату; но если он пойдет в Семинарию, то полицейский будет сопровождать его от ворот Миссии до ворот Семинарии, хотя это всего только несколько шагов. Его полицейский в частном платье и находится здесь при сторожке вместе с полицейскими, охраняющими Миссию. Формалисты эти японцы! Но это же и хорошая черта их и сила их: закон они исполняют точно и аккуратно. Сёогунство своим строгим режимом так воспитало японцев, и это великая историческая заслуга сёогунства.

Заказал провести в Миссию телефон. Будет стоить около 200 ен; но нечего делать! Теперь особенно нужен; но и для мирного времени при­годится; давно уже пристают ко мне обзавести Миссию им, особенно наши авторы для переговоров с типографиями.

Февраля 1904. Четверг

Сегодня в японских газетах крупнейшим шрифтом длинные теле­граммы: «Новая славная победа японского флота»; «Japan Mail»: «Третье морское сражение». Что такое? Оказывается уж совсем похоже на ребя­ческую проделку: ночью одна японская миноноска подошла к Порт-Ар­туру и пустила мину в одно русское судно, а сама что есть пару наутек; эта даже и не хвалится, что ее мина попала в русское судно, а хвалится только тем, что сама осталась цела; потом другая миноноска сделала совершенно то же, но утверждает, что видела, как ее мина взорвалась и, «должно быть-де, повредила русское судно».

Адмирал Того даже и этого не утверждает в своем официальном донесении, а говорит только, что «моральное воздействие на русских от таких действий его миноносок было, несомненно, очень большое».

Да, моральное воздействие на русских есть, но не в том смысле, в каком хочется этого Адмиралу Того, а в том, что этими шутовскими выходками японского флота, тем не менее, поддерживается бдительность русских и усиливается раздражение и решимость отплатить японцам настоящей победой. Кстати, сегодня есть и телеграмма о том, что Адми­рал Макаров едет сюда командовать нашим флотом; лучше этого назна­чения не может быть, если только правда, что он назначен.

Но вот беда: все, идущее ко мне по почте из России, и письма, и газеты, журналы и прочее, конфискуется японским правительством. Если это продолжится, то Японская Церковь потерпит крушение — не­чем будет содержать служащих — денежные высылки не достигнут Мис­сии. Будем всячески стараться устранить эту беду.

6 /19 февраля 1904. Пятница

Хотя в Первую неделю Великого Поста не будет говенья, учащиеся, тем не менее, эти три дня масленицы, начиная с вечера, отпросили для отдыха. Мы с Накаем, конечно, переводим — и то много времени про­пустили.

Сегодня большое торжество в городе, увешанном флагами,— по слу­чаю прибытия из Италии купленных японцами двух военных судов, приведенных английскими экипажами.

Газеты, японские и аглицкие, даже просматривать невыносимо — так все исполнено восхвалением японцев и злорадством, что Россия не в авантаже (без сомнения, до времени) в нынешнем ее столкновении с Японией. Все, все ненавидят Россию! Прав был Александр III, сказав, что у нее только один друг — Николай, князь Черногорский.

7 / 20 февраля 1904. Суббота

Медовый месяц японского народа и войны: все счастливы, улыбают­ся, торжествуют. Окружающие меня из деликатности стараются, по воз­можности, не выказывать на своем лице торжества; тем не менее Накай мой напоминает распустившуюся наседку, счастливую цыплятами.

И уже начинают готовить список статей контрибуции, которую им, в заключении всех побед, придется получить с России: оставившие Влади­восток японцы высчитали свои убытки, причиненные этим выселени­ем, ровно в 3 500 000, то есть, вероятно, в сто раз больше действительно понесенных убытков.