Историко-трансформационный подход

Сравнительный анализ

 Крушение Берлинской стены и распад Советского Союза стимулировали появление нового предмета, сфокусировавшего внимание на переходе от авторитарного режима к демократическому. В его основу был положен заимствованный из политологии метод сравнительного анализа. В исследованиях постсоветского мира наступившая эпоха рассматривалась как новое историческое время, единое для всех посткоммунистических стран. Направление анализа, в котором основной акцент делался на уникальности восточноевропейских стран, получило распространение во Франции. В США, ФРГ и англоязычных странах в 90-е годы популярной стала транзитология. Под транзитом политическая наука понимала переход от автократии к демократии. Транзитологи изучали изменение политических режимов в восточноевропейских странах и бывших республиках СССР в сопоставлении с процессами, которые происходили на других континентах, в частности в Латинской Америке.

До тех пор, пока постсоветские государства развивались в одном направлении, имело смысл сопоставлять их опыт. Однако со временем их траектории разошлись: восточноевропейские страны демократизировали свои политические и экономические институты, вступили в Европейский союз, а в России и ряде других стран бывшего СССР по-прежнему наблюдалось слияние власти и экономики, правовое государство отсутствовало, демократические институты были слабыми. По мере завершения переходного периода в ряде из них были выстроены авторитарные политические режимы, а предметом политической компаративистики стала типологизация "автократических режимов новых типов". В целом к началу 2000-х годов западная политология отказалась от транзитологической парадигмы. Однако в науке сохранилось введенное транзитологами понятие демократии с прилагательными, используемое для описания недостаточной демократизации в бывших коммунистических странах. В нем делается акцент на неэффективности демократических институтов, сформировавшихся в переходных политических режимах. Для режимов, которые не являются ни демократическими, ни автократическими, западные политологи предложили ряд определений, среди них: "дефектная демократия" (В. Меркель), "гибридный режим" (Т. Л. Карл), "делегативная демократия" (Г. О'Доннелл). В русском языке их аналогом выступает понятие "имитационная демократия" (Г. Сатаров, И. Клямкин, Л. Шевцова), а во французском - " демократура". Все они, по сути, означают одно - политический режим, в рамках которого существуют формальные демократические институты в виде представительных органов, политических партий и выборов, но в реальности политические решения принимаются в процессе неформальных согласований и договоренностей.

Метод сравнительного анализа в основном использовался политологами, социологами и экономистами. На рубеже 1990 - 2000-х годов сравнительный метод продемонстрировал свои ограничения. Сегодня он используется в политической науке для сравнения России с рядом стран Востока и, в частности, Китаем. Интересен и другой сравнительный ряд: сопоставление политических процессов в России и других молодых государствах - бывших республиках СССР, поскольку они имеют схожую природу, идет ли речь о поиске национальной идентичности или собственного места в мировой политике.

Институциональный подход

При использовании институционального подхода политический режим оценивается с точки зрения действующих в стране формальных и неформальных институтов. Вместе с тем по мере реализации первого этапа реформ (2000 - 2004 гг.) оценки режима стали более контрастными. Независимые эксперты подчеркивали, что власть, ориентированная на самосохранение, стала утрачивать "модернизационный импульс" и все менее способна к проведению новых реформ. При Путине возрождение государства, как считает британский политолог Р. Саква, "разрывалось" между двумя типами государственности: восстановлением конституционного строя, результатом чего должна была бы стать плюралистическая государственность, и восстановлением централизации, в результате которой в России устанавливался моноцентризм. Это противоречие, полагает ученый, сохраняется до сегодняшнего дня, поскольку "ни один из этих подходов не смог победить окончательно". В схожей логике размышляет российский политолог С. Перегудов. В современной России, пишет он, существуют два типа отношений, две подсистемы: государственно-бюрократическая и свободно-рыночная. Первая организована во "властную вертикаль", вторая представлена частным бизнесом и гражданским обществом и образует "властную горизонталь". Между вертикалью и горизонталью идет непрерывная борьба, но до сих пор, несмотря на одержанные победы, "вертикаль власти" не смогла полностью подмять под себя частный бизнес и гражданское общество.

Есть исследователи, которые высказываются более определенно. К концу первого президентского срока Путина в России, считают они, был выстроен моноцентричный режим, в рамках которого институт президентства стал основным центром власти; усилились принципы единоначалия, а альтернативные центры власти - парламент, суды, средства массовой информации утратили автономию. Тезис о моноцентризме путинского режима - в противовес полицентризму эпохи Ельцина - получил широкое распространение в российской аналитике. Несомненно, моноцентризм - это удобная формулировка, позволяющая раскрыть принципы функционирования власти. Однако понятие "моноцентризм" не вмещает в себя всего многообразия политических связей и взаимозависимостей, составляющих костяк политической системы. За моноцентризмом может скрываться различная политическая реальность: личная диктатура, президентский режим и т. д. Следовательно, моноцентризм - это понятие, требующее уточнений.

В аналитике широко распространено мнение, что в современной России "властная вертикаль" сосуществует со слабыми институтами. Универсальные правила игры отсутствуют, поскольку правящая элита не заинтересована в их появлении; происходит демонтаж системы политического представительства общественных интересов и региональных интересов в представительных органах власти (Государственная Дума и Совет Федерации); разрушены формальные каналы коммуникации между различными уровнями власти. А. Илларионов, в прошлом советник президента по экономическим вопросам, а ныне представитель оппозиции, определяет современное состояние российского государства как " деинституционализацию", в ходе которой институты государства ослабевают, а власть все больше концентрируется в руках узкого круга лиц. В условиях кризиса слабость институтов власти становится центральной проблемой политической системы, поскольку единственный институт, который пользуется поддержкой в обществе - это институт президентства. О "государстве-фантоме " пишет В. Иноземцев. Для него основными характеристиками современного российского государства являются безответственность перед обществом, преследование собственных целей и накапливание полномочий. Вывод аналитика категоричен: российское государство - "это сложная социальная структура, порождающая квазикастовую систему, архаичную и неэффективную". "По сути "государство" в нашей стране, - отмечает В. Иноземцев, - это своеобразный синоним правящего класса и тех механизмов, которые создаются этим классом для закрепления своего господства над обществом". А британский политолог Р. Саква особенностью путинского правления считает параконституционализм - систему, в которой существует разрыв между формально признанными конституционными нормами и их нарушением на практике. В институциональном плане в этой системе действуют институты, статус которых не прописан в Конституции, но которые в реальности замещают собой конституционные органы (институт полпредов, Общественная палата, Госсовет).

С этой точки зрения имеют особый интерес оценки экономистов, представляющих институциональную школу. В обстоятельном интервью, опубликованном на сайте Центра политических технологий, Я. Паппэ рассуждает о судьбе институтов развития, которые создавались в годы правления Путина (государственные корпорации и особые экономические зоны). Формирование институтов развития экономист объясняет реализацией доктрины, ориентированной на модернизацию при поддержке государства. Другой известный экономист А. Аузан, президент Института национального проекта "Общественный договор", признавая факт сужения парламентской демократии, говорит о сохранении в современной России демократических институтов (муниципальная демократия, акционерная демократия, кооперативная демократия). По его мнению, они являются "точками роста", которые следует поощрять и "выращивать".

О деятельности общественных объединений нового типа и неполитической самоорганизации граждан пишет другой представитель институциональной школы, руководитель Центра социальной политики Института экономики РАН Е. Гонтмахер. Если в высказываниях и публикациях Аузана и Гонтмахера проскальзывает сдержанный оптимизм, то французский экономист Ж. Сапир - бескомпромиссный сторонник второго российского президента. Институциональные реформы, проведенные в 2000-е годы, считает он, изменили облик современной России. Главное достоинство нынешнего российского президента в том, что он понял: институциональное развитие напрямую связано с экономическим ростом, а экономический рост - с преобразованиями в институциональной сфере. Следуя рассуждениям Сапира, построение "вертикали власти" и централизация - это признаки построения в России современного государства. Властями формулируется продуманная экономическая и индустриальная стратегия; создаются крупные государственные и полугосударственные холдинги. Продолжив путь в этом направлении, одновременно демонстрируя экономические успехи, Россия со временем сможет предложить миру собственную модель экономического развития³⁷. Следует признать: симпатии к современной России - вещь достаточно редкая в западном экспертном сообществе. В связи с этим приятно осознавать, что у России остаются друзья среди известных аналитиков. Но вместе с тем очевидно, что многое из сказанного французским ученым скорее относится к разряду добрых пожеланий, которые никак не согласуются с реальностью, особенно в условиях начавшегося экономического кризиса.

В кругу близких к Кремлю аналитиков распространено убеждение, что за прошедшие годы российские институты власти окрепли, а централизация стала крупнейшим успехом, одержанным в борьбе с "сепаратистской угрозой" и терроризмом. Тема сепаратизма и угроза развала РФ особо часто озвучивается ими, что не случайно. Именно эти аргументы были выдвинуты в тот момент, когда принималось решение об отмене губернаторских выборов. Российская общественность в отличие от правящих кругов не столь однозначно воспринимает перечисленные угрозы.

Пафос экспертов объясним: они призваны подготавливать и информационно сопровождать политические проекты Кремля. В этом сегменте аналитики основное внимание уделяется успехам российского государства в области выстраивания "вертикали власти", централизации, преимуществам политических нововведений. Так было в 2000 г., когда федеральная реформа начиналась, так было в 2004 г., когда принималось решение о назначении глав регионов, так было и в 2008 г., когда новый президент Д. Медведев выдвинул целый ряд предложений, призванных внести существенные коррективы в Конституцию. Если сравнивать победные реляции близких к власти аналитиков и заявления властей, бросается в глаза очевидное расхождение: в отличие от "своих" политологов власть действует более честно и открыто, не стесняясь публично обсуждать собственные упущения и недоработки. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к официальным текстам, к примеру, Посланию президента РФ Федеральному Собранию (ноябрь, 2008 г.), в котором много говорилось о тормозящей проведение реформ бюрократии, масштабной коррупции и других острых проблемах российского общества.

Изучение формальных институтов лишь частично раскрывает особенности российского политического режима. В политической науке широкое распространение получила неоинституциональная теория, изучающая наряду с формальными институтами сложившиеся в обществе правила игры и реальные практики. На основе анализа отношений между обществом и государством в России М. Афанасьев сформулировал концепцию патрон-клиентских отношений, в рамках которой российское государство предстает в роли патрона, а население является его коллективным клиентом: патрон одаривает и защищает своих клиентов в обмен на лояльность и поддержку. Эти отношения основываются на связях личной зависимости и носят неформальный характер. Исходя из принципа преемственности российской истории Афанасьев приходит к выводу, что патрон-клиентские отношения между государством и обществом воспроизводятся на протяжении всей российской истории. Если следовать этой логике, демократия в России носила и продолжает носить формальный, или как пишут некоторые аналитики, "фасадный" характер, в то время как в реальности между субъектами устанавливаются отношения теневого торга. Концепция патрон-клиентских отношений анализирует лишь один из векторов российской политической жизни, в ней не учитываются другие направления развития, а именно - модернизация политических институтов и общественно-политических структур, формирование гражданского общества. Менее категорично звучат выводы исследователей, которые, признавая значимость неформальных отношений, приходят к выводу, что, слабость формальных институциональных правил компенсируется в российском обществе наличием неформальных сетей и отношений; акторы остаются сильнее институтов, а политика из публичного пространства перемещается в непубличное.

Субъектный подход

Он позволяет вскрыть специфику политического режима через акторов, которые играют системообразующую роль в создании, поддержании и воспроизводстве последнего. С помощью такого подхода удается избежать статичного представления о политическом процессе и выявить, как политический режим меняется в случае смены значимых акторов. Политологи и социологи отождествляют российский политический режим с доминированием элитных групп. В отсутствие гражданского общества, слабости институтов и воспроизводящейся модели "реформирования сверху" именно элитные группы становятся главными действующими лицами политического процесса в современной России. Общепризнанным является представление об олигархическом характере политического режима во времена Ельцина, при котором крупный частный бизнес получил широкие политические права и представительство в органах власти. Нынешний политический режим ряд специалистов предпочитают анализировать сквозь призму отношений между ведущими акторами системы - бизнесом и властью. С.Перегудов отмечает, что политическая власть в России в 2000-е годы закрепила за собой монополию на принятие политических решений и установила контроль над крупным частным бизнесом. В результате в стране сформировался режим государственного корпоративизма. Аналитики пишут о корпоративной модели управления (А.Илларионов), олигархически-клановом режиме (В. Гуторов).

Влиятельным субъектом современной российской политики признается административно-бюрократическая элита. За годы путинского правления бюрократия численно выросла, ее позиции в системе власти упрочились, а ресурсы возросли. Именно этот элитный сегмент, по признанию многих аналитиков, стал главной опорой современного политического режима, при его поддержке осуществлялись федеральные реформы и политика рецентрализации. Однако численный рост государственной бюрократии не привел к появлению эффективного государства, а административно-бюрократическая элита преуспевает главным образом в отстаивании личных и корпоративных интересов. Результатом правления бюрократии стала модель бюрократического капитализма, для которой характерны: слияние власти и собственности; системная коррупция; опора на крупные государственные монополии; отсутствие экономической эффективности ("рост без развития") и тормозящая развитие страны консервация сложившегося общественного порядка.

Особое видение социальных сил, составляющих опору нынешнего режима отстаивает О. Крыштановская. Социологом в научный оборот введено понятие "милитократии". Под милитократией понимается массовое продвижение на высшие государственные посты при Путине представителей силовых структур, с помощью которых второму российскому президенту и его окружению удалось установить контроль над гражданским обществом, выборами, частным бизнесом и независимой прессой. "Силовики" вносят свой стиль в политику: им свойственен инструментальный подход к решению вопросов, они могут осуществлять управление в условиях кризиса, "жестко наводить порядок", но не в состоянии формулировать и решать стратегические вопросы. В результате прихода "силовиков" к власти, считает А. Илларионов, в стране установилась силовая модель государства, когда представители политической оппозиции вытесняются из публичного пространства, а независимые журналисты физически устраняются. Схожие оценки получили широкое распространение в западной аналитике. "Никогда прежде власть спецслужб в России не была столь велика", - пишет французская исследовательница и журналист М. Жего. В настоящее время эти люди заседают в парламенте, принимают законы, вершат суд, контролируют политику и стратегические отрасли экономики.

Существующий политический режим многими экспертами определяется через институт президентства и фигуру В. Путина. Авторы пишут о режиме личной власти, режиме правления В. Путина, персоналистской власти, супер-президентском правлении. Суть этих определений сводится к следующему: сложившаяся система власти своими особенностями обязана второму российскому президенту, который выстроил "властную вертикаль", сплотил вокруг себя лояльную и управляемую элиту и создал условия для воспроизводства системы власти. Политолог К. Холодковский убежден, что президент - это независимый арбитр, регулирующий отношения между элитными группами, а современный политический режим является бонапартистским. Для Г. Павловского президент - это лидер элиты, который выступает модератором независимых структур, современное российское государство эксперт определяет как "модель лидерского государства". Соглашаясь с тем, что первое лицо выполняет роль арбитра, австралийский политолог С. Фортескью, тем не менее, считает, что российский президент несвободен в своем политическом выборе, поскольку за ним стоят мощные экономические группы, использующие его в собственных интересах. О зависимости президента от государственной бюрократии пишет А. Зудин. Интересно, что точка зрения аналитиков совпадает с оценками россиян. Применительно ко времени правления В. Путина опросы общественного мнения свидетельствовали: только 18.1% россиян считали, что президент самостоятельно принимает решения; а полагали, что он защищает интересы силовиков (26.8%), бюрократии (21.6%).

Выбор научного подхода для исследователя - это вопрос сугубо индивидуальный. Кроме персональной склонности к определенному типу анализа существует объективная закономерность: научный подход избирается в зависимости от стоящих перед исследователем задач. Сравнительный подход позволяет понять, насколько российский случай типичен для посткоммунистических стран, а что в нем особенного - исключительно российского. Историко-трансформационны й - дает представление о месте постсоветского периода в российской истории. Субъектный и институциональный - раскрывают особенности функционирования политического режима. Избранный подход не только определяет схему анализа, но влияет на представления о том, в каком направлении политический режим будет развиваться.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ БУДУЩЕЕ: СЦЕНАРИИ РАЗВИТИЯ СИТУАЦИИ

Автор: А. Ю. ЗУДИН

Общественные науки и современность, № 5, 2010, C. 71-86

Статья 1. Изменившийся маршрут в поисках адекватных подходов

Инерционность оценок

Западные научные оценки состояния российского политического режима стабилизируются. Все чаще звучат утверждения, квалифицирующие его как "режим, основанный на политическом доминировании", а Единую Россию - как "доминирующую партию". Эти оценки начинают появляться и в публикациях российских авторов. Режим доминирования с опорой на политическую партию может функционировать в разных форматах. Применительно к современной России говорят о доминирующей партии "гегемонистского" типа. Согласно Дж. Сартори, который считается одним из классиков современной политической науки, главная особенность "гегемонистской" партии состоит в том, что она поддерживает свое постоянное пребывание у власти при помощи принуждения, запугиваний, фальсификации и лжи. В соответствии с нормативной теорией демократии "гегемонистская" партия - стержень авторитарного режима.

Соотнесение западных оценок и нынешнего состояния политического режима в России создает парадоксальную ситуацию. Дело даже не в том, что эти оценки никогда адекватно не описывали российский политический режим (квалификация режимов, существовавших в 2000 - 2007 гг., - тема для отдельного разговора). Ирония в том, что они начинают становиться консенсусными именно тогда, когда в России разворачивается очередной раунд политической трансформации. Нечто похожее происходило в самом начале 2000-х гг., когда наблюдатели и эксперты долго квалифицировали политический режим В. Путина как простое продолжение старого, ельцинского, режима. Инерционность западных подходов объяснима: они исходят от внешних наблюдателей. Удивительно, что еще большей инерционностью страдают заключения многих российских политических экспертов.

Оценки текущего состояния политического режима в России необходимо уточнить. Во-первых, подготовка и осуществление ротации, а также утверждение после 2008 г. политического режима, опирающегося на два тесно связанных центра власти, породили определенные эффекты, явные и неявные, которые необходимо зафиксировать и проанализировать. Во-вторых, в 2008 - 2009 гг. был принят целый пакет решений по развитию политической системы, реализация которых порождает и будет порождать дальше новые эффекты, также нуждающиеся в определении и анализе.

Деконцентрация в верхах

Важную роль в подготовке к управляемой ротации сыграла "рокировка", то есть перемещение на новые позиции в системе власти. "Рокировка" оказалась "длинной" и заняла достаточно продолжительный период. Переход уходящего президента в новое политическое качество начался за полгода до того, как он оставил свой пост, и складывался из двух последовательных шагов. Сначала была проведена "конверсия политической силы": 1 октября 2007 г. Путин ответил согласием на предложение руководства Единой России возглавить предвыборный список партии. Был также продемонстрирован интерес к предложению возглавить правительство при соблюдении ряда условий: победа Единой России на думских выборах и избрание нового президента, "с которым можно было бы работать в паре".

Были созданы условия для того, чтобы после парламентских выборов политическая сила уходящего президента была легитимно зафиксирована новым способом и переведена в состояние, не связанное с президентской властью. В каком-то смысле Путин "вскочил в уходящий поезд": если бы он не возглавил список Единой России, то превратился бы в заложника победителей на предстоящих парламентских и президентских выборах. Завершение избирательного цикла 2007 - 2008 гг. наделяло электоральным весом его ключевых участников, прежде всего руководство Единой России и нового российского президента (вне зависимости от того, кто им станет). После того, как появятся политические лидеры, облеченные свежим мандатом избирателей, главный источник политической силы Путина - рейтинг - неизбежно начнет таять: результаты опросов общественного мнения обретают реальную политическую силу лишь тогда, когда опираются на легитимно выраженную политическую волю избирателей [Зудин, 2007^ё], а возможность сохранения общественной поддержки вне системы власти представлялась весьма проблематичной. Несмотря на внешнее сходство с предыдущим электоральным циклом (плебисцитарность), уже парламентская фаза выборов 2007 - 2008 гг. оказалась подчинена не очередной консолидации моноцентрического режима, а логике обеспечения управляемой ротации власти.

Прямое включение Путина в думскую избирательную кампанию породило важные политические эффекты. Фрагментация режима была приостановлена. В полном соответствии с "циклической" моделью функционирования постсоветских институтов перспектива ротации была способна превратить в "хромую утку" не только уходящего президента, но и всю построенную на нем систему. Распад политического режима мог начаться уже на парламентских выборах 2007 г. В сентябре обозначились две тенденции: началась стагнация рейтинга Единой России и одновременно - электоральная мобилизация других участников выборов. Появилась перспектива протестной мобилизации по принципу "все - против "партии начальства"". (Опрос, проведенный ФОМ 5 - 7 декабря 2007 г., обнаружил заметное повышение эффекта негативной мобилизации в мотивах голосования избирателей за КПРФ и ЛДПР по сравнению с 2003 г.)

В этих условиях обычного "благословения" со стороны Путина могло оказаться недостаточно для того, чтобы обеспечить Единой России необходимые результаты: президент хотя и авторитетный, но уходящий, а партия в новой Думе останется и после его ухода. Теперь эта перспектива исчезла. Электоральная притягательность и мобилизационные способности Единой России заметно повысились, а вот способность партии записать это в свой актив - резко сократилась: уходящий президент просто "раздавил" партию своим весом. Персонализация думских выборов (по крайней мере, для электората Единой России) превратила голосование за политическую партию в плебисцит относительно будущего Путина.

Оказалась приостановлена и реализация стратегии неопределенности. Но неопределенность стала убывать неравномерно: сначала прояснилось новое место Путина, и только потом - фигура "преемника". Возникла новая система политических ожиданий, которая оказывала дисциплинирующее воздействие на правящую группу и функциональные элиты. Появились и новые задачи. Сохранение присутствия уходящего президента в политическом пространстве сделало необходимым выстраивание нового равновесия в верхах, предположительно, на основе сопоставимости электоральных весов Путина в "старом" (президентский рейтинг) и в "новом" качестве (показатель электоральной поддержки Единой России в декабре 2007 г.), а также соразмерности последней величины с предположительным электоральным весом нового президента, который он может приобрести на выборах в марте 2008 г.

Смена стратегии доминантным игроком в разгар избирательной кампании породила и политические риски: избрание двухпартийной Думы, утрата Путиным общенационального статуса (в результате чрезмерной идентификации с Единой Россией), постепенная эрозия популярности (ответственнсть за действия правительства), появление "технического" преемника (практически любая фигура на фоне Путина станет восприниматься как слабая, а уходящего президента будут подозревать в желании подобрать себе преемника "послабее", раз сам он решил остаться в системе власти), возникновение институционального конфликта в системе власти (в результате соседства президента с широкими полномочиями и политически сильного премьер-министра). В дальнейшем эти риски удалось нейтрализовать (сохранением беспартийного статуса лидера Единой России, преобразованием структуры правительства, успешным освоением Медведевым президентских полномочий, предотвращением трансформации двух управленческих команд, сгруппировавшихся вокруг нового президента и премьера, в соперничающие субъекты влияния).

Последний тип политического риска отчетливо опознавался в общественном мнении. По данным ВЦИОМ, в конце октября 2007 г. 52% опрошенных считали неизбежным передел полномочий между президентом и премьером в случае, если Путин займет этот пост. Победу в гипотетическом случае соперничества по поводу полномочий избиратели присуждали новому президенту, имени которого они еще даже не знали. (По мнению 51%, основная власть будет сосредоточена в руках нового главы государства.) Этот тип политического риска частично нейтрализовывался в ходе избирательной кампании сообщениями об отказе от институциональных изменений и намерении сохранить зафиксированную в Конституции архитектуру власти. Путин несколько раз публично отвергал перспективу перераспределения формальных полномочий внутри исполнительной власти, а ранее - целесообразность парламентской республики для России. (Позднее с аналогичными заявлениями выступил и Медведев, еще не получивший статуса "преемника".)

Но главной целью стратегии уходящего президента на завершающем этапе избирательной кампании стало приближение электоральной поддержки Единой России к президентскому рейтингу. Персонализация выборов в Государственную думу была усилена: в середине октября 2007 г. Путин мягко дистанцировался от Единой России, список которой недавно возглавил. Расширение политического позиционирования уходящего президента было продолжено активизацией движения его "беспартийных сторонников" (форум в Твери в середине ноября). В конце ноября 2007 г. происходит объединение двух избирательных кампаний - Единой России и "беспартийных сторонников". На совместном форуме в Лужниках Путин весь свой политический вес бросил на электоральную мобилизацию вокруг Единой России, максимально усилив значение думских выборов (напомнил про связь с президентскими, постарался эффекты президентских выборов распространить на парламентские - заявил, что "решается судьба страны").

Завершающим шагом в "конверсии политической силы" было публичное согласие Путина стать премьером на съезде Единой России 17 декабря 2007 г. Во-первых, это позволяло устранить опасность "разотождествления" личности и властных полномочий, что было критически важно для сохранения Путиным политической силы. Во-вторых, создавались условия для поддержания политического равновесия в верхах после проведения ротации. Ключ к равновесию - сохранение сплоченности правящей группы в том виде, как она сформировалась после 2004 г. Управляемая ротация не только создает условия для решения проблемы политической преемственности, но и порождает новую проблему (так называемая "дилемма преемника"). Кандидатуру преемника приходится выбирать из нескольких конкурирующих групп. Вне зависимости от того, кто будет выбран, остальные, скорее всего, останутся недовольны, и это затруднит консолидацию политического режима вокруг нового президента.

Эффекты "патронального президентства" выступают мощным мультипликатором опасений групп, не воспринимающих фигуру нового президента как "своего". В 1999 - 2000 гг. выход из "ловушки преемника" был обеспечен формированием новой правящей группы как коалиционной (альянс "семейных" и "питерских"). В 2008 г. эффекты "ловушки преемника" были нейтрализованы другим способом - решением экс-президента занять место во власти рядом с новым президентом. Возможность того, что, покинув пост президента, Путин останется в политике (и во власти), в "циклической модели" Хейла не рассматривалась. Между тем с учетом российских реальностей именно такая перспектива ("ротация с рокировкой") выглядела как наиболее вероятная. Управляемая ротация в сочетании с присутствием экс-президента во власти логически вела не к воспроизводству моноцентрического режима на новой основе, а к деконцентрации системы власти в верхах. (Неясно было лишь, на какое место переместится Путин, так как каждый из обсуждавшихся вариантов обладал не только плюсами, но и минусами.)

Неопределенность в отношении кандидатуры преемника исчезла не сразу после оглашения итогов выборов в Госдуму. За время парламентской кампании вернулась интрига, связанная с кандидатами в "преемники". Ранговые позиции претендентов стали выравниваться: бесспорный лидер виртуальной гонки премьер Зубков сократил свое присутствие в электронных СМИ, в то время как первые вице-премьеры Иванов и Медведев продолжали исправно появляться на телеэкране. В имидже Медведева наметилось расширение (серия встреч с представителями основных конфессий). Такого рода публичные контакты ранее были прерогативой только Путина и в портфеле ресурсов Иванова отсутствовали [Зудин, 2007^ж]. Появилась и дополнительная интрига: как будет выдвинут преемник.

Процедура выдвижения оказалась достаточно сложной. Вопреки ожиданиям, Единая Россия монопольного права на выдвижение не получила. Фактически кандидат в президенты был выдвинут дважды. "Технически" Медведев был выдвинут как единый кандидат от четырех "системных" политических партий (Единой России, Справедливой России, Аграрной партии и Гражданской силы) на встрече лидеров этих партий с Путиным 10 декабря 2007 г. Дистанцирование уходящего президента от процедуры выдвижения на этом этапе (на встрече с партийными лидерами Путин лишь поддержал ранее принятое ими решение) и участие нескольких партий, очевидно, были призваны превратить "преемника" конкретного физического лица в "кандидата", то есть представителя выдвинувших его политических партий. (Особая роль Единой России в процедуре проявилась лишь в том, что Путину кандидатура Медведева была предложена Б. Грызловым - от лица четырех партий.)

Выдвижение кандидатуры Медведева принципиально изменило политическую ситуацию. Главный способ поддержания политического равновесия - стратегия неопределенности - себя полностью исчерпала. Но необходимость контроля над ситуацией сохранялась, с учетом политической слабости фигуры Медведева. Видимо, именно поэтому на период президентских выборов и передачи полномочий новому президенту (с декабря 2007 г. по май 2008 г.) объем ресурсов, которые можно было использовать для противодействия возможным проявлениям "циклической модели", достигает предельных значений. Доминантный игрок набирает максимальную политическую силу: сохраняющиеся президентские полномочия, исключительно высокая общественная поддержка, руководство ведущей политической партией, набравшей конституционное большинство в Госдуме, наконец, публично объявленная перспектива возглавить правительство. С этого момента дальнейшее продвижение Медведева в качестве кандидата оказалось тесно связано с перспективой назначения Путина на пост премьера.

В "антициклической стратегии" место неопределенности начинает занимать укрепляющийся "тандем" Медведев-Путин. Особенности выдвижения возлагали на кандидата в президенты достаточно четкие обязательства: Медведев выдвигается не просто как достойный кандидат, а как человек, готовый работать в паре с Путиным.