Некоторые предпочитают погорячее

Блэр сидела за столиком в углу крас­ного бара на нижнем этаже нового уютного ро­мантического отеля на Пери-стрит и пила «Аб­солют» с тоником. Она намеренно отвернулась от телевизора, на экране которого канал «Мет­ро» обозревал Неделю высокой моды. Сколько можно было показывать один и тот же фрагмент, в котором Серена в школьной форме и этой ду­рацкой футболке «Я люблю Аарона» с важным видом расхаживала по подиуму шоу Леза Беста. Даже в баре люди задавали друг другу одни и те же вопросы: «Кто она такая?» и «Кто такой Аарон?» Этого было вполне достаточно, чтобы отодвинуть­ся к обитой красным бархатом стене.

— На этот раз я в галстуке с эмблемой универ­ситета, - объявил Оуэн с хитрой улыбкой на лице, подходя к ее столику.

На нем был короткий желто-коричневый ма­кинтош от Берберри с поясом и мягкая фетро­вая черная шляпа, которые еще больше подчеркивали в нем мужественность и изысканность. Он сел па обитую красным бархатом скамейку рядом с Блэр и поцеловал ее в щеку. Из-за снего­пада лицо его было влажным и холодным, одно его прикосновение вызвало у нее дрожь во всем теле.

— Привет, красотка.

Этого было достаточно, чтобы в одно мгно­вение Блэр забыла обо всем и о Серене в том чис­ле. Рядом был взрослый мужчина, которого она считала очень сексуальным и который назвал ее только что красоткой. Просекли?

— Привет. — Она беспрестанно вертела на бе­зымянном пальце перстень с рубином. — Извини­те, что вытащила вас в такую ночь. Мне просто было так... так одиноко.

Подошла девушка-сомелье, и Оуэн заказал мартини «Сапфир Бомбея» безо льда. Потом вы­нул из кармана пачку «Мальборо», достал две си­гареты, прикурил, одну оставил себе, а другую предложил Блэр. Но когда он посмотрел на нее пронзительным взглядом своих ярко-голубых глаз, его черные брови озабоченно нахмурились:

— У тебя что, неприятности? «Неприятности?» Блэр затянулась сигаретой,

обдумывая свой ответ. Если неприятностью счи­тать то, что она сходит с ума по взрослому же­натому мужчине, тогда да, у нее были большие не­приятности.

— Может быть, — робко ответила она. — А у тебя? Девушка принесла мартини. Он съел зеленую оливку, плавающую в нем, и салфеткой вытер губы. На его четко очерченный подбородок упа­ла тень.

— Сегодня утром на собрании я все время ду­мал о тебе, — признался он.

Блэр провела ногтем по колену, облаченному в ажурный чулок.

— Правда? — спросила она, желая скрыть в го­лосе оттенок желания и надежды.

Оуэн поднял бокал к губам, его голубые глаза горели.

— Да. Эта неделя была просто сумасшедшей, но обещаю, что отошлю свой отчет в приемную комиссию Иеля.

— А-а-а, — разочарованно произнесла Блэр. Она водила своей маленькой коричневой коктейльной соломинкой по дну бокала. Она вдруг перестала думать об университете. Находиться рядом с Оуэном было для нее важнее. Она его «красавица», звезда его шоу. А может, она лишь тешит себя?

Вглядываясь в оконное стекло, Блэр едва мог­ла различить силуэты машин, припаркованных на улице. Они были просто белой массой, слов­но огромные спящие немые слоны. Она чувство­вала взгляд Оуэна на себе. Он наблюдал, как она затянулась и выпустила в воздух струю се­рого дыма. Потом спросил, могут ли они встре­титься еще раз? Он бы этого не сделал, если бы не считал ее привлекательной. Он просто не­рвничал, вот и все. В головке Блэр-режиссера завращались камеры. Она отвела себе роль роко­вой женщины, соблазняющей красивого юриста. О Иеле говорить сейчас ей хотелось мень­ше всего.

Она затянулась в последний раз и затушила сигарету о хромированную пепельницу, стояв­шую посередине стола.

— Я однажды чуть не попала в тюрьму, — зая­вила она, пытаясь его заинтриговать.

Это была неправда. Несколько месяцев назад она украла из мужского отдела «Барниз» кашеми­ровые домашние брюки. Ей хотелось сделать Нейту сюрприз, у них уже тогда начались пробле­мы. Но когда они расстались окончательно, Сере­на убедила Блэр вернуть штаны в магазин. Так что тюрьмы она благополучно избежала.

Оуэн засмеялся и взял свой напиток. У него были золотые запонки с синей буквой «И», ко­торые сочетались с золотисто-синим галстуком с эмблемой Йельского университета.

— Вот видишь, как раз такие, как ты, и нужны в Иеле, — пошутил он.

— Я еще девственница, — сболтнула Блэр, час­то заморгав ресницами из-за неожиданно сорвав­шихся слов. Странно. Ей уже не терпелось уз­нать, как Оуэн целуется, но она все еще чуть-чуть опасалась того, что делала.

— Я думаю, что в Иельском такие тоже нуж­ны, — засмеялся Оуэн. Он положил ногу на ногу, потом сбросил, и Блэр поняла, что заставляет его нервничать, а этого она как раз не добивалась.

Она протянула под столом руку, и ее малень­кие дрожащие пальцы опустились на его теплую загорелую ладонь.

— Я совсем не против, если ты меня поцелу­ешь, — прошептала она низким хриплым голо­сом, как Мэрилин Монро в фильме «Некоторые любят погорячее».

Оуэн поставил бокал.

— Иди сюда, — сказал он, обнимая ее и притя­гивая к себе.

Его колючий подбородок царапал Блэр во время поцелуя, но еще никто в жизни не цело­вал ее так умело и так крепко. К тому же от него слегка пахло самым любимым ее мужским одеко­лоном «О-д'оранж-верт» от Эрме.

Блэр думала, что ее будут мучить угрызения совести, когда их губы встретятся. «Он ведь друг отца, — напомнила она себе. — Он уже в возрасте». Но Оуэн так хорошо целовался, что ей не хоте­лось, чтобы он останавливался.

 

С не может найти воего парня, ну и что с того?

— Я сказал ей, что ни у одной девуш­ки в нашем бизнесе нет такой классной задницы, как у нее, — сообщил один из стилистов Леза Бсс-та фотографу из журнала «Дабл ю». — Да с ее худы­ми бедрами это просто супер. Даже если бы она влезла в грязные старые джинсы своего парня, они показались бы всем свежими и сексуальными.

Серена покачала своей прелестной белокурой головкой, добродушно протестуя, и выпустила струю дыма от своих сигарет «Американ Спи­рит».

— Мой парень никогда не носит джинсы. Он говорит, что они не заслуживают того повышен­ного спроса, которым пользуются. Он носит зе­леные камуфляжные штаны. Причем только на­стоящие, которые можно найти лишь в мага­зинах, где продают обмундирование.

Она обвела взглядом толпу, отрывающуюся на полную катушку на банкете в прокуренном клу­бе «Крэм», что недавно открылся на 43-й улице, но нигде не видела Аарона. Он не заходил за ку­лисы во время показа, поэтому она посчитала, что он должен быть где-то здесь.

— А вашего парня, случайно, зовут не Аарон? — спросил стилист. Он засмеялся, показывая на фут­болку. — Вы должны уговорить Леза выпустить серию таких. Она всем понравится. Это будет улет!

— Вы не могли бы сделать шаг назад, чтобы я сделал снимок? — попросил фотограф стилиста.

— Серена, а вы не подпишете эту фотографию для моей коллекции, — попросил маленький му­жичок в кожаных штанах, постриженный под ежик.

— И мне тоже! — вторил ему еще чей-то голос.

Серена подтянула голубые облегающие джин­сы от Леза Беста, за которые получила столько комплиментов, и стала позировать перед каме­рой: рукой она указывала на надпись на футбол­ке «Я люблю Аарона» и широко улыбалась.

— Уверен, что, если бы вы выставили на аук­цион эту футболку прямо сейчас, продали бы ее за тысячу долларов, — пытался сострить фото­граф, делавший снимок. — Но, конечно же, вы с ней не расстанетесь.

Серена сделала еще затяжку, пока окружив­шие ее люди ждали ответа. Футболка была класс­ной, но это был всего лишь экспромт: Серена не говорила Аарону о своей задумке, потому что счи­тала, ему эта идея покажется ему нелепой, а ей хотелось как-то отблагодарить его за то, что он пришел на шоу в тот вечер, ее вечер. Она все делала экспромтом, именно поэтому мысль об аук­ционе показалась ей очень даже интересной. Она могла потратить деньги на благотворитель­ность, например на программу «Маленькие серд­ца», куда пойдут деньги, и от проведения бала на день святого Валентина.

— А почему бы так и не сделать! — легкомыс­ленно засмеялась она.

Поклонники ее приветствовали эту новость восторженными криками и последовали за Сереной к бару, словно завороженные мыши за ска­зочным крысоловом.

— Кто желает купить футболку? — крикнула Серена, залезла на стойку бара и стала ходить по

ей, как по подиуму.

Конечно, с этой затеей мог справиться только тот, кто был так же великолепен, как она. Диджей подыграл ей: он поставил старую пес­ню Мадонны «Вог» и включил колонки на полную мощность. Серена покачивала бедрами и выстав­ляла вперед грудь — это было настоящим прико­лом. Взгляды всех присутствующих были устрем­лены на нее.

Кто-то крикнул:

— Пятьсот долларов.

— Кто больше? — Серена подзадоривала обал­девшую толпу. — Все деньги пойдут на благотво-

рительность.

— Семьсот!

— Восемьсот! Серена прекратила танцевать, закатила глаза

и достала сигареты, словно говоря: «Ваша жадность нагоняет на меня тоску». Толпа засмеялась, и ей сразу же предложили около пятнадцати за­жженных зажигалок. Она наклонилась, чтобы прикурить у какого-то счастливчика в меховой жилетке, тут же отпрыгнула от него и продолжи­ла трясти бедрами под музыку, выпуская обла­ко дыма. Она ждала, когда стоимость футболки возрастет.

— Тысяча долларов! — крикнул парень в мехо­вой жилетке. Он видел Серену вблизи и знал, что футболка того стоит.

Серена подняла руки вверх и громко закрича­ла от радости, подзадоривая кого-то поднять цену еще выше. Стыдно признаться, но ей было все равно, что Аарона нигде не было видно. Может быть, она и любила его, но сейчас отрывалась по полной без него.

 

 

Ухаживания под кайфом

— Мы можем попросить дворецкого раздеться и поиграть нам на пианино, — ска­зала Джорджи Нейту. — Он делает все, что я ему говорю.

Когда сеанс групповой терапии закончился и нестационарные больные разошлись по до­мам, снегопад был настолько сильным, что Нейт не мог поймать машину, чтобы доехать до вокзала. И тогда Джорджи предложила подвез­ти его. А когда они добрались до вокзала, вы­яснилось, что поезда прекратили ходить, и лю­безной Джорджи ничего другого не оставалось, как отвезти Нейта на своем черном «Рейндж-Ровере» к себе домой. Теперь они сидели на полу ее огромной роскошной спальни и курили траву, наблюдая за тем, как за окном все шел и шел снег. В четырехэтажном доме в Верхнем Ист-Сайде, в котором вырос Нейт, у них был и лифт, круглосуточный повар. Но в особняке Джорджи и было то, чего не было у них, — много-много места в доме и акры земли вокруг. Можно сказать, что поместье было городом, в котором у Джор-жи был свой собственный район, где она могла делать все, что хотела, в то время как ее старая английская няня лежала в постели и смотрела Би-би-си, а остальные слуги занимались каждый сво­ими делами. В ванной Джорджи даже была рим­ская скамеечка, на которой можно было поле­жать в ожидании того, как заполнится мра­морная джакузи шириной в три с половиной метра.

— Мы могли бы позаниматься сексом на сту­пеньках, было бы прикольно, — сказала Джорд­жи. Это сведет с ума всех слуг.

Нейт прислонился головой к изножью крова­ти с пологом на четырех столбиках, размеры ко­торой были поистине королевскими, и взял ко­сяк, который они курили по очереди.

— Давай сначала просто посмотрим, как идет снег.

Джорджи перевернулась на спину и положи­ла голову на ногу Нейта, на нем были темно-си­ние брюки с лейблом «Культура гуманизма».

— Блин, ты такой славный. Я не привыкла ту­соваться с такими, как ты.

— А какие у тебя друзья? — спросил Нейт, при­сосавшись к косячку. Марихуана была ничего и казалась еще лучше оттого, что некоторое вре­мя ему пришлось обходиться без нее.

— У меня больше нет друзей, — ответила Джор­джи. — Они все забили на меня, потому что у меня не все дома.

Нейт положил ей на голову руку и начал пе­ребирать ее волосы. У нее были роскошные, не­вероятно мягкие волосы.

— Я постоянно тусовался с этими тремя пар нями из своего класса, — сказал он, имея в виду Джереми, Энтони и Чарли. — Но несколько дней у меня не было возможности оттянуться, и я их не хотел видеть, понимаешь?

— Это то, что Джеки называет негативной дружбой. Позитивная — это, когда ты прикалы­ваешься с ними, создаешь что-то вместе с ними, например: печешь печенье, делаешь коллажи и лазаешь по горам.

— Я твой друг, — тихо предложил Нейт. Джорджи потерла головой о его ногу.

— Я знаю. — Под ее облегающей белой футбол­кой вверх-вниз дергались не такие уж маленькие груди. — Хочешь, испечем печенье?

Нейт приподнимал пальцами локоны ее волос и отпускал их, и прядь за прядью они падали к нему на колени. У Блэр тоже были длинные во­лосы, но не настолько гладкие и шелковистые, как у Джорджи. Прикольно, что все девчонки такие разные.

— Можно, я тебя поцелую? — спросил он, хотя вовсе не хотел, чтобы его просьба звучала так формально.

— Ладно, — прошептала Джорджи.

Нейт наклонился, провел губами по ее носу, подбородку и, наконец, губам. Она тут же отве­тила на его поцелуй, затем поднялась и легла, опершись на локти.

— Это то, что Джеки называет «способствовать пристрастию»: ты делаешь что-то, от чего ты чув­ствуешь себя хорошо только временно, вместо того чтобы «залечивать раны».

Нейт пожал плечами:

— Почему же это временно?

Он показал на световой люк, который был полностью засыпан снегом:

— Я никуда не тороплюсь.

Джорджи встала и удалилась в ванную. Нейт слышал, как открылась дверца шкафчика, как зазвенели пузырьки с таблетками, как побежала вода. Затем она вышла с зубной щеткой во рту, ее светло-карие глаза так светились, как будто на нее снизошло прозрение или, по крайней мере, посетила какая-то хорошая мысль.

— Там на чердаке есть старая коляска. Мы мо­жем пойти и посидеть в ней, — объявила она с полным ртом зубной пасты.

Она ушла в ванную, чтобы сплюнуть, и верну­лась назад, протягивая Нейту свою бледную руку:

— Ты идешь?

Нейт встал и взял ее за руку. Его тело возбуди­лось от травы и гладкой кожи Джорджи. Все, чего он по-настоящему хотел, это целовать ее еще и еще.

— Можно мне поспособствовать своей страс­ти? — спросил он, находясь под хорошим кайфом.

Джорджи приподняла свою узкую бровь и об­лизала губы:

— Я бы даже разрешила Тебе залечить мне раны.

Нейт криво улыбнулся, как часто улыбаются обкумаренные чуваки. Кто знал, что эта дурацкая болтовня на курсе реабилитации окажется таким отпадом.

 

 

Тела и ты

— У меня рука устала, — пожалова­лась Дженни Элиз, закончив с ее головой и шеей. — Дорисую остальное завтра.

— Дай посмотреть, — приподнимаясь, попро­сила Элиз. Ее грудь была такой маленькой, что Дженни невольно уставилась на нее. Они были похожи на те две маленькие картофелины, кото­рые вырастил ее отец, когда однажды летом они снимали дом в Пенсильвании. Маленькие, плот­ные и бежево-розовые.

— Здорово, — сказала Элиз, искоса взирая на холст. — Но почему лицо зеленое?

Дженни ненавидела, когда люди задавали ей вопросы о творчестве. Она не знала, почему она делала то, что делала. Ей просто так хотелось. А ее отец всегда говорил: «Художник не должен никому ничего объяснять».

— Потому что у меня было зеленое настрое­ние, — ответила она раздраженно.

— Зеленый — мой любимый-цвет, — радостно отозвалась Элиз.

Она натянула водолазку и трусы, оставив лиф­чик и джинсы на полу.

— Ух ты, у меня тоже такая есть! — взвизгнула Элиз, показывая на толстую книгу в мягком переплете, которая стояла на полке за телевизором. Она подошла к полке и достала книгу.

— Совсем новая. Ты никогда ее не читала? Дженни откусила печенье и прочитала назва­ние на корешке: «Это мое тело».

— Отец купил ее мне в прошлом году. Он, на­верное, думал, что если я прочитаю ее, то буду

знать о сексе все, и ему не придется мне ничего рассказывать. Может быть, и стоило ее полистать.

— Неужели ты никогда не смотрела ее? Кое-что в ней представлено очень даже наглядно.

Дженни об этом ничего не знала. Она сразу отправила книгу на полку за телевизор, где уже стояли и другие подаренные отцом книги, кото­рые она никогда не собиралась читать: «Дыша­щая комната, или Как жить буддисту творчес­ки», «Секретная семерка Мао: женщины в тени Мао», «Поиски дракона в себе, или В чем состо­ит твое искусство».

— Что ты имеешь в виду под словом «нагляд­но»? — заинтересовалась Дженни.

Элиз положила книгу на потертый кожаный диван и села, театрально закинув ногу на ногу.

— Я тебе покажу. — И открыла книгу. Дженни расположилась рядом, наклонившись поближе, чтобы было лучше видно.

Сначала Элиз открыла иллюстрацию, на ко­торой были изображены женщина на четвереньках и лежащий под ней мужчина. Книга была на­писана в семидесятые годы, с тех пор текст был обновлен, иллюстрации остались прежними. Мужчина был с волосами до плеч и бородой, еще и с бусами. Его член был у нее во рту. Девчонки разразились смехом.

«Ухты!»

—Я же тебе говорила, — сказала Элиз, доволь­ная тем, что именно она обнаружила такое.

— Как жаль, что я раньше этого не видела, — воскликнула Дженни, вырвала книгу у Элиз и про­листала вперед.

— Вот блин! — сказала она, раскрыв рот от удив­ления. На картине была та же пара, но в другой позиции. Член патлатого парня все еще находил­ся во рту у женщины, только на этот раз она ле­жала рядом с ним, а ее ноги обхватывали его го­лову так, что он мог делать то же самое и с ней. Дженни даже не знала этому названия.

— Я думала, это какая-нибудь занудная книга о всякой фигне, типа как следить за циклом. Но это настоящее пособие по сексу для женщин.

— Мне кажется, что-то подобное есть и для под­ростков, вот та правда скучная. Мать купила мне книгу по ошибке. Поняла это, когда начала чи­тать.

Девушки пристально разглядывали страни­цы, пока не дошли до раздела «Однополая лю­бовь».

— Это как мисс Крамб, — заметила Дженни, прочитав заголовок. Вступление было длинным и начиналось со слов: «Ваши чувства истинны, и их не нужно игнорировать...» Она слышала, как мимо дома с грохотом проехал снегоочиститель, и подняла глаза, чтобы увидеть сквозь грязное окно гостиной, что снег все еще падает.

— Хочешь попробовать? — спросила Элиз. Дженни вернулась к книге:

-Что?

— Поцеловаться, — почти шепотом ответила подруга.

«Ваши чувства истинны, и их не нужно игнори­ровать».

Да, но Дженни не испытывала никаких чувств к Элиз. Она ей нравилась, вот и все, но она не находила ее привлекательной. С другой стороны, целоваться с девушкой, в этом что-то было. Она никогда не делала этого раньше, и если бы ей не понравилось, она могла бы представить, что це­луется с тем высоким блондинчиком, которо­го встретила в «Бенделз».

Она закрыла книгу и положила руки на коле­ни. Ее лицо было совсем рядом с лицом Элиз.

— Ну, давай попробуем.

Это было всего лишь экспериментом, чем-то новым в такую скучную снежную ночь.

Элиз наклонилась вперед и обняла Дженни. Она закрыла глаза, и Дженни тоже. Элиз прижа­лась губами к стиснутому рту подруги. Это совсем не напоминало поцелуй — он был слишком сухим. Скорее похоже на легкое подталкивание или что-то типа того. Элиз откинула голову назад, и обе девушки от­крыли глаза.

— В книге говорится, что нужно расслабить­ся и наслаждаться, особенно когда это впервые. Она что, книгу наизусть выучила?

Дженни убрала назад свои волнистые кашта­новые волосы и глубоко выдохнула через нос. Она нервничала, не понимая почему, но ей было бы легче, если бы Элиз все же была в джинсах.

— Ты не наденешь свои джинсы? — спросила она. — Думаю, мне не удастся расслабиться, пока ты раздета.

Элиз вскочила и натянула джинсы.

— Ну что, так лучше? — спросила она и, не за­стегивая пуговицы, села на диван.

— Ладно. Давай попробуем еще раз, — взвол­нованно ответила Дженни. Она закрыла глаза и обняла ее за шею, не пытаясь казаться скром­ницей.

В конце концов она была художницей, а они позволяли себе много разных выходок.

 

 

Новый Китс встречает новую музу

Когда шоу «Лучше, чем голые» подо­шло к концу и свечи, выставленные вдоль подиу­ма, были убраны, на стенах, обитых черным бар­хатом, замелькали красные и синие стробоскопи­ческие огни. Диджей Сэсси зарядил французские хаус-ритмы, и клуб «Харрисон» превратился в евродискотеку семидесятых с полуобнажен­ными моделями, хлещущими шампанское «Кри­сталл» прямо из бутылок.

Дэн стоял в одиночестве у стойки бара и по­тягивал свой коктейль «Ред Булл» кто знает еще с чем. На вкус он напоминал аспирин для детей, и пил он его только потому, что бармен обещал добавить в него кофеин и какой-то таурин, они должны были помочь ему продержаться бодряч­ком всю ночь.

Вдруг он заметил невообразимо высокую жен­щину в ярко-красном пышном парике — должно быть, это был парик — с розовой неоновой по­мадой на губах и огромными солнцезащитными очками в оправе из панциря черепахи. Она сто­яла посередине переполненного зала и кричала, сложив руки рупором:

— Дэниел Хамфри! Дэниел Хамфри! Это была Расти Клейн.

Дэн запрокинул голову назад, часто моргая. Кофеин и еще какая-то фигня, подмешанная в коктейль, наконец-то добрались до его мозга. Он поставил бокал и, спотыкаясь, направился пря­мо к женщине. Сердце его билось быстрее рит­ма музыки.

— Я Дэн, — прохрипел он.

— Вы только посмотрите на него! Наш новый поэт! Тебя уже все обожают! Восхитительно!

Расти Клейн подняла свои огромные очки, нацепила их на волосы. Огромные золотые брас­леты, закрывающие ее костлявые запястья, за­гремели, когда она схватила Дэна и расцеловала в обе щеки. Ее духи пахли тягуче и кисло, как тунец.

— Я люблю тебя, дорогой, — промурлыкала она, крепко сжимая Дэна в объятиях.

Дэн отстранился от нее: он не привык к тому, чтобы его так тискали, особенно тот, с кем он только что познакомился. Он не ожидал, что Ра­сти Клейн окажется настолько ужасной. Ее бро­ви были выкрашены под цвет парика, и одета она была, как фехтовальщик: черная бархатная кур­тка с рукавами-бомбер и с лейблом «Лучше, чем голые», облегающая фигуру, и сочетающиеся с ней черные бархатные штаны, как у тореадо­ра; нитка черного жемчуга касалась ее бледной, костлявой груди. — Я пытался написать еще несколько стихот­ворений, — заикаясь, проговорил Дэн. — Ну вы знаете... для моей книги.

— Замечательно! — крикнула Расти Клейн, це­луя его снова и, возможно, размазывая ярко-ро­зовую помаду по всему его лицу. — Давай как-ни­будь пообедаем вместе.

— Вообще-то всю следующую неделю я в шко­ле, но после... Я заканчиваю в половине чет­вертого.

— В школе! — закричала Расти Клейн. — Ты просто крут! Тогда попьем где-нибудь чаю. Позво­ни мне в офис и скала! Бакли, моему ассистенту, чтобы он все уладил. Мать твою, блин!

Она схватила Дэна за руку своей похожей на клешню рукой. Ее ногти были длиной как мини­мум сантиметров семь и покрашены в оранжево-розовый цвет.

— Здесь есть кое-кто, с кем тебе просто необ­ходимо познакомиться.

Расти отпустила Дэна, чтобы обнять болез­ненного вида девушку с грустным вытянутым ли­цом и грязными светлыми волосами. На ее кост­лявом теле была только бледно-розовая полу­прозрачная комбинация, а ее гладкие волосы, до­стающие до талии, были непричесапы, так что казалось, будто она только что встала с постели.

— Мистерия Бзик, это Дэниел Хамфри. Дэни­ел, это Мистерия Бзик, — громко замурлыкала Расти. — Мистерия, ты помнишь то стихотворе­ние, которое я тебе давала прочитать? О котором ТЫ сказала... Мать твою, скажи теперь ему сама что ты тогда сказала. А теперь извините меня, мне надо пойти полизать задницу моему любимо­му дизайнеру, может, тогда он даст мне еще ка­ких-нибудь халявных тряпок. Люблю вас обоих. Чао!

Сказав это, она заковыляла в своих черных туфлях на двенадцатисантиметровых каблуках.

Мистерия моргала большими уставшими серыми глазами. Складывалось впечатление, что она всю ночь не спала и мыла полы, как Зо­лушка.

— Твое стихотворение спасло мне жизнь, — разоткровенничалась она. Голос у нее был низ­кий и хриплый.

Высокий узкий стакан с ярко-красным зельем был втиснут в ее бледную руку.

— Это кампари, — сказала она, заметив его взгляд. — Хочешь попробовать?

Дэн не пил ничего, не содержащего кофеина. Он отрицательно покачал головой и сунул под мышку свой черный блокнот. Затем прикурил «Кэмел» и сделал глубокую затяжку. Что могло быть лучше? Теперь, даже если бы он не нашел­ся, что ей сказать, у него было хоть какое-то за­нятие.

— Так ты тоже поэт? — спросил он.

Мистерия опустила палец в стакан и затем об­лизала его. От кампари уголки ее рта были крас­ного цвета, словно она только что съела вишне­вое мороженое.

— Я пишу стихи и короткие рассказы. А сей­час работаю над романом о кремации и преждевременной смерти. Расти говорит, что я очеред­ная Сильвия Плат, — ответила она. — А ты?

Дэн пригубил из своего бокала. Он не очень-то хорошо представлял, что она имела в виду под преждевременной смертью. Разве наступает ког-

нибудь время, когда пора умирать? Он подумал, что ему стоит написать об этом стихотворение.

I [о ему не хотелось красть материал Мистерии.

— Говорят, я новый Ките.

Мистерия снова опустила палец в бокал и об-лизнула его. — Какой твой любимый глагол? Дэн сделал еще одну затяжку и выпустил дым

в шумную толпу. Он не знал, почему так получи­лось: из-за того ли, что он находился в клубе, или из-за музыки, из-за кофеина с таурином, но, раз­говаривая о словах с девушкой по имени Мисте­рия, чью жизнь он спас, он чувствовал себя так бодро и так хорошо. Ему все это было просто по кайфу.

— «Умирать», наверное, — ответил он, допи-

вая коктейль и ставя пустой бокал на пол. — Гла­гол «умирать». Он знал, что это, должно быть, прозвучало так, будто он хотел произвести на нее впечатле­ние. Она все-таки писала книгу о преждевремен­ной смерти и кремации. Но это была сущая прав­да. Почти во всех его стихотворениях кто-нибудь умирал. Умирал от любви, от ярости, от скуки, от восторга; кто-нибудь засыпал и никогда не про­сыпался.

Мистерия улыбнулась:

— У меня тоже.

Ее серые глаза и худое, вытянутое лицо были удивительно красивыми, но его портили зубы, такие кривые и желтые, будто она никогда в жиз­ни не была у стоматолога.

Она схватила с подноса официанта еще один коктейль «Ред Булл» и отдала его Дэну.

— Расти говорит, что скоро поэты станут вос­требованы, как кинозвезды. Когда-нибудь мы оба будем разъезжать на собственных лимузинах, и у нас будут личные телохранители.

Она тяжело вздохнула:

— Как будто это облегчит нам жизнь.

Она подняла свой бокал и стукнула им по бо­калу Дэна.

— За поэзию, — решительно объявила она. Затем схватила его за затылок, притянула его

голову к себе и раздавила его губы в крепком по­целуе со вкусом кампари.

Дэн знал, что ему следовало бы оттолкнуть Мистерию, запротестовать, сказать, что у него есть девушка, которую он любит. Ему не должны были понравиться приставания странной, прак­тически раздетой девицы с желтыми зубами. Но ее губы были сладкими и одновременно кислыми, и ему хотелось понять, почему она была такой пе­чальной и такой уставшей. Он хотел открыть ее, так же как он открывал совершенные метафоры, когда писал стихи, а для этого он должен был продолжать целоваться с ней.

— А какое твое любимое существительное? — прошептал он ей в ухо, передохнув.

— «Секс», — ответила она и снова прильнула к его губам.

Дэн, усмехавшись, поцеловал ее снова. Может быть, все дело в таурине...

Девушка с камерой

— Так ты одна. Красивый загорелый парень улыбнулся Ва­нессе, обнажив свои блестящие белые зубы. На нем были мешковатые шорты для серфинга, бе­лые кожаные туфли от Биркенстока и меховая жилетка бело-коричневого цвета, одетая прямо на голое тело. Его звали Дорк или Дьюк или что-то вроде того, и он заявлял, что был продюсером.

— Гениальный режиссер.

— Она новый Бертолуччи. — Кен Могул попра­вил Дьюка или как его там. — Дайте мне год, и ее имя будет у всех на слуху.

Кен был одет как городской ковбой. Поверх черной рубашки с перламутровыми кнопками вместо пуговиц на нем была длинная серебряная жилетка с лейблом «Культура гуманизма». Его вью­щиеся рыжие волосы были убраны под черную ковбойскую шляпу, даже ковбойские сапоги и джин­сы на нем были черные. Он прилетел в Нью-Йорк из Юты, где на кинофестивале в Сандансе был представлен его последний фильм. Это был амбициозный проект о глухонемом мужчине, ко­торый работал на консервном заводе на Аляске и жил в трейлере с тридцатью шестью кошками. Мужчина все время молчал и дни и ночи прово-дил у компьютера, отправляя одиноким девуш­кам с сайта сообщения по электронной почте, поэт ому Кену пришлось изрядно попотеть, что­бы придумать какое-нибудь развитие действия. Пока это была его лучшая работа.

— Подруга, посмотрев твой фильм, я просто заново родился, — сказал Дорк Ванессе.

Уголки рта Ванессы приподнялись, она улыб­нулась не то скучающей, не то изумленной улыб­кой Моны Лизы. Она не знала, как отнестись к тому, что он назвал се подругой, но была до­вольна тем, что сделала его счастливым.

Банкет после шоу «Культура гуманизма» от Джедидаи Эйнджела был в сто раз круче, чем сам показ. Дом по адресу Хайвей, 1, был украшен как индуистский свадебный шатер, и одетые в бики­ни модели, которые даже не принимали участия в показе, лежали, развалившись, на кожаных ди­ванах, пили мартини или танцевали под живую музыку бхангра. Ванесса подтянула свой красный топ. Было нелегко чувствовать себя жирной сви­ньей среди такого множества худых и стройных тел.

— Смотри, вот парень из журнала «Энтертей-нмент Уикли», — сказал Кен Могул и обнял ее за Талию, — Улыбайся, он фотограф.

По другую руку от Ванессы стоял Дьюк, при­жавшись своей загорелой худой щекой к ее бледной мягкой щеке. От него пахло лосьоном после загара «Коппертоун».

— Скажи «салями»!

У Ванессы был принцип не улыбаться, когда ее заставляют фотографироваться, но почему бы и нет? Она не собиралась воспылать страстью к Дьюку, выходить за него замуж в храме волн и песка и жить в Малибу в убогой студии по со­седству с акулами. Она слишком привязана к Нью-Йорку, а помимо этого она ненавидела пляжи. Нет, улыбаться она будет лишь сегодня ночью, а завтра будет такой, как всегда.

— Салями! — крикнули они все трое одно­временно, сверкая улыбками перед фотообъек­тивом.

После того как фотограф ушел, Дьюк, пред­полагая, что она из Лос-Анджелеса, как и все, кого он знал, спросил:

— В какой гостинице ты остановилась? Ванесса открыла бутылку минеральной воды «Эвиан» и сделала большой глоток.

— Вообще-то я живу здесь, в Нью-Йорке, в Уильямсбурге, с сестрой. Я еще учусь в школе, а она играет в группе. Дорк посмотрел с восхищением.

— Подруга! — крикнул он. — Да ты знаешь, ты прямо как тот сценарист, который в начале ка­рьеры презирает условности и мораль. Только ты реальная. Даже реальней реального. Ты просто ди-на-мит!

Для парня по имени Дорк он оказался доста­точно проницателен.

— Спасибо, — сказала Ванесса, пытаясь понять, правильно или нет она отреагировала. Она никогда не разговаривала с кем-то, кто был настолько глуп. Она почувствовала чью-то руку у себя на локте и обернулась. Ей и улыбался болезненного вида мужчина в годах в фиолетовом пиджаке и черных круглых очках.

— Ты ведь и есть режиссер фильма? — спросил ОН.

— Да, — кивнула Ванесса.

Старик покачал перед ней своим костлявым пальцем.

— Не воспринимай свой дар слишком серьезно, — сказал он и ушел.

Дьюк нагнулся к ее уху и настойчиво произнес:

— Я живу в отеле «Хадсон». Не хочешь пойти ко мне и выпить чего-нибудь? Ванессе бы сказать ему: «Отвали», но к ней никогда прежде не клеился такой прикольный глупый серфингист. Он мог запросто пристать к любой модели в клубе, но почему-то выбрал ее. Это ей льстило. И разве не прав был тот старик, который сказал ей не воспринимать все слишком Серьезно? Слава богу, что она, пройдя через все муки, удалила волосы на ногах.

— Может быть, чуть попозже, — ответила она, чтобы Дорк не чувствовал себя полным победителем. — По-моему, там снег идет.

— Пожалуй, ты права.

Дорк шлепнул себя ладонью по лбу и глупо засмеялся:

— Ну, может, тогда потанцуем?

Он протянул руку, и мышцы его слегка заиг­рали, приглашая. Наверное, он ни разу в жизни не пропустил тренировку и питался исключитель­но протеиновыми коктейлями и проросшей пше­ницей.

Ванесса снова подтянула красную блузку, взя­ла Дьюка за руку и пошла следом к переполнен­ному и пульсирующему танцполу. Ей просто не верилось — она ведь ненавидела танцевать! Сла­ва богу, никого из ее знакомых там не было.

Да уж.

 

Одри не раздевается

Так как по городу было невозможно передвигаться, а они застряли в центре, Блэр решила, что оптимальным вариантом будет снять номер в гостинице.

— Мы можем посмотреть телевизор и заказать еду в номер, — заманчиво прошептала она в ухо Оуэну. — Это будет здорово.

Номер оказался просто шикарным, в нем была огромная кровать, джакузи, на стене висел телевизор с жидкокристаллическим экраном, а из окна открывался восхитительный вид на полузамерзшую заснеженную реку Гудзон. Оуэн заказал бутылку шампанского «Вдова Клико», филе миньон, картошку фри и торт с шоколад­ным кремом. Когда все принесли, они залегли на кровать и, угощая друг друга тортом, стали смот­реть «Топ-Ган» по Ти-эн-ти.

— Как получилось, что вы с женой разошлись? — спросила Блэр, отправляя кусок торта в откры­тый рот Оуэна. Шоколадные крошки упали на бе­лые хлопчатобумажные наволочки.

Оуэн в свою очередь отломил ложечкой кусо­чек торта и предложил его Блэр:

— Мы еще не... — Он сомневался, его краси­вые брови нахмурились, пока он думал, что ей ответить: — Я бы не хотел об этом говорить.

Блэр улыбнулась, когда шоколадная корочка растаяла у нее на языке. Ей нравилось играть роль другой женщины. Она чувствовала свою... власть над ним. На огромном экране Том Круз и Келли Макгиллз мчались куда-то на мотоцикле.

— Она тоже училась в Йельском?

Оуэн взял пульт и направил его на телевизор, а затем положил, так и не переключив канал.

— Не знаю, — ответил он.

Так отвечал ее младший брат Тайлер, когда смотрел телевизор, а мама спрашивала, выучил ли он уроки.

Блэр схватила пульт и стала переключать с канала на канал. «Друзья» уже который раз. Ре­стлинг. Эм-ти-ви. Ей как-то не очень нравился Оуэн-мальчик, она предпочитала Оуэна-мужчину.

— Так она училась в Йеле или все-таки нет?

— Угу, — ответил Оуэн, жуя огромный кусок торта. — Специализировалась в астрономии.

Подняв брови, Блэр смотрела, как Шон «П. Дидди» Комбз показывает свой особняк в Верх­нем Вест-Сайде. Похоже, жена Оуэна настоящий гений. Интересно, кто вообще специализирует­ся в астрономии? Тот, кто хочет стать астронав­том? Ей бы хотелось услышать, что его жена ни­когда не училась в университете, а сидела и смот­рела по телевизору «Дог-шоу» и ела пончики с кремом. В конце концов, она стала весить две-сти с лишним килограммов, и ему приходилось спать в комнате для гостей до тех пор, пока он не съехал совсем. Просто ему стало не­где жить.

Блэр переключила на Эй-эм-си, ее любимый канал. Там часто крутили старые фильмы. Пока-зывали «Касабланку» с Ингрид Бергман и Хамф­ри Богартом в главных ролях, и уже прошло пол-фильма. Немцы вошли в Париж, и героиня Инг-рид ужасно перепугалась.

— Иногда я представляю себе, что живу в то время, — мечтательно сказала она Оуэну, откинув-шись на подушки. — Оно кажется мне гораздо более изысканным. Никто не носил джинсы, все были такие вежливые, и у каждой женщины своя неповторимая прическа.

— Да,но тогда шла война. Великая война, — напомнил ей Оуэн. Он вытер рот льняной сал-феткой и лег на подушки рядом с ней.

— Ну и что? — настаивала Блэр. — Все равно было лучше.

Оуэн потянулся к ее руке, и Блэр отвернулась от телевизора, чтобы рассмотреть его профиль.

— Знаешь, а ты очень похож на Кэри Гранта, — прошептала она.

— Ты так считаешь?