Раздел 1. Так началась война

Против нас полки сосредоточив,

Враг напал на мирную страну…

Вадим Шефнер

 

В сорок первом, в сорок памятном году

Прокричали репродукторы беду.

Роберт Рождественский

 

 

Было все так, как поется в песне: «22 июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началась война». Правда, объявили нам о начале войны в 12 часов дня, когда выступил по радио Нарком Вячеслав Молотов. Сказав о вероломном нападении гитлеровцев на Советский Союз, он закончил свою короткую речь словами: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Этот день остался в истории нашей страны «черным воскресением», перечеркнувшим мирную трудовую жизнь, планы и надежды людей. Позже этот день в России назовут «Днем памяти и скорби». К нему до сих пор возвращается мысль историков, поэтов, прозаиков. К нему возвращаются и те, кто родом из военного детства, кто пережил этот день расставаний и горестных слез.

По-разному восприняли его дети и взрослые. Для взрослых это было страшной бедой, для многих детей, особенно несмышленышей, война казалась продолжением их игр в Чапаева. Подростки вместе со взрослыми бросились в военкоматы «записываться на войну».

Но жизнь сама распорядилась судьбами детей и подростков военного времени. Сотни тысяч оказались на оккупированной немцами территории. Сотни тысяч лишились отцов и матерей и попали в детские дома, находящиеся далеко от дома. Оставшиеся в тылу подростки заменяли отцов и матерей, ушедших на фронт. Они взвалили на себя огромную ответственность не только за себя, но и за жизнь близких, за страну в целом.

Дети повзрослели в считанные дни и недели. Погас юношеский блеск глаз, сурово сдвинулись брови, редко раздавался беззаботный смех. Жесткие военные обстоятельства жизни научили детей побеждать страх, усталость, голод и холод. Тяжелым для семьи было расставание с отцами и братьями, уходящими на фронт. Со многими это расставание было прощанием навсегда.

Литература не оставалась в стороне. Она, отражая людское горе, вместе с тем старалась поднимать дух взрослых и детей, настраивать их на веру в победу. Эта вера основывалась на любви к родной стране и нравственном превосходстве народа.

 

Рекомендуем обсудить:

Ю.Герман. «Война началась»

В. Осеева. «Отцовская куртка»

В. Голявкин. «Мой добрый папа»

 

О рассказе Юрия Германа

«Война началась» (из повести «Вот как это было»)

 

Перу выдающегося ленинградского писателя Юрия Германа (1910-1967) принадлежат многие любимые взрослыми читателями романы, из которых наиболее известна трилогия о докторе Владимире Устименко. По мотивам этого романа, затрагивающего тему войны, был создан фильм «Дорогой мой человек».

Проверяя себя на зрелость, Юрий Герман писал и для детей. Тема «дети и война», отражена им в повести «Вот как это было». Повесть состоит из отдельных рассказов, написанных от имени семилетнего ленинградского мальчика Мишки. Один из них называется «Война началась».

Мишка, больной скарлатиной, лежит в инфекционном боксе госпиталя. Рядом с ним –– летчик Алексей Павлович. И вот беззаботным утром воскресного дня, когда больных кормят творожниками со сметаной, приходит известие о начале войны.

Писатель показывает, насколько по-разному воспринимают его ребенок и взрослый, к тому же военный человек. Первый не понимает, почему нянечки ходят с заплаканными глазами, гладят его и целуют. Второй стремится, как можно скорее уйти на фронт.

Вместе с рассказом о начале войны писатель рассказывает и о первой бомбежке того самого госпиталя, где находятся Мишка с Алексеем Павловичем. Бомба пробила бомбоубежище, куда отвели больных. Из всех больных живыми (хотя и ранеными) остались только Мишка и летчик.

Так известие о войне, превратилось для обоих в реальность. Драматизм войны не столько изображен писателем в действии, сколько передан в молчании раненого летчика.

 

Юрий ГЕРМАН

ВОЙНА НАЧАЛАСЬ

(из повести «Вот как это было»)

 

Как раз это было воскресенье, и мы творожники со сметаной и сахаром ели. По три творожника. А если кто–нибудь хочет. Еще можно. Я четыре съел, а военный летчик Алексей Павлович – девять. Он поправляться стал, и нянечка даже с ног сбилась – все ему по штуке носила. Потом говорит:

– Вы, Алексей Павлович, извините, я вам сразу полдесятка принесу, для вас это даже незаметно будет, а меня уж и ноги не носят….

Потом молоко пили с булками, потом подушками кидались, потом Алексей Павлович приказал:

– Тише! А то я от вас укачиваюсь, как от морской качки.

А мы все с кроватей повскакали. Его облепили и кричим:

– Рассказывать, рассказывать, рассказывать…

Очень весело нам было.

Вдруг главный доктор пришел и крикнул:

– Марш все по кроватям!

Подсел к Алексею Павловичу и что–то с ним зашептал. Долго шептал. Потом мы все поняли, про что он шептал: про войну. Пока мы спали, как раз война началась. – проклятый Гитлер со своими фашистами напал на Советский Союз. Тут Алексей Павлович заторопился из больницы уходить. Спорили они, спорили с главным доктором, и даже до крика дошло у них. Алексей Павлович встал, и главный доктор перед ним стоит, руки в боки держит.

– Не имеете права. – Алексей Павлович говорит. – Я должен явиться в свою военную часть, к своим товарищам–летчикам, к своему начальнику.

А главный доктор в ответ:

– Сейчас я ваш главный начальник.

Алексей Павлович ему говорит:

– Неправильно это. Вы – главный начальник над нянечками и сестрами, а не над военными летчиками.

Тут главный доктор совсем закричал:

– Вы, – кричит, – для меня не военный летчик, а больной скарлатиной, как все эти ребята! Уж если вы такой военный, так нечего было и скарлатиной болеть…И не повышайте на меня голос, потому что это дурной пример для всех ребят. Сегодня на меня скарлатина кричать будет, завтра корь, а послезавтра коклюш закричит!

Алексей Павлович очень смутился и попросил прощения у главного доктора. А главный доктор ответил:

– И вы меня извините.

Пожали друг другу руки. И ушел главный доктор. А мы стали выспрашивать Алексея Павловича про войну. Военный летчик Алексей Павлович сел посредине нашей палаты и покашлял. Потом заговорил:

– Напали на нас фашисты сегодня ночью и на многие города уже бомбы сбросили, на Киев, на Житомир и людей поубивали. Они сразу хотят нас запугать, но не будет этого, ребята, не таки мы с вами люди, чтобы испугаться Гитлера с его фашистами. Правильно я говорю?

– Правильно! – закричали мы все. – Ура!

И нам было даже странно смотреть на наших нянечек, которые ходили с заплаканными глазами и очень нас всех гладили, и тискали, и даже целовали – точно мы были летчики, или танкисты, или военные моряки…

– – –

Война началась, а у нас все по–прежнему в больнице. Лежим себе кушаем, лекарства разные глотаем...

А после ужина мы с моим соседом Толей Захаровым решили уходить на фронт. Скучно же так лежать. И еще потому решили уходить, что давеча нам военный летчик Алексей Павлович так сказал:

– Войну мы кончим нашей победой, потому что весь народ воевать будет.

Весь, а мы?

На дорогу мы начали себе откладывать продукты. По одной котлете от обеда, по полбулочки от завтрака, сахар от ужина. Картошку жареную в бумагу завернули и Яблоков пять штук. И как все заснут, мы давай шептаться:

– Давай к танкистам пойдем.

–Нет, к летчикам

– К летчикам не возьмут, у них вокруг аэродрома часовые ходят…

–А у танкистов не ходят?

– Танки просто в лесу стоят.

– А если к пулеметчикам?

– Тогда уж лучше к артиллеристам. У них во какие пушки!

Вот так мы однажды говорили, говорили, вдруг сирена завыла. Как прошлым летом. И гудки. Большой шум сделался. Я Захарову объясняю:

– Знаешь, что это такое? Это учебная тревога.

А Алексей Павлович спустил ноги с кровати и говорит:

– Боюсь, ребята, что это не учебная.

Тут все и началось. Нянечки бегают, сестра пришла, доктор, всех нас в подвал повели и говорят:

– Это бомбоубежище. Отсек номер три для скарлатины. С корью разговаривать не смейте. Она во втором отсеке. По этому коридору не ходить – он для коклюша. Садитесь по скамейкам.

Вот мы сидим, и Алексей Павлович с нами сидит – очень сердитый. Наши маленькие сразу на нем качаться начали. На ногах, на плечах. А которые побольше, его обороняют. В это время все и случилось.

Я даже не помню, что случилось. Помню, что свистки какие–то свистят, и синие лампы передо мной качаются, и стрельба такая, что в ушах трещит. И пить очень хочется.

И кто–то кричит рядом:

– А–а–а–а!

И еще кто–то тихонько говорит:

– Ножку больно, ножку больно, ножку больно…

Потом меня подняли и понесли.

И я опять все забыл или заснул вдруг.

Утром проснулся – палата другая. И все другое – не так, как у нас. И сидит рядом со мной Алексей Павлович – военный летчик.

Спрашивает:

– Что, брат, худо?

Я на него смотрю и вижу: все лицо его перевязано бинтом, и голова перевязана, только один глаз смотрит и нос торчит.

– С добрым. – говорю, – утром, Алексей Павлович.

– Ничего себе, – отвечает, – доброе утро. Болит нога?

Я ногой шевельнул и как завою.

Тогда он мне все и объяснил. Фашисты в нашу детскую больницу бомбу с самолета сбросили. Пробила она потолок, полы и угодила в бомбоубежище.

Поранило, говорит, кое кого.

Рассказал и отвернулся.

Я стал расспрашивать, кого поранило; он молчал, молчал, потом ответил:

– Нас с тобой.

– А еще?

Молчит.

– Где же все остальные? – спрашиваю.

Молчит.

Потом поднялся и стал ходить. Никогда я не думал, что может человек столько по комнате ходить из угла в угол. Наверное, часа три ходил – то быстрее, то медленнее.

И вдруг за голову схватился, да как застонет, да зубами заскрипит…

И заговорил:

– Никогда вам этого не прощу, никогда! Умирать буду и не прощу!.

Очень, наверное, у него голова болела. И очень он за это на фашистов сердился.

Знаете, что случилось?

Ранило–то меня серьезно! Это я сначала не понял, а потом, оказывается, о–хо–хо! И осколками и щепками. И чем хотите. Но я держался ничего себе. Это мне и доктор говорил, и сестра, и нянечка.

Я на перевязках только кряхтел, а чтобы реветь – этого от меня никто не дождался.

До самой осени меня все лечили и лечили.

Скучно лежать–то! Попробуйте после скарлатины еще столько лежать.

Алексей Павлович ушел, выписался.

Очень мы с ним подружились. Только он такой сердитый под конец сделался – просто невозможно. Даже сам предупреждал:

– Не разговаривай со мной, а то укушу. Я за себя не ручаюсь.

А выписывать стали – просто другой человек сделался. Повеселел. Не ходит, а танцует. И нянечку Анну Васильевну на руках по всему коридору пронес.. Мы с ним, конечно, на прощание поцеловались, и он обещал ко мне в гости зайти.

Очень много у меня еще знакомых сделалось за это время. Пока я лежал в военном госпитале.

Это мои хорошие друзья.

Попрощался я с ними уходя и вышел, опираясь на костыль. Посмотрела на меня мама и сказала:

– Вот и кончилось твое детство, Мишка.

И заплакала почему-то.

 

Вопросы для обсуждения:

1. Как встретили известие о начале войны Мишка и летчик Алексей Павлович?

2. Почему доктор не отпустил Алексея Павловича в воинскую часть?

3. Почему нянечки ходили в этот день с заплаканными глазами и целовали больных детей?

4. Как вы относитесь к подготовке Мишки бежать с другом на фронт? Что помешало им это осуществить?

5. Как Мишка и летчик, находясь в больнице, оказались ранеными? Как вы объясните, почему на вопрос Мишки, «где остальные больные», летчик ничего не ответил?

6. Почему Алексей Павлович при выписке из больницы был особенно весел, а до этого даже разговаривать с Мишкой не хотел?

7. Как вы понимаете слова Мишкиной матери, когда он вернулся из госпиталя»: «Вот и кончилось твое детство»? И почему она заплакала, говоря эти слова.

8. Как вы представляете дальнейшую жизнь Мишки, учитывая, что он живет в Ленинграде?