Повторяемость в культурном процессе далеко превосходит

пределы повторения простых или малозначительных событий и

процессов; они также наблюдаются в продолжительных и

сложных сериях событий. Этому можно привести пример.

Джулиан Стюард в своей известной статье “Культурная

Причинность и Закон” (Cultural Causality and Law, 1949) обнаружил, что возникновение цивилизации в различных областях мира отмечено столь близкими параллелями, что это явление, где бы оно ни имело место, можно подвести под одну и ту же серию следующих друг за другом этапов.

Вероятно, самые поразительные и поучительные примеры повторяющегося культурного процесса дают нам изобретения и открытия, сделанные независимо и одновременно дважды или даже большее число раз. На значение этих совпадений Уайт (1949: 169-170) указал в следующих выражениях:

Ничто более ясно не демонстрирует природу культурного

процесса и его проявление в значительных эпизодах

культурного развития..., чем явления многочисленных и

одновременных, но независимых друг от друга

изобретений и открытий... Культурологическая

интерпретация... легко делает их понятными: когда развивающиеся и сходящиеся линии культурного развития достигают определенной точки имеют место смешение и синтез. Если культура движется широким фронтом, эти синтезы найдут два или более независимых друг от друга и приблизительно одновременных проявления.

Изобретение или открытие, следовательно, объясняется

с точки зрения развивающегося и внутренне

согласованного культурного процесса...

 

ЗАКОНЫ ИСТОРИИ И ЗАКОНЫ КУЛЬТУРНОГО ПРОЦЕССА.

 

Немногие профессиональные историки сделали предметом

своего основного интереса выявление и описание более

широких направлений и моделей (patterns) истории. Еще

меньше среди них таких, которые отваживались формулировать

ее законы. Я знаю только двух историков, сделавших это

открыто и явно. Один из них, Эдвард П.Чейни, воспользовался

своим своим президентским обращением к Американской

Исторической Ассоциации как поводом для того, чтобы

обнародовать шесть “законов истории” (Чейни 1927: 10-22). Другим ученым, сделавшим подобную попытку, был немецкий историк Курт Брайсих, сформулировавшие не менее 35 “законов истории” (Gesetze der Weltgeschichte) (Брайсих 1927:

159-165). По любым критическим стандартам обе эти попытки были безуспешными. “Законы” Чейни, как оказывается при ближайшем рассмотрении, либо вовсе не законы в сколько-нибудь строгом смысле этого слова, либо совершенно ложны, либо то и другое вместе. “Законам” Брайсиха ни в одном случае даже не придана форма научных законов. Они - не что иное как предполагаемые ее этапы, и большинство из них в высшей степени маловероятно.

Попытки предложить исторические законы, повторяю,

нетипичны для представителей профессии историка.

Большинство историков чувствуют то же самое, что чувствовал Эдуард Майер, которого Гарри Элмер Барнс еще при жизни назвал “величайшим из ныне живущих историков” и который утверждал, что “за многие годы исторических исследований я сам ни разу не открыл какого-нибудь закона истории и не встречал, чтобы его обнаружил кто-либо другой” (1924: 32).

Нас не должно удивить, что историки столь безуспешно пытались сформулировать обобщения относительно хода истории, выраженные в форме научных законов, и в то же время эта неудача является неизбежной в свете той концепции истории, которая преобладает среди историков (6).Природу этой концепции и ее связь с проблемой “исторических законов” ясно установлена румынским историком Александру Ксенополом, который писал: “...история имеет дело только с явлениями, индивидуализированными во времени, так сказать, с теми, которые происходят лишь однажды в течении веков;

...такая концепция не могла побудить к формулированию утверждения о законах, но лишь об уникальных и своеобразных последовательностях” (1902: 292).

Но если нет законов “истории”, есть ли законы культурного процесса?

Мы уже заметили, что культурантропологи, как ученые-практики, полностью сознают действие причинности в человеческом поведении. И если детерминизм действует в области природы, то и сама культура должна обнаружить известную законосообразность. Некоторые антропологи, однако, допуская, что развитие культуры может быть строго детерминированным, утверждали, что оно содержит в себе так много различных причинно-следственных цепочек и образует столь широкую и сложную структуру, что трудно выделить основные его направления, и уж конечно в нем нет никаких законов. Если же законы в самом деле существуют, то они либо “очевидны”, либо просто “трюизмы” (7).

Тем не менее, полагаю, можно показать не только то, что имеются законы культуры, но и то, что эти законы - нечто большее, чем тавтологии или тривиальности. Я возразил бы, далее, что причиной того, что эти законы не являются общепризнанными, служит не столько сложность культурного процесса, сколько то, что очень немногие антропологи занимались формулировкой таких законов. Антропологи были столь склонны опровергать содержательные законы культуры, что среди других представителей общественных наук, согласно Мердоку (1957: 251), они приобрели репутацию “отвратительного сборища надувателей мыльных пузырей”.

Прежде чем попытаться дать образцы подлинных законов культуры, представляется уместным дать определение научного закона вообще. Научный закон, как я его понимаю - это просто установление инвариантной связи между двумя или более классами явлений при определенных условиях. Признав, что это определение закона соответствует согласному мнению научного сообщества и, таким образом, не требует специального обоснования, сделаем несколько предположений относительно культурного процесса, которые можно было бы квалифицировать как научные законы.

Вероятно, предполагаемый культурный закон, наиболее общий для антропологов - тот, что был сформулирован Уайтом (1949: 368-369) относительно энергии и культуры: “При прочих равных условиях, культура развивается по мере того, как возрастает количество энергии, потребляемой на человека в год, или по мере того, как возрастает эффективность технических средств использования энергии”.

Я предположил бы, что законом культуры является также и следующее утверждение: Как только достигается неолитический уровень культуры и вооруженные силы набирают мощь и направляются на завоевание и порабощение, количество автономных политических образований в мире сокращается, а их размеры возрастают.

В качестве третьего закона культуры можно предположить следующее: Когда общество приобретает (а) технические средства для производства прибавочного продукта и (b) класс специалистов, способных организовывать и направлять труд других, большинство пленников, захваченных во время войны, перестают убивать в целях каннибализма или жертвоприношений, но экономически используют в качестве рабов.