Куда спряталась совесть Сергобежа.

А Сергобеж почему-то спросил меня:

– У тебя что, Ванёк, живот болит?

И вдруг – явилась! Откуда ни возьмись – черноморденькая моя, чернопузенькая. Сначала показался виляющий хвост, потом шмыгнул собачий мокрый нос, потом вся она нарисовалась, черненькая, кроме больших глазок.

Я просиял радостью:

– Ух ты, моя хорошенькая! Вернулась… Сергобеж! Вернулась! Вернулась совесть моя!

– А где она? Где? Не видно, Ванёк! – он так закричал, что у бабушки в комнате зазвенел незаведенный будильник.

Я сделал ему знак, он понял, просиял радостью.

Собачка спросила с возвышенным видом:

– Зачем звал?

– Я не звал. Я… Мне Ссргобежа – у него отец… ну… потерялся – мне жалко.

Она губки прижала:

– Не звал? Развод, значит? Ну, тогда я обратно пошла. Рассора на всю жизнь, на всю судьбу.

Я стал ее останавливать, ой, нет! – кричать! – не уходи, ты нам нужна!

Сергобеж переполошился:

– Куда она? Держи!

Она ворчит:

– То нужна, то не нужна. Затрепал меня всю. Вон шерсть лезет. Я ведь не плюшевая какая, магазинная – купил да бросил.

Конечно, очень нужна. С ней так… весело?.. Нет, не так уж весело. Вкусно?.. Нет, не вкусно, не сладко. Наоборот, не дает чужую конфетку даже развернуть. Спокойно с ней?.. Куда там! Все время беспокоит. С ней – вот! – не страшно!

– С тобой – вот! – не страшно! – признался я. – Ничего не страшно. А одному - у-у…

– Со мной светло. Я всему свету свет. – Собачка загнула хвост семеркой.

Сергобеж давай меня толкать, подучивать:

– Спроси, спроси, как мою-то выманить? Какие повадки у них, спроси, у совестей. Я уж и подорожник, и одуванчик ел, думал, мне витаминов не хватает каких.

Мы переглянулись с собачкой, перекивнулись, и я завел Сергобежа в такой разговор:

– Вот, Сергобеж, ты хотел гладиолусы выкопать у бабушки…

– Ой, это фу… это воровство!

– А почему? Почему – фу?

– Заловить могут. Мамка скакалкой расстреливать будет.

– А не заловят если? Не стыдно чужие цветы копать?

– Если заловят – стыдно. А если по-пластунски, по-партизански…

– Ох. Представь, что ты бабка. Встала ты утром цветочков понюхать – хвать, а цветочков нету. Жалко бабку?

– Бабку?.. Нет, не жалко. Цветы жалко от земли отрывать. Я же не все выкопаю, пяток-шесток. У нее знаешь сколько, замаешься поливать.

Собачка моя озаботилась, стала прохаживаться туда-сюда, хвост за спину; дала совет:

– Попытай еще, попытай, у детей совесть близко.

Я тягодумно вздохнул:

– Ох-хо… представь, что ты бабка. Скрючься. Ты растила цветочки, маялась-поливала, поила-кормила, а кто-то свись – и выкопал. Обидно тебе, бабушка?

Скрюченный Сергобеж отвечает беззубым голоском:

– Нет, внучок, не обидно. Он не для себя же свись, а для всей улицы, для любования. У меня-то, у карги, где растут? На задах. А человек вперед, в палисадничек посадит.

Сергобеж распрямил свой крючок:

– Я давно, Ванёк, хочу такую жизнь цветочную, а семян-то нету! Я, когда розовые вижу цветы, как будто сладкие уколы получаю, медовые.

Разговор толокся и толокся на одном месте. Я его сдвинул:

– Закрой глаза. Посмотри себе во внутро. Смотри, где она там?

Совесть, я думаю, живет где-то в сердце или около. И живет не сама совесть, а ее дух, душа. Как только человеку занеобходимилось – он ее вызывает, и она превращается во что-то, приятное и нужное этому человеку. У меня была тоска по собаке, а у Сергобежа? Может, отец?

– Сергобеж, может, она похожа на папку твоего?

Он жмурился-жмурился, но нет, не увидел ничего:

– Темно… темно, как в сарайке. Черная тишина. Я уже забыл, какое у папки лицо.

– А может, в пятке засела у тебя?

Сергобеж подскочил с лавочки, будто на батарейках:

– Точно! Точно, ребятки! В пятке, чесслово! Мне наступать больно, вот, на ногу! А ну-ка!

Он встал на голову, придавил ромашку и другую траву, задрыгал пятками, грязными, как репка. Постоял-постоял – соскочил с головы. Вид у него был безутешный. Он безутешно сказал:.

– Учителя говорят, я бессовестный, плохо учусь. А…может, крикнуть на меня, погромче так! Нет, не поможет, кричали.

– Ладно, не горюй. У меня тоже недостаток есть, – признался я потускневшему дружку.

– У тебя? – проворно спрашивает Сергобеж.

Вы уже знаете мой недостаток. Что я… думать не могу, я только вслух думаю. Не успела голова подумать, а рот уже переводит, на свой язык.

– А может, я робот?.. Да нет, роботы холодные, а вон я горячий какой! – Сергобеж продолжал изыскания.

Я сказал ему, что он зато умный. Даже со стороны видно, какой он сообразительный, даже со стороны.

Лицо Сергобежа немного просияло. Он поддержал этот разговор:

– В правилах, в математике, я не соображаю, мне это лень. Но мне не лень строить дом, разводить клумбы, делать зимний сад. Почему ни у кого нет зимнего сада? Им лень. Даже летнего сада не садят. Лень. Просто у каждого своя лень.

– Ленивым тебя не назвать, – преувеличенным голосом говорю я, – и глупым не назвать.

Я устал от этого разговора, проголодался, да и вы, наверно, тоже.

На небе теплые облака собирались в толстенькую тучку. Пролетела ворона, в клюве что-то белеет, наверно, сыр. Пробежала чья-то собака, во рту вкусное грызиво.

Прошла Тетенька в Галошах, что-то пожевывая. Всегда она ест, наверно, даже во сне. Интересно, что ей там дают?

И только я хотел предложить Сергобежу перерыв на обед, он и говорит:

– Нет, Ванёк, мне именно совесть надо. Тройную порцию. Твоя-то собака – большая?

– Тройную? Ну, ты алчный!

Он сел на траву, подложил под себя пятки и сидит, как ворона в гнезде.

Между прочим, ребята, собачка-то подросла моя. Была щенок, стала подросток собачий.

Сергобеж молвил горьким голосом:

– У меня папка бессовестный – раз. Дедушка тоже отказался от нас, мамка ему не нравится наша – два. А если и я бессовестным вырасту, а, Ванёк? Как сынок мой горемыкаться будет! Без отца, без дедушки и без прадедушки!

Наступило длинное молчание. И вы, ребята, помолчите, подумайте. Хоть я и навевал вам аппетит полстраницы назад. Подумайте. Ведь cтоит вам повзрослеть в полраза, из вас получится папа.

ЗАЧЕМ РЕБЕНКУ ПАПА?

Как зачем? – громко, с выражением лица скажут многие. И даже с возмущением лица добавят, что книжка эта скучная, вопросы глупые, всеизвестные.

Папа ребенку нужен, чтобы… чтобы… ну, чтобы… ну… воспитывать, – скажут эти многие.

Но я не видел ни одного ребенка, который грустит: какой-то я недовоспитанный, мне бы пап штуки три, и всех с ремнями.

Да дети вообще не хотят, чтобы их воспитывали! Что им надо для жизни – они прочитают, или спросят у взрослого, или напишут в детскую передачу.

И почему для воспитания мало мамы и двух бабушек, а надо обязательно еще папу?

Тут вы многоумно рассмеетесь: папа нужен, чтобы воспитывать мужчину: мужское отношение к женщине, к дракам, к молотку и топорику, к остальной жизни. Это, конечно, может папа, но может и никуда не спешащий дедушка, и мама кое-что о мужчинах расскажет, и учитель труда в школе научит. В общем, не пропадешь, изучишь мужскую науку.

И вообще получается тут, что девчонкам папчик не нужен? Их мамчик научит… Скажи им это – сейчас запищат, такую пискотеку устроят: нужен папчик! нужен!

И не дедушка им никакой, а вот именно папа!

Ведь не жалеют ребенка: "Ох, бедняжка, бездедушный." А вот беспапошного жалеют.

Я и сам, честно сказать (а зачем писать нечестную книжку, бумагу портить?), я и сам иногда думал: зачем нам с мамой этот шумный дядька, наш папчик?

Он храпит ночью, он сморкается утром, он много ест, в том числе и варенья. А главная моя обида: он приходит с работы, и вся любовь мамы переносится на него, мне только объедочки. Они начинают болтать, хвастаться, смеяться, ругать своих начальников, а я и словечка нс скажи. Не мешай.

Но потом произошел один случай, и теперь-то я знаю, зачем мне папчик, и не хамею, не ссорюсь с ним на всякий случай, который может произойти со мной.

Так вот, в середине учебного года к нам в класс постучали.

Вошло серая тетенька и сказала невзрачным серым голосом:

"Mы новенькие. Можно войти?".

Нина Николаевна спрашивает:

"А где ученик? Пусть заходит".

Тут тетенька попросила:

"Вы уж, ребята, его не обижайте. Отца нет, заступиться некому".

Она вышла, а зашел простой мальчик в очках. У него был долгоносый куриный нос (клюв). С первого взгляда можно было подумать, что это гигантский бройлерный веснушчатый петух в очках.

"Как фамилия?".

"Не-ку… ку… ку…" – закудахтал мальчик.

"Некупилов!" – крикнула в дверь его мама, Некупилова.

Некупилову следующим уроком досталась физкультура.

Когда сделали несколько припрыжек и присядок – построились на перекличку. Bсе быстренька якнули, и тут Некупилов попросил слова:

"Неку-пи… пи… пи… пи…".

Учитель не мог понять, что надо этому ученику, а другие ученики уже такую говорильню развели, такую бесильню!

"Неку-пи… пи… пи…" – продолжал Некупилов.

"В туалет, что ли?" – досадливо спросил учитель.

Тут началась такая хохотальня!

Некупилов порыжел и перестал издавать свои звуки.

Раздалась грозная команда учителя:

"На первый-второй рассчитайсь!".

Некупилов стоял за мной, а как только я крикнул "Первый!", послышалось фырканье.

"Ф-ф-ф-ф…".

Послышался детский всхохот. Учитель все злодел и злодел. Начали все сначала. После моего слова: "Первый!" фырканье возобновилось:

"Ф-ф-ф… Фторой!".

Дети заржали, как мотоцикл, который долго не заводится. Из глаз учителя выглянул смешок.

В третий раз сделали попытку уничтожить фырканье Некупилова. В третий раз охрипший я крикнул: "Первый!". "Ф-ф-ф-ф…" – начал Некупилов.

"Выйди из зала", – сказал ему учитель.

Некупилов пошел, опустив голову. Один раз он даже наступил на свой чуб и стукнулся головой об пол.

"Потише и побыстрее, – рявкнул учитель. И сказал нам: – На первый-второй рассчитайсь!".

"Первый!" – обрадовался первый.

"Второй!" – обрадовался второй. Всем хотелось скорей полазать по канату, попрыгать через козла, кувыркнуться на брусьях.

"Первый!" – обрадовался я.

Из дверей показался цыплячий нос и произнес:

"Ф-ф-ф-ф-фторой!".

Все легли на пол, стали накатываться друг на друга и хо-хо-хо…

Учитель стукнул кулаком об стенку и всем велел сидеть до конца урока.

Физкультура была сорвана. Но мы получили урок того, как надо срывать противные уроки.

Некупилова посадили со мной. И как только учителя спрашивали у новенького фамилию, я тихонько подсказывал: ку-ку-ку. И тогда Некупилова заедало на кукуканьи:

"Не-ку-ку-ку-ку…".

Если он одолевал два слога, я начинал попикивать. Некупилов послушно пипикал:

"Неку-пи-пи-пи…".

Конечно, всякий, воспитанный даже одной бабушкой, знает, что над физическими недостатками неисправимыми смеяться стыдно. Человек не виноват, что он заика. Правда? А почему вы сейчас так сме-ме-ме-ме?..

Потому что люди, когда собираются в стаю, с удовольствием превращаются в обезьян (даже если они ходят в. художественную школу или в му-му-му…). И им уже на стыдно. Перед кем стыдиться, если все вокруг обезьяны? А в классе нас – сорок мартышек.

Я креплюсь, борюсь, делаю серьезное человеческое лицо, но как только вызывают Некупилова, обрастаю шерстью и отпускаю роскошный хвост, который так нравится девчонкам.

И если Некупилову надо ответить на совсем простой вопрос, например, какого цвета снег, я с его помощью отрываю от урока четверть или пятерть. Пока не раздается приветливый звонок с урока.

Но вот однажды, когда раздался неприветливый звонок, как вы догадались, на урок географии, открывается дверь, и в класс просовывается гора. На вершине седоватый ледник. Гора вызывающе подмигивает мне – именно мне! – и зовет выйти меня – именно меня! – в коридор, в альпийские луга коридора. С удовольствием!

Большой толстый дяденька ведет меня к дальнему окну, опаздывающие ученики опаздывают, но все равно стоят камушками, смотрят на непривычный вид отца в школе. Гора говорит мне:

"Я папа Некупилова".

Я улыбаюсь полу-улыбкой смущенного павиана:

"А может, вы ошиблись? У Некупилова нету папы".

"Не было, а теперь есть. И будет всегда! Понял?".

Мое плечо попалось ему под холодную руку, хорошо, что не под горячую. Я уворачиваюсь, как последняя мартышка:

"Тогда вам нужен Некупилов. Может, вы ошиблись? Я его… ну, однопартеец, на одной парте сидим".

Тут гора наклоняется надо мной, хочет обрушиться:

"Ты-то мне и нужен…".

И он мне сказал что-то. Потом еще, еще и чуть-чуть еще.

Я стал красный, как обезьяний зад, и трусливо потрусил в класс. Заскочил, чуть хвост не прикусил дверью.

Некупилов мне ничего не сказал, и я ему не сказал. Когда его вызвали отвечать, я сидел с человеческим лицом, а Некупилов отвечал человеческим голосом.

Вот так. Не знаю, как вы, а я… Если моя жена со мной разведется, мой ребенок не будет безотцовщина, а я не буду безребенщина. Поняли?

Так что пусть ваш пацан на моего не рыпается и мою дочку не толкает. Поняли?

Отец нужен, чтобы ребенок мог быть ребенком, а не маленьким старичком. Поняли?

ЗАЧЕМ РЕБЕНКУ ДЕДУШКА?

Дедушка – он ходит неторопливо, он насмотрелся стран, напробовался блюд, попил винца, и теперь он понимает поговорку: твое счастье то, которое бежит навстречу.

А навстречу ему бежит внук.

У дедушки иногда болит сердце, и он думает, что умрет. И тогда на земле останется его маленький листик.

Он смотрит на внука и видит улыбку, как у маленького когда-то сына. И то, что происходит с внуком сейчас, уже когда-то произошло с самим дедом.

Вот представьте, ребята: к вам приехал дедушка. Вам кажется, что этот почтенный седой мужчина сейчас начнет поучать, набрюзжит, наважничает.

Но дед останавливается вдруг перед дождевым червяком. Стоит в неторопливости… Потом выбрасывает свою вонючую папиросу, достает удочку, о которой мечтал шестьдесят лет, кладет в баночку вкусного дождевого червя и с детской улыбкой ведет внука куда-то.

Взрослые считают, что у меня жизнь еще не началась, а у него уже кончилась. А у нас с дедом и есть настоящая человеческая жизнь.

Вместо орденов и колодок у дедушки на пиджаке висит рыболовная блесна. Вместо инвалидской палочки – удочки и спиннинг на спине. А в кармане вместо папирос и спичек долгожевательная резинка.

И вот вы садитесь в такси и едете на речку. Вы говорите дедушке, что такси – это дорого, а он отвечает: "Ничего, жизнь одна, и она началась!".

Вы никуда не торопитесь, а главное, не торопится дедушка. Счастливый дедушка со счастливой улыбкой берет несчастного червя и закидывает счастливую удочку.

И вот у вас полный садок лещей и ершей, и поплавок дергается опять. А дедушка тянет щуку на спиннинге и не дергается.

Рядом счастливый внук. Он счастливый потому, что наконец-то стал ребенком. Он стал наконец-то ребенком, а не рыбенком, которого ловят.

Ребята, очень-очень советую вам: не спешите рождаться у молодых родителей и нестарых бабушек и дедушек. Подождите, пока дедушка уйдет на пенсию.

МЫ ЗАДАЕМ ВОПРОСИКИ

Тишину перебил голос Тетеньки в Галошах:

– Викусик, поставь мне щелбан, я твою куклу уронила!

Откуда ни возьмись – голос Тетеньки в Пиджаке:

– Еленусик, это будет справедливо, если я тебе кашку сварю?

– С вареньем? – спросила Ленка вредным голосом.

– Конечно, с вареньем, – ответила мать.

– Тогда лучше одно варенье! – развредничалась Ленка.

– Это еще справедливее, – сказал голос в пиджаке.

Пока мы тут сидим, детское счастье уже приблизилось!

Я вскочил. Сергобеж вскочил. Подскочила моя совесть-собачка.

– Эх, репьев-то натыкалось, – проворчала она и стала их выкусывать.

И я сказал:

– Да! Надо делать Царство Друзей, резко! Мирить отцов и сынков, дедушек и внучиков. Соединять! Чтобы этого уничтожения больше не было!

– Не было! – вторит Сергобеж быстрым голосом.

- Я признаюсь завтра, признаюсь, что мы конфеты воровали, а ты кивай. Кивай!

Сергобеж кивнул так, что во рту щелкнуло.

– Опять в Царевичи метишь, – пролаяла собачка с леденцой в голосе. – Хорошо жить на почете, да ответ большой. Не связывайся! Опять рассоримся!

В общем, нарявкала на меня.

А я же не для себя, не для вкусной жизни! Зачем подозревать в плохом, а не в хорошем?

Мы давай с ней спорить. Я говорю:

– Видишь, бессовестных сколько на Земле? Им, думаешь, хорошо? Им – как?

Сергобеж вторит:

– Да. Как?

Опять я говорю:

– Я бессовестным был, знаю. Страшно. Хоть куда, хоть с кем, только не одному быть. Вот скажи-ко правду, без утайки: хорошо отцу без сынка?

Сергобеж: – Нет!

Я: – А ему другие бессовестные говорят: а! выпей водочки, и все забудешь.

Сергобеж: – Он забыл!

Я: – А кто им скажет: признайся иди сынку, он простит, он ждет? Кто им вопросики задавать будет? Вопросики устыдительные?

Сергобеж: – Да! Кто?

Тут Сергобеж махнул рукой в сторону невидимой ему собачки и отозвался о ней неуважительно:

– Ей только лишь бы ее Ванечке было хорошо, а другие – ну их! – пускай мучаются.

Собачка отерла лапкой лицо:

– Ох, править – хуже нет. Одному дать, у другого взять надо. И мы же с тобой виноватые будем. Первый в совете, и первый в ответе. Русские народные слова.

– Эх ты, – сказал я. – А совесть у тебя есть?

Она подняла ушки домиком:

– Совесть? У меня?..

ГДЕ ЖИВЕТ СОВЕСТЬ?

Бабушка сказала:

– Ваня, спать!

Я нехотя, скрипя пятками, поплелся в постель. Лег, прогнал комара и стал думать. Стало думаться про совесть.

Кто, например, ее видел?

Вы скажете: а, по телевизору кино было, бегала там какая-то. Но какого она вида, мало кто помнит, если честно – никто.

А где бы, вы думали, живет совесть?

Не в конуре, и не на дереве. Что? В пятках?.. Нет, там душа.

Кто-то скажет: в голове она, в уме. Вроде бы правильно, а на самом деле нет. Потому что в голове все мысли, все и про всё, и они перемешиваются, толкаются, лезут друг на дружку, каждая старается подружку перекричать, каждая думает, что она – самая умная.

В голове перекресток, а совести нужно укромность, ей стыдно на всеобщем виду, неудобно.

Я думаю, она в сердце живет. Как я это узнал-уведал?

Я вечером, когда спать ложусь, глаза прикрою ладошкой и в сердце гляжу. Там, на дне, сидит светлая собачка. Ну, иногда, конечно, чумазенькая она, трепаная… Бывает…

А у вас – на что похожа?

Я думаю, у разных людей совесть похожа на разное. А бывает, она ни на кого не похожа, не видно ее. Ничего, надо смотреть! Если человек стыдливый, совесть у него большая, во всё сердце, а если бесстыжий – комар там летает.

У злых людей, я думаю, совесть похожа на змею, или муху, или на ехидную колючку.

У добрых – на зайца или на домашнюю корову, утку или петуха.

На лошадь похожа совесть у людей с сильным характером. А если на речку с корабликом – значит, умный человек.

На дерево похожа совесть щедрого.

А у веселых людей – на солнце или на балалайку.

Если у твоей совести благоприятный вид – не зазнавайся. Сегодня ты помог старушке донести яйца до двери, и совесть у тебя в виде благоприятного домика с трубой. А завтра ты взял сумку с яйцами у старушки и бросил ее на лестнице. Да еще и убежал, громко хохоча. Совесть тогда похожа на тряпку половую. Тобой вытирают с пола всю грязь, а потом под порог тебя положат, ноги вытирать будут все подъездные жители.

Если ты пытаешься смотреть в свое сердце, но не видишь там даже самой маленькой мухи, даже блохи, не видишь ни лютик, ни даже незабудочку – не думай, что ты совсем бессовестный. Не думай!

По-моему, она водится у каждого человека. Смотреть надо!

Самый лучший наблюдательный сезон – после хороших поступков: совесть вылазит погордиться.

Например, помог ты, читатель, первокласснице портфель в автобус затянуть. Едешь, посиживаешь, в сердце поглядываешь. А совесть твоя раньше не росла совсем. А сейчас большое что-то лежит, и мокрое такое, даже блестит. Ты вгляделся – батюшки! – целый бегемот! Ты думаешь: ах, какой у меня бегемот большой! Приду домой, сяду в ванну, будем с ним нырять в теплой воде, он и приручится.

Выныриваешь из теплой ванны, чтобы воздуху глотнуть, глаза открываешь и видишь, что ты сидишь в автобусе, а рядом старичок стоит.

Ты скорей опять глаза захлопнул, полюбоваться на бегемотищу своего. Еще бы! До этого случая смотрел – никого не было, серая тишина одна. А тут – целое животное! А старичков вокруг каждый день много стоит.

Заглянул ты в себя и видишь: бегемотик твой уменьшается, ногами топает, вот уже от него гемотик остался, вот уже просто мотик, а вот один ик…

Ты вскакиваешь, кричишь: садитесь скорей! Дедушка!

Тут маленький ик встает на задние лапки, раздвигает челюсти, показывает язык и становится большим серым бемотом. Ге потом.

А вот теперь спрошу: есть у вас привычка смотреть видеомультфильмы? Небось, ни полдня не пропустите.

А есть ли у вас привычка жадно есть конфеты? Конечно, пока родителей нет дома.

А есть ли у вас привычка громко слушать магнитофон? Это уж точно! Два часа после школы, чтобы в себя войти!

А есть ли у вас привычка посоветоваться на ночь с совестью?

Днем, я думаю, она не всегда на месте сидит. Если вы ее зовете и не можете дозваться, может, она по белу свету побрела? Или на съезд совестей отправилась! Или с неофициальным дружеским визитом к соседней совести посплетничать про вас. Вот почему всё тайное становится нетайным.

Так что лучше с ней встречаться перед сном, когда тихо и неторопливо.

Попробуйте! Конечно, у всех получится по-разному. У кого-то сразу, а у кого-то с десятого раза не получится.

Тут терпение надо.

Совесть, она пугливая, как снежинка. И гордая, как жираф.

ВЫСОКИЙ ВОПРОС

И вот наступило утро. У каждого бывает утро, которое начинается с "и вот…". Кто-то уезжал на каникулы, кому-то дарили часы. А у кого наступал день выборов в Царевичи или в Царевны?

Ни у кого. Вот поэтому, я думаю, всем интересно, как я провел это утро.

Я проснулся, пошел во двор. Летом в деревне так – выйдешь по своим делам на полчаса, а задержишься на полдня. Потому что тут и малиновые дела начинаются, и реповые, и морковные, и гороховые, и огуречные. Перчик во рту брызгается. Подсолнух целоваться лезет.

Солнышко глядит на меня во все глаза. Интересно – да? – признаюсь я взрослым?

Маме-то я всегда признаюсь. Я всегда был нелюбитель вранья. Она мои тайны легко выпытывает. Умеет разгадывать людей по улыбке и неулыбке лица (я, может, тоже научусь). А вот на всенародный позор выйти…

Да, выдрать бы меня следовало за ухо…

Признаться мне надо первому. Хороший пример подать. Все всем признаются, и все всем простят. Вот собрались вместе люди, весь мусор, шелуху из карманов выгребли, собрали большую кучу и сожгли. И можно карманы хорошим чем-то наполнять, чистое класть.

Вода в бочке ясная. Я, когда умываюсь, стараюсь не замочить ничего – только палец обмакну и глаза протру. Не очень, извините, люблю умываться. А сейчас сунул голову в бочку и волосы соединились вот сюда. Помыл шею, уши, стал свеженький, умненький-благоразумненький.

Сделаю-ка себе массаж лица, а то улыбка как-то не действует. Я, когда улыбаюсь, зубы всегда на виду. Это английская улыбка, папа говорит. У всех силачей на фотографиях такая улыбочка,

Теперь – одеться, раз-два! Оделся я остро. Желтую такую рубашку… какую-то морковную… рыжие штаны вельветовые. Бабушкиным одеколоном натройнеодеколонился.

Есть я не буду ничего и пить не буду – надо быть легким.

Ну вот, время – без пятнадцати, пора на полянку.

Когда я шел, мне было так легко, будто тащу не тридцать килограммов веса, а лишь одну свою душу.

ОТКРЫТИЕ МИРОВОГО ЦАРСТВА ДРУЗЕЙ

Собрались люди на деревенский ленивый лужок. Всегда, наверно, будет на земле это цветное лето, эта мирная жара.

А кругом все растет. То ли травка, то ли ягодки какие, и кажется то ли, что скоро вырастет из макушки красивый цветок.

Сколько народу, комару негде присесть!

Вот старушка – разносчик красоты, вечнорозовый букетик торжественно держит, вперед себя на полруки. Сама в белом, с голубыми кудрями. Очень приятного вида старушка. Поглядишь на нее – хочется коленки отмыть и на пенсию.

Сергобеж прибежал – походка у него городская, всегда бежит. Нарядился в школьный костюм, волосы на бочок сдвинул.

Вика подъехала на матери, сидит, ножки свесила. Серьезная Вика, похожая на дорогую куклу, которую садят наверх, на шкаф.

– Тяжело в галошах, – сказала мать Вики, – сняла галошу, почесала пятку. – Тяжело, все ноги замотала.

А, наша Наташа!.. Достоинство Наташи в глазах. Они у нее всегда разного цвета, как у природы. Сегодня, как вода в колодце, ясные, отражаюсь в них я.

И дядя Котов пришел – приветливая лысинка – в руке папиросы, "Помер" называются. Закурил папироску – мухи от лица отлетают, полуживые, полумертвые.

Ленка, Ленка – батюшки! – в четверть-юбочке пришла, на ногах каблуки. Прическа такая, дыбная нахлобучка, дыбом, значит. Куда только мать смотрит.

А мать смотрела вдаль, в другой район, в другую область. Потом она в своем темном пиджаке строгого цвета вышла на всеобщий вид.

Стою я – и приятно думаю: исполнилось мое душевное желание!

Тетенька в Пиджаке праздничным голосом объявляет:

– Сегодня у нас, товарищи, открытие первого в районе Царства Друзей. – Она описала три извилистых круга головой и продолжила. – У соседей в районе, я узнала, есть детский центр. А вот Царство Друзей с детьми – я не слышала.

Все закивали, никто не слышал о таком Царстве. Многие, я думаю, мечтают о нем, но никто не превратил в дело.

Тут дядя Котов вытаскивает из кармана швейный сантиметр и подходит к Тетеньке в Галошах:

– Дайте-ка, бабы, голову смеряю. Я теперь – личнособственник, заказывайте шапки.

Тетенька присела, он стал мерять, напевать:

– Трепал нам кудри ветер перемен, да-да-да-да, да-да, да-да. Да-да!

Тетенька в Пиджаке прихмурилась на него, продолжила съезд:

– Сейчас, товарищи, выборы Царевича!

– А потом Всеобщее Признание, – подсказал я.

– На должность Царевича рекомендуются: я и Ваня. – Достала из кармана клетчатую бумажку, прочитала в ней и говорит:

– Давай, Ваня, какие правила предлагаешь к новой жизни?

Я вышагнул скромно, недалеко вперед:

– Главное правило в Царстве наших Друзей: помни, что был маленьким и будешь стареньким.

Тетенька в Пиджаке стала качать головой.

– Не звучит как-то. Маленькие, старенькие. Нет.

Тетенька в Галошах поддакнула:

– Не празднично как-то.

Ну, я спросил тогда у всех собравшихся на лужайке:

– А вы… старенькими будете?

– Не знаю, – говорит Тетенька в Пиджаке, думать ей некогда.

– А будем, наверно, – говорит Тетенька в Галошах, думать ей неохота.

Старушка с цветами только кивнула сухо и незаинтересованно.

Тут у меня началось красноречие. Нужные слова попадали на язык, они были спокойные, короткие. Такие:

– А когда состаритесь, сослабитесь совсем, до ребенка, у вас кровать будет, кружка своя и всё.

Тетенька в Галошах поправила Вику на своей шее:

– А так и будет, куда денешься.

– А дочки, – я выразительно посмотрел на Вику, – будут кричать на вас и давать пять копеек.

Вика озирает окрестности, чувствует себя важной птицей, а я в ее обзор не залетаю.

– А и сейчас покрикивает, – кротко согласилась Тетенька в Галошах.

Старушка сказала с сильным, грубым выражением:

– Да, старость… Стою на кухне, кашу варю, а руки уже не берут, и голова на плечах не держится. Неужели к дочке ехать, к хамке этой? Хамка и хамка выросла. А на каком режиме росла! Как в санатории.

Тетеньки стали кивать с уклончивым видом, а я сказал с особенным красноречием, с тремя восклицательными знаками:

– А ваши внучата будут кричать вам "дура".

Тетенька в Галошах подняла глаза:

– А мне… х-г-м….

Тетенька в Пиджаке стала торопливо снимать его, будто ей только что стало жарко. Руки у нее бледные, городские, чужие ей.

Она стала сминать пиджак, сжимать в комок. Из кармана попадали очки, ручка, бумажки еще. Она не замечала, говоря:

– Старики, они как дети. Как дети малые. У меня отец, извините, на клеенке на голой спит. А что делать? Стирать-то кому за ним? Сами видите. Вся общественность на мне, вся полезность.

– Вы опять унизитесь до детей, – продолжаю роковым голосом, – а дети перерастут во взрослых. Завоображают, забудут, что были малые и будут старые.

Старушка давай хлестать воздух своим неразлучным букетом:

–- Мне моя хамка так и сказала: "Умирать будешь – перешагну и дальше пойду по своим делам". Такая, знаете, уродилась хамковатая!

Тетенька в Пиджаке стала совать свой комок-пиджак Ленке, та стала его не брать. Тетенька стала говорить:

– Да, жизнь задурена у нас… А ты, Лена, тоже… Хоть бы с дедушкой зашла-поговорила когда. Хоть бы на минутку заходила в комнату к нему, а?

– Фу! – Ленка ударила каблуком оземь: – Я зашла один раз. Зашла. Ручку, что ли, искала. А он реветь стал. Знаешь, как ревел! Фу!

Она отмахнулась опять от пиджака и произрекла:

– Он тебя драл, ты и заходи к нему. А я к тебе заходить буду.

Вдруг я заметил, что все изменились, поменялись кто чем: у Сергобежа стали хозяистые, конкретные глаза дяди Котова, а у дяди Котова – глаза ищущего свою совесть Сергобежа.

Тетенька в Галошах стала оглядывать мир ясным, разноцветным Наташиным взглядом, а у Наташи глаза обесцветились, стали неповоротливыми.

Ленка прижала губки решительно, как Старушка, а у Старушки в лице появились неопытные сомнения.

Тетенька в Пиджаке присвоила мою открытую английскую улыбку, а я почувствовал, что стиснул зубы и растиснуть не могу. Боже! Вот оно какое, Царство Дружбы со взрослыми!..