Вопрос об оценочной и экспрессивной лексике

В современной лингвистике

Характеризуя такую форму речевой коммуникации как публичный диалог, можно предположить, что степень официальности обстановки, в которой протекает беседа, должна являться одним из самых значимых и сильных факторов, влияющих на речевое поведение коммуникантов. Некоторые исследователи придают этому моменту очень большое значение, ср.: «В общественном месте… человек ведет себя так, как этого требует обстановка, и строит свои высказывания соответствующим образом» [Девкин, 1981]. От степени официальности, по мнению В.Д.Девкина, зависит и степень «контроля за речью», «использование элементов сниженности», соблюдение норм этики и литературности. Развивая эту мысль, исследователь говорит об общепринятых условиях, диктующих участникам диалога «как строить разговор в определенных ситуациях… обстановка и условия протекания разговора определяют в значительной степени уместность и сообразность языковых средств» [Девкин, 1981].

Эти положения универсальны и определяют речевое поведение говорящих на любом языке. Можно напомнить в этой связи слова Г.О.Винокура о «существовании в общественном сознании той или иной эпохи или среды идеала пользования языком» и о том, что «в той или иной форме, с той или иной степенью силы в обществе, достигшем достаточного уровня цивилизации, эти требования существуют всегда» [Винокур, 1959]. Современная же российская языковая практика свидетельствует о постоянных нарушениях этих правил, об отступлениях от литературно-этических норм в публичной речи. Причины понятны и очевидны: в наши дни идет активный процесс смены не только общественно-политических ориентиров, но и связанный с этим процесс смены языковых/речевых «вкусов». Фактически, создается новая норма, новый вариант нормы публичного речевого поведения.

Мысль о том, что общественные и национально-культурные особенности самым непосредственным образом влияют, накладывая свой отпечаток на общественную языковую практику, на формы языкового общения, на стилистические нормы «массовой» и «персональной» коммуникации, отечественные ученые высказывали неоднократно. Надо признать, что «сейчас наше общество, вне всякого сомнения, встало на путь расширения границ литературного языка, изменения его состава, его норм. История показывает, что это резко повышает нормальные темпы языковой динамики и, сильно изменяя формы выражения, создает нежелательный разрыв в преемственности традиций, в целостности культуры» [Костомаров, 1994].

Этот процесс, заметно усиленный в наши дни, был замечен исследователями в 80-е годы; ср. мнение Т.Г.Винокур: «С практической точки зрения, то есть с точки зрения современного стилистического употребления, само понятие «литературный» колеблется, его нормативные границы подвергаются разрушительному влиянию окололитературных и нелитературных пластов национального языка… Современное языковое состояние в нашем обществе таково, что пересечение, скрещивание разных стилевых пластов в пределах не только связных текстов, отражающих закономерности определенного типа речи, но и в рамках отдельного высказывания, стало стилистической нормой – образцом, к которому речевой акт стремится в целях наибольшей выразительности общения» [Винокур, 1980].

Стремление к экспрессивности, выразительности объясняет многое, но не все. Разные виды устной публичной речи в разной степени (в зависимости от разных причин) открыты для проникновения литературно-разговорных и нелитературных элементов [Виноградов, 1963; Земская, Ширяев, 1980]. Именно такой тип публичного диалога, как интервью, призван наиболее объективно отразить современное состояние устной публичной речи.

В.Г.Костомаров, исследуя язык современной прессы, приходит к выводу об изменении самого русского языка в современных условиях, свидетельством чего является широкое использование в языке современной прессы иностранных заимствований и разговорной струи [Костомаров, 1994].

«Разговорность» как специфическая риторическая фигура современных средств массовой информации [Сиротинина, 1994, 1995], как реакция на прежний их официоз стала как бы символом свободы и независимости этих средств, символом современного, передового [Костомаров, 1994; Сиротинина, 1994].

Однако традиционно использование в устном публичном диалоге разговорной и жаргонно-просторечной лексики и фразеологии связывают с принадлежностью коммуникантов к определенным типам речевой культуры (среднелитературному или литературно-разговорному) [Сиротинина, 1998]. Мы убедились, что этого недостаточно. Кроме этого важно определить взаимодействие таких характеристик, как осознанность/неосознанность коммуникации, причем осознанность может реализоваться в нескольких направлениях: во-первых, с целью создания большей экспрессивности речи (что, впрочем, допустимо и для носителей элитарной речевой культуры [Сиротинина, 1995]); а во-вторых, в целях формирования «речевой маски» или особой провокационной тактики (в жанре интервью это в большей степени относится к инициатору беседы). Ср. мнение А.К.Михальской: «Интервью – это высоко «формальный» (formal) речевой жанр, требующий от партнеров четкого и постоянного соблюдения речевой этики и этикета, «речевого исполнения» в границах элитарного типа речевой культуры и допускающий отклонения от этих требований только в специальных (и осознанных) целях формирования имиджа или языковой игры» [Михальская, 2000, с. 68].

Как уже отмечалось выше, ведущие исследуемых нами программ – К.Прошутинская и А.Караулов – являются носителями разных речевых культур (элитарной и среднелитературной, близкой к элитарной соответственно). Довольно сильно разнятся и «личностные комплексы» обоих ведущих: Прошутинская – личность, ищущая компромисс, способная посмотреть на ситуацию глазами собеседника и сопереживать его проблемы; Караулов, напротив, легко идет на конфликт, провоцируя собеседника к столкновению (на языковом уровне это прежде всего выражается в неоправданном и не всегда уместном использовании разговорной и жаргонно-просторечной лексики). Кроме того, как уже было отмечено выше, исследуемые программы относятся к разным типам телевизионной речи: программа Прошутинской имеет четкую структуру и систему заранее продуманных вопросов, призванных реализовать основную интенцию ведущей – создание эмоционально-психологиче-ского портрета собеседника, где в первую очередь важно уметь наладить контакт с интервьюируемым.

Для Караулова же собеседник – противник в игре, правила которой чаще всего не знает ни один из участников диалога. Несомненно одно: для Караулова важны вопросы, «вскрывающие ситуацию», помогающие «разоблачению» собеседника, заостряющие внимание на противоречиях, которые он скорее всего продумывает заранее. В остальном же программа строится по законам устной спонтанной речи, когда нет ни четкой структуры, ни перспективы развития замысла ведущего, ни стратегии будущего диалога. Речевое поведение собеседников Караулова зависит от их умения выстраивать общение в ситуации неопределенности, когда его участникам неизвестны стереотипные способы реагирования на ситуацию и когда, впрочем, они максимально проявляют свои скрытые черты [Берн, 1992; Добрович, 1997].

Все вышеперечисленные особенности не могли не отразиться на языковом облике обеих программ.

Мы считаем, что проявление авторской интенции на грамматическом уровне не является показательным. Что касается риторических «фигур» («фигур» мысли и речи), которые использует традиционная риторика, то в большинстве случаев при их описании не учитываются параметры (коммуникативные, психологические), делающие их эффективными в плане речевого воздействия.

Наиболее показательным и убедительным доказательнством реализации авторской интенции является, на наш взгляд, отбор языковых единиц, который связан как с действенными (конретными) задачами, так и сверхзадачей говорящего (в нашем случае – ведущего программы), а поэтому и выявлять мы будем лексико-фразеологические особенности речевого поведения обоих ведущих.

Общая прагматическая установка интервью – дать информацию о ком- или о чем-либо – определяет и оправдывает широкий набор языковых средств, разностильных элементов, смешение и совмещение в одном тексте разных стилистических приемов, вольное обращение со словом, языковую игру и т.д.

На лексическом уровне речь участников интервью (и ведущего, и интервьюируемого) представляет пеструю и мозаичную картину. Словесный состав включает общелитературную и специальную лексику (термины и профессионализмы встречаются в речи всех коммуникантов), широко используется эмоционально-оценочная и экспрессивная лексика и фразеология, что и является предметом нашего исследования.

Как правило, в современном русском литературном языке выделяют средства функциональные и средства экспрессивные. Однако некоторые авторы этих средств не различают. Так, М.В.Панов считает, что существует только две противопоставленные друг другу и нейтральным словам группы лексики: лексика разговорная (вечерком, взасос, висюлька, загвоздка и т.п.) и лексика высокая (вершитель, воин, возмездие, вкусить и т.д.). И разговорная, и высокая лексика делится, по мнению М.В.Панова, по степени яркости окраски [Панов, 1964].

По существу не различает этих средств и О.С.Ахманова. По ее мнению, «вопрос о стилистической дифференциации слов выступает как вопрос о тех их оценочно-эмоционально-экспрессивных особенностях, которые приобретаются вследствие их предпочтительного и даже исключительного употребления в тех, а не других сферах и областях человеческого общения» [Ахманова, 1958, с. 31]. Поэтому она полагает, что одни эмоционально-оценочно-экспрессивные средства организуются вокруг одного стилевого центра – книжного, другие («всевозможные стилевые оттенки, обычно весьма нечетко и недостаточно дифференцированно обозначаемые как «фамильярные», «презрительные», «неодобрительные» и т.п.») вокруг второго – разговорного [там же].

Лингвисты, различающие функциональные и экспрессивные средства, безоговорочно относят первые к средствам стилистическим. По поводу же экспрессивных средств мнения разделились: с точки зрения многих авторов они не входят в состав стилистических средств [Пиотровский, 1960].

К функционально-стилистическим средствам обычно относят элементы книжные и разговорные, противопоставляя их друг другу и элементам, нейтральным в функционально-стилистическом отношении. Но некоторые лингвисты характеризуют книжные и разговорные элементы как экспрессивные, делая исключение лишь для терминологии [Вейхман, 1958].

Разные мнения высказываются и об экспрессивных элементах. Исследователи (как те, кто признает, так и те, кто не признает эти элементы одним из видов стилистических средств) единогласно относят к ним только эмоционально-оценочные средства. Однако состав эмоционально-оценочных средств вызывает споры: если одни относят к ним лишь слова типа глупыш, зубодер, писака, профан и т.п., то другие – и междометия ах, увы и т.п., и слова типа любовь, ненависть и т.д. [Скребнев, 1975]. Отдельные лингвисты включают в разряд экспрессивных слова, обозначающие признак гиперболический (злой – недобрый, великий – большой, крохотный – маленький и т.п.), слова, не утратившие образности, «свежие» слова (т.е. малоупотребительные) [Гвоздев, 1955]. Иногда, как отмечено, к экспрессивным средствам относят книжные и разговорные. Д.Н.Шмелев выделяет в составе экспрессивных средств такие, которые характеризуют самого говорящего с языковой точки зрения, например, сигнализируют о его социальной или профессиональной принадлежности (характерологические средства) [Шмелев, 1973].

Разноречивы и высказывания о закономерностях соотношения функционально-стилистических и экспрессивных признаков слов. Часть авторов придерживаются мнения, что это признаки пересекающиеся. Принято считать, что книжные элементы чаще имеют одну только функциональную окраску, тогда как разговорные преимущественно экспрессивны [Гальперин, 1958]. При этом одни лингвисты считают, что функционально-стилистической характеристике слов соответствует твердо определенная экспрессивно-эмоциональная окраска, другие же оспаривают эту точку зрения.

Вместе с тем широко распространено мнение, что экспрессивные средства представляют собой разновидность книжных (стилистически высоких) и разговорных (стилистически сниженных) средств языка [Ильинская, 1950].

Следует также отметить стилистическую классификацию лексики, предложенную Ю.М.Скребневым. Указанные выше группы стилистически маркированных слов он классифицирует «на едином основании социального престижа слова» [Скребнев, 1975, с. 97]. Одну группу противопоставленных друг другу и нейтральным словам стилистически окрашенных слов составляют, по его мнению, слова повышенной эстетической ценности, другую – слова пониженной эстетической ценности. В соответствии с этим нейтральную лексику он характеризует как лексику с нулевой степенью эстетической ценности. Каждая из групп стилистически окрашенных слов делится им по степени эстетической ценности. К словам минимально повышенной эстетической ценности он относит книжно-литературные слова типа деятельный, присущий, трудоспособность, повсеместно и т.п. К словам средней степени повышенной стилистической ценности – слова с окраской высокопарности–торжественности, архаичности, принадлежности к высоким интеллектуальным и эстетическим сферам (в том числе терминологию): братоубийственный, низвержение, воспрянуть, глобальный, импрессионист и т.п. К лексике максимальной степени эстетической ценности – поэтическую лексику (ланиты, длань, младость, златой), традиционно трафаретную (тишь, синь, сизокрылый) и некоторые авторские новообразования (стозвонный – Есенин, взорлить – Маяковский). К лексике минимально сниженной эстетической ценности Ю.М.Скребнев относит слова разговорные: штучка, промокашка, сгущенка, язвенник и т.п. К группе слов более сниженной эстетической ценности – арготизмы, например, слова припухать, шарахнуть, железно и т.п. К максимально сниженным – «слова, отвергаемые самой системой морально-этических воззрений языкового коллектива – слова непристойные, или чересчур грубые по своим коннотациям арготизмы».

Отмеченные между лингвистами разногласия в известной мере связаны с терминологической неупорядоченностью: одни и те же явления часто имеют в лингвистике разные именования, и, наоборот, в одни и те же термины вкладывается разное содержание. В частности, как отмечает Е.В.Петрищева, «элементы, обладающие теми или иными особенностями объективно, вне зависимости от контекстов, называют у нас стилистическими, стилевыми, стилистически окрашенными, стилистически маркированными средствами» [Петрищева, 1984, с. 11]. При этом наиболее распространенный из указанных терминов – стилистические средства, - как утверждает исследователь, неоднозначен: «им обозначают также способы и приемы создания того или иного стилистического эффекта» [там же]. Во избежание недоразумений и взаимного непонимания Е.Ф.Петрищева предлагает применять термин, внутренняя форма которого исключает двойное толкование – стилистически маркированные средства. Этот термин мы и будем использовать в своем исследовании.

Многозначен и термин экспрессия. Обычно его используют по отношению к той окраске или тем окраскам стилистических единиц (высказываемому ими стилистическому впечатлению), которые противопоставляются так называемым функционально-стилистическим свойствам слов, оборотов и т.д. Но иногда его применяют к любым окраскам. Так, придавать термину экспрессия «обобщающий, относительно функциональности и эмоциональности смысл» предлагает Т.Г.Винокур [Винокур, 1980, с. 57]. Еще шире понимает экспрессивность К.А.Долинин. По его определению, это «такое свойство языкового знака, в силу которого он воспринимается деавтоматизированно, непосредственно воздействует на воображение адресата и (или) на его эмоциональную сферу» [Долинин, 1978, с. 120]. Многозначностью термина экспрессия объясняется и то, что некоторые авторы относят книжную и разговорную лексику к экспрессивным средствам. Е.Ф.Петрищева применяет термин экспрессия только к одному типу окрасок и противопоставляет в этом отношении терминам функциональная окраска и социальная окраска [Петрищева, 1984, с. 12].

В современной науке существует много точек зрения и относительно эмоционально-экспрессивной лексики, т.к. лингвисты по-разному определяют ее состав и способы ее выражения в языке. Так, О.С.Ахманова, с одной стороны, отмечает, что в совокупности оценочность, эмоциональность, образность и экспрессию можно обозначить термином «коннотация», а с другой – разграничивает понятия экспрессивность и эмоциональность. По ее мнению, экспрессия – это «выразительно-изобразительные качества речи, отличающие ее от обычной (или стилистически нейтральной) и придающие ей образность и эмоциональную окрашенность» [Ахманова, 1966, с. 524]. Под эмоциональностью же она понимает «выражение чувств, настроений, субъективного отношения» [там же, с. 525].

Проблеме экспрессивности большое внимание уделяет и В.В.Виногра-дов в своей книге [Виноградов, 1959]. Он отмечает, что необходимо различать формы индивидуальной и коллективной экспрессии, при этом замечает, что экспрессивные формы речи не только отражают субъективно-характеристическую и идейную оценку, а также выражают стиль личности или социальной группы и легко поддаются переводу на интеллектуальный язык. По мнению В.В.Виноградова, «экспрессивные краски» легко смешиваются и переходят одна в другую. «Грубые слова, вызванные гневом, ненавистью, раздражением, могут приобрести смягченное значение. Бранные выражения могут стать ласкательными, дружескими», - отмечает ученый, имея в виду те эмоциональные оттенки, которые приобретают лексические единицы в ситуации общения [там же, с. 326].

Е.М.Галкина-Федорук в своей статье [Галкина-Федорук, 1958] указывает на другие аспекты понимания проблемы эмоциональности и экспрессивности в языке. По ее мнению, язык служит не только для выражения мыслей, но и для передачи чувств, настроений. Поэтому познавая окружающий мир, мы одновременно выражаем и отношение к его явлениям и предметам. «Следовательно, познание действительности сопрягается с эмоциональной оценкой того, что познается», - отмечает автор статьи [там же, с. 115]. Е.М.Галкина-Федорук обращает внимание на то, что эмоциональность и экспрессивность взаимосвязаны между собой, но экспрессивность гораздо шире эмоциональности в языке: «Однако выражение эмоции в языке всегда экспрессивно, но экспрессия в языке не всегда эмоциональна» [там же, с. 124]. В этой статье лингвист останавливается на подробном описании способов выражения эмоциональности и экспрессивности. Так, выражение эмоциональности Е.М.Галкина-Федорук рассматривает на словообразовательном и лексическом уровне, а выражение экспрессии – на фонетическом, лексическом и синтаксическом.

Е.М.Вольф в работе, посвященной проблеме оценочных значений и способам их выражения в языке [Вольф, 1985], отмечает, что важнейшей особенностью оценки является обязательное присутствие в ней субъективного фактора, взаимодействующего с объективным. «Оценочное высказывание, даже если в нем прямо не выражен субъект оценки, подразумевает ценностное отношение между субъектом и объектом. Всякое оценочное суждение предполагает субъект суждения, то есть то лицо (индивидуум, социум), от которого исходит оценка и его объект, то есть тот предмет или явление, к которому оценка относится», - отмечает исследователь [там же, с. 22].

Соотнесение субъективного и объективного является основной проблемой, вокруг которой разворачиваются споры о философской сущности ценностей и о природе оценочных суждений. История изучения оценки характеризуется постоянной борьбой двух направлений, одно из которых опирается на представление, что основным в оценке является субъект в его отношении к объекту, а другое считает основным для оценки свойства объекта. Первое направление нашло свое наиболее явное выражение в концепциях эмотивизма, где оценочные значения рассматриваются лишь как выражение эмоций субъекта, как отношение субъекта к объекту. При этом некоторые авторы понимают «эмотивность» очень широко, считая, что практически в любом высказывании содержится эмотивный аспект, так как даже сообщение о факте что-то меняет в психическом состоянии слушателя, предписывая ему соответствующие эмоциональные состояния. В эмотивном аспекте оценки разделяются при этом собственные эмоции субъекта (Какой я дурак!; Как жаль! и т.п.) и эмоции, которые субъект хочет внушить собеседнику (в высказываниях, касающихся собеседника).

Противоположное направление опирается на идею, что оценочные значения следует рассматривать как принадлежащие объектам, и таким образом они представляют собой не отношения, а свойства [Вольф, 1985].

Взаимодействие субъекта оценки с ее объектом лежит и в основе классификации частнооценочных значений, предложенной Н.Д.Арутюновой. Как подчеркивает Н.Д.Арутюнова, «оценка создает совершенно особую, отличную от природной, таксономию объектов и событий» [Арутюнова, 1985, с. 38]. Среди частнооченочных значений выделяются три группы, которые включают семь разрядов.

Первая группа – это сенсорные оценки, они делятся на: 1) сенсорно-вкусовые, или гедонистические, оценки – то, что нравится: приятный, вкусный, привлекательный, душистый и 2) психологические, среди которых различаются: а) интеллектуальные оценки: интересный, увлекательный, банальный и б) эмоциональные: радостный, желанный, приятный.

Вторая группа – это сублимированные, или абсолютные, оценки: 1) эстетические оценки, основанные на синтезе сенсорных и психологических: красивый, прекрасный; 2) этические оценки, подразумевающие нормы: моральный, добрый, порочный.

И, наконец, последние три разряда, составляющие третью группу, - это рационалистические оценки, связанные с практической деятельностью человека. Они включают: 1) утилитарные: полезный, вредный; 2) нормативные: правильный, нормальный, здоровый; 3) телеологические: эффективный, удачный, негодный.

Как можно видеть, анализ в собственно лингвистическом плане также опирается на понимание субъективного и объективного аспекта значений оценочных слов и высказываний в их соотношении. В оценочных выражениях субъективное и объективное неразрывно связаны, образуя континуум, где та и другая сторона нарастают / убывают обратно пропорционально друг другу.

Е.М.Вольф в своей работе [Вольф, 1985] рассматривает экспрессивность как свойство не отдельных слов, а высказывания в целом. Экспрессивность, по мнению Вольф Е.М., выражается интонационной структурой и соответственно восклицательной формой предложения: Это потрясающе!; Что за безобразие! Кроме того, исследователь считает, что экспрессивность связана с эмоциональной оценкой, хотя и не исчерпывает ее: «Экспрессивность, как правило, возникает в тех случаях, когда оценка появляется как непосредственная реакция на событие. В речевых актах экспрессивность оценочных выражений направлена на то, чтобы усилить эмоциональное воздействие на собеседника, иными словами, увеличить перлокутивный эффект оценочного высказывания. Поэтому экспрессивность составляет характерный признак речевых актов, «где оценка выступает как основная иллокутивная сила» [там же, с. 42].

Таким образом, экспрессивный и собственно оценочный аспекты значения слова и высказывания, по мнению Вольф Е.М., существуют независимо друг от друга. Так, в частности, эстетическая оценка, считает исследователь, не подразумевает обязательной экспрессивности: высказывание это прекрасно не влечет за собой я взволнован, потрясен, оно может быть чистой констатацией; ср.: Это прекрасно, но оставляет меня холодным и наоборот, Я потрясен! совсем не подразумевает, что это прекрасно. Эмотивность же в понимании Е.М.Вольф также не подразумевает обязательной экспрессивности: так, Мне нравится ваш план представляет собой оценку, где эмотивность является ведущим фактором, однако экспрессивность отсутствует [там же, с. 43].

Л.А.Новиков, выделяя различные аспекты лексического значения слова наряду с сигнификативным (собственно семантическим) и денотативным (ситуативным) выделяет и эмотивное значение слова, определяя его как «специфическое языковое выражение оценки обозначаемого с помощью стилистически маркированных лексических единиц, т.е. не являющихся стилистически нейтральными» [Современный русский язык, 1999, с. 183]. Однако, по мнению Л.А.Новикова, это и оценочный, и эмоциональный, и экспрессивный, и стилистически характеризующий компонент лексического значения. Мы же, руководствуясь интересами нашего исследования, считаем необходимым кроме понятий эмоциональности и экспрессивности ввести понятие эмоционально-экспрессивной лексики и, исходя из определений экспрессии и эмоциональности, данных О.С.Ахмановой в «Словаре лингвистических терминов», мы трактуем ее следующим образом: это стилистически маркированные лексические единицы, служащие для выражения чувства, настроения, субъективного отношения.

Однако в настоящее время существует много разногласий и в понимании состава стилистически маркированных слов, а также в их дифференциации. Основная причина этих разногласий заключается в том, что все еще остается неопределенным само понятие стилистической маркированности, а другие проблемы, связанные с этими средствами, не имеют однозначного решения.

Характеристики стилистически маркированных средств, встречающиеся в современной лингвистике, весьма пестры; тем не менее их можно разбить на две группы.

1) Наиболее широко распространена точка зрения, которой придерживаются составители словарей. Согласно данной точке зрения, стилистически маркированные средства – это языковые элементы с ограниченной областью применения, а стилистически нейтральные соответственно – элементы, употребляющиеся во всех условиях общения. Обычно считают, что употребление стилистически маркированных средств ограничено функциональными стилями. Именно на этом основании термин стилистические средства иногда заменяют стилевые средства; а при противопоставлении средствам экспрессивно-стилистическим их еще называют функционально-стилистическими средствами.

2) Вторую группу составляют характеристики стилистически маркированных средств как элементов, имеющих стилистическую окраску, по терминологии некоторых авторов – экспрессию. В последнее время в лингвостилистической науке получили также распространение термины коннотация, дополнительная информация, стилистическое (коннотационное) значение, стилистическое созначение. Все они обозначают то же, что и термин окраска, - способность языковых элементов вызывать вне текста стилистическое впечатление, а в текст вносить «определенную настроенность» [Сорокин, 1954, с. 82]. По распространенной среди сторонников данной характеристики стилистически маркированных средств точке зрения, стилистические признаки наслаиваются на собственно лексическое значение слова [Ахманова, 1958]. Некоторые исследователи характеризуют связь способности вызывать стилистическое впечатление со словом более конкретно. Так, Ю.М.Скребнев объясняет коннотации языковой единицы ассоциациями с определенными сферами употребления [Скребнев, 1960]. В.А.Звегинцев различает те экспрессивно-эмоциональные «элементы» слов, которые «связаны с самим словом», и те, которые (у слов типа смерть, гроб, ужас, грязь, подлость и т.п.) «ассоциативно связываются с самими явлениями объективной действительности и не являются принадлежностью самого слова» [Звегинцев, 1955, с. 77-78].

Анализируя представленные определения стилистически маркированных средств, Е.Ф.Петрищева замечает, что сами исследователи не придают этому разнообразию характеристик принципиального значения. Вместе с тем исследователь дает свое определение стилистически окрашенной лексики, под которой понимает «лексические единицы (однозначные) слова или отдельные значения многозначных слов), способность которых вызывать вне контекста особое стилистическое впечатление обусловлена тем, что они заключают в себе не только предметно-логическую (сведения об обозначаемом предмете) и (или) грамматическую, но и какую-либо дополнительную (непредметную) информацию определенной контекстной закрепленности» [Петрищева, 1984, с. 34].

Данное определение не противоречит, впрочем, и классификации аспектов лексического значения, предложенной Л.А.Новиковым, который отмечает, что «различные аспекты лексического значения взаимосвязаны и взаимодействуют, по разному и с различных сторон характеризуя единую сущность – лексическое значение: сигнификативное значение лексической единицы представляет собой обобщенное отражение фрагмента объективного мира, структурное – фиксирует ее место в системе, эмотивное – выражает эмоционально-экспрессивную оценку обозначаемого, денотативное – харатеризует конкретную, актуальную соотнесенность такой единицы с предметом, ситуацией» [Современный русский язык, 1999, с. 185].

Поскольку задачей нашей работы является анализ реализации авторского намерения в ходе дискурса, то и лексические единицы необходимо исследовать как единицы, предназначенные для выполнения коммуникативных функций [Колшанский, 1980, с. 147]. Коммуникативное исследование слова отличается от традиционных контекстуальных исследований тем, что имеет дело не с многозначным словом и факторами реализации одного из его значений в контексте, а с «приспособлением семной структуры отдельного значения к условиям конкретного коммуникативного акта, к той или иной коммуникативной задаче высказывания» [Стернин, 1985, с. 7].

Слово как единица языка характеризуется двухаспектностью: оно выступает в языке одновременно как номинативная (в другой терминологии сигнификативная) и как коммуникативная единица. Значение слова как номинативной единицы формируется как результат отражения действительности сознанием человека. Отражение закреплено словом в качестве его содержания, которое выступает и как коммуникативное значение слова в речевом акте. Итак, в коммуникативном акте слово выступает как номинативная и коммуникативная единица одновременно, но коммуникативно релевантными оказываются далеко не все компоненты значения слова как номинативной единицы [там же].

Таким образом, наши исследовательские интересы находятся в области коммуникативной лингвистики, и задача наша состоит не только в том, чтобы определить компоненты номинативных значений исследуемой лексики и фразеологии, а прежде всего в том, чтобы вычленить те компоненты, которые необходимы в силу коммуникативного задания, или авторской интенции.

Эмоционально окрашенная лексика выделяется в словарях стилистическими пометами бран., ирон., шутл. (в СУ, СО, МАС), неодобр., пренебр., презрит. (в СУ, СО), укор., торж., ритор. (в СУ) по признаку особого стилистического впечатления, отличного от того впечатления, которое вызывает лексика функционально-стилистическая. Традиционно считается, что лексика, получающая пометы неодобрит., презрит., пренебр., торж., ритор., содержит в себе характеристику эмоционального состояния говорящего, лексика же, получающая пометы ирон., шутл., укор., указывает на эмоциональное отношение (в собственном смысле этого слова) говорящего к предмету речи. И совершенно особые функции выполняет бранная лексика [Петрищева, 1984, с. 156]. Однако данная классификация требует, с нашей точки зрения, дополнительного комментария.

Задача данного этапа исследования (выявления особенностей речевого поведения ведущих) ставит нас перед необходимостью решить ряд действенных (конкретных) задач: во-первых, определить, какого рода лексику (нейтральную или стилистически маркированную) используют в своей речи ведущие исследуемых нами программ; во-вторых, определить, каков общий эмоциональный фон (положительный или отрицательный) исследуемых программ; в-третьих, - за счет какого рода лексики создается экспрессивность речи ведущих; в-четвертых, выявить степень интенсивности использования эмоционально-экспрессивной лексики и фразеологии и ее качественные характеристики.

Однако прежде чем, руководствуясь поставленными перед нами задачами, приступить к описанию лексических единиц, необходимо определить основания их классификации. Исходя из базовых определений эмоциональности и экспрессии, данных О.С.Ахмановой в «Словаре лингвистических терминов» (см. выше), а также введенного нами определения эмоционально-экспрессивной лексики как стилистически маркированных лексических единиц, служащих для выражения чувств, настроений, субъективного отношения, мы выделили следующие параметры классификации: эмоционально-оценочную лексику мы будем рассматривать в рамках нейтральной лексики, а экспрессивную и эмоционально-экспрессивную – в рамках стилистически маркированной. Схематично эту классификацию можно представить следующим образом:

Схема 1

Нейтральная лексика Стилистически маркированная лексика

â å æ

эмоционально-оценочная эмоционально-экспрессивная экспрессивная