Отражение монголо-татарского нашествия в древнерусских повестях хIII века. (слово о погибели земли, летописные повести, рязань батый)

 

«СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУСКЫЯ ЗЕМЛИ»

К числу севернорусских памятников, связанных с нашествием татар, принадлежит и «Слово о погибели Рускыя земли», найденное X. М. Лопарёвым в начале 1890-х годов в рукописи XV в. псковского Печерского монастыря и тогда же им опубликованное '. Оно невелико по объёму (в рукописи занимает 45 строк). В «Слове» перечисляются природные и материальные богатства, которыми до татарского нашествия изобиловала «светло-светлая и украсно-украшена земля Руськая»: озёра многочисленные, реки и колодцы местнопочитаемые, горы крутые, холмы высокие, дубравы чистые, поля дивные, звери различные, птицы бесчисленные, города великие, сёла дивные, сады монастырские, дома церковные. Были тогда на Руси князья грозные, бояре честные, вельможи многие. Большие пространства и живущие на них народы были покорены великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, именем которого половцы устрашали детей в колыбели и при котором литовцы из своих болот не показывались на свет, а венгры укрепляли каменные свои города железными воротами, чтобы он через них не въехал к ним; немцы же радовались, живя далеко за синим морем.

Так было раньше, теперь же приключилась болезнь христианам. Таково содержание этого выдающегося памятника, проникнутого чувством глубокого патриотизма, гордостью прошлым Русской земли и скорбью о её бедствиях, причинённых ей татарами. Вслед за ним идёт житие Александра Невского, не имеющее здесь особого заглавия и даже не отделённое от текста «Слова о погибели» особой строкой. Первый издатель «Слова», основываясь на том, что в нём, как оно до нас дошло, идёт речь не о гибели Русской земли, а о её могуществе и красоте и только в последней фразе имеется неясное указание на «болезнь» христианам того времени, считал его «только началом великолепной поэмы XIII в., оплакивающей гибель Руси»,— поэмы, продолжение которой утрачено. За ней, по его же предположению, следовало также не дошедшее до нас «Слово о смерти великого князя Ярослава Всеволодовича», а потом уже — житие Александра Невского. Таким образом, «Слово о погибели» представляло собой первую, целиком не сохранившуюся часть трилогии. Предположение Лопарёва о существовании второй части трилогии основывается на том, что вслед за заглавием — «Слово о погибели Рускыя земли» в рукописи написано: «о смерти великого князя Ярослава», после чего идёт текст «Слова», о смерти же Ярослава Всеволодовича вовсе не говорится.

Н. И. Серебрянский предполагал, что «Слово о погибели» является предисловием к не дошедшей до нас светской биографии Александра Невского, написанной одним из дружинников князя и возникшей вскоре после его смерти '. По его предположению, в словах «о смерти великого князя Ярослава» мы имеем дело с порчей текста, и следует читать «о смерти Александра Ярославля», т. е. Александра Невского. При такой поправке становится ясным, почему его житие, помещённое вслед за «Словом», не имеет особого заглавия

Предисловием, но не к не дошедшей до нас светской биографии, а к церковному житию Александра Невского считал «Слово о погибели» и В. Мансикка, полагая, что слова митрополита Кирилла при погребении Александра «Уже погибаем», читаемые в житии, как раз являются теми словами, к которым внешним образом могло прикрепиться заглавие «Слово о погибели Рускыя земли» '

Однако едва ли «Слово» можно считать изначальным вступлением к светской биографии Алек- сандра Невского или к церковному его житию: он умер в 1263 г., а в «Слове о погибели» имеется упоминание «нынешняго Ярослава» (т. е. Ярослава Всеволодовича, умершего в 1246 г.) и «брата его Юрья, князя Володимерьскаго», павшего в битве с татарами 4 марта 1238 г. Судя по контексту, о Юрии Всеволодовиче упоминается как ещё о живом.

Существует предположение, что «Слово о погибели» явилось откликом на Калкскую битву 1223 г. и было создано около 1225 г., но вероятнее предполагать, что оно вызвано было опустошительным татаро-монгольским разорением Руси в 1237 г.: именно к этому событию слово «погибель» (в данном случае — «разорение», «опустошение») значительно более применимо, чем к последствиям Калкской битвы. Предполагать, что «Слово о погибели» было откликом на ближайшие последующие разорения татарами Русской земли, нет оснований, так как, судя по контексту, оно было написано до смерти князя Юрия Всеволодовича. «Слово о погибели» затруднительно считать изначальным вступлением к житию Александра Невского в какой бы то ни было редакции ещё и потому, что само содержание жития, повествующего о блестящих победах Александра над врагами Руси, не согласуется с представлением о её «погибели».

Художественный стиль «Слова о погибели» представляет собой сочетание книжного стиля с устнопоэтическими формами песенной речи. Книжный стиль сказывается преимущественно в перечислении богатств, которыми изобилует Русская земля, и в состав-эпитетах, как «светло-светлая», «украсно-украшена». От устно-поэтической традиции идут, видимо, такие сочетания, как «горы крутые», «холмы высокие», «дубравы чистые», «князья грозные», «бояре честные», «синее море». Здесь характерны как самые эпитеты, так и постановка их после слов, к которым они относятся,— обычный приём в произведениях устнопоэтического творчества.

Оттуда же идёт и эпический образ Владимира Мономаха. К нему, в частности, приурочены те же предания (об устрашении половцами его именем своих детей), которые связывались с именем Романа Галицкого. Упоминание о том, что различные народы трепетали перед Владимиром Мономахом,— общее место, встречаемое в описаниях могущества различных русских князей; рассказ же о страхе, испытанном Мануилом,-— явная хронологическая несообразность, так как Мануил начал царствовать спустя восемнадцать лет после смерти Мономаха и в действи- тельности посылал посольство с дарами к князю Ростиславу. Ошибка эта ведёт своё происхождение от одной из хроник, известной в древнерусских рукописях и отодвигавшей царствование Мануила на тридцать лет назад, почему в «Слове о погибели» Мануил и оказался современником Владимира Мономаха.

«Слово о погибели» оказало большое влияние на вступительную часть одной из редакций жития князя Фёдора Ярославского, возникшей в конце XV — начале XVI в. под пером Андрея Юрьева, но здесь эта вступительная часть примыкает к житию Фёдора гораздо органичнее, чем «Слово о погибели» к житию Александра Невского

 

ПОВЕСТИ О ТАТАРСКОМ НАШЕСТВИИ

Длившееся более двух веков татаро-монгольское иго было тяжелейшим бедствием для русского народа. Русскому народу, принявшему на себя бремя татаро-монгольского владычества, выпало на долю спасти европейскую культуру от разгрома и истощения. Нашествие татар на Русскую землю нашло отражение в ряде произведений повествовательного, проповеднического и житийного характера. Умы старых русских книжников, подавленных тяжестью и неожиданностью грозной катастрофы, обрушившейся на Русскую землю, искали прежде всего религиозного объяснения событий. Порабощение Руси татарами они объясняли наказанием божиим за грехи: бог посылает победу татарам не потому, что он им покровительствует, а потому, что нас наставляет этим на путь покаяния. Усилившаяся в пору всеобщей моральной депрессии роль церкви очень содействовала укреплению такого воззрения на причины народного бедствия, и это бедствие осмыслялось церковью в её интересах; призыв к покаянию и молитве тем самым был призывом к послушанию церкви и признанию спасительности её руководства.

Первое столкновение русских с татарами произошло в 1223 г. на юге, на реке Калке, когда рус- ские, соединившиеся с половцами, были разбиты татарским войском. В связи с этим поражением в промежуток между 1223 и 1237 г. возникла в пределах Киева повесть, перенесённая затем на север. В летописных сводах она встречается в разнообразных редакциях, которые в основном подразделяются на краткую и полную. В редакции повести, вошедшей в Лаврентьевскую летопись, рассказывается: «Явились народы, которых как следует никто не знает, кто они, откуда пришли, каков язык их, какого они племени, какой веры, и зовут их — татары, а иные говорят — тау-мены, а другие называют их печенегами, а говорят также, что это те самые народы, о которых свидетельствует Мефодий Патарский, что они пришли из пустыни Етриевской, находящейся между востоком и севером, куда их загнал Гедеон и откуда они должны выйти при конце мира». Таким образом, появление татар в Русской земле рассматривалось как предвестие конца мира. Вслед за тем рассказывается о том зле, какое татары причинили Русской земле и иным землям, и о гибели целого ряда князей, которые перечисляются здесь по именам. Для нас особенно любопытны позднейшие варианты повести о битве на Калке с упоминанием о гибели в числе князей Александра Поповича с семьюдесятью храбрыми или Александра Поповича, слуги его Торопца, Добрыни Рязанича — Златого Пояса и семидесяти великих и храбрых богатырей. Это упоминание об Александре Поповиче стоит в непосредственной связи с былиной о гибели русских богатырей, в том числе Александра Поповича и Добрыни '. Повесть о битве на Калке, возникнув, несомненно, в дружинной среде, в летописных сводах подвергалась редакционной обработке составителей сводов, принадлежавших в большинстве к духовной среде, и после этого отразила в себе те покаянно- благочестивые мотивы, которые характеризуют, между прочим, и проповедь того времени. Ещё сильнее эти мотивы вперемежку с цитатами из «священного писания» звучат в описании разорения татарами северной Руси, главным образом Суздальской земли и города Владимира, читаемом в Лаврентьевской летописи под 1237 г.

В связи с опустошением Батыем в том же, 1237 г. Рязанской земли создана была (быть может, вскоре после этого события) повесть о разорении Рязани Батыем, которой предшествует рассказ о перенесении попом Евстафием иконы Николы из Корсуня в Рязань. Она известна в текстах только начиная с XVI в. и читается в поздних летописных сводах и в некоторых сборниках. Наличие лишь поздних списков повести не даёт нам возможности восстановить её первоначальный текст. По тексту волоколамского списка XVI в., изданному Д. С. Лихачёвым, содержание повести таково. В лето 6745 (т. е. в 1237 г. н. э.), в двенадцатое по перенесении чудотворного николина образа из Корсуня, пришёл безбожный царь Батый на Русскую землю со многими войсками татарскими и стал на реке Воронеже, близ Рязанской земли. И отправил он в Рязань к великому князю Юрию Ингоревичу Рязанскому бездельных своих послов, прося десятины в князьях, в людях и в конях и во всём. Услышав это, великий князь Юрий Ингоревич посылает в город Владимир к великому князю Георгию Всеволодовичу, прося помощи на безбожного царя Батыя, чтобы он или сам пришёл, или послал своё войско. Но Георгий Всеволодович и сам Не пришёл, и войска своего не послал, желая самостоятельно сразиться с Батыем. Услышал великий князь Юрий Ингоревич Рязанский, что нет ему помощи от князя Георгия Всеволодовича Владимирского, и послал за братьями своими Давидом и Глебом и зэ другими князьями. Начали они совещаться, как утолить дарами безбожного Батыя. И послал князь Юрий Ингоревич сына своего князя Фёдора Юрьевича Рязанского к безбожному царю Батыю со многими дарами и великими молениями, чтобы не воевал он Рязанской земли. Безбожный же царь Батый, коварный и немилосердный, приняв дары, лживо обещал не воевать Рязанской земли, но за это стал просить у рязанских князей дочерей или сестёр себе на ложе.

Затем автор продолжает рассказ о дальнейших столкновениях русских войск с Батыем. Перечис- ление этих столкновений заканчивается сообщением о взятии города Рязани. Батый ворвался в город, в соборную церковь, зарубил княгиню Агриппину, мать князя, со снохами и прочими княгинями, а епископа и «священнический чин» предал огню, самую церковь сжёг, многих людей мечами посек, а других в реке потопил, весь город разгромил.

Вслед за этим идёт самый красочный эпизод повести, в котором выступает как эпический бога- тырь Евпатий Коловрат, мститель за обиды и поругание, нанесённые Батыем Рязанской земле. Когда Батый разорял её, Евпатий был в Чернигове с князем Ингварем Ингоревичем. Услышав о приходе Ба- тыя, Евпатий вышел из Чернигова с малой дружиной и вскоре прибыл в Рязань. Он увидел землю Рязанскую опустошённую, города разорённые, церкви сожжённые, людей убитых. И вскричал Евпатий в горести души своей, и распалился в сердце своём. Собрал он малую дружину. 1700 человек, которые уцелели от татарского разгрома, и погнался вслед за безбожным Батыем и, едва нагнав его в земле Суздальской, напал на его стан и начал бить его без милости. Татары стали «яко пияны». (Это обычная формула воинских повестей: когда враг оказывается смятенным от неожиданного нападения). Евпатий и его дружина так усердно били татар, что мечи их притупились, и тогда, взяв татарские мечи, они секли ими врагов. (Опять типичная формула воинских повестей: когда собст- венные мечи притупляются, берутся вражеские мечи, которыми воины рубят вражеские силы.) Татары думали, что мёртвые восстали. Евпатий обнаруживает такую храбрость, что даже сам царь татарский убоялся его. Когда поймали из полка Евпатия пять человек, которые изнемогли от великих ран, у них завязался диалог. Царь подивился мудрому ответу воинов и велел шурину своему Хостоврулу вступить в едино- борство с Евпатием. Евпатий наехал на своего противника и рассёк его пополам, а других богатырей батыевых побил: иных пополам рассёк, а иных «до седла краяше». Татары пришли в окончательное смятение и решили одолеть Евпатия при помощи стенобитных орудий, «пороков». Насилу они Убили его и принесли его тело к Батыю. В порыве великодушия Батый отдаёт тело Евпатия уцелевшей, окончательно изнемогшей его дружине и отпускает её, не причинив ей никакого вреда. Противник, на которого было потрачено так много сил, который стоил стольких жизней татарскому войску, вызывает в профессионале-воине чувство изумления, восторга и преклонения перед его воинской доблестью В заключительном эпизоде повести рассказывается о том, что князь Ингварь Ингоревич, у кото- рого был Евпатий в Чернигове, последним приходит в Рязанскую землю и видит её обездоленную, слышит, что братья его убиты нечестивым царём Батыем. Тут он увидел свою мать, и снох, и сродников, и множество людей, лежащих мёртвыми, землю опустошённую, город разорённый, церкви сожжённые; всё «узорочье» в казне черниговской и рязанской оказалось расхищенным. Видя великую конечную погибель, князь Ингварь жалобно вскричал. И от великого кричания и вопля страшного лежал он на земле, как мёртвый, и едва привели его в чувство. От себя автор при этом вставляет лирические размышления: «Кто бо не восплачется то- ликия погибели или кто не возрыдает о селице (о таком) народе людий православных, или кто не пожа- лит толико побитых великих государей, или кто не постонет тако-ваго пленения!» Князь Ингварь Ингоревич призывает оставшихся в живых попов из окружающих городов и сёл и погребает своих родственников и прочих мертвецов с великим плачем и с пением псалмов. В повести перечисляются убитые князья — защитники Рязанской земли.

Ингварь Ингоревич произносит длинное причитание.

Заканчивается повесть сообщением о том, что Ингварь Ингоревич отправляется на реку Воронеж, где был убит Фёдор Юрьевич, берёт его тело и приносит к храму Николы Корсунского. Туда же приносят и тела княгини Евпраксии и её сына Ивана Постника. Всех их там хоронят. Отсюда Никола стал называться Заразским, так как построение храма связано с тем, что княгиня Евпраксия, бросившись из терема со своим сыном, «заразися до смерти». Далее следует похвала рязанским князьям. Сам Ингварь Ингоревич возвращается в Рязань, где садится на столе отца своего великого князя Ингоря Святославича, обновляет Рязанскую землю, строит церкви и монастыри, утешает пришельцев, собирает людей.

Такова эта незаурядная воинская повесть, представляющая собой живой отклик на события та- тарского нашествия. В основе её, несомненно, лежат эпические сказания, устные поэтические произведения, связанные с самим событием. Эпизод смерти Фёдора и его жены Евпраксии, нашедший отражение в былине о Даниле Ловчанине, а также рассказ о Евпатии Коловрате, очевидно, восходят к особым народным историческим песням.

С поэтикой устного народного творчества связана и фразеология повести в тех случаях, когда изображается доблесть рязанцев: «дружина ласкова», «резвецы», «удальцы», «узорочье и воспитание резанское», «господство резанское», «воеводы крепкие». В повести не всегда точно переданы исторические факты: в ней, например, идёт речь о таких князьях, якобы павших при защите Рязанской земли, из которых один (Всеволод Пронский) умер задолго до нашествия Батыя, а другой (Олег Красный) умер много лет спустя после рязанского разорения. Родственные отношения князей, как они указаны в повести, также не всегда соответствуют действительности; не все имена, упоминаемые в повести, могут быть подтверждены летописными данными. Взаимоотношения рязанских князей, далеко не всегда дружественные, идеализированы и показаны как неизменно братские. Всё это следует объяснить не столько отдалённостью даты написания повести от рассказанных в ней событий, сколько, видимо, тем, что в основу её легло устное эпическое произведение, часто жертвующее фактичностью в пользу большей идейной и эмоциональной выразительности. Повесть о разорении Рязани Батыем по своей тематике и по стилю является ярким образчиком воинских повестей. В ряду последних она по своим художественным качествам занимает одно из первых мест. Характерной особенностью её является напряжённый и в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Впечатление волнующего драматизма, производимое повестью, достигается в ней не многословной риторической фразеологией, как в позднейших сходных памятниках, а как бы преднамеренно предельно сжатой передачей трагических событий. Повествование, в основе своей восходящее к лиро-эпическому сказанию, как будто сознательно чуждается напыщенной и витиеватой шумихи, заслоняющей собой непосредственное и искреннее выражение чувства. С той же экономной сжатостью, сдержанностью и словесной безыскусственностью передаётся скорбь окружающих по поводу смерти близких.

нужно сказать и о некоторых особенностях её стиля, заимствованных из повестей о Ма- маевом побоище и из повести Нестора Искандера о взятии Царь-града '. Первоначальная же основа по-вести отличается всеми характерными чертами раннего воинского стиля как в своей фразеологии, так и в образных средствах. Повесть насквозь проникнута героическим пафосом воинской доблести; князья и дружина изображены в ней в ореоле беззаветного мужества, побуждающего их безбоязненно идти навстречу смерти. Образ «смертной чаши» как лейтмотив проходит через всю повесть.

Во всём тоне повести сильно дают себя знать идеальные представления о рыцарственных взаимоотношениях князя и дружины. Князья неизменно пекутся о своей дружине и оплакивают погибших в бою дружинников, дружина же хочет «пити смертную чашу с своими государьми равно».

В повести отсутствует тот покаянный тон, какой мы отмечали в предшествующих памятниках, написанных на тему о татарском нашествии. Не к пассивному подчинению страшному бедствию, а к активной борьбе с ним призывает повесть всем своим содержанием. И конец её — бодрый и уверенный. Рязанская земля оправляется от батыева нашествия и отстраивается, рязанцы радуются освобождению от «безбожнаго, зловернаго царя Батыя».