Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Немецкий язык в дискурсе Осипа Мандельштама.
Наша цель здесь: описать «отношения» Мандельштама с не- мецким языком, который присутствовал в его жизни с само- го её начала («сроки жизни необъятны: от постижения готи- ческой немецкой азбуки до…»), к которому он хотел «уйти из нашей речи» и к помощи которого он настолько часто прибе- гал в своем дискурсе, что его можно считать русско-немецким поэтическим билингвом.
3.2.1. Имеющийся корпус текстов М (его собственные письмен- ные тексты и отрезки устной речи, зафиксированные собесед- никами и слушателями), показывают, что отношение М к не- мецкому языку и, соответственно, присутствие «германизмов» (в самом широком смысле) в его дискурсе, меняется со време-
5 В записях С. Рудакова, цит. по [8, с. 164]. 6 См. Глоссарий.
нем. Этот процесс похож на изменение его отношения к идишу (см. Гл. 4), но только отчасти.
3.2.1.1. Детство (1891–1899). М был знаком с немецкой ре- чью с самого раннего детства7. Возможно, что этот язык (или какая-то его макароническая смесь с идишем) с характерным диалектным грассированием, был первым языком, который он услышал в жизни: «жизнь начиналась в корыте картавою мо- крою шопотью». Разумеется, раннему знакомству М с каким-то вариантом немецкого способствовало хорошее знание этого языка его от- цом Эмилем Вениаминовичем, который в молодости учился в Берлине, тяготел к немецкой культуре и (позднее) даже «писал невероятным почерком по-немецки воспоминания о своих странствиях» [9, с. 271]. Родители Эмиля (т. е. дед и бабка Осипа), курляндские ев- реи, по-русски даже не понимали (об этом сообщается в авто- биографическом «Шуме времени»), сам он родился в литовском местечке и жил почти до 40 лет в Прибалтике и Польше, где в Варшаве и родился Осип. Поэтому русский язык, видимо, долго оставался для отца М чужим. В 1925 г. он пишет письма сыну по-немецки, что не нравится (из-за «невероятного» почерка?) Осипу, который от- вечает отцу в декабре 1925 г.: «Получил твое доброе и хорошее письмо; хоть по-немецки – но разобрал все <…>. У меня к тебе большая просьба: не пиши по-немецки: половину не разби- раю…» [88, с. 51-52]. Но в конце апреля 1926 г. Осип уже готов воспринимать не- мецкий дискурс отца: «…твои письма мне большая, большая радость (немецкий почерк разбираю!). <…> каждый оборот твоего письма, каждая фраза мне близка и понятна» [88, с. 82].
Э. Герштейн в конце 1933 г. фиксирует «нерусский» акцент Э. Мандельштама и пишет об этом в мемуарах 80-90-х годов: «Отец Мандельштама <…> тайно жаловался мне со своим СТРАННЫМ НЕМЕЦКО-ЕВРЕЙСКИМ выговором: “Мне плё-
7 Отметим, что в [94, c. 12] сообщается (без ссылки): «Родным языком мате- ри поэта был русский, хотя с мужем она иногда говорила по-немецки».
хо…” (Это выражение я помню из-за того, что оно вошло у нас с Левой8 в поговорку)» [8, с. 47]. «Своим» же вернакуляром для Эмиля Вениаминовича, по крайней мере, в течение детства Осипа, являлся, по-видимому, русско-немецкий «суржик» (смесь идиша и немецкого): ср. «ев- рейские деловые разговоры отца» в ШВ. Есть основания пола- гать, что родители М разговаривали между собой, в значитель- ной степени, именно на этом вернакуляре и/или на «польско- литовском» идише9. В ШВ Мандельштам признаёт, что язык отца повлиял на его собственный: «Речь отца и речь матери – не слиянием ли этих двух питается долгую жизнь наш язык, не они ли слага- ют его характер?», но подчеркивает свою антипатию к языку отца – «косноязычие и безъязычие» отца, и свою симпатию к (русскому) дискурсу матери: «ясная и звонкая речь матери, без малейшей чужестранной примеси, <…> литературная велико- русская речь». В любом случае, язык раннего детства М («язык семьи») – это, в значительной степени, язык отца, т.е. макаронизирован- ный идиш-немецко-русский «суржик». Это, видимо, то, что он сам называет «косноязычьем рожденья» (II, с. 41). В ШВ (II, с. 20) М отказывается даже назвать этот суржик язы- ком: «У отца совсем не было языка <…>. Совершенно отвлечен- ный, придуманный язык, <…> причудливый синтаксис талмуди- ста, искусственная, не всегда договоренная фраза – это было все что угодно, но не язык, все равно – по-русски или по-немецки»10. Многочисленные примеры немецко-русских «связей» в тек- стах М также демонстрируют присутствие немецкого уже в его раннем детстве, см. Приложение 1.
8 Л.Н. Гумилев. 9 Флора Осиповна, мать М, родилась и до замужества жила в Вильне. 10 Талмуд возникает здесь пусть в негативном свете (с использованием стан- дартного для русской культуры набора пейоративных характеристик талмуди- ческого языка), но совершенно не случайно – своеобразная «макароничность» дискурса и языковые игры Талмуда обусловлены, в значительной степени, его языковой «суржиковостью» (смесью иврита и арамейского, литературного и разговорного регистров) и напоминают удивительные явления, происходив- шие впоследствии в текстах самого М. Подробнее об этом см. в 2.5.
3.2.1.2. Тенишевское училище (1900–1907). В начале 20 века для большинства русскоязычного еврейского среднего класса, не- мецкий – это основной язык культуры и цивилизации, «глав- ный» в то время европейский язык, основной канал коммуни- кации с внешним миром. Семейство Мандельштамов следует, в этом аспекте, большинству, и соответствующее отношение к немецкому передается детям. С занятиями немецким в училище у М были связаны явно позитивные (оставшиеся на всю жизнь) эмоции – ср. «Свиде- тельство об успехах за 3-й класс»: «К делу [предмет – немецкий язык] относится прекрасно»11. Через 20 лет М пишет в ШВ: «…в немецких книжках [детей в Тенишевском] больше духовности и внутреннего строю, чем в жизни взрослых» [II, c. 28]. Но в ат- тестате отметка М по немецкому – 4 (такая же, как по русскому языку и словесности) [II, c. 393]. Владение М немецкой орфографией после училища остает- ся неполным – через 2 года после выпуска, осенью 1909 г., запол- няя по-немецки Anmeldeformular для поступления в Гейдель- бергский университет, он сделал орфографическую ошибку, записав «сословие отца» (купец) “Kauffmann” с удвоенным f12. Можно высказать гипотезу, что к 18 годам М владел (хотя бы пассивно) неким СЕМЕЙНЫМ УСТНЫМ немецко-еврейским суржиком, что и генерировало ряд немецко-русских суггестий в его текстах 1908-1909 гг. и позднее.
3.2.1.3. Гейдельберг и Берлин (1909–1910). Полгода (октябрь 1909 – весна 1910) в Гейдельбергском университете, разумеется, способствовали усвоению М «живого» (диалектного) немецко- го. Здешний «рейнский» диалект близок к группе «южных» не- мецких диалектов, фонетические черты которых «проступают» в текстах М. Здесь, в Rheinland, заполнился «всклень» уже накоплен- ный в детстве и скрытый до времени резервуар немецко- русско-идишских связей, акт уализированных уже в де- бютных «аполлоновских» стихах августа 1910. Некоторые
11 Воспоминания Е. Мандельштама. 12 Факсимиле формуляра см., например, в [61, c. 72].
из этих стихов были написаны в Германии: на автографе стихотворения «Ни о чем не нужно говорить…» помета «Heidelberg, декабрь 1909» [I, c. 457]; стихи «Не говорите мне о вечности…», «Если у тро зимнее темно…», «Дыханье вещее в стихах моих…», «Нет у иного пу ти…» были приложены к письмам М Вячеславу Иванову из Гейдельберга в ноябре- декабре 1909» [I, c. 572–573].
3.2.1.4. 1910–1923 (?). В стихах М этого периода, особенно в его начале и в «Грифельной Оде» в конце, масса G-суггестий, G/Y – суггестий и даже явных G/Y-конструкций, типа «имею тело», «не имею шарфа». Эти элементы поэтики М вызывают неприятие (часто, возможно, подсознательное) у многих, вклю- чая даже друзей и почитателей. Очень характерно воспоминание Вадима Андреева, сына писателя, о поразившем его в дебютном «аполлоновском» сти- хотворении М 1910 г., наряду с необычным ритмом, «неприят- ном обороте» «имею тело», см. 6.2.
Н. Гумилев написал в двух13 вполне положительных рецен- зиях на издания «Камня»: «Его [Мандельштама] вдохновителя- ми были только русский язык, сложнейшим оборотам которо- го ему приходилось учиться, и не всегда успешно, да его <…> мысль» [2, с. 388]; «В “Камне” есть режущие ухо ошибки против языка…» [2, с. 390]. С. Городецкий в рецензии 1916 г. [I, с. 450] указывает на «ограниченность словаря, ломкость скрепляющих союзов» в языке «Камня» и снисходительно резюмирует: «Автор похож на человека, только что перешедшего через глубокий ручей по качающейся перекладине…». В статье 1923 г. А. Горнфельд14 также указывает на недостатки русского языка М, называя М в числе «…русско-еврейских пи- сателей», которые «пришли с русских (больше с полу-русских) окраин, из чужого культурного мира, в их семьях говорили на жаргоне <…>. На чужом языке, который <…> стал для них род-
13 1914 и 1916 гг. 14 Критик, переводчик с немецкого и будущий «враг» М по «делу об Улен- шпигеле».
ным языком, они, конечно, не могли быть самостоятельными»15 [4, с. 192]. М в этот период, по-видимому, стесняется подобных упре- ков, исправляет замеченные, может быть, не всегда осознанные, G/Y-неправильности, например, «имею тело» в следующей пу- бликации превращается в «дано мне тело», «не имею шарфа» тоже позднее заменяется. В ШВ М стремится защитить от насмешки (может быть, и самонасмешки) свою как бы унаследованную от матери16 аутен- тичность, укорененность в русском языке и русской культуре. Там же он создает миф о своем незнакомстве в детстве с иди- шем: «В детстве я совсем не слышал жаргона…»17 [II, с. 19]. Но вполне характерно для М, для всей его «лингвистиче- ской», по преимуществу, экзистенции, что противоположный и вполне устойчивый миф о его «чужести», его внеположенно- сти русской культуре, зародился именно в языковом контексте. Языковая область – первая, где его начинают считать «не сво- им» даже друзья, те, кого нельзя было заподозрить, например, в рутинном антисемитизме. Der lebenslang Fremde18 – скажет о М через полвека Пауль Целан. Несмотря на большое количество «германо-идишизмов» в этом периоде, М пишет в 1923-27 гг. в очерке «Заметки о поэ- зии»: «Всякий, кто поманит родную поэзию звуком и образом чужой речи, будет <…> соблазнителем. <…> Для российской поэтической судьбы глубокие, пленительные глюковские тай- ны …не в санскрите и не в эллинизме а в последовательном об- мирщении поэтической речи» [II, с. 209].
Но в дальнейшем для достижения этой (в действительности, стратегической для себя цели) «обмирщения» речи, т. е. вывода её в широкий объемлющий мир, М массированно использует именно «чужую» речь» – германизмы.
15 Подробнее см. в 4.2.1. 16 Ср. в ШВ: «в нём [в языке матери] есть что-то коренное и уверенное» [II, с. 20]. 17 См. подробнее в 4.2.1. 18 = пожизненный чужак/иностранец.
3.2.1.5. 1924–1930 (приблизительно совпадает с периодом «от- сутствия стихов»). «Антитезис» М (к более раннему «тезису» об отстранен- ности от Judentum)19 в это время: я еврей, немецкий еврей по преимуществу, со средиземноморскими (Испания, Палестина) корнями. В этот период М сознательно использует германо/ идишизмы для шуток и стеба: «Пушкин имеет проспект, пла- менный Лермонтов тоже», «Никакой другой Иосиф не есть Осип Мандельштам». М уже не отрицает свою культурную связь с миром герман- ского еврейства, (как в ШВ), но, наоборот, заявляет ее экспли- цитно и даже вызывающе20. Плотность G/Y-суггестий в неко- торых местах «Египетской марки» и «Четвертой прозы» явно демонстративна. В этот период М совершает своеобразный «возврат к кор- ням», очень похожий на возврат (или попытки возврата) асси- милированных немецких евреев начала 20 века к своим корням через культивирование интереса к восточно-европейскому («аутентичному») еврейству21. Германоязычная ориентация М вполне релевантна для этого процесса.
3.2.1.6. Период «синтеза». Использование «германизмов» осо- знанно «программным» образом. Начиная с 1930 г., когда «снова пошли стихи», М сознатель- но вводит в поэтический текст германизмы и идишизмы как стройматериал для того, что М. Гаспаров назвал «синтетиче- ская поэтика» [26, с. 196]. Сам же М назвал подобный процесс модификации своих текстов22 «выбором того воздуха, которым хочешь дышать» [II, с. 312]. «Чужая речь мне будет оболочкой» – совершенно про- граммное заявление этого периода. Вместо жесткой установки середины 20-х: «Неверно, что в русской речи спит латынь, не- верно, что спит в ней Эллада. С тем же правом можно расколдо-
19 См. об этом подробнее в 4.2.2. 20 См. об этом же в несколько другом ракурсе в 4.2.2. 21 См. об этом в работе Л. Кациса [3, с. 468]. 22 И, вообще, своей ЯКМ, см. Гл. 8.
вать в музыке русской речи негритянские барабаны…»23, появ- ляется в РД (1933 г.) совершенно противоположное отношение к игре с «чужим» языком: «… если вслушаться внимательнее, то окажется, что певец24 внутренне импровизирует на люби- мом заветном греческом25 языке, пользуясь для этого – лишь как фонетикой и тканью – родным итальянским26 наречием» [II, с. 233]. Подобная работа с немецким (немецко-еврейским) языком в оболочке русского, или, наоборот, с русским «в оболочке чу- жой речи», становится для М сейчас одним из способов «об- мирщения» своего поэтического языка. Стратегическая цель «обмирщения» языка была намечена М в середине 20-х гг., см. 3.2.1.4. Идеал языкового состояния для М в это время – «черная поденная речь Лютера» [II, с. 209]. Исследователи отмечают «пласты разговорной речи», возник- шие в текстах М в 30-х гг27.
Идеалом же отношения к языку для М является в это время Хлебников – «он наметил пути развития языка». Существенно, что именно Хлебников (независимо от М) начал регулярно ис- пользовать билингвистические омофонные игры и в этом от- ношении М является как бы продолжателем их общего дела. В этот период М, используя ряд технических приемов, раз- вивает свой же ранний «билингвистический» подход для даль- нейшего «обмирщения» своего языка: русский текст выходит через немецкий омоним (понимаемый в широком смысле, включая «консонантную омонимию») в более широкое семан- тическое пространство, слово из узкого рутинного семантиче- ского «мирка» выходит в широкий «мир» значений, объектов и связей. Отметим, что в 1925 г. в предисловии к своему переводу на русский «Обормотов» Жюля Ромэна, повести о французском студенчестве, М использует для передачи необходимого ему концепта именно немецкую (а не французскую!) идиому: «Луч-
23 [II, с. 209]. 24 Дант, отождествляемый с М. 25 Для М – немецком/идише. 26 Для М – русским. 27 О. Ронен, см. [2, с. 537]
ше всего это отношение28 передается немецким выражением austoben: студенчество должно перебеситься» [72, т. 2, с. 419]. Характерно, что начиная с конца 1930 г. М посвящает много времени чтению классической немецкой литературы: «в Арме- нии О.М. вернулся к немцам и в тридцатых годах усиленно их покупал – Гете, романтиков <…>. Еще он добыл кое-кого из пи- савших по средне-немецки» [9, с. 288]. Последнее сообщение мемуариста интересно еще и тем, что многие «средне-немецкие» слова ближе к своим Y-когнатам, чем соответствующие современные G-словоформы. Немецкий продолжает в 30-х гг. служить lingua franca для М: об этом говорят отрывочные свидетельства мемуаристов. Летом 1930 г. на Севане М общается с не владеющим рус- ским языком армянским профессором именно по-немецки: «разговорившись кой как по-немецки, мы сели в баркас…» [II, с. 101]. В 1935 г. (?) в перерыве собрания воронежской писательской организации М в коридоре разговаривает со своими знакомы- ми (также высланными в Воронеж) Калецким, Стефаном и Ай- чем по-немецки, что вызывает негативную реакцию окружаю- щих [90, с. 41-42]. В октябре 1935 г. в Воронеже в гостях у немца-флейтиста Шваба, М разговаривает с ним, в основном, по-немецки: «По- кой и семейный чай. Разговор почти по-немецки» [8, с. 157]. Наконец, следует отметить, что немецкие (или G/Y) вы- ражения в ряде случаев – как бы «на кончике языка» у М, что фиксируется мемуаристами. Например, Э. Герштейн в своих мемуарах о начале 1934 г. упоминает, что в разговоре с ней (о поэзии Ахматовой) «…Мандельштам проговаривает с осужде- нием: «…АУТОэротизм» [8, с. 53]. Здесь мемуарист фиксирует именно немецкое (а не французское, не русское и не идишское) произношение приставки auto-.
28 Имеется в виду отношение к господствующему в обществе мировоззре- нию.
3.2.2. Германизмы в текстах М: статистика, классификация, вид, пересечение с идишем.
3.2.2.1. Общая статистика. Всего выявлено около 450 «герма- низмов» в текстах Мандельштама29. Из них 62-65 % могли бы быть идишизмами, т.е. являются *когнатами соответствующих Y-слов или конструкций. В особенности высока плотность этих «пересечений» с Y в дебютные годы М, т.е. с 1909 по 1916 гг. включительно.
3.2.2.2. Характеристики немецкого языка М. Произношение. В G-суггестиях в текстах М явно проступа- ют некоторые черты южнонемецких (+ рейнский) диалектов. В частности, (а) сибилянтное произношение графемы ch = [š], проявляющееся в G-суггестиях у М, характерно для диалекта Рейнской области, к которой относится Гейдельберг, см. [92, с. 56] (б) стяжение дифтонга [au] Æ [a]. Это черта южнонемецких диалек- тов30. Возможно также влияние идиша отца («польского» диалек- та Y?).
Пр им ер ы с т яж ения ди ф т о н г а:
– «Сусальным золотом горят…», 1908: «В кустах (‘куст’ = Strauch [štrax]) игрушечные волки глазами СТРАШными глядят». – «Два трамвая», 1925: «сонный (‘сон’ = Traum [tram]) трамвай». – «Сегодня можно снять декалькомани…», 1931: «И Фауста бес [fasta- bes, для сохранения размера] – сухой и моложавый…». – «Фаэтонщик», 1931: «Карабахе (Æ raubgierig [rabkierix] ‘хищный’), в ХИЩНОМ городе Шуше». – «10 января 1934»: «У конькобежца в пламень (Flamme) голубой, – / Морозный пух (Flaum [flam] ‘пух’) в железной крутят тяге…». – «Стихи о неизвестном солдате» (вариант), 1937: «В глубине черно- мраморной устрицы / Аустерлица [asterlitsa, для сохранения разме- ра] погас огонек».
29 Все они приводятся в Приложении 1. 30 Например, баварского, см. [96, с. 100].
3.2.2.3 Соотношение немецкого и идиша в дискурсе М. Из данных п. 3.2.2.1 следует, что большинство G-суггестий конкурируют с Y-суггестиями, причем плотность конкуренции выше в первые годы творчества М. Это – аргумент в пользу того, что «коренной, внутренний» немецкий М был немецким его отца, т.е. «немецко-идишским суржиком». При этом «идиш» самого М являлся смесью литовско-курляндского (мать – из Вильны, отец – из Жагор на границе Литвы и Курляндии) и польского диалектов. В устах же отца М, по-видимому, часто звучал «германизи- рованный» (т.е. с повышенной плотностью немецкой лексики) идиш. Поэтому в сознании М многие Y-слова контаминировались с соответствующими немецкими, и для отделения идишизмов от «германизмов» у М требуются иногда достаточно тонкие рассмотрения, иногда же просто не хватает информации.
Обычно при этом возникает один из 2 случаев: Ситуация 1. Оба конкурента – фонетически различные (иногда почти не различные) «германские» когнаты. Пример: в стих. «В огромном омуте прозрачно и темно…» (1910). В стр. «Соскучившись по милом иле, / То – как соломинка, минуя глубину…» «ил» связывается с «соломинкой» фонетиче- ски через Schlamm =Y[šlam] = ‘ил’. Но Schlamm и Y[šlam] фонетически почти идентичны и при отсутствии какой-либо дополнительной информации, оконча- тельный выбор невозможен. Ситуация 2. Y-конкурент осложнен гебраизмом. Пример: в стих. «Фаэтонщик» (1931). В стр. «Там, в Нагорном Карабахе, / В хищном городе Шуше/» в подтексте слова «Карабах» происходит контаминация немец- кого raubgierig ‘хищный’ и идишизмов YL [reyb-xaye] ‘хищник’, Y [royb-xayeše] ‘хищный’, где основа [xaye] ‘зверь’– гебраизм. Без дополнительной информации этих конкурентов невоз- можно развести.
3.2.3. Технические приемы использования германизмов в тек- стах М.
3.2.3.1. Лексема через свой G-эквивалент выходит на расширен- ное множество синонимов, омонимов, вообще расширяет свой семантический ареал. Пример. Слово «нежный» получает «право» на использова- ние широкого семантического спектра немецкого fein ‘мелкий, изящный, деликатный, нежный, прекрасный, хитрый, умный’ и становится, в зависимости от своего желания («Слово – Психея»!), любой частью этого спектра и наоборот. Поэтому [I, c. 130] «мелкий дождик» становится «нежным дождиком», «в нежной сутолке» означает «в деликатной сутолке», «народец мелкий» может означать «народец умный», а «самый нежный ум» [I, c. 135] может быть «самым хитрым умом» и т.д.
3.2.3.2. Словосочетание достигает результата 3.2.3.1, проек- тируясь в немецкое (идиш) объединенное «сложное слово», и «выкачивая» из него измененную семантику.
Примеры: – «сонные казни» в «Разговоре о Данте», Гл. II, приобретают в резуль- тате этой процедуры нестандартную семантику немецкого Traum- strafen = ‘воображаемые (напр. в сновидении) казни’. – точно так же в строке «Сонным обзором я жизнь воскрешаю»31 имеется в виду не сонное состояние «обозревателя», а обзор, являю- щийся как бы видением, галлюцинацией, т.е. нечто вроде немецкого Traumübersicht.
3.2.3.3. Лексема достигает результата 3.2.3.1, но не через «полное тело» своего G-эквивалента, а через использование его консо- нантного костяка – генерируются связи с русскими словофор- мами с тем же (может быть, переставленным) консонантным составом. Эта техника32 продуцирует странные, на первый
31 Вариант к стих. «Нет, не мигрень…» [I, c. 394]. 32 Работающая, разумеется, в обоих направлениях: как от исходной немец- кой словоформы, так и от исходной русской словоформы.
взгляд, связи: «часто пишется казнь, а читается правильно песнь» [I, c. 207]. Пример. В том же стих. «Голубые глаза…» 1934 г. слово «казнь» через свой консонантный набор [k/g-z-n] связывается с G/Y-словом Gesang [gezank] = ‘песня, стих’, что и имплицирует русское слово «песнь», см. подробнее Приложение 1.
3.2.3.4. Изначально работает сквозной набор консонант (воз- никающий чаще всего, из какой-то русской или G/Y – слово- формы), генерируя G/R-связи и смыслы – «поэтическую речь живит блуждающий многосмысленный корень» [II, c. 209]. Эта техника параллельна рассмотренному еще О. Роненом в работе 1973 г. приему анаграммирования ключевого слова в тексте М [29, c. 244]. Пример. Набор консонант (PRSTN) в «Грифельной Оде» ге- нерирует слова «кремень» (через Feuerstein = ‘кремень’), «ста- рая песня», «перстень» и далее через весь текст.
3.2.3.5. М часто использует устойчивые ассоциативные ряды, порождаемые G/R-связями, как. стандартные ассоциативные блоки. Примеры таких стандартных блоков: (1) шум-пена–музыка, (2) хлеб-плоть-слово, (3) дремучий- густой-поэтический, (4) шелест-хмель, (5) глаз-стекло-стакан- рюмка, (6) кровь-цвет и т.д.
3.2.3.6. М использует скрытые G-словоформы для придания дискурсу (или усиления) эффекта разговорности, спонтанно- сти, эмоционального контакта с «собеседником», для получе- ния того, что в гештальт-психологии называют aha-effect. Этим эффектам способствует «структурная неожиданность», изо- лированность, выключенность этих слов из синтаксиса фразы, их врезание как бы в скобках в тело фразы33. Сюда же типоло-
33 Интересно, что приблизительно то же (использование грамматически изолированных элементов, «тенденция к диалогичности», «направленность на контакт с собеседником») говорит Л. Найдич, анализируя стиль Пауля Целана, немецко-еврейского поэта, переводившего М на немецкий и во многом себя с М отождествлявшего [6, с. 197].
гически относится направленная «макаронизация» текста для достижения определенного стилевого эффекта. Пример. «Это есть художник Альтман…».
3.2.3.7. Скрытые G-словоформы используются М для «проза- изации» дискурса, для получения в тексте эффектов, которые он в статье «Буря и натиск» (1923) квалифицирует как свойства прозы: «Проза асимметрична <…>; настоящая проза – разно- бой, разлад, многоголосие, контрапункт; …» [II, с. 293].
3.2.4. «Германизмы» («германо-идишизмы») в текстах М – явле- ние настолько массовое, что возникает ощущение присутствия «в голове М» некого постоянно работающего механизма, кото- рый мы назовем *германским монитором34. Германский монитор или «G-монитор» в тексте Мандель- штама – это процесс отслеживания в порождаемом тексте G/Y/R-связей и модификации на их основе уже созданного и создаваемого текста. Этот «монитор-переводчик», линейно продвигаясь вдоль уже созданного текста, отслеживет возможные ситуации германо- русской омофонии, омонимии, паронимии, эквиконсонантизма (совпадения наборов консонант в словоформах) и т.д. и генери- рует их проекции «вперед и назад» в создаваемый текст. Перефразируя высказывание Мандельштама про Хлебни- кова в статье «Буря и натиск»35, можно было бы назвать этот процесс «идиотическим синхронным переводчиком». Это явление, возможно, уникально36 и дело здесь, похоже, не столько в использовании техники парономазии и других ре- левантных технических приемов, сколько в какой-то скрытой
34 Это явление ранее рассматривалось нами в работе [97]. Напомним, что «германизмы» в текстах М (т.е. результаты «работы» G-монитора) собраны в Приложениях 1 и 2. 35 «Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий различить, что ближе – железнодорожный мост или “Слово о полку Игореве”». 36 Отметим, что В. Хазан, исследователь творчества Довида Кнута, описыва- ет (анализируя кнутовское стихотворение «Молчу в тишине») феномен, кото- рый в нашей терминологии можно было бы назвать «фонетическим француз- ским монитором» у Кнута: «…оба потока “фонических ассоциаций” – русских
сверхзадаче (может быть, не осознанной в ранний период твор- чества), см. 3.2.5. Интересно, что G-монитор работает, по-видимому, в боль- шинстве текстов Мандельштама, но может «включаться» на одном отрезке текста и «выключаться» на другом. Иногда G-монитор «вылезает на поверхность», как напри- мер, в 16-й главке «Четвертой прозы», где в текст «потока со- знания» вдруг врезается «идиотический синхронный перевод- чик»: «Ходят армяне из города Эривани с зелеными крашены- ми селедками. Ich bin arm – я беден».
3.2.5. Реконструкция причин появления этого поразительного феномена – работы «G-монитора» в текстах М – требует рас- смотрения более широкого контекста. Здесь мы приводим на- бор соответствующих причин/факторов в конспектном виде, не вдаваясь в (вообще говоря, необходимое) обсуждение ряда дефиниций и утверждений.
(а) Культурно-цивилизационная сверхзадача. «Встроенная» медиативность, интерфейсность Мандельштама37. Ориента- ция на «перекличку» между культурами, на «перенос пыльцы»
и французских – встречаются, переплетаются, образуя причудливые билинг- вистические узоры. Создается впечатление, что Кнут пишет текст как бы одно- временно на двух языках <…> текстовые элементы структурируются как бы из двух языков, один из которых является, условно говоря, “основным”, “ак- туальным”, полностью подчиняющим себе план выражения (на нем пишется стихотворение), а другой – “подтекстным”, существующим только как потен- циальный план содержания и институцированным в виде виртуальной реаль- ности. В целом этот способ письма живо напоминает перекодировку “своего” и “чужого” слова в потоке того, что принято называть бахтинским термином “двуликой” речи (заметим, что мы говорим о просодической стороне текста, и, стало быть, упомянутые перекодировки касаются, прежде всего, его фонетиче- ского строя)» [148, с. 26]. Но примеры русско-французских «фонетических фи- лиаций», приводимые Хазаном, крайне скудны и, на наш взгляд, недостаточно обоснованы даже для одного рассмотренного стихотворения. Поэтому идея о присутствии «французского монитора» у Кнута остается пока интересной ги- потезой. Заметим, что в феномене «германского монитора» у М принципиаль- но важна «демонстративная» массовость его проявлений. 37 Характерная, вообще говоря, для ЕЦ, фокусом управляющих матриц ко- торой М является, см. об этом Гл. 2.
одной культуры на «цветы» другой. «… поэты говорят на язы- ке всех времен, всех культур <…> говорящий не знает языка, на котором говорит. Он говорит на совершенно неизвестном языке. И всем и ему кажется, что он говорит по-гречески или по-халдейски»38. В этом контексте использование омонимов, омофонов, па- ронимов и консонантных «пакетов информации», ассоциаций и суггестий – являются для М техническими способами и ин- струментами для межкультурной и межъязыковой (в основ- ном, русско-немецко-идишской) «переклички».
(б) «Двойничество», оксюморонность как один из «управ- ляющих архетипов» ЕЦ, носителем которых является М (см. 2.2), проявляется в оксюморонности лексико-семантической. В частности, G/Y/R-омонимия и омофония доставляет пример такой «оксюморонности»: ДВА взаимоисключающих слова/ смысла в одном слове39. Конечно, вообще говоря, имеет место некое встроенное общечеловеческое «двойничество»40. Но дело в том, что у М (и вообще в парадигме ЕЦ) это явление проявляется необыч- но мощно и вполне осознанно-программно. Уже в ранней ста- тье 1910 г. М говорит о «лирическом гермафродитизме» поэта: «Лирический поэт, по природе своей, – двуполое существо, способное к бесчисленным расщеплениям во имя внутреннего диалога»41 [II, с. 138]. В. Топоров в работе 1991 г. «О “психофизиологическом” компоненте поэзии Мандельштама» говорит об этом явлении в психике и текстах М: «авторефлексивность возвращает нас к проблеме “двойничества” в широком ее понимании: два объ- екта в одном месте …» [98, с. 434].
38 «Слово и культура» [II, с. 171–172]. 39 Напомним рассмотренную в п. 1.2 характерную для дискурса ЕЦ «язы- ковую» Y-поговорку, описывающую это явление: «a kluger faršteyt fun eyn vort tsvey», ‘умный создает в своем восприятии из одного слова – два’» [58, с. 17]. 40 Например, Г. Зиммель говорит: «В глубине нашей души кроется, очевид- но, некий дуализм, который, не позволяя нам воспринимать картину мира как неразрывное единство, постоянно разлагает ее на целый ряд противополож- ностей», цит. по [77, с. 78]. 41 См. к этому пункт (в) о «шизоидности».
(в) Шизоидность психики М. Гештальт-нарушения. Шизо- идный билингвизм. Скорее всего, к М вполне применим диа- гноз, поставленный Хлебникову харьковскими психиатрами в 1919 г. «амбивалентность», «наклонность удерживать в созна- нии полярно-противоположные содержания».
(г) По-видимому, М подвергся в рассматриваемом аспекте мощному внешнему идеологическому воздействию со стороны сначала Анненского (влияние которого на себя подчеркивал сам М), затем Хлебникова и Белого. Ср. С. Маковский об И. Анненском: «Больше, чем кто-либо из русских поэтов, он любил неологизмы и галлицизмы. <…> Сочетаниями иностранных заимствований и народных обо- ротов он особенно дорожил, и это характерно для всего скла- да его личности, пронизанной средиземноморской культурой и вместе такой до предела русской! <…> Анненский всегда на земле и всегда где-то в иной духовной действительности, и это ДВОЕРЕЧИЕ придает произносимым словам как бы новый смысл: они насыщаются смыслом всего, что угадывается сквозь них, за ними» [59, с. 112–113]. Ср. Ф. Степун об А. Белом: «Эта явная раскосость его взо- ра, связанная с ДВУПЛАННОСТЬЮ сознания, поражала меня всегда <…>. Своей ширококрылой ассоциацией он в полете речи связывает во все новые парадоксы самые, казалось бы, несвязуемые друг с другом мысли. Логика речи все чаще фор- сируется фонетикой: человек провозглашается челом века, ис- тина – одновременно и естиной (по Платону) и ѣстиной (по Марксу) <…> минутами смысл речи почти исчезает. Но <…> Белый ни на минуту не теряет <…> изумительного дара своего высшего словотворчества» [59, с. 199]. С воздействием Хлебникова, для которого поэтический язык должен был быть «странным», «чужим», резонировали собственные психические особенности М (см. пункт «в»). Ср. высказывания Хлебникова в «Досках судьбы»42: «Слово особенно звучит, когда через него просвечивает иной “второй смысл”, когда оно стекло для смутной, закрывае-
42 Цит. по [99, с. 236–237, 245].
мой им тайны, спрятанной за ним, тогда через слюду и блеск обыденного смысла светится второй, смотрится темной избой в окно слов. <…> я ощущал обжигающий смысл поговорки, точно полный тока проводник, тугой силами молнии, коснулся меня <…>. Такие сельские окошки на бревнах человеческой речи быва- ют нередко. И в них первый видимый смысл – просто спокой- ный седок страшной силы, второго смысла. Это речь дважды разумная, двоякоумная=двуумная. Обыденный смысл лишь одежда для тайного».
(д) «Динамический прагматизм», одна из управляющих ма- триц «еврейской цивилизации», носителем которых является М (см. подробнее 2.3), проявляется в динамичности лексико- семантической. Специфическая «динамическая семантика», сдвинутость, размытость смысла, «семантический импрессио- низм». Резкое проявление этой ориентации в постоянных по- пытках «ухода из нашей речи» (семантики) в другую, обычно, в G/Y-дискурс43.
43 Точнее, в парадигму «межъязыковой интерференции», в рамках которой G/Y-дискурс у М наиболее массовиден.
Гл ав а IV
М а н д е л ьшт ам и «а шк ена з ская» (н ем ецк о-евр ей ская) циви лиз а ция
В наследство от прошлого он получил горсточку слов, cкудный словарь и немного образов. Египетская марка
Все это не релевантно, потому что идиша Мандельштам не знал. П. Фрейбургер, географ- мандельштамовед
|
|||||||||
Последнее изменение этой страницы: 2017-01-26; просмотров: 121; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 13.58.197.25 (0.192 с.) |