XXII. Фольклористы и собиратели

Устная традиция была преметом постоянного изучения с XVII века. История его делится на три больших периода: антиквары XVII в., литераторы эпохи Романтического Возрождения в конце XVIII в. и фольклористы в конце XIX в. Вначале целью были древности и обычаи; в XIX веке начали собирать и народные сказки и, что еще важнее для нашей текущей задачи, систематически записывать традиции, касающиеся эльфов и других сверхъестественных существ.

В 1831 году Джозеф Ритсон издал сборник отечественных волшебных сказок, предварив его кратким эссе о пигмеях древности и их родичах в не столь отдаленные времена. Нового материала в этой книге нет – это полезное переиздание эльфических анекдотов из средневековых хроник, вплоть до тех, что опубликованы в "Острове Мэн" Уолдрона. Холлиуэлл-Филлипс следовал тому же плану в своих "Иллюстрациях к эльфийской мифологии "Сна в летнюю ночь"", а в 1874 Кэрью Хэзлитт объединил оба подхода в своей "Эльфийской мифологии Шекспира". Томас Кайтли в своей "Эльфийской мифологии" воспользовался тем же методом, но раскинул сети шире – он собирал эльфийские анекдоты по всей Европе, упорядочив их по происхождению. Все это – ученые труды, в высшей степени ценные, так как они аккумулируют в себе большую часть доступного печатного материала. Мы очень многим обязаны их авторам – равно как и популяризаторам, сделавшим забытые народные сказки доступными для детей. В первую очередь здесь вспоминаются Лэнг и Джейкобс, а также Джеймс Стивенс⁴, чьи восхитительные книги пропитаны самим духом ирландской традиции. Были и более поздние популяризаторы – Амабель Уильямс-Эллис, Роджер Ланселин Грин и Монтгомери, каждый из которых заслуживает упоминания.

Существуют, однако, и другие работы, бывшие плодами поиска, и сами ставшие материалами, которыми пользовался Кайтли. Самыми первыми в этой области были Аллан Каннингхэм в 1822 г. в Шотландии и Крофтон Крокер сразу после него в 1825 г. с "Волшебными легендами юга Ирландии". Англия не заставила себя долго ждать, и уже в 1836 г. миссис Брэй опубликовала свой отчет о "Традициях на окраинах Тэймера и Тэйви" в серии писем, адресованных Роберту Сьюти. Она не пыталась воспроизвести истории в точности так, как они были рассказаны, но в целом ее материал вполне достоверен, и во многом именно ей мы обязаны знанием об эльфийских поверьях в этой части Девона, равно как и несколькими прекрасными сказками о пикси, такими, как, например, та, в которой ленивую девушку поражает хромота, и широко известная история о повитухе для эльфов.

Еще большей ценности материал опубликовал Роберт Хант в его "Популярных романах запада Англии". Хант путешествовал по стране и встречался с последними корнуолльскими странствующими расказчиками дроллов, хранившими в памяти такие длинные повествования, как "Даффи и Территоп" {[RH_PROTWOE], pp. 239-47}, рассказывавшиеся на протяжении нескольких ночей. Стиль повествования Ханта, возможно, несколько поверхностен, но он сохранил множество традиций и сказок, которые иначе были бы утеряны. В целом его книга дает картину жизни, атмосферы и верований старой корнуолльской глубинки, которые едва ли могли бы уцелеть. Немного позднее "Традиции" Боттрелла{[WB_TOWC]} дополнили и подтвердили находки Ханта. На Севере Хендерсон собирал поверья о Данни, о Лохматке, Пиктри Брэге, дантерах, красных шапках, паури и других странных существах Пограничья, о Бездельнике-со-Стены, Килмулисе и многих других. {[WH_FLOTNC]} Трактаты Денхэма рассказали о Дерхаме и Уэстморланде. {[D_T]} Паркинсон {[TP_YLAT]} и Аткинсон {[JCA_FYIAMP]} увековечили традиции Йоркшира, а Роби – Ланкашира {[JR_TOL]}, хотя текст его почти нечитаем. Эдди, другой северянин, был одним из первых собирателей, которые стали воспроизводить истории точно тем языком, каким они были рассказаны {[SOA_HTATR]}.

Когда Фольклорное Общество начало набирать силу, сказки и эльфийские поверья начали собирать во всех уголках страны. "Легенды Каров" миссис Бальфур {[MCB_LOTC], vol. II}, следует отметить особо – они познакомили читателя с целым языческим миром эльфийских поверий и обычаев. Сказки для Фольклорного Общества собирали Лэнг, Клодд, Берн, Хартланд, Ньюэлл, Грегор и многие другие знаменитые фольклористы. Было издано множество замечательных книг, и одной из самых полных был сборник "Популярные сказки Западных Гор Шотландии" Кэмпбелла {[JFC_PTOTWH]}, до сих пор являющий собой образец достоверности изложения. Вирт Сайкс собирал истории и поверья в Уэльсе {[WS_BG]}, а позднее тем же занимался Джон Рис, с большей точностью и большей ученостью {[JR_CF]}. "Шропширский фольклор" Берна и Джексона был тем же для этой части Западного Среднеземья; Джейбз Эллиз включил некоторые эльфийские поверья в свой "Фольклор Ворстершира" {[JA_OTAAFL]}, а в начале нашего века Мэри Лезер выпустила последнюю из своих книг в этой серии в "Херфордском фольклоре", опубликованную в 1913.

С XVIII века и до сих пор "Журнал Джентльмена" опубликовал немалое количество курьезного материала, и в 1885 г. Дж. Л. Гомм издал статьи фольклористического содержания отдельным сборником под названием "Английские традиции". В 1847 г. Томс передал "Атенеуму" серию фольклорных заметок, а позже начал публиковать свои "Заметки и поиски", в которых сперва немало интересовался фольклором, хотя потом углубился в историю. В XIX веке в большинстве графств существовали археологические или краеведческие общества, и периодика некоторых из них содержит статьи, представляющие интерес для фольклориста, хотя чаще они повествуют об обычаях, чем об эльфистике.

Верхняя и Нижняя Шотландия и Абердин были неплохо описаны, а Патрик Кеннеди, Дуглас Хайд, леди Уайльд и многие другие превосходные собиратели с большим почтением занялись материалом, какой только можно было собрать по всей Ирландии. Оркнейский архипелаг, Шетланды и остров Мэн были хорошо обработаны собирателями. Применяемые ими методы, однако, зависели от проживания в данной местности. Несомненно, что тот, кто всегда жил там и знаком с местными жителями с детства, может собрать более подробную и точную информацию, чем приезжий, хотя бы и дотошный. Произведения Александра Кармайкла или Кэмпбелла с Айслея не имели бы того громадного успеха, если бы их авторы сами не были горцами и не говорили свободно по-гэльски. Но это не всегда необходимо. Некоторые собиратели умеют очень быстро устанавливать связи и внушать доверие людям, которые обычно застенчивы и не склонны рассказывать о своих тайных верованиях чужакам. Достаточно отметить замечательные результаты, которых достиг в своих путешествиях по кельтским странам Эванс Вентц. Вирт Сайкс был американцем, но ему удалось собрать некоторое количество замечательного оригинального материала в Уэльсе. Остров Мэн обязан сохранением своих лучших историй Уолдрону. Так что, когда не находится фольклористов из числа местных жителей, стоит попробовать себя странствующим собирателям.

В Англии многие графства до сих пор представлены в наших сборниках сказок и другого фольклорного материала непропорционально. Сравнительно немногим могут похвастаться Уорвикшир, Вилтшир, Глостершир, Оксфордшир, Бедфордшир и Хертфордшир. Песни и танцы, собранные в некоторых из этих графств, показывают, что там можно найти и другой материал, который ждет своего собирателя – если только он придет не слишком поздно.

Несмотря на провалы и неполноту, к концу XIX века в распоряжении любого интересующегося находилось немало информации об эльфийских поверьях. Авторы детских сказок могут винить лишь самих себя за то, что передавали друг другу маленький клубок прелестных фантазий, все более и более заношенных.

XXIII. Юмористы

Юмористы числились среди самых ранних наших писателей про эльфов. Каждому вспомнятся тут чосеровские косые взгляды на нищенствующих святых монахов, занявших место эльфов. Дрейтоновское отношение к королю эльфов и придворным дамам Волшебной страны явно отдает фарсом:

From thence he ran into a Hive, Amongst the Bees hee letteth drive And downe their Coombes begins to rive, And likely to have spoyled: Which with their Waxe his face besmeard, And with their Honey daub'd his Beard, It would have made a man afeard To see how he was moyled.

Оттоле в Улей он попал, Средь пчел резвился и скакал Их Сот обильно потоптал, И множество их перепортил: В их Воске вымазал лицо, Их Медом залепил всю Бороду, Кто угодно испугался бы его, Так он испачкался.

{[MD_TWO], vol. III, p. 132}

А о фрейлинах за туалетом:

When like an uprore in a Towne, Before them every thing went downe, Some tore a Ruffle, and some a Gowne, Gainst one another justling; They flewe about like Chaffe i' th' winde, For hast some left their Maskes behinde; Some could not stay their Gloves to finde, There never was such bustling.

Когда, как пред бурею в Городе, Все расступилось перед ними, Одна попортила Прическу, другая – Платье, Столкнушись друг с другом; Они неслись мимо, точно солома на ветру, Ибо одна забыла свою Маску; Другая никак не могла найти Перчатки, Век не бывало такого переполоха.

{[MD_TWO], vol. III, p. 135}

Как мы уже видели, XVIII век следовал той же моде, хотя и не с таким размахом, пока власть не захватили моралисты, и эльфы из мишени для сатир не превратились в менторов. Когда юмористическое отношение воскресло снова, оно попало в русло, проложенное французскими волшебными сказками. Фея Черной Палочки [Blackstick] в "Розе и Кольце" – одна из французских фей-покровительниц, демонстрирует проблемы, связанные с применением на практике эльфийских даров:

Fairy roses, fairy rings, Turn out sometimes troublesome things.

Волшебные розы, волшебные кольца Часто приносят немало хлопот.

{[WMT_TOT], vol. X}

Элемент фарса в этой истории заключен в перемене судьбы, вызванной перемещением волшебного талисмана. Рыжеволосую простушку Анжелику считают красавицей, пока она не расстается с кольцом; отвратительная графиня Ворчал-сопелская [Gruffanuff] попадает в центр всеобщего обожания, едва надевает его. Фея Черной Палочки появляется в конце, как dea ex machina. В сущности, это сказка скорее о волшебстве, чем об эльфах, как и многие народные сказки. Тема эта многократно использовалась в юмористических волшебных сказках, и не все из них были детскими. Волшебное кольцо, наделяющее властью того, кто его носит – тема "Того, что прежде" Барри Пэйна {[BP_TOB]}. Юмор "Принца Зазнайо" Эндрю Лэнга опирается на во многом схожий сюжет. Проклятие принца – в том, что он чересчур умен и растет слишком просвещенным, чтобы верить в чудеса и волшебство, окружающее его. В этой истории есть и оттенок сатиры, но сатира направлена против интеллектуального самомнения; юмор же – ибо сказка написана весьма остро – опирается на угадываемые отсылки к народным сказкам, в основном французского происхождения.

И король пошел к Зазнайо и сказал, что страна в опасности и он отдаст корону тому из сыновей, кто принесет ему рога и хвост чудовища (оно к тому же было еще и рогатое).

— Справиться с ним, конечно, нелегко, – закончил король, – но ты – старший, сын мой! Иди туда, где тебя ждет слава! Надевай доспехи и – марш!

Так сказал король, надеясь, что либо Огнемет изжарит принца Зазнайо живьем (а сделать это он может запросто, так как пышет жаром, как раскаленная кочерга), либо, если принцу повезет, страна, по крайней мере, будет избавлена от чудовища.

Однако принц, который лежал на диване и от нечего делать выводил признак делимости на семь, ответил самым вежливым образом:

— Благодаря образованию, которое ваше величество изволило мне дать, я знаю, что Огнемет, равно как и сирена, фея и так далее, есть животное мифическое, на самом деле не существующее. Но даже если допустить – чисто метафизически – что Огнемет на самом деле существует, посылать меня нет ни малейшего смысла, и вашему величеству прекрасно это известно. Испокон веку старший сын отправляется первым и неизменно попадает в беду, а одерживает победу всегда младший сын. Пошлите Альфонсо, и он в два счета справится с этим делом. А если вдруг не справится – что будет против всяких правил – следующим попытать счастья может Энрико. {[AL_MOFB], pp. 16-18; пер. Н.Рахмановой цит. по [АС_САП], стр. 165}.

Продолжение "Принца Зазнайо" – о сыне короля Зазнайо Рикардо, прелестном, но неграмотном мальчике, который очень любил приключения, и все надежды возлагал на волшебные талисманы, подаренные ему отцом. Здесь спектр отсылок еще шире – Корнелиус Агриппа, "Порошок симпатии" Кенельма Дигби, "Неистовый Орландо" и экскурс в историю при встрече с принцем Чарльзом Эдвардом Стюартом – но ареной служит мир волшебных сказок; принц Рикардо сражается с Желтым Гномом и Великаном, Не Знающим, Когда Хватит, а спасенная принцесса Жаклина брала уроки волшебства у феи Парибану. Вся история в целом рассказана мягче и менее насмешлива по тону, чем предыдущая; ей несколько не хватает целостности, но она полна приятных поворотов. Третья сказка в этой книге вовсе не комична – она полностью основана на шотландской эльфистике.

Книги об Алисе Льюиса Кэрролла не имеют ничего общего с Волшебной страной, а его попытки вывести эльфов в "Сильви и Бруно" – неудачны. Там, где Бруно забавен, он забавен как маленький мальчик, а не как эльф. Есть несколько занимательных моментов: Младший Стражник и Младшая Стражница [Sub-Warden and Sub-Wardeness], неудачная попытка революции, прилежное изучение городской адресной книги в качестве алиби {[LC_SAB], pp. 125-6. [LC_SABC]}, – но это не эльфы. Это королевство находится лишь на самых дальних подступах к Волшебной стране. Книга страдает от того, что Кэрролл сделал ее амбаром, в который втиснул все свои разнообразные шутки, истории и мысли, вынашивавшиеся в течение долгих лет. С ее эльфийческих частей нельзя снять обвинение в авторском капризе.

В волшебных историях миссис Несбит нет настоящих эльфов, хотя Псаммид и называет себя “песчаной феей”. Однако в своих "Девяти необычных сказках для детей", среди которых есть три сказки об феях, автор применяет в юмористических целях тот же прием – фантазирование волшебной сказки. В двух из девяти сказок феи присутствуют при крещении. В "Мелисанде" Король и Королева, чтобы обезопасить себя, решили не приглашать никаких фей. Результат вышел неудачный:

Королева едва не лишилась чувств, когда Малевола с еще одной феей в небольшом чепце, на котором шевелились змеи, вошли и шагнули вперед, шелестя кожистыми крыльями. Но и король шагнул вперед.

— А вот этого не надо! – сказал он. – Воистину, я удивляюсь вам, леди. Как можно вести себя настолько не по-фейски? Вы вообще учились в школе? учили историю вашего собственного рода? Почему такой бедный и невежественный король вроде меня должен говорить вам о том, что так не бывает?

— Да как вы смеете? – воскликнула фея в чепце, и змеи на ее чепце заколыхались. – Теперь моя очередь, и я говорю, что принцесса будет...

Король буквально закрыл ей рот ладонью.

— Вот что, – сказал он. – Так не пойдет. Прислушайтесь к голосу рассудка – иначе потом вы пожалеете. Фея, которая нарушает традицию волшебной истории, исчезает – вы это прекрасно знаете – как огонек свечи. А все традиции говорят о том, что на крестины забывают пригласить только одну злую фею, а добрых приглашают всегда; так что – либо это не крестины, либо вы приглашены все, кроме одной, и это, по ее собственным словам – Малевола! Так бывает почти всегда. Я достаточно ясно выражаюсь?

Несколько фей более высокого класса, сторонилившиеся Малеволы, пробормотали, что в словах его величества определенно что-то есть. {[EN_NUTFC], 'Melisande', pp. 163-4}.

Не нужно говорить, что правило о том, что фея может исчезнуть, словно огонек задутой свечи, изобретено специально для этой сказки. Прием, задействованный здесь, заключается в предположении, что все волшебные истории принадлежат к одному миру. Прием этот часто используется в пародиях – к примеру, в "Эльновии", пародии на мир романов.

А. А. Милн использует тот же род приема, но более легковесно, в "Однажды давным-давно" {[AAM_OOAT]} и в пьесе "Заставь поверить". В "Заставь поверить" фей нет, и единственные три феи мимоходом вводятся в "Однажды давным-давно" – фея, потерпевшая поражение в стычке с королем Мерривигом; маленькая фея, которую Виггз спас от волшебника; и старушка, приютившая на ночь Удо и Коронеля. Юмор сосредотачивается главным образом вокруг магических орудий – кольцо, выполняющее желания, плащ-невидимка, сапоги-скороходы и т.д. Во всей истории присутствует весьма забавная легкость мысли, хотя нельзя отрицать, что в нее вкрадываются порою довольно навязчивые капризы.

В иных историях мы видим пародию не на народные сказки, а на морализаторские сказки XVIII века. Этот аспект заметен в "Правильно сделанных подсчетах" Э. Несбит. В этой истории фея – Фея Арифметики. "Неужели никто не говорил тебе, – продолжала фея, отряхивая свой плащ, сплетенный из интегральных вычислений и подшитый сверкающей канвой логарифмов"; а также "фея потянулась, и тихонько зазвенела ее цепь, скованная из линейных уравнений. Эдвин засопел." {[EN_NUTFC], ed.cit., p. 227}.

Более простой случай – сказка Энсти о девочке-зазнайке, которая встретилась с феей и получила традиционный дар – с ее уст стали сыпаться рубины и жемчуг. Они появлялись только тогда, когда она говорила вежливо и красиво, но поскольку все ее добродетели были притворные, драгоценности также неизменно оказывались фальшивыми {[FA_TGLG], pp. 152-77}.

Несколько иной тип юмора – юмор фей в "Иоланте". Предмет пародии здесь – театральная фея, пухлая девица в чулках и вуали, заявляющая, что питается росой и танцует на паутинке. Необычно здесь обращение к эльфистике, а не к волшебным сказкам. Высмеивается вечная юность и красота эльфов и фей и их склонность влюбляться в смертных. В сущности, здесь мы встречаем воскрешение настоящей эльфийской традиции, хотя и переработанной.

XXIV. Извращения

Обращение с эльфами в литературе находится во власти каприза автора с тех пор, как поэты перестали верить в то, о чем пишут.

До сих пор многие еще верят в привидения; да и те, кто сам не назовет себя верящим, имеют солидный запас анекдотов и любопытных происшествий, случившихся с их знакомыми. Вере в ведовство сопутствовали такие трагические обстоятельства, что и тогда, когда сама вера отоошла, относиться к ней легковесно поначалу было невозможно. Сейчас волна веры поднимается снова: немало людей практикуют ведьминские ритуалы, основанные на писаниях Маргарет Мюррей, призванных заново популяризовать эту тему в глазах общества. Но еще в начале XX в. – на спаде веры в ведьм – были написаны несколько юмористических и фантастических книг о ведовстве, из которых лучшими и наиболее известными стали "Плакучие ивы" Сильвии Таунсенд Уорнер {[STW_LW]} и "Одинокая жизнь" Стеллы Бенсон {[SB_LA]}. С ведьминского шабаша приходят негодяи в "Полночном народе" Мэйсфилда {[JM_TMF]}.

Есть еще, как мы видели, люди, которые искренне верят в эльфов – в сущности, их число, может быть, даже растет – но общее неверие среди поэтов и писателей возникло в очень ранние времена, а антураж эльфийских поверий настолько эффектен, что искушение использовать их как приправу становится почти непреодолимым. Особенно это относится к маленьким эльфам. Страсть к миниатюризации, столь сильная в Англии, делала их все менее и менее внушительными. Когда им приделали крылья бабочек и стрекоз, они пали почти до положения насекомых, а в тяжелые времена начала XX века были приняты все меры к тому, чтобы обезвредить их окончательно.

"Катавампус" судьи Парри – автор наверняка рассказывал его своим детям прежде, чем записать – один из самых первых примеров этого рода литературы. Во всей истории содержится немалая толика лукавства, а эльфы, случайно появляющиеся в ней, вероятно, более прямодушны, чем большая часть книги.

Но самым восхитительным и очаровательным из всего было то, что то и дело там и сям среди чаек попадались тоненькие светлые странствующие эльфы, танцующие на гребнях волн. Золотые и разноцветные звездами, которыми пестрели их легкие прозрачные крылышки, посверкивали на солнце. Патер подумал, что это прекраснейшие создания из всех, которых он видел. Иные из них брались за руки и танцевали хороводом на гребне прилива, распевая прелестную песню, а иные тем временем играли прекрасную музыку на раковинах или постукивали двумя маленькими камешками в такт мелодии. {[EAP_KATFBOK], p. 10}.

Не следует винить Парри и его время за прозрачные крылышки, продержавшиеся в изобразительной и литературной традиции больше двух столетий. Золотые блестки – это минус, но в других частях книги попадаются вещи и более причудливые, чем это описание.

Детские ежегодники и журналы демонстрируют эти причуды в их худшем виде, а среди изданных книг, пользовавшихся когда-либо какой-либо популярностью, самые слабые и бесплотные из всех эльфов, с которыми нам когда-либо выпадало несчастье встретиться, вероятно, эльфы Розы Фильман. Но абсолютное дно, вероятно, достигнуто в стихотворении "Серенький кролик", которое оскорбляет умы детей и юношества примерно с 1910 г.:

'Oh dear, oh dear,' – said a tiny mole, 'A fairy's fallen into a hole. It's full of water and slimy things, And she can't get out 'cos she's hurt her wings.'

"Ой-ой-ой, ой-ой-ой!" – заплакал кротенок, – "Фея упала в норку! Там полно воды и склизкой тины, И ей не выбраться оттуда, она повредила крылышки!"

Сказка "Нодди" Энид Блайтон почти столь же плоха. Этот стиль забавно пародирует Анжела Тиркелл в "Дикой землянике":

— Смотри, Эмми, на этой картинке Хобо-Гобо хочет украсть золотую куколку у бедной маленькой феи Звонкий Колокольчик. Какой гадкий Хобо-Гобо! {[AT_WS], p. 49}

Забавно, но, право же, не стоило раскапывать завалы подобной литературы, чтобы охотиться на столь мелкую дичь.

Немало способных и одаренных авторов время от времени опускались до капризов, недостойных их таланта. Джеймс Барри вспомнится большинству читателей в первую очередь. Детство его прошло в Энгусе, который не славится таким богатым традиционным наследием, как Абердин или Пограничье, но Барри знал достаточно об эльфийских поверьях, чтобы уберечься от причуд, которыми он часто грешит.

— Я думал, все эльфы это мертвецы, – сказала миссис Дарлинг.

— Молодые тоже есть всегда, – объяснила Венди, сделавшаяся авторитетом в этом вопросе, – потому что когда младенец первый раз засмеется, рождается маленький эльф, и пока на свете есть младенцы, на свете будут появляться эльфы. Они живут в гнездах на верхушках деревьев; сиреневые – это мальчики, белые – это девочки, а голубые – просто маленькие дурачки, которые сами не знают толком, кто они. {[JMB_PAW], p. 252}.

Все это выглядит весьма жалко; но в "Мэри Роуз" Барри работал над настоящей народной легендой и с большой аккуратностью отнесся к теме, которую он уже использовал в "Питере Пене" – теме девочки, которая связала себя с Волшебной страной и остановилась в своем росте, девочки, которая никогда не станет женщиной. По его обращению в прозе со схожей темой в "Сентиментальном Томми" видно, что Волшебная страна для него – символ творческого воображения и опасностей ухода от реальности. Эльфийские главы в "Белой Птичке" – лучшая часть этой книги. В них тоже есть немало извращений и изобретений, но все же в целом там выписана убедительная картина эльфийского характера. Лоб из "Дорогого Брутуса" – вероятно лучше всех задуманный и выношенный представитель волшебного народа у Барри. Он обладает огромным возрастом эльфийских подменышей, видевших желудь прежде дуба. В своей старости, не знающей зрелости, он убедительнее, чем Питер Пэн. Ему присущи эльфийская проказливость и эльфийское прозрения. Появляющийся и исчезающий лес тоже вполне верен народной традиции, как и исполнение желания, и то, как судьба подчиняется характеру. Как и в других произведениях Барри, в этой пьесе есть скрытый изъян. Барри – прекрасный мастер, но в чем-то он похож на своего собственного Питера Пэна: он не смог ни справиться, ни смириться со взрослой жизнью.

Практически ту же струю – с горьковатым привкусом сентиментальности, который мы встречали у Ганса Андерсена и Оскара Уайльда – можно найти в произведениях Лоренса Хаусмэна, как бы хороши они ни были. Здесь мы имеем в виду его волшебные истории. Многие из них являются вариациями тем волшебных сказок, часто с семейной феей во французском стиле. Иногда, однако, встречаются и настоящие феи, хотя зачастую они принадлежат к литературной традиции. В "Луне и клевере" {[LH_MAC] (в т. ч. истории, написанные между 1894 и 1904 гг.), pp. 153-63} есть маленькая фея, ростом со стрекозу, с волшебной палочкой. В этой, как и во многих других историях и современных сказках про эльфов, лейтмотивом является бегство из невыносимо жестокого мира. Девизом ко многим из них могли бы стать строки Йейтса:

Come away, O, human child! To the woods and waters wild, With a fairy hand in hand, For the world's more full of weeping than you can understand.

О дитя, иди скорей В край озер и камышей За прекрасной феей вслед – Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.

{[WBY_IFAFT], p. 59, цит. в пер. Г. Кружкова}

В "Чашке лунного света" эльфы не сентиментализованы: здесь они не менее опасны и обманчивы, чем в любых народных традициях. В этой истории, как и во многих народных сказках, человек увечный – часто попросту дурак, хотя в данной истории это герой немой и безгрешный – единственный, кто может разрушить заклятие эльфов. Чтобы увидеть эльфов без вреда для себя, нужно сохранять молчание, как велит подлинная народная традиция. «Чашка лунного света и две пригоршни храбрости» звучит несколько фальшиво, но все же не валяется на дороге. Изящный поворот история получает в конце, где немой мальчик спасает своего отца от эльфов.

Отец и сын спустились вместе с горы, и старик насвистывал и напевал, как птица.

— Ну, вот! – сказал он, – Ты парень сильный, рослый; ты станешь работать и присматривать за мной, а меня ждет спокойная, веселая старость! Да, долго же мне пришлось ждать этого; но рано или поздно приходит праздник и на нашу улицу. {[LH_MAC], ed.cit., p. 46}.

Многие истории Элеанор Фарджен – волшебные сказки, но, по счастью, эльфов в них немного. Ее произведения лишены оттенка сентиментальной горечи, свойственного некоторым сказкам Лоуренса Хаусмэна, но нельзя сказать, что все они всегда свободны от авторской прихоти. Наиболее непосредственно описывает фею сказка о "Старушке, жившей в уксусной бутылке". В ней, однако, грех, приводящий к утрате дара – не гордыня, а капризность. Фея этой сказки – маленькая феечка.

— О бог мой! – вздохнула леди.

– А у вас что неладно, сударыня? – спросил тоненький голосок от окна, и там, на подоконнике, сидела фея, ростом не больше вашего пальца, а на ногах у нее были маленькие туфельки, зеленые, как апрельская трава.

Туфельки феи меняют цвет по временам года, и так же меняются желания леди, пока, наконец, она не загадывает себе черную комнату:

— Все дело в вас самой, леди, – сказала фея, – это вы не знаете, чего хотите!

И она запрыгала на кровати, стала кататься на спине и брыкаться маленькими ножками. И стена обвалилась, обвалился потолок, пол, и леди осталась стоять в черной звездной ночи, и никакой комнаты вокруг нее не было. {[EF_TLB], 'The Lady's Room', pp. 138-41}.

Невозможно даже перечислить названия всех интеллектуальных волшебных сказок, написанных в столетие между 1865 и 1965 гг. Среди них – и сказки Мэри де Морган. Главная тема большинства их – чары и ухаживания принцев, но попадаются там и эльфы. В "Игрушечной принцессе" {Mary de Morgan (1850-1907), перепеч. в [_TEL]} эльф-ремесленник изготавливает механическую принцессу вместо настоящей, которую похитила добрая фея – чрезвычайно цивилизованная вариация подменыша. Почти то же – заводной ребенок, которого приносит эльф в одной из "Сказок Краба" судьи Парри, написанной примерно в то же время {[EAP_KATFBOK], pp. 155-74}. Между двумя Мировыми войнами миссис Болдуин выпускает сборник сказок "Сума коробейника" {[AB_TPP]}, некоторые из которых – повести, а некоторые – вариации на темы народных сказок. "Дитя Великана", возможно, навеял "Том Хикатрифт"; "Пастух Губерт" соединяет в себе тип "Румпельштильцкин" с мотивом дара понимания речи животных. "Конрад из Красного Города" использует большое количество подлинных эльфийских мотивов – опасность подглядывания за эльфами, эльфийские узелки, гибельность эльфийской пищи и похищение смертного в волшебную страну. Единственный неубедительный момент – в разработке эльфийского поезда, который увлекает Конрада за собой. Это нечто вроде карнавального шествия волшебных сказок, напоминающее подобие свадебных торжеств в балете "Спящая Красавица". Но, за исключением этого, история скорее принадлежит к следующей главе, куда можно было бы также поместить и "Пастуха Губерта", если не был бахрома Бала Бабочек, которой он изукрашен.