Онтологическая нужда» в Другом и автобиография (в контексте «социальной онтологии»)

М.Бахтин говорит об «абсолютной эстетической нужде человека в другом», о необходимости в «видящей, помнящей, собирающей и объединяющей активности другого» [13, с. 34]. Личности не будет, если другой ее не создаст. Кроме эстетической составляющей, можно констатировать онтологическую «нужду» человека в другом, что и делает современная философия диалога, категориально и концептуально наполняя концепт «Другого». В отношении к автобиографическому дискурсу эта «нужда» приобретает особые очертания. В рассказе о себе человек становится тем самым Другим, которого он взыскует. Более того, составление своей жизненной истории - неотъемлемая часть самореализации и самостановления. В этом проявляется не только эстетическая, но и экзистенциальная потребность в Другом, в себе как Другом. И если быть более точным, в этой напряженной точке экзистенциальное и эстетическое сливаются в том требовательном смысле, на который указывал М.Бахтин, говоря о единстве жизни и произведения в единстве бытия-события.

Вместе с тем, позиция «Я как Другой», Я как автор противостоящий себе как герою – это позиция, которую чрезвычайно трудно занять. В предельном смысле она недостижима, она остается неким «незавершенным проектом», «горизонтом». Полному вычленению меня как автора своей собственной истории препятствует, как минимум, два обстоятельства, в другом контексте уже указанные выше. Во-первых, это сложность и даже невозможность занять позицию внешнего наблюдателя по отношению к себе. Это М.Бахтин отмечает, обращаясь к визуальному жанру автопортрета и говоря, что словесный автопортрет в данном смысле подобен живописному. «…Автопортрет всегда можно отличить от портрета по какому-то несколько призрачному характеру лица, оно как бы не обымает собою полного человека, всего до конца…» [13, с. 32]. Второе обстоятельство – Я как автор не могу завершить собственную историю, в свете события своей смерти, увидеть себя по другую сторону собственной кончины. И этот барьер непреодолим. Но искушение быть автором собственной истории в особых случаях бывает так велико, что человек режиссирует свою смерть и реализует этот сценарий (об этом, в частности, еще во времена античности писал Лукиан, изображая лжепророка и лжеучителя Перегирина, осуществившего торжественное самосожжение как режиссуру своей биографии (См. об этом нашу публикацию: [32]). Указание на это – еще один путь осмысления хайдеггеровского «бытия-к-смерти» и фрейдовского «мортидо», а также еще одна грань понимания феномена самоубийства. И в этом экзистенциально экстремальном варианте нужда в авторе и потребность самому быть полноценным «участно-вненаходимым» автором собственной истории все равно остается преимущественно эстетической, как бы ни было скрыто эстетическое за крайним выражением (проявлением) экзистенциального.

Говоря о «великой событийной привилегии – быть другим» [13, с. 175], М.Бахтин показывает и оборотную сторону взаимоотношения «автор-герой» и обращает внимание на проблему «фиктивного Другого». Это – «дутый, фиктивный продукт, замутняющий оптическую чистоту бытия», «душа без места», «участник без имени и без роли». В связке с таким «Другим» нет места этическому бытию-событию, есть лишь одержимость. Глазами такого Другого можно увидеть не истинный лик героя, но лишь его личину [13, с. 30]. Таким «фиктивным Другим» одержим человек, «привыкший конкретно мечтать о себе» [13, с. 54], болезненно дорожащий производимым им впечатлением, но не уверенный в нем. Недаром Л.Баткин свое исследование, посвященное Августину и его «Исповеди», назвал, цитируя апостола Павла, «Не мечтайте о себе…» [12]. Он вслед за Бахтиным увидел опасность одержимости Другим-Двойником, который врывается в мое самосознание, замутняет чистоту отношения к себе самому. Происходит «…возврат в себя для корыстного использования для себя своего бытия для другого…» [13, с. 54]. Перед нами - особый ракурс проблемы «двойничества» как фиктивного самоудвоения. Если обратится к биографии как форме жизни и социокультурной практики, то проблема «фиктивного Другого», явственно обнаруживается в различных вариантах саморепрезентации политиков и кумиров современной массовой культуры.

Вместе с тем, М.Бахтин подчеркивает, что в биографическом дискурсе «одержимость» Другим смягчена. Автор биографии – тот возможный Другой, присутствие которого легче всего переносится, с ним можно «непосредственно-наивно» прожить жизнь, хотя и здесь есть опасность того, что наш внутренний «автор биографии» может превратиться в «двойника-самозванца». Автор биографии как «одержащий меня другой» выступает в качестве ценностной инстанции социокультурного мира и, если я не отрываю себя от этого мира, я могу не вступать в конфликт с этим Другим и он «может вести рассказ о моей жизни при моем полном внутреннем согласии с ним» [13, с. 133]. Этот Другой не «сочинен» мной, в отличие от двойника-самозванца, а является авторитетной для меня силою, ценностно определяющей мою жизнь. В данном контексте можно говорить о характерных для каждой культуры «биографических формах», в которых принято изображать человеческую жизнь. Такая форма, надличностная по своей сути, может стать «одержащим меня Другим», ценностно оформляющим мою жизнь и ее вторжение, если человек принимает культурные правила «биографической игры» своего времени, не будет восприниматься как враждебное.