Удивленно и смущенно щурит глаза. Можно подумать, он пытается что-то

Вспомнить. Служанка села за кассу и занялась рукоделием. Все снова смолкло,

Но это уже не прежняя тишина. Вот и дождь -- он легонько стучит по матовым

Стеклам; если на улице еще остались дети в карнавальных костюмах, картонные

Маски размокнут и полиняют.

Служанка зажигает свет -- еще только два часа, но небо совсем

Почернело, в такой темноте шить невозможно. Мягкий свет; люди сидят по

Домам, они, конечно, тоже зажгли лампы. Они читают или смотрят в окно на

небо. Для них... для них все иначе. Они состарились по-другому. Они живут

Среди завещанного добра, среди подарков, и каждый предмет их обстановки --

Воспоминание. Каминные часы, медали, портреты, ракушки, пресс-папье, ширмы,

Шали. Их шкафы битком набиты бутылками, отрезами, старой одеждой, газетами

-- они сохранили все. Прошлое -- это роскошь собственника.

А где бы я стал хранить свое прошлое? Прошлое в карман не положишь,

Надо иметь дом, где его разместить. У меня есть только мое тело, одинокий

Человек со своим одиноким телом не может удержать воспоминания, они проходят

Сквозь него. Я не имею права жаловаться: я хотел одного -- быть свободным.

Маленький человек ерзает и вздыхает. Он совсем съежился в своем пальто,

Но время от времени выпрямляется, обретая человеческий облик. У него тоже

Нет прошлого. Если хорошенько поискать, можно, конечно, найти у

Родственников, которые с ним больше не встречаются, фотографию какой-нибудь

Свадьбы, на которой он присутствует в крахмальном воротничке, рубашке с

Пластроном и с торчащими молодыми усиками. От меня, наверно, не осталось и

Этого.

Вот он опять на меня смотрит. Сейчас он со мной заговорит, я весь

Ощетинился. Никакой симпатии мы друг к другу не чувствуем -- просто мы

Похожи, в этом все дело. Он одинок, как я, но глубже погряз в одиночестве.

Вероятно, он ждет твоей Тошноты или чего-нибудь в этом роде. Стало быть,

теперь уже есть люди, которые меня узнают: поглядев на меня, они думают:

"Этот из наших". Ну так в чем дело? Чего ему надо? Он должен понимать:

Помочь мы ничем друг другу не можем. Люди семейные сидят по домам посреди

Своих воспоминаний. А мы, два беспамятных обломка, -- здесь. Если он сейчас

Встанет и обратится ко мне, я взорвусь.

Дверь с шумом распахивается -- это доктор Роже.

-- Приветствую всех.

Он входит, свирепый, подозрительный, покачиваясь на своих длинных

Ногах, с трудом выдерживающих груз его тела. Я часто вижу доктора по

воскресеньям в пивной "Везелиз", но он не знает. Он сложен, как отставные

Тренеры Жуэнвиля: бицепсы толщиной с ляжку, объем груди сто десять, а ноги

Хлипкие.

-- Жанна, Жанна, крошка моя.

Он семенит к вешалке, чтобы повесить на крючок широкополую фетровую

Шляпу. Служанка сложила рукоделия и не спеша, сонно идет к доктору, чтобы

Высвободить его из его плаща.

-- Что будете пить, доктор?

Он с важностью воззрился на нее. Вот что я называю красивой мужской

Головой. Потрепанное, изборожденное жизнью и страстями лицо. Но доктор понял

Суть жизни, обуздал свои страсти.

-- Я и сам не знаю, чего я хочу, -- говорит он густым голосом.

Он рухнул на скамью напротив меня и отирает пот со лба. Когда ему не

Надо удерживать равновесие, он чувствует себя прекрасно. Глаза его внушают

Робость, большие глаза, черные и властные.

-- Это будет... будет, будет, будет старый кальвадос, дитя мое.

Служанка, не шевелясь, созерцает громадное, изрытое морщинами лицо. Она

Задумалась. Маленький человечек поднял голову и облегченно улыбается. И

Вправду, этот колосс -- наш избавитель. На нас надвигалось что-то зловещее.

А теперь я дышу полной грудью -- мы среди людей.

-- Ну так что, где мой кальвадос?

Служанка вздрагивает и уходит. А доктор вытянул свои толстые ручищи и

Сгреб в охапку столик. Мсье Ахилл счастлив -- он хотел бы привлечь внимание

Доктора. Но тщетно он болтает ногами и подпрыгивает на скамье -- он так мал,

Что его не слышно.