Габитус как условие вовлеченности в игру на поле медиа

Поле средств массовой информации, как и любое другое, конституируется агентами, заинтересованными в воспроиз­водстве определенного культурного и социального смысло­вого целого. Это некое пространство взаимообусловленных социальных позиций. Форма данного пространства опреде­ляется подвижной системой различий активных свойств агентов. Эти различия инициируются и поддерживаются са­мими агентами. Они, собственно, и составляют суть взаимо­отношений в поле.

192 ___________ Я. у.астафьев _____________

Для того чтобы охарактеризовать поведение агентов в поле, П. Бурдье использует аналитический конструкт «игра». «Образ игры, несомненно, наименее плох для изображения социальных предметов», — отмечает французский социо­лог²⁵. В то же время участники игры ясно видят и осознают грань между нею и реальностью. Собственно говоря, нали­чие этой грани и делает игру как таковую возможной. Субъект отчетливо понимает, когда он вступает в борьбу с соперниками и когда покидает поле состязания, в каких слу­чаях он «в игре», а в каких «вне игры». Без этого осознания поведение участников состязания полностью бессмысленно.

Любое состязание выходит за рамки обыденной жизни; у него есть собственное, специально выделенное простран­ство, на котором и разворачиваются все значимые для участ­ников события. И оно происходит в обособленное, специфи­ческое время. Игру — будь то театральное представление или спортивное состязание — создает единство места и вре­мени. Ее смысл на этом пространственном отрезке и в дан­ном временном промежутке заключается в ней самой. Игра создает, устанавливает, диктует специфический порядок, ни­каким образом не согласованный с повседневностью и не имеющий к ней отношения. Она вклинивается в обыденную жизнь, прерывает все характерные для нее процессы и со­вершается ради себя самой, ради заключенного в самой себе смысла, ради преследуемой в самой себе цели, принося удов­летворение по ее достижении или же разочарование в случае неудачи.

Любая игра является борьбой за что-нибудь, состязанием за первенство. В то же время она оказывается представлени­ем, демонстрацией, разыгрыванием определенной роли. Все состязающиеся принимают на себя определенное амплуа, характер их поведения на поле игры задан свойствами ма­сок. Как выделенное, маркированное пространство, игра нуждается в референте как средстве фиксации своей грани­цы. Эту границу, обозначающую разделение состязания и реальности, фиксируют зрители. Подчеркнем, что речь идет о зрителях, находящихся лишь «по эту сторону» экрана,

²⁵ Бурдье П. Начала. СЬозез (Шез. М., 1994. С. 100.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 193

шоу. Наблюдаемые в телевизоре участники программы даже при совершенно пассивном поведении не являются зрителя­ми как таковыми, но лишь фоновыми атрибутами игры.

Очевидно, что медиа весьма адекватно подходят в каче­стве объекта социологической интерпретации в терминах игры. Здесь действует четкое разделение экранной и реаль­ной жизни. Тут ясно распределены роли, устойчиво соблю­даются правила и широко представлена борьба за символи­ческие или реальные ресурсы, например за территорию вещания, время выхода в эфир и место, за общие и локаль­ные выигрыши в виде увеличения аудитории и снискания ее симпатии, в виде увеличения объемов денежных вложений, политического и общественного влияния, символического признания в форме премий и номинаций и проч. И есть свой многочисленный реальный (к которому апеллируют претен­дующие на массовость участники) и вполне виртуальный (к которому апеллируют претендующие на элитарность и изыс­канность участники) зритель.

Соответственно, к интерпретации медиа вполне адекват­но можно привлечь все прочие конструктивно связанные с понятием игры термины и логические построения. Важней­шим моментом осуществления игры является сама возмож­ность вступления в игровое поле. Общеизвестно, что отнюдь не любой субъект может стать игроком. Требуется очень мно­гое: и знание правил, и возможность сделать ставку, чтобы вступить в состязание. Но главное, требуется наличие опре­деленного чувства игры, способность адекватно восприни­мать происходящее, позиции всех участников, их перспекти­вы, шансы выиграть, проиграть, либо остаться «при своих», наконец, просто способность играть в данную игру, причем в качестве именно самого что ни на есть полноценного участ­ника, эмоционально сопереживая происходящему. Послед­нее является наиболее ценным свойством, которое может быть привнесено в состязание участниками. Именно оно — свойство вовлеченности — и формирует саму игру, поддер­живает ее, заставляет участников забыть обо всем на свете и упорно идти к своей цели, пренебрегая повседневными нуж­дами.

194 ___________ Я. У. астафьев _____________

Вовлеченность в игру обусловлена габитусом субъектов. Понятие габитуса было разработано в аристотелевско-то-мистской традиции. Затем оно использовалось такими мыс­лителями, как Гегель, Гуссерль, Мерло-Понти, Мосс, преиму­щественно в изначальном значении, пришедшем из латыни, как обозначение внешнего вида человека, его наружности, телосложения, осанки. В социологии Бурдье понятие габи­туса также является одним из краеугольных. Значительно переосмыслив его, французский ученый дал этому понятию трактовку «инкорпорированной, индивидуализированной социальности»²⁶. «Социальные агенты <...> не являются ав­томатами, на манер часов, поведение которых регулируется в соответствии с законами, которые они не понимают. В наиболее сложных играх <...> они задействуют инкорпо­рированные принципы порождающего габитуса, — систему диспозиций, которая может быть осмыслена по аналогии с порождающей грамматикой Хомского, — с той разницей, что я говорю о диспозициях, приобретенных посредством опыта, которые тем самым варьируются в зависимости от места и времени»²⁷.

Габитус является продуктом истории, это некоего рода совокупность практических гипотез, базирующихся на про­шлом индивидуальном и коллективном опыте. Историческим в том смысле, что он был выработан и закреплен в самом раннем детстве субъекта и носит по отношению к его даль­нейшему существованию самодовлеющий характер. Прежде всего это опыт существования в семье и дорефлексивного восприятия всех связанных с этим общественных практик и форм взаимоотношений: разделение труда между полами, способ построения вертикальной иерархии статусов и гори­зонтального распределения ролей, общие принципы струк­турирования социального пространства и времени по при­надлежности тех или иных площадей и вещей, способы их потребления, использования, самые общие, первичные нор­мы отношения к телесности, своей и чужой, способы и нор-

²⁶ Бурдъе П. Указ. соч. С. 53.

²⁷ ВоигЛеи Р. 1п О1Ьег Шогйз: Еззауз Тошагйз а КеЯех1уе зосю-1о§у. 51апГог(1, 1990. Р. 9.

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 195

мы речевого поведения и т. д. Весь этот опыт формирует структуры габитуса, которые, в свою очередь, лежат в осно­ве восприятия и оценивания всякого последующего опыта.

Также ведущую роль в формировании габитуса играет коллективный опыт, поскольку человек не столько самосто­ятельно воспринимает и познает окружающий мир, сколько ему его «представляют» именно таковым, показывают с со­ответствующей стороны и в характерном ракурсе, называют именно таким образом, а практика называния является наи­более фундаментальным способом структурирования соци­ального пространства и, шире, осуществления власти над этим пространством. Ибо иметь имя или название в про­странстве человека воспринимающего означает для любой социальной предметности существовать. «Назвать вещи свои­ми именами» означает покончить с их размытостью, неяс­ностью, нечеткостью границ между ними, приблизительнос­тью деталей. Любая социальная группа существует, то есть формирует себя и поддерживает, прежде всего за счет назы­вания и кодификации, приведения в определенный порядок значимой для нее предметности. «Кодификация делает вещи простыми, ясными, коммуникабельными; она делает воз­можным контролируемый консенсус над значением, гомоло-гичность»²⁸. Соответственно, рецепция этого первичного опыта называния и упорядочения предметов лежит в основе любого дальнейшего социального опыта субъекта.

Благодаря этому оказывается возможным впоследствии отличить одно социальное существо от другого: провинциала от столичного жителя, представителя одной национально­сти от представителя другой, интеллигента от рабочего или же крестьянина. Но дело не только в этом. Габитус человека формируется в раннем детстве, закладывается, как сказали бы психологи, на ранних стадиях развития личности. И, как система диспозиций, он может видоизменяться при своей реализации, «приведении в действие», но не бесконечно. Га­битус позволяет производить достаточно широкое число практик, которые вместе с тем ограничены в своем разнооб­разии. Это разнообразие ограничено чувством здравого

²⁸ Бурдье П. Указ. соч. С. 127.

196 ___________ Я. У астафьев _____________

смысла, присущего данному субъекту. Габитус порождает так называемые вполне «разумные», «адекватные» логике вос­приятия социальности способы поведения, и он же стремится исключить любую «неправильную», несовместимую с объ­ективными условиями деятельность, ту, которая может по­лучить реальную или мнимую неодобрительную оценку «со­циального суперэго» субъекта — его референтной группы.

Из сказанного следует, что вне изучения и принятия во внимание при социологической интерпретации невозможно адекватное понимание поведения агентов в поле. Тем более это верно для такой области отношений, как средства массо­вой коммуникации, социальный порядок взаимодействия в которой строится на перманентном означение и переозначе­ние предметов и социальная игра сознательно и вполне от-рефлексированно складывается вокруг того, что и как назва­но или показано и что остается «за кадром», за рамками речи, за пределами внимания субъектов. Именно на этом, как ни на каком ином, поле в столь обнаженном и непри­крытом виде разворачивается борьба агентов за смысл и только за него, за право именовать вещи, присваивать им названия.

Для полноценной характеристики различных видов га­битуса агентов поля отечественных медиа необходимо про­ведение специального социологического исследования. Мы попытаемся зафиксировать две группы профессионалов-жур­налистов с различными габитусами, символическое проти­востояние которых существенным образом участвует в рабо­те механизма формирования катастрофического сознания. С одной стороны, здесь присутствует группа с габитусом, условно говоря, элитарного плана. Это, как правило, выход­цы из сравнительно интеллигентных семей, основные жиз­ненные представления и реакции которых структурировались под воздействием классики. Речь идет о «золотых перьях» прежней журналистики, профессиональная деятельность ко­торых известна своей культуртрегерской направленностью. Для представителей этой группы характерно чувство сослов­ной дистанции по отношению к потребителю — реципиенту своей продукции. В то же время это ощущение не носит со­циально дифференцирующий характер. Это ощущение свое-

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 197

го превосходства над нетворческими массами, положения просвещенной элиты среди относительно невежественного населения. Представители данной группы, как правило, стре­мятся делать авторские программы, где могут демонстриро­вать свою эрудицию, знания, даже подчеркивать изысканность собственных вкусов. Вместе с тем они зачастую стремятся в те сферы медиа, где в наименьшей степени выражены ры­ночные, конкурентные отношения, где явствен патернализм, где дружеские и семейные связи превалируют над денежными.

С другой, следует выделить группу профессионалов поля медиа, условно говоря, подросткового габитуса, которые пришли в эту сферу на основе рыночных отношений. Это те работники пера и микрофона, в формировании которых су­щественную роль сыграла не классическая литература и со­ответствующее интеллигентское воспитание, но книги и ки­нофильмы в основном детективного и приключенческого жанра, поэтому новые политические и общественные собы­тия они начали осмыслять в первую очередь в духе этих жанров. Соответственно, «заурядные партработники, волею обстоятельств вознесенные к вершинам власти, превраща­лись под пером новых журналистов в гениальных злодеев, наделенных выдающейся способностью плести хитроумные интриги и устраивать грандиозные заговоры»²⁹.

Следует подчеркнуть, что, в отличие от классики с ее мора-лизаторской и эстетизирующей направленностью, приклю­ченческая литература базируется на иных ценностях и иных взглядах на мир. Базовым смысловым элементом здесь яв­ляется действие. Оно самодостаточно и самостоятельно; вза­имосвязь различных действий персонажа не обусловлено внутренней, глубинной ценностной структурой, но носит фрагментарный, мозаичный характер. Действие имеет под­черкнуто волевой характер, оно направлено на преодоление каких-либо препятствий, причем, как правило, либо насиль­ственным, либо случайным, игровым образом. От интеллек­та, знаний, чистоты применения дискурса, наконец, здесь ни­чего не зависит, как не зависит и от моральных принципов

²⁹ Проскурин О. Максим Соколов: генезис и функции «забавно­го слога» // Новое литературное обозрение. 2000. № 41. С. 302.

198 ___________ Я. у.астафьев _____________

действующего субъекта, и от невозможности преступления им каких-то базовых норм общежития и социальной соли­дарности.

Очевидно, что общество, структурированное по волевому признаку, имеет не столько социальный, сколько биологи­ческий характер. Соответственно, в новой российской жур­налистике профессионально отсутствует социологическое понимание реальности или чувство социальной дифферен­циации, а именно: эмоциональное ощущение разнообразия общественного мира, образов жизни, социальных стратегий, планов, ценностей, установок, социальных стереотипов. Практически единственное, что реально воспринимается в свете подобного рода мировосприятия, это эмоции, причем базовые, к числу которых относится страх, боязнь агрессии, насилия, катастрофы, сводящей на нет все жизненные уси­лия общества, группы, человека. Подобное сознание всюду профессионально ищет и находит то, что может, как счита­ется, потрясти человека до глубины души, до его животного основания. Информационно-развлекательную функцию ме-диа оно видит в выявлении и демонстрации подобной при­родной и социальной вещественности: катастроф, происшест­вий, вызывающих страх и интригующих событий, заговоров. Это его понимание мира и его основания, базы, фундамента.

В то же время подобная журналистика подчеркнуто де­мократична: она апеллирует к массовым вкусам своей ауди­тории, причем делает это вполне сознательно, намеренно противопоставив свою позицию и стоящие за нею ценности позиции «золотых перьев». И коль скоро на знамени совет­ской журналистики было написано «стабильность», то ло­зунгом новых информационных деятелей стали катастрофы, скандалы, криминал.

СТРАТЕГИИ ПОВЕДЕНИЯ АГЕНТОВ
ВПОЛЕМЕДИА

Агенты действуют, «играют» на соответствующем соци­альном пространстве, «игровом» поле. В нашем случае это поле информационного производства, точнее средств массо-

Катастрофыческое сознание и массовые коммуникации 199

вой коммуникации. Данное пространство задается совокуп­ными позициями и практиками действующих агентов (групп агентов).

Позиции субъектов, обнаруживающих себя в соответ­ствующем социальном поле, реальны только в отношениях друг с другом. Самих по себе позиций, фундированных вне соотнесенности с положением и практической деятельнос­тью других участников игры, не существует. Социальные агенты помещены в некое место социального пространства, которое может быть охарактеризовано через его релятивную позицию по отношению к другим местам и через дистанцию, отделяющую это место от других (Бурдье). Эти различия и дистанции носят прежде всего символический характер, они функционируют как значения соответствующих позиций, как принадлежность ролей, которые призваны исполнять агенты, находящиеся в данном положении, в данном месте социального пространства, что подразумевает ментальный характер этого различения, которое функционирует одно­временно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценивания.

Подобная трактовка взаимоотношений агентов не подра­зумевает их чисто субъективистского характера. Любая со­циальная «вещь» всегда опредмечена. Статус человека выра­жается и в его костюме, манере держаться, речи, взгляде, и во многих компонентах окружающей среды, которые данный субъект присваивает. Социальное положение человека опре­деляется также наличием либо отсутствием личного приват­ного (комната, квартира, дом) и личного общественного (рабочее место, кабинет) пространства, возможностью фи­зической мобильности (наличием велосипеда, автомобиля, самолета, яхты), наконец, наличием либо отсутствием дру­гих физических лиц или целых социальных групп или офи­циальных структур, призванных обслуживать данную пози­цию (сегодня это — домработница, садовник, личный шофер, охранник, секретарша, штат подчиненных; в прошедшей ис­тории — дружина вождя, семья в патерналистском обществе, дворовые люди помещиков, сюда же относится и известное выражение французского короля, характеризующее полное присвоение им социального пространства: «Государство —

200 ___________ Я. у.астафьев _____________

это я» (ср.: «Тело подданного принадлежит королю», — у М. Фуко в «Надзирать и наказывать»)). Все это означает, что, хотя «разруха сидит не в клозетах, а в головах» (М. Бул­гаков, «Собачье сердце»), в туалетах она также присутствует как овеществленная, опредмеченная сторона единой, лишь аналитически разделяемой, социальной/физической реаль­ности.

Содержательно позиции агентов в поле различаются по возможности присвоения циркулирующих в данном простран­стве благ. Главным благом в любом поле является символи­ческое господство, то есть способность влиять на конфигура­цию социального пространства путем его переосмысления. В наиболее чистом виде, как уже отмечалось, символическое господство или насилие представлено в поле средств массо­вой коммуникации, оно, собственно говоря, построено на функционировании механизмов переосмысления и пере­называния самых различных вещей и предметности. Важ­нейшим результатом присутствия в информационном поле является возможность для субъекта или какого-либо обще­ственного явления быть увиденным или услышанным. Не­случаен поэтому нескончаемый поток писем на телевидение, радио и в различные газеты с описанием «безобразий», «не­гативных явлений» и пр. Если их представят на телеэкране, озвучат на радио, напишут о них в газетах, эти явления дей­ствительно обретут свой совершенно иной, гораздо более значимый статус, с которым нельзя будет не считаться. В этом плане средства массовой коммуникации оказываются одной из важнейших ветвей власти, поскольку обладают возмож­ностью изменения конфигурации общества и трансформа­ции социального рельефа.

Кроме символического господства или символического насилия в поле может быть обеспечен доступ и к другим об­щественно значимым благам, начиная от самых общих гене­рализированных посредников — к собственно власти, день­гам, информации, образованию — и кончая возможностью обрести внимание влиятельных персон, вступить в их круг, использовать свое положение для достижения своих целей. Но, следует подчеркнуть, это отнюдь не равенство возмож­ностей. Одинаковых шансов нет ни у одного игрока. Воз-

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 201

можности определяются наличием и объемом соответствую­щих капиталов и способностью агентов их применить в кон­кретной игре в конкретном поле. А эта способность, в свою очередь, детерминируется наличием «чувства игры», нахо­дящегося, как мы уже указывали, в прямой зависимости от габитуса субъекта и степенью его развитости.

Никакая социальная игра невозможна без ставок, инвести­ций. И чем больше перспектив у нее, чем крупнее вероятный выигрыш, тем больших ставок требует данное поле. Необхо­димым условием вступления в игру выступает минимальный порог инвестиций. Для информационного поля это может быть и соответствующее «профильное» образование, и уме­ние связно излагать свои мысли, в том числе и в виде оформ­ленных, официально приемлемых продуктов — газетных либо журнальных публикаций, интервью. Это может быть и соответствующий внешний вид, экстерьер, если субъект пре­тендует на роль телеведущего программы, и, что в ряде случа­ев может иметь решающее значение, знакомство с влиятель­ными особами — теми, кто принимает решение о доступе в игру новых агентов (скажем, членами комиссии по набору ведущих на новую телепрограмму).

Дальнейшая судьба игрока зависит от его способности аккумулировать разнообразные капиталы, например от его обучаемости как профессиональным навыкам, так и спосо­бам завоевания симпатии «нужных» персон, вхождения к ним в доверие и получения от этого дивидендов в виде более важных позиций в поле, денежных средств, новых нужных знакомств и возможности их конвертации в другие виды ка­питалов для усиления своих позиций, например, денег — во влияние, информации — в новые знакомства, знакомств — в собственное культурное развитие и т. д.

Каждый игрок в поле, исходя из собственных ставок и инвестиций, а также соответствующих диспозиций по отно­шению к данному социальному пространству, определяемых его габитусом, выбирает определенную стратегию выигры­ша, стратегию продвижения в этом поле. Можно утверждать и обратное. Каждого игрока в поле подталкивают и опреде­ляют к конкретному выбору характерной стратегии его га­битус и наличие соответствующих капиталов, ставок. Этим

202 Я. у.астафьев __________

мы желаем подчеркнуть то обстоятельство, что данные стра­тегии чаще всего, несмотря на их видимость, являются не­осознанными, они предустановлены субъекту. Судьба агента оказывается выбрана за него всей социальной историей пре­дыдущих поколений и той группы, откуда он пришел. И лишь в достаточно редких случаях, если субъект проявля­ет недюжинное упорство и энергию в достижении цели, он может «переломить» свою судьбу, выйти за рамки своей из­начальной позиции и «выиграть миллион по трамвайному билету».

Стратегии формируются при взаимодействии всех дан­ных компонентов с самим полем, в котором делает ставку и начинает социальное движение игрок, агент. В силу их мно­гообразия их вряд ли уместно категоризировать. Выделим лишь наиболее типические.

Наиболее привычным способом поведения в поле являет­ся традиционная стратегия. Ее можно также обозначить как профессиональную, поскольку она ориентируется в первую очередь на задействование и развитие профессиональных навыков и умений поведения в поле. Традиционную страте­гию обычно выбирает большинство игроков в поле, по­скольку она наиболее ясна и опробована и в ней наиболее предсказуемы результаты, хотя и не столь велик выигрыш. Траектории движения от менее ценных к более престижным позициям отработана предыдущими поколениями игроков. Здесь также, как правило, досконально известно, какого рода капитал и в каком объеме должен быть задействован при достижении соответствующей позиции, каким образом его надлежит использовать, применять либо конвертировать в иной ресурс.

Традиционная стратегия в наибольшей степени приемле­ма для игроков со средним объемом капитала. Те, кто распо­лагает гораздо большими ресурсами, обычно ориентируются в своей игре в поле на иные стратегии, в первую очередь на элитарную. Эта стратегия позволяет сразу достигать сравни­тельно высоких позиций в социальном пространстве, быст­ро оставляя позади менее успешных игроков. Она требует весьма специфического капитала, например не просто выс­шего образования, но полученного в определенном вузе и у со-

____ Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 203

ответствующих профессоров, и наличия соответствующего Ьас1с§гоипс1 — коммуникативных и прочих навыков соответ­ствующей культуры, рецепция которых произошла в семье и при общении с ее ближайшим окружением, а также опыта знакомств с нужными людьми напрямую или же через по­средников - общих родственников или друзей.

Но относительно небольшая часть игроков из тех, кто об­ладает большим капиталом, а также не обладающих им вовсе или, точнее, имеющих какие-либо ресурсы в минимальном объеме, используют при продвижении в поле авангардную стратегию. Это стратегия, как бы отрицающая структуру поля, по-своему его переозначивающая, переименовываю­щая. По своему характеру это поведение специфично для агентов, находящихся на самых высокостатусных позициях. Авангардная стратегия далеко не всегда бывает успешной. Она сопряжена с большим социальным риском, с тем, что другие участники поля полностью проигнорируют и не вос­примут их претензии на высокий статус. В этом случае таких игроков ждет либо полное забвение, либо они вынуждены реализовывать себя в других полях, либо должны использо­вать иную, как правило традиционную, стратегию. Но аван­гардное поведение может принести и значительные диви­денды. Это происходит обычно в двух случаях. Во-первых, когда этого хотят «низы» — большая масса агентов, путь ко­торых наверх, в элиту данного поля, по тем или иным при­чинам затруднителен, когда они оказываются не в состоянии конвертировать свои капиталы в социальное продвижение. Тогда может произойти воистину революционное свержение прежней элиты и на место ее будет поставлена новая — аван­гардная или та, которая призвана исполнить ее роль в новых условиях, восприняв ее символику и значение. Соответст­венно, новым образом будет переименовано социальное пространство и соответствующее поле получит иную конфи­гурацию. Во-вторых, когда изменений захотят «верхи» — те, кто занимает самые престижные позиции в поле, но недо­вольны сложившейся дистанцией, системой различий с ос­новной массой агентов. Тогда элита может адаптировать, подтянуть до себя авангард и, новым образом переозначив

204 ___________ Я. у.астафьев _____________

социальное пространство, восстановить желаемую дистан­цию с другими участниками игры в поле.

Ориентация на формирование, утверждение и эксплуата­цию катастрофического сознания была в свое время выбра­на определенной социальной группой при переходе от госу­дарственных средств массовой коммуникации к частным в рамках стратегии авангардизма. Именно в это время в ин­формационное поле пришли, с одной стороны, журналисты с описанным выше подростковым габитусом и, с другой, вкладчики денежных средств с требованием обеспечить при­быльность средств массовой коммуникации путем увеличе­ния их развлекательного потенциала. С целью повышения рейтинга в сетку вещания и на газетные полосы начали вво­диться материалы скандального и шокирующего характе­ра — те, которые в наибольшей степени отвечали представ­лениям данных игроков об их желаемости для массового зрителя, слушателя, читателя. На этой волне сформирова­лись «желтые» средства массовой коммуникации, карди­нальным образом изменив конфигурацию информационно­го поля и практически вытеснив на периферию еще недавно столь популярные аналитические статьи, передачи и про­граммы. Торжество подобного инфотейнмента над анализом не означало, что интерпретация полностью ушла из медиа, уступив место шокирующей развлекательной информации. Она переместилась на более глубинный уровень и предстала в подобных материалах в виде предзаданной картины мира, где действуют скрытые темные силы, торжествуют разбой­ники и казнокрады и миром правят деньги, беззаконие и ни­чем не ограниченная власть. В результате сформировалась целая культура с соответствующими ценностями, символи­ческими значениями и диспозициями, со специфической ан­тропологией человека пугающегося — субъекта, живущего в состоянии страха, ничего не воспринимающего, кроме кри­минальных новостей, и в то же время жаждущего их, ищу­щего на всех телевизионных каналах и газетных полосах.

Наибольший расцвет эта культура получила в период передела собственности в России, в 1993—1994 годах, когда формировался рынок средств массовой коммуникации и полностью трансформировался рельеф соответствующего

Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 205

социального пространства. В дальнейшем, в связи со все большей стабилизацией общества, степень воздействия этой культуры несколько снизилась, но она продолжает подпиты­ваться критическими ситуациями, ситуациями обществен­ных потрясений, каковыми явилась война в Чечне, эконо­мический кризис 1998 года, выборы политической элиты, природные катаклизмы. В отсутствие же таковых эта куль­тура и соответствующие группы ее проводников усиленно заняты их поиском и фундированием всевозможных форм страха и катастрофического сознания.

РЕЦИПИЕНТ СООБЩЕНИЙ МЕДИА

Объектом и адресатом массовой коммуникации является ее реципиент. Это довольно специфическая фигура, соответ­ствующим образом настроенная по отношению к восприни­маемому сообщению. Для нее характерен, по выражению Б. Дубина, «комплекс зрителя» и связанные с ним преиму­щественно «зрительские» представления о социальном ми­ре³⁰. Речь идет о механизме восприятия сообщения в ракур­се одновременно приобщенности и дистанцированности, когда реципиент, с одной стороны, ощущает свою отстранен­ность от события, неучастие в нем, на происходящее глядит со стороны, из уютного мира своей квартиры в комфортной обстановке обеда или ужина. Любое событие происходит или уже случилось «не с ним»; в случае особо негативных эмоций, которое оно может вызвать, его можно «выклю­чить» и таким образом изъять из своей жизни. Но, с другой, в силу своей визуальной и звуковой приближенности к эпи­центру происходящего, реципиент особым образом сопри-частен ему. И в этом своем качестве оно может быть предме­том очень сильных переживаний, вызывающих к жизни желание проследить его динамику и быть в курсе «оконча­тельного диагноза» и результата. Это специфическим обра­зом трансформированное, «замороженное», эмоционально разгруженное из-за отдаленности событий и отстраненности от них чувство, которое в дальнейшем может быть реализо-

³⁰ Дубин Б. В. От инициативных групп... С. 56.

206 __________ Я. у.астафьев ____________

вано в жизненной ситуации, скажем, смерти родственника, пожара соседнего дома, автокатастрофы, в которую попал субъект на своей легковой машине. Поскольку его восприя­тие эмоционально искажено, у него возникает неадекват­ность реакции — заторможенность и ожидание действий со стороны профессионалов. При этом может присутствовать чувство полной нереальности происходящего. Хочется «вы­ключить» неприятное событие, перейти на другой канал.

Те, кто возражает критикам медиа, обычно указывают, что скандально-разоблачительные и сенсационные передачи весьма любимы потребителем, реципиентом. И в этом плане читательская аудитория практически не отстает от зритель­ской. Так, по данным блиц-опроса ВЦИОМ жителей Москвы и Подмосковья, проведенного в июле 1998 года, на первом месте у читателей периодики стоят криминальные темы (36% аудитории). Очевидно, что скандальность и сенсационность, которую реципиенты ищут в подобного рода статьях и со­общениях, в данном случае не столько содержательная ха­рактеристика, сколько, по мнению Б. В. Дубина, «способ смысловой организации коммуникативного сообщения, свое­образный модус реальности или ее показа, разыгрывания именно как масскоммуникативной. Таков определенный тип подачи сообщения, препарирования и обработки информа­ционной реальности в расчете на "человека как все", которо­го масс-медиа <...> моделируют и создают, конституируют своими средствами. Для такого антропологического контр­агента "реально" только сенсационное, невероятное, скан­дальное, разоблачительное — то, что демонстративно испы­тывает и нарушает принятые нормы»³¹. Этот нарушитель выглядит здесь единственно авторитетной инстанцией, но­сителем кода осмысления реальности. «Это человек, дей­ствующий так, как нельзя, но ведущий себя так, словно ему можно, "ловец случая", который выламывается из правил, разрушая, более того, отвергая и специально принижая этим самым основы социальной коммуникации с ее нормами вза­имных ориентации, согласованности ожиданий и пр.»³²

³¹ Дубин Б. В. От инициативных групп... С. 46.

³² Там же.

__ Катастрофическое сознание и массовые коммуникации 207

В объяснении социальной роли подобных масок и амплуа возможны две ценностно противоположные интерпретации. Одна заключается в широко распространенной точке зре­ния, согласно которой разыгрывание подобных смысловых паттернов в известной степени подрывает социальный поря­док, поскольку символически поощряет девиантное поведе­ние. Соответственно, такие медиаструктуры оказываются источником угрозы чуть ли не национальной безопасности, поскольку разрушительно воздействуют в плане формирова­ния соответствующих — а именно девиантных — норм пове­дения.

Другая заключается в том, что причинно-следственная связь, на уровне бихевиоризма, между демонстрацией опре­деленного смыслового кода на телеэкране и формированием социальных установок реципиента является принципиально разорванной. В условиях виртуализации общества, а также при наличии описанного выше феномена отстраненности зрителя от медиа реципиент сообщения обладает известным иммунитетом. Для него подобного рода действительность, показываемая, скажем, в фильме-боевике, — не руководство к действию, а своего рода картинка из «Жизни животных». Он может лишь принимать ее во внимание, даже эмоцио­нально сопереживать, но она ни в коем случае не влияет прямо на мнение и действия индивидов, составляющих ауди­торию. «На самом деле, — отмечает Дж. Уоллакотт, — акт на­силия может быть понятным только в контексте других эле­ментов фильма и в терминах, адекватных его жанру. Такие действия не могут рассматриваться как имеющие исключи­тельно одно фиксированное значение. Напротив, с их помо­щью происходит обозначение различных ценностей, пред­ставление различных кодов поведения. Причем это зависит от того, каким образом они оказываются артикулированы как знаки среди других означающих элементов дискурса»³³.

Собственно говоря, и та и другая точка зрения имеет пра­во на существование. Нельзя отрицать тот факт, что ката-строфизм как специфическое восприятие действительности является вполне определенной социальной установкой, ро-

³⁴ Цит. по: Назаров М. М. Указ. соч. С. 157.

208 __________ Я. у.астафьев _________

лью, и медиа в какой-то степени обучают этой роли, чтобы при сходных обстоятельствах, при похожей жизненной си­туации данная установка воспроизводилась вместе с соответ­ствующим набором реакций и кодов. Тем более это адекват­но для отечественной реальности, где насилие за долгие годы существования советской власти выступало одним из универсальных языков, своеобразной «матрицей» общест­венной жизни. К этому языку в особенности восприимчива молодежь, эмоциональная жизнь которой оказывается ме­нее рационализирована, чем у представителей более стар­ших поколений.