Голосуя за мир, ты голосуешь за Леннона

 

В один из сентябрьских вечеров 1969 года Джон Леннон поднял телефонную трубку у себя в кабинете и услышал голос молодого канадского промоутера, который принялся рассказывать ему о предстоящем большом концерте с участием Чака Берри, Фэтса Домино, Джина Винсента, Бо Дидли и Литтл Ричарда. Услышав имена этих людей, Леннон неожиданно заметил: «Мы сможем присутствовать, но только при условии, что нам дадут сыграть». Сыграть! Самое большее, на что рассчитывал промоутер, так это на присутствие Джона. Неужели «Битлз», которые не выступали на публике уже три года, согласятся сыграть на фестивале «Рок и Возрождение» в Торонто? Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. И в следующий миг промоутер услышал, как Леннон приказал своим сотрудникам: «Соедините меня с Джорджем... И разыщите Клэптона!» Затем Джон объяснил, что намерен приехать вместе с Йоко и группой, составленной из звезд, и что у него очень мало времени, ведь до концерта оставалось меньше тридцати шести часов.

Длинноволосый хиппи на другом конце провода не мог прийти в себя. Джон Брауэр, двадцатитрехлетний отпрыск семейства, которое долгое время находилось в авангарде политической жизни Канады, обучался в самых престижных учебных заведениях страны, но внезапно уехал в Калифорнию и занялся бизнесом в области звукозаписи. Разорившись, он вернулся домой с женой и ребенком, где вместе с друзьями занялся организацией концерта, который, как оказалось, вполне мог стать настоящей сенсацией. До сего дня на двадцатитысячный стадион было продано только восемьсот билетов, и адвокаты посоветовали ему позвонить Джону Леннону, который был известным фанатом старого рок-н-ролла.

Одно только обещание Леннона гарантировало аншлаг. Беда заключалась в том, что Брауэру никто не верил. «Не надо нас дурачить, – отвечали ему, когда он стал обзванивать радиостанции, чтобы сообщить эту новость. – Нам прекрасно известно, что у тебя проблемы со сбытом билетов». Тогда Брауэр снова позвонил в «Эппл» и записал на пленку голос Тони Фосетта, который зачитал ему список собиравшихся приехать музыкантов: Джон Леннон, Йоко Оно, Эрик Клэптон, Клаус Фурман. Господи! Мог ли он мечтать о большем? Однако на радио ему опять никто не поверил. «Ну парень, – ответили ему, – видно, вы действительно попали! Это же надо додуматься – найти кого-то с английским акцентом и сфабриковать такую запись!»

Аллен Кляйн подлил масла в огонь. «Все это полная ерунда! – заявил он прессе. – Никто никуда не едет».

К этому моменту до полной катастрофы оставались уже считанные часы, и Брауэр развил бурную деятельность. Он снова позвонил Леннону и записал уже его голос. И опять никто ему не поверил! В конце концов один ди-джей из Детройта все-таки запустил запись в эфир, и концерт был спасен. Десять тысяч билетов были распроданы в день концерта. А Джон Леннон тем временем решил отказаться от поездки!

Проведя целую ночь в поисках Клэптона, на которого Джон очень рассчитывал, он рухнул в постель в субботу в полшестого утра. Когда Клэптон очнулся от глубокого наркотического сна, то сразу устремился в аэропорт, но опоздал на утренний рейс. Вместе с другими музыкантами, басистом Клаусом Фурманом и барабанщиком Аланом Уайтом, он позвонил Леннону, чтобы узнать, как быть. Но Джон был в таком отрубе, что даже не смог выбраться из постели. «Отправьте им букет роз с любовью от Джона и Иоко, поехать мы не сможем», – пробормотал он и повесил трубку. Вне себя от ярости Клэптон перезвонил и заорал: «Слушай, ты, скотина! Я сюда в аэропорт не шутки шутить приехал! Если вы немедленно тут не появитесь, можешь больше никогда ни с какими просьбами ко мне не обращаться!»

Леннон и Рихтер с женами успели на рейс, отправлявшийся в 15 часов 15 минут.

Пока самолет летел над Атлантическим океаном, музыканты пробовали репетировать на неподключенных электрогитарах. Это было похоже на комедию, поскольку Леннон не мог вспомнить ни одного текста, кроме тех песен, что он пел в «Кэверн». Через какое-то время Джону и Эрику стало плохо: им требовалась очередная доза, но они опасались, что, если слишком заторчат, не смогут выйти на сцену. Ребята решили крепиться. Очень скоро Джона затошнило, и он выскочил в туалет. После каждого приступа рвоты он выкуривал по косяку: чтобы никто ни о чем не пронюхал, каждый раз, выдыхая затяжку, он опускал голову в унитаз и спускал воду, которая уносила с собой и дым. Наконец в четыре пополудни самолет произвел посадку. Уладив проблемы с иммиграционными властями, возникшие из-за отсутствия у Йоко необходимых прививок, группа британских рок-звезд вывалилась из здания аэровокзала и оказалась в самой гуще огромной толпы затянутых в черную кожу байкеров – это были «бродяги», то же самое, что американские «ангелы ада».

Брауэр решил встретить Леннона как настоящего рок-Зигфрида. Стоило бородатому апостолу мира, одетому во все белое, появиться со своей азиатской женой, одетой в длинное оранжевое платье и жакет из красного шелка, как сопровождавшие их байкеры на бешеной скорости помчались по шоссе до стадиона, выехали на поле и подняли вверх свои затянутые в кожаные перчатки кулаки под истерические вопли фанатов. Сорок мотоциклистов спереди и сорок сзади – появление Леннона было обставлено воистину по-королевски. Однако когда Леннона отвели в комнату, отведенную для музыкантов, Джон запаниковал.

Леннон, который всегда испытывал ужас перед выходом на сцену, был способен в такие моменты на самые безумные выходки.

«Слушай, старик, ты не мог бы раздобыть немного коки?» – обратился он к Брауэру заговорщическим тоном.

«Нет проблем! – ответил молодой импресарио, вне себя от возбуждения. – Деннис, тащи-ка сюда шесть бутылок!» Затем, повернувшись с победным видом к гостям, он увидел, как Джон и Йоко недоуменно переглянулись, как бы говоря: «Боже, во что же мы вляпались на этот раз?»

«Нет, нет! – воскликнула Иоко. – Коки – в нос!» И она сделала жест, будто втягивает что-то носом с тыльной стороны ладони.

До Брауэра наконец дошло, что его просят достать тяжелых наркотиков! Он не знал, что делать, – но не мог же он им отказать! Поэтому Брауэр выскочил на сцену и вызвал за кулисы доктора Снайдермана.

«В чем дело, парень? – с трудом выдавил из себя невысокий смуглый человечек по имени Дэвид Снайдерман. – Полиция?» Когда Снайдерман понял, чего от него хотели, он в отчаянии воскликнул: «О Боже! Я подумал, ты пытаешься предупредить меня об опасности! У меня был и кокаин, и гашиш! Но когда я услышал, как ты закричал, то выбросил все на землю». Затем он опрометью бросился назад и вскоре вернулся с «лекарством». Джон и Иоко заперлись в туалете, а когда вышли оттуда, бледности на их лицах значительно поубавилось.

Теперь Леннону предстоял тяжелый спор с Литтл Ричардом, который захотел выступить предпоследним. Одно дело – восхищаться прежними кумирами издалека, но совсем другое – позволить им превзойти тебя на сцене. Джон отказал Ричарду, после чего ему пришлось разбираться с Джимом Моррисоном, который требовал того же. Перспектива выйти на сцену после Моррисона приводила Джона в совершеннейший ужас. Так что Брауэру пришлось попросить Джима не настаивать. В конечном итоге Джон и его группа, названная на скорую руку «Плэстик Оно Бэнд», выползла на сцену, «дрожа от страха», если верить Клэптону, которого за минуту до выхода буквально воскресили.

Ведущий распорядился погасить прожектора и закричал, обращаясь к зрителям, чтобы все зажгли спички. Зал затаив дыхание выслушал сбивчивые объяснения героя концерта относительно того, что группа никогда еще не выступала в таком составе, после чего он запел «Blue Suede Shoes» и «Money» Мэки Мессера. Джон доказал, что он не забыл, как надо исполнять старые хиты, – только теперь ему несколько не хватало вокальной мощи. После «Year Blues» и совершенно новой «Cold Turkey»[159], чей текст ему пришлось читать по бумажке, которую держала Йоко, Джон с явным облегчением спел «Give Peace a Chance» и откланялся.

Настал звездный час и для Иоко. В начале шоу она залезла с микрофоном в белый мешок и сопровождала выступление группы, издавая разные звуки. Теперь, когда Джон, казалось, вновь погрузился в грустную меланхолию, она, сияя, взяла бразды правления в свои руки. В течение двадцати минут, что продолжалась композиция без слов «Don't Cry Kyoko (Mummy's Only Looking for a Hand in the Snow)»[160], Иоко выводила некие трели под аккомпанемент мощнейшего гитарного риффа, перешедшего в пронзительное жужжание фидбэка, когда музыканты поднесли гитары вплотную к усилителям. Скоро самые отчаянные фаны из первых рядов разразились грязными ругательствами по поводу того, что творилось на сцене, и начали уходить. Йоко расстроилась, и Джон увел ее за кулисы и стал успокаивать. «Не волнуйся, малышка, – приговаривал он. – Я все для тебя устрою».

Такое фиаско привело бы в чувство любого другого, но Леннон был взбудоражен тем, что вышел на сцену без «Битлз». На обратном пути – еще в самолете – он заявил Аллену Кляйну, что сразу после приземления собирается объявить о своем уходе из «Битлз» и о создании новой команды с Эриком Клэптоном и Клаусом Фурманом. Кляйну, который только что провел девять тяжелейших месяцев в своей жизни, пытаясь спасти «Битлз», захотелось открыть запасный выход и выпрыгнуть из самолета. Тем не менее ему удалось сохранить хладнокровие и уговорить Джона подождать по крайней мере до тех пор, пока группа не получит крупный аванс от компании «Кэпитол». Единственное, чего Аллену не удалось, это погасить злобу, которая накопилась у Джона против Пола.

В следующий раз, когда все «Битлз» собрались вместе, Пол вновь призвал сохранить группу. Но Джон оставался глух к любым его доводам. В конце концов Пол не выдержал: «И все же, о чем бы мы ни говорили, мы остаемся „Битлз“, не так ли?» – воскликнул он, исчерпав последние аргументы.

«К черту! – презрительно усмехнулся Джон. – Никакой я не Битл!»

«Что ты мелешь, конечно же ты Битл», – возразил Пол тоном обиженного родителя.

«Нет! – закричал Джон. – Неужели ты не понимаешь? Все кончено! Кончено! Я требую развода точно так же, как я развелся с Синтией! Втемяшь это в свою чертову башку!» Затем, немного помолчав, признался: «Я не хотел говорить вам об этом до выхода следующего диска, но я из группы ухожу». Все в изумлении уставились на Джона. «Как же мне стало хорошо! – продолжал Джон, набираясь уверенности от звука собственного голоса. – Это и впрямь похоже на развод. Я чувствую настоящее облегчение, точно камень свалился у меня с души. Я рад, что сказал вам об этом». Затем, не оставляя никому возможности возразить, он резко развернулся и бросился, сопровождаемый Йоко, вон из офиса, крича на ходу: «Все! Это конец!»

9 октября, в день двадцатидевятилетия Джона, Йоко была срочно перевезена в больницу Кингз Колледж, где ей сделали переливание крови. Тем не менее уже через четыре дня пресса сообщила о том, что у нее произошел очередной выкидыш. Для того чтобы развеяться, Джон и Йоко вылетели в Афины, где погрузились на яхту, арендованную для них Мэджик Алексом. В последний раз «Битлз» плавали по Эгейскому морю в «лето Любви», тогда Джон и Джордж устраивались спать на палубе и распевали под звездным небом мантру Харе Кришна, аккомпанируя себе на банджо-укуле-ле. В этот раз Джон и Йоко поклялись очиститься ото всех нечистот. Они решили сочетать полную дезинтоксикацию и пост, перейдя на одну воду. Все это, естественно, привело к непрекращающимся бурным сценам, во время которых Джон в щепки разнес каюту и от души отколошматил Йоко.

Вернувшись в Лондон, парочка выпустила «Wedding Album»[161]. В конверт были вложены копия брачного свидетельства, пластмассовый кусок свадебного торта, рисунки свадебной церемонии и сцен медового месяца, выполненные Джоном, открытка из амстердамского «Хилгона», серия снимков из фотоавтомата и большой двусторонний постер, составленный из фотографий, сделанных Дэвидом Наттером на свадьбе и во время полета в Париж. Этому альбому, который был отчасти журналом для фанов, отчасти сувенирной программкой, отчасти образцом концептуального искусства, не хватало лишь одного – музыки. На стороне "А" Джон и Йоко по очереди выкрикивали имена друг друга, а на обороте было записано скучнейшее интервью.

Но вскоре имя Леннона опять появилось на первых полосах британских газет. 25 ноября он возвратил королеве полученную им несколько лет назад медаль Британской империи, сопроводив свой жест следующим посланием: «Ваше Величество, я возвращаю Вам Медаль Британской Империи в знак протеста против британской агрессии в Нигерии-Биафре, против нашей поддержки действий американских войск во Вьетнаме и против того, что „Cold Turkey“ пошла вниз в британских хит-парадах. С любовью, Джон Леннон». Столь неуважительный жест в очередной раз оскорбил общественное мнение и стал причиной всеобщего осуждения Леннона, и первой была тетя Мими, долгое время хранившая драгоценную медаль у себя.

Однако к этому моменту Леннону было глубоко наплевать на мнение соотечественников, поскольку он уже перестал считать себя гражданином маленькой и отсталой Британии. Он был всемирно знаменит, и пусть прошли те времена, когда имена рок-героев неизменно пестрели на первых страницах газет, Леннон нашел для себя новое поле деятельности, где мог оставаться на виду: движение в защиту мира. К этому времени политика, религия и шоу-бизнес настолько переплелись, что поп-певец вот-вот должен был превратиться в лидера пацифистского движения. Именно поэтому 16 декабря 1969 года Леннон вновь приехал в Торонто, чтобы объявить об открытии Всемирной конференции Музыки и Мира.

Сегодня цель этого фестиваля может показаться несбыточной, но в те времена, когда контркультура и всемирное молодежное движение уже заявили о мессианском значении своих устремлений в Вудстоке, подобные схемы казались абсолютно реальными. Организаторы конференции в Торонто и Джон Леннон, который собирался отомстить за то, что его и Йоко отказались пригласить в Вудсток вместо «Битлз», поставили себе целью превзойти вудстокский фестиваль. Фестиваль в Торонто, готовившийся принять до двух миллионов зрителей, должен был состояться на стадионе для автогонок «Моспорт» (от «мотоспорт»), который располагался в сорока милях от города. Джон Леннон планировал собрать наиболее престижный состав участников во всей истории рок-н-ролла, возглавив фестиваль вместе с Элвисом Пресли, а вся планета должна была наблюдать за этим событием по космическому телевидению.

Несмотря на то, что фестиваль должен был стать прежде всего зрелищем, цели организаторов этим не ограничивались; напротив, предполагалось, что фестиваль станет кульминацией Года Первого ПМ («После Мира»). В течение первых месяцев наступающего года миллионы бюллетеней, предлагавших участникам голосования сделать выбор между войной и миром, должны были быть разосланы по всему свету. Каждый голос в защиту мира стал бы голосом в пользу Леннона. По завершении выборов Всемирная партия Мира должна была учредить свою, штаб-квартиру в каждой стране, а Джон Леннон перемещался бы из одного центра в другой в качестве лидера этого всемирного движения. Уже в тот момент, когда он объявлял о проведении такой конференции, во всех крупнейших городах земного шара торжественно вывешивались огромные афиши, на которых крупными буквами было написано: «ВОИНА ОКОНЧЕНА! Если вы этого захотите. Джон и Иоко желают всем Счастливого Рождества!». Если бы все получилось так, как было задумано, Джон Леннон одной левой установил бы мир на земле и отношения доброй воли между людьми.

Джон Брауэр, организатор фестиваля, уже в течение нескольких месяцев работал над подготовкой сценического апофеоза Джона Леннона. Как только Джон объявил о проведении этого мероприятия, Брауэр отвез его в имение Ронни Хокинса, которое располагалось неподалеку от торонтского аэропорта. Хокинс, бывший некогда звездой рок-н-ролла (его группа «Хокс» одно время включала в себя всех музыкантов созданной позднее группы «The Band»[162]), как раз пытался вновь вернуться на сцену на волне возрождения интереса к старому рок-н-роллу. Его представитель по связям с общественностью канадский журналист Ричи Йорк объединился с Джоном Брауэром для продюсирования фестиваля.

Не успели Ленноны подъехать к дому Хокинса, как обнаружили, что за ними на территорию усадьбы проникли фотограф и репортер. Это вывело из себя темпераментного Брауэра, который поклялся оградить своих звезд от репортеров. Выскочив из лимузина, он набросился на журналистов с кулаками и так сильно врезал фотографу, что выбил ему пять зубов и сломал челюсть. «ФЕСТИВАЛЬ МИРА НАЧАЛСЯ С ДРАКИ НА ФЕРМЕ РОННИ ХОКИНСА» -под такими заголовками вышли на следующее утро все местные газеты. Одним ударом Брауэр раскрыл секрет тайного убежища Леннона, так что любой желающий легко мог очутиться у порога этого дома.

Как только Джон и Йоко оказались внутри особняка, выполненного в псевдотьюдорском стиле, они перевернули там все вверх дном. К дому были подведены три дополнительные телефонные линии, одна из которых обеспечивала прямую связь с «Эппл» и была задействована двадцать четыре часа в сутки (в то время международная связь осуществлялась только через телефонисток). На кухне постоянно дежурили два повара-диетолога, готовые в любую минуту приготовить для Леннонов специальную пищу, состоявшую в основном из черного риса и проросшей сои. Журналисты и радиокомментаторы приезжали и уезжали целыми группами, поскольку Джон и Иоко ни на минуту не прекращали работать. Ронни Хокинсу пришлось пережить немало неприятных моментов, начиная с того, что как-то он застал своих детей за созерцанием эротических литографий Леннона, и кончая тем, что в один прекрасный день обнаружилось, что знаменитые гости улеглись спать, не закрыв кран в ванной, так что в результате на кухне обвалился потолок.

Что касается Джона, то он был в ярости от того, что Элвис упорно не отвечал на его телефонные звонки.

За несколько дней до Рождества Джон встретился в торонтском университете с одним из отцов поп-культуры Маршаллом Маклуганом. Их беседа показала, с каким блеском умел отстаивать свое мнение Джон Леннон в спорах с самыми ловкими и утонченными интеллектуалами. «Устная речь есть не что иное, как форма организованного заикания, – с ходу начал Маклуган. – Когда вы говорите, то буквально разрубаете произносимые звуки на части. А когда поете, заикание пропадает, так как пение достигается путем растягивания речи на продолжительные гармоничные схемы и циклы. А каково ваше мнение относительно роли речи в песнях?» После такого начала большинство собеседников потеряли бы дар речи. Но только не Джон Леннон.

«Помимо того, что для меня и речь и песня – не больше, чем чистой воды вибрации, – не моргнув глазом, ответил он, – они являются еще и средством описания мечты. А поскольку мы не обладаем телепатическими способностями, то стараемся описать друг другу свою мечту словами, чтобы подтвердить, что знаем о том, что находится в голове у собеседника. А мысль о заикании совершенно справедлива, так как мы не способны выразить то, что хотим. Что бы мы ни говорили, это никогда не соответствует тому, что мы хотим сказать».

Следующей встречей на высшем уровне была аудиенция у Пьера Трюдо в Оттаве, которой предшествовала целая неделя напряженных переговоров. Брауэр отдавал себе отчет в необходимости тесного сотрудничества с правительством провинции Онтарио по подготовке фестиваля и надеялся, что после встречи с Ленноном премьер-министр даст ему свое благословение. А Трюдо, со своей стороны, позволил убедить себя в том, что он заинтересован во встрече с Ленноном, олицетворявшим в тот момент интересы молодежи всего мира.

Для того чтобы избежать ненужной шумихи, было решено не сообщать о предстоящей встрече вплоть до последней минуты. 22 декабря в десять тридцать утра средства массовой информации были извещены о том, что Пьер Трюдо намерен принять Джона Леннона и Йоко Оно. Около пятидесяти фотографов немедленно собрались перед зданием парламента. По такому торжественному случаю Леннон был одет во все черное: черный костюм от Кардена, широкий черный шелковый галстук и черный плащ нараспашку. В присутствии фотографов Трюдо пожал руку Леннону, обнял Иоко, а затем попросил представителей прессы удалиться и остался наедине со своими гостями.

Если Маршалл Маклуган, теоретик средств массовой информации и человек джойсовского склада ума, оказался для Леннона идеальным собеседником, то с Пьером Трюдо дела обстояли как раз наоборот. Это был человек монашеских нравов, который никогда не смотрел телевизор, не ходил в кино и держался в стороне от той жизни, которой живут простые смертные. Он заметно нервничал, начиная беседу, которая вылилась в разговор о поэзии Джона, о его жизни во времена, когда он был Битлом, о разрыве между поколениями (после скандала, вызванного связью дочери Трюдо Маргарет с «Роллинг Стоунз», эта тема была для семьи премьер-министра открытой раной) и об усилиях Джона и Иоко по защите мира. «Мы говорили обо всем, – поведал Джон журналистам, – абсолютно обо всем. Мы провели вместе около сорока минут – на пять минут дольше, чем обычно уделяет премьер главам других государств!.. Если бы на Земле было побольше таких лидеров, как господин Трюдо, – подытожил Джон Леннон, – люди давно бы уже жили в мире».

Встретившись с канадским премьер-министром, Джон лишний раз удостоверился, что он на правильном пути. "Джон понял, – рассказывал Брауэр, – что с ним начинают считаться на международном уровне. Он решил, что, начиная с этого момента, он может строить планы реализации своих проектов во всех странах мира... Джон был очень политизированным человеком. Политика могла дать ему то, чего не мог дать шоу-бизнес, а именно, предоставить ему реальную возможность распространять свои убеждения. Больше всего на свете Джон желал обладать собственной политической машиной. И пусть он продолжал утверждать, что политика – это дерьмо. Просто, говоря о себе, он не употреблял слово «политика». Он использовал термин «мир».

 

Глава 39

Космический рок

 

Когда Ронни Хокинс получил от телефонной компании счет на 5 тысяч долларов за ту неделю, что в его доме гостили Джон и Йоко, он обратил внимание на название незнакомого городка Альборг, расположенного в Ютландии на самом севере Дании. Именно там проживал теперь Тони Кокс со своей новой женой Мелинде. После автомобильной аварии в Шотландии между Коксом и семейством Леннонов пробежала черная кошка, так как Джон и Йоко отказались переслать Тони медицинское заключение и рентгеновские снимки Киоко. Теперь Ленноны захотели уладить возникшие осложнения, для чего решили отправиться в Данию проведать Киоко и обсудить вопросы, связанные с ее опекой. Через два дня после Рождества Джон и Иоко вышли из маленького самолета, доставившего их из Копенгагена.

Тони и Мелинде жили на уединенной ферме, затерянной среди заснеженных полей, обдуваемых ледяными арктическими ветрами. Переступив порог дома, Джон и Йоко почувствовали себя совершенно отрезанными от внешнего мира: здесь не было даже такой малости, как телефон. Киоко не вышла им навстречу. Тони предусмотрительно решил подержать ее взаперти, пока не выяснит, с чем приехали гости.

Какие цели преследовал Тони Кокс? Он хотел убедить гостей, что ему стало известно нечто такое, что может полностью изменить их жизнь. Мелинде, происходившая из богатой хьюстонской семьи, была адептом некоего духовного культа, чей лидер, доктор Дон Хэмрик, был блестящим человеком и автором нескольких удивительных книг. Он проповедовал учение о необходимости установления контактов между человечеством и инопланетянами и утверждал, что однажды общался с пришельцами из космоса. По словам Кокса, этот человек мог связать Джона и Йоко с внеземными цивилизациями. (Тони, естественно, умолчал вначале о том, что Хэмрик считал «Битлз» самым подходящим связующим звеном для установления отношений между людьми и инопланетянами. По мнению Хэмрика, никто не обладал над умами землян такой властью, как «великолепная четверка». Не они ли ввели в обращение новые виды сознания путем использования ряда наркотических средств, таких, например, как ЛСД? Именно поэтому Хэмрик потребовал от Мелинде, которая называла себя колдуньей, сделать все, что было в ее власти, чтобы втянуть «Битлз» в эту авантюру.)

Вероятно, Кокс предложил Леннонам задержаться у него на пару недель и попытаться за это время очистить от скверны свое тело и разум, придерживаясь поста и предаваясь медитации. Затем они могли бы перейти к более интересным вещам, таким, как обмен энергией и телепатия, доктор Хэмрик помог бы им обоим бросить курить. И наконец, Джон и Йоко могли принять участие в новой работе Тони, который оборудовал весь дом видеокамерами и мониторами, решив сделать подробную видеозапись своей повседневной жизни, включая самые интимные ее стороны, происходящие в ванной комнате или спальне. Что касается наркотиков, то они могли не беспокоиться: у Тони еще оставалось немного ЛСД, а Мелинде приготовила какое-то марокканское варево под названием мажун, которое представляло из себя густую пасту черного цвета и обладало тем же эффектом, что и гашишное масло. Тони обожал намазывать эту штуку по утрам себе на хлеб.

Целых три недели провели Ленноны на уединенной ферме. Те из знакомых, кому довелось там побывать, рассказали о том, что Тони и Джон очень привязались друг к другу. Прошел даже слух, будто обе пары решили отныне жить и творить вместе. А Джон якобы поговаривал о том, чтобы сделать своим менеджером Тони Кокса.

Леннон распорядился, чтобы Джон Брауэр доставил в Альборг некоего доктора Дона Хэмрика, проживающего в окрестностях Торонто. Брауэр обнаружил, что Хэмрик обитал в городе Петербурге, расположенном в провинции Онтарио, под именем 3. Шарно.

Примерно в то же самое время Брауэр получил от Леннона еще одно указание: «Собери мне компромат на Аллена». Все это показалось Брауэру очень странным, и чтобы во всем разобраться, он со своим компаньоном Ричи Йорком отправился в Данию. Перед самым отъездом им позвонил Ронни Хокинс и предупредил, что Аллен Кляйн собирается их «похоронить». Ребята восприняли эту угрозу всерьез и потому, когда добрались до «Уайт Хаус-отеля» в Альборге, маленьком заснеженном городишке, расположенном на краю земли, и обнаружили под дверью гостиничного номера записку: «Да пребудет с вами вечный покой и любовь. 3», оба страшно перепугались. Им удалось связаться с Джоном Ленноном, и тот их успокоил: «Доктор 3. просто хотел заверить вас в своих дружеских чувствах». А через некоторое время им позвонил сам «3. Шарно» и пригласил их к себе в номер.

"Я никогда не забуду тот миг, – рассказывал позднее Брауэр, – когда доктор 3. открыл нам дверь своего номера.

Мы с Ричи вдруг начали извиваться и чесаться. Было такое ощущение, что на нас упала огромная паутина. Мы не были пьяны и не торчали. И тем не менее у обоих возникло одно и то же неприятное чувство. Хэмрик представлял из себя то еще зрелище. В нем было примерно шесть футов три дюйма, а с головы свисали длинные и прямые, как струны, седые волосы. Одет он был в одни шорты. Он поприветствовал нас и повернулся спиной. В спине у него была дыра величиной с кулак. Через нее были видны позвоночник и одно легкое. Вся кожа была испещрена шрамами. Мы с Ричи остолбенели. Он объяснил, медленно выговаривая слова с легким немецким акцентом, что месяц назад ему сделали в Лондоне серьезную операцию. Его хотели оставить в больнице до полного выздоровления, но он ушел через неделю, поскольку сам мог о себе позаботиться. Очевидно, что этот человек был не таким, как все остальные.

Он сразу начал рассказывать нам о том, что мы живем в эпоху исключительно важной эволюции человека. О том, что в космосе есть живые существа, которые наблюдают за нами. Они были бы счастливы вступить с нами в общение и считают Джона Леннона очень значительной личностью. Джон уже ездил в Норвегию, где его поднимали на космический корабль. Затем Хэмрик подвел нас к столу, над которым на расстоянии примерно в один фут загадочным образом плавал уменьшенный макет города Бака Роджерса. Он провел под ним рукой и сказал, что пришельцы открыли ему секрет антигравитации. «Мы строим город на облаках над Бразилией, – пояснил он. – Это его модель, и она подтверждает данную мне силу».

Но на этом сюрпризы для Брауэра и Йорка не закончились. Тем же вечером, когда они отправились поужинать в ресторан при гостинице, к ним подошел метрдотель и вручил счет из парикмахерской, пояснив, что счет прислал Джон Леннон. А через несколько минут молодая парикмахерша уже рассказывала им, как ездила на ферму, где проживало семейство Леннона. «Когда я туда приехала, – продолжала она, – господин Кокс попросил меня обрезать длинные волосы Киоко. Затем Джон Леннон дал мне свой паспорт и попросил сделать такую же прическу, какая была на его фотографии (это фото было сделано летом 1967 года накануне поездки Джона в Грецию. – А. Г.). Я принялась за работу, а Иоко заплакала. Потом Джон спросил у Йоко, не хочет ли она тоже постричься. Она в ужасе закричала: „Нет!“... Когда Джон повторил свой вопрос, она ответила: „Да“... На этот раз заплакала Киоко».

Четыре часа ушли на то, чтобы постричь всю компанию так, чтобы длина волос у каждого не превышала четырех дюймов. Но и этого Джону показалось мало. Он потребовал, чтобы ему сделали прическу а ля Миа Фэрроу, у которой были очень короткие волосы.

Слушая этот рассказ о странном поведении Леннона, Джон Брауэр решил, что все, что с ним случилось, начиная с того момента, как он сошел с трапа самолета, тщательно подстроено Ленноном, чтобы окончательно свести его с ума. А раз так, то он решил побить Джона в его же собственной игре и приказал пораженной парикмахерше немедленно укоротить и его волосы.

На следующее утро Брауэр и Йорк добрались до фермы Кокса, где застали Джона, Йоко, Тони и Мелинде сидящими вокруг стола с таким видом, словно они окаменели. Их глаза были устремлены в никуда. Единственным двигавшимся существом была Киоко с коротким пушком на голове, которая взглянула на незнакомцев и произнесла: «Я – настоящая девочка!» Молодые люди обратили внимание, что дом наполнен странным запахом, напоминавшим запах цветов и благовоний. А когда Мелинде передала им соусник с вязкой черной пастой, они поняли, что это за запах. Когда Брауэр попробовал варево, он так заторчал, что почувствовал, как душа отделяется от тела. Леннон тоже был в странном состоянии, ибо начал произносить речь о необходимости разрушения бессмысленных символов, таких, например, как длинные волосы, не обратив внимания на то, что Брауэр этот символ уже разрушил.

Брауэр сразу заметил, что со времени последней встречи с Ленноном тот сильно переменился. Если раньше для него не существовало ничего, кроме мира во всем мире, то теперь он говорил только о космосе и космическом разуме. Новое, галактическое видение предстоящего фестиваля в Торонто значительно отличалось от того, что изначально задумывал скромный землянин. Несмотря на то, что еще 9 декабря он письменно подтвердил, что часть прибыли должна пойти в фонд защиты мира, сейчас он настаивал на том, чтобы фестиваль проводился бесплатно.

Брауэр и Йорк приуныли, размышляя, во что могут вылиться новые требования капризной звезды, и вдруг на кухне появился новый персонаж... Это был тот самый человек, который совсем недавно грозился их похоронить, – Аллен Кляйн!

"Мы, как полные идиоты, добросовестно выполнили приказание Леннона, – рассказал Брауэр, – и опросили всех, кого только было можно. Люди охотно рассказывали нам о Кляйне, надеясь заслужить благодарность от Леннона. В целом их мнения совпадали: Кляйн был блестящим бизнесменом, который никогда не проигрывал начатого дела, но главным для него всегда было «нарубить побольше капусты» – и если кто-нибудь думал иначе, то был просто сумасшедшим! Само собой разумеется, мы были уверены, что Кляйн никогда ничего не узнает! Однако, едва Кляйн появился, Леннон протянул ему приготовленное нами досье и сказал: «Послушай, Аллен, вот что о тебе думают окружающие. Не хочешь взглянуть?» Мы с Ричи поняли: тут-то нас точно похоронят! Кляйн и глазом не моргнул. Он принялся перелистывать страницы, бормоча: «Ну да, этот тип ничего другого сказать и не мог!» Затем он взглянул на нас и произнес: «Вы, наверное, здорово повеселились, собирая эти сплетни, ребята? Никогда бы не подумал, что у вас столько свободного времени. Сразу видно, что не так уж вы и заняты вашим никчемным фестивалем».

Перед отъездом Брауэр и Йорк получили указание разработать план проведения бесплатного фестиваля и представить его на рассмотрение к 1 марта. А когда они вновь очутились в своем обклеенном плакатами офисе в Канаде, им позвонил Тони Кокс и сообщил, что Леннон решил подключить к их работе людей, которые будут следить за тем, чтобы фестиваль получил необходимую космическую ориентацию: Дона Хэмрика и его первого ученика Леонарда Холлахана. Затем он обронил еще одно имя, которое взорвалось в голове у Брауэра, словно бомба: Дэвид Снайдерман. Брауэр предчувствовал, что, если в деле будет замешан Снайдерман, им ни за что не удастся получить разрешение у генерального прокурора провинции Онтарио.

Настоящий скандал разгорелся в конце января 1970 года, когда Брауэр поехал на Западное побережье, чтобы успокоить ребят из группы «Джефферсон Эйрплейн», которые здорово обиделись, что Леннон не пригласил их выступить на фестивале. Брауэр допустил грубую ошибку, взяв с собой «космических сенаторов» Леннона. Когда Холлахан развернул перед музыкантами план «космического судна», работающего на одной только психической энергии, и объявил, что Джон и Йоко собираются прибыть на фестиваль на этом безмоторном чуде. Пол Кантер из «Эйрплейн» явно занервничал. «Все это полная туфта! – закричал он. – Люди из космоса и воздушные машины! Если это то, чего на самом деле хотят Джон и Йоко, – то пошли они куда подальше!» Брауэр чувствовал, что его фестиваль может оказаться на грани срыва.

Два дня спустя, 26 января, ближе к вечеру Джон Леннон, вернувшийся к тому времени в Англию, проснулся со звучащим у него в голове текстом новой песни. Ключевым словосочетанием было выражение Мелинде «Instant karma»[163]. Это выражение, часто употреблявшееся в среде хиппи и означавшее «мгновенное наказание», затронуло Леннона, так как полностью соответствовало его убеждению в том, что за свои грехи человеку приходится расплачиваться на этом свете. Нацарапав стихи на листе бумаги, которую Леннон всегда держал возле кровати, он спустился на веранду, уселся за пианино и принялся наигрывать излюбленные аккорды песенки «Три слепых мышонка» – кстати, именно эта музыкальная фраза была использована при создании песни «АН You Need Is Love». Точно по волшебству, слова мгновенно легли на музыку. Джон снял трубку и позвонил в «Эппл», запустив таким образом производство самой быстрой и самой блестящей записи за всю свою карьеру.

Джон вызвал в студию Джорджа Харрисона, Клауса Фурмана и барабанщика Алана Уайта, но ему требовалось как можно больше помощников, и поэтому он пригласил еще Фила Спектора, благо что тот был в Лондоне. По дороге в студию Джон остановился возле музыкального магазина и, не вылезая из автомобиля, распорядился, чтобы один из инструментов, которые были выставлены в витрине, был срочно доставлен на Эбби-роуд. К семи вечера музыканты уже записали ритмическую основу песни, но когда дошли до следующего этапа – наложения вокала и инструментальных соло – то скоро зашли в тупик. Леннон уже был готов закричать «Help!», когда в студию вошел Фил Спектор.