Э. Сэпир Речь как черта личности.

Всякого, кто в принципе расположен к аналитическому мышле­нию, поражает чрезвычайная сложность различных типов человече­ского поведения, и можно предположить, что явления, к которым мы в нашей обыденной, повседневной жизни относимся как к чему-то само собой разумеющемуся, столь же удивительны и необъяснимы, как и все удивительное и необъяснимое, что может быть обнаружено в этом мире. Так приходит и осознание того, что вопреки нашим представлениям речь — это материя очень далекая от простоты и самоочевидности, что она в она в очень значительной степени доступна утонченному анализу с позиций исследования человеческого поведения, и что в ходе такого анализа могут накапливаться некоторые идеи, важные для изучения проблем личности.

Речь поразительно интересна вот чем: с одной стороны, мы на­ходим ее трудной для анализа; с другой — мы в огромной мере направляемы ею в нашем повседневном опыте. В этом, наверное, есть нечто парадоксальное, но как самый что ни на есть простак, так и проницательнейший из ученых прекрасно осознают, что мы не реагируем на исходящие от нашего окружения сигналы, основываясь на одних лишь только своих знаниях. Некоторые из нас более других наделены интуицией, это правда, но нет никого, кто бы в своем интуитивном исследовании личности был полностью лишен способ­ности накапливать речевые впечатления и руководствоваться ими. Нас учат, что когда человек разговаривает, то он говорит нечто такое, что он хочет сообщить (communicate) другому. Конечно, это не обя­зательно так. Как правило, человек намеревается что-то сказать, но то, что он на самом деле сообщает, может значительно отличаться от того, что он собирался выразить. Наше суждение о человеке часто формируется на основании того, чего он не сказал, и в нашем нежелании ограничиваться в этом случае одним лишь явным содержа­щем речи может заключаться большая мудрость. Читать между строк следует даже тогда, когда эти строки не записаны на бумажном листе.

Размышляя над проблемой анализа речи с точки зрения изучения личности, автор пришел к мнению о возможности подойти к этой проблеме с двух различных сторон. Можно было бы предпринять два совершенно различных аналитических начинания, которые пере­секались бы самым замысловатым образом. В рамках первого подхода в исследовании проводилось бы различие между индивидом и обще­ством, поскольку общество изъясняется не иначе как через посредство индивида. При втором подходе исследование обращалось бы к раз­личным уровням речи — начав с низшего уровня, каковым является сам человеческий голос, оно доходило бы до раскрытия способов формирования законченных предложений. В повседневной жизни мы говорим, что некий человек посредством своей речи внушает нам определенные впечатления, но мы редко когда делаем попытку раз­ложить эту очевидную поведенческую единицу на составляющие ее уровни. Мы можем поверить в блеск идей человека, который на самом деле всего лишь обладает приятно звучащим голосом. И в такого рода недоразумения мы бываем "склонны впадать довольно часто, хотя вообще-то нас не так просто одурачить. Мы можем про­следовать через всю речевую ситуацию, не будучи при этом в состо­янии точно указать пальцем на то место в речевом комплексе, которое побуждает нас делать то или иное суждение о личности. Подобно тому, как собака знает, повернуть ли ей налево или направо, мы знаем, что нам надо высказать совершенно определенное суждение, но мы вполне можем ошибиться, если попытаемся указать, какие мотивы нас к этому побудили.

Обратимся сперва к обоснованию исследования первого типа, то есть к различению социальной и чисто индивидуальной точек зрения. Для доказательства необходимости такого разграничения развернутая аргументация не нужна. Мы, человеческие существа, вне общества не существуем. Посаженный в камеру-одиночку, человек по-прежнему принадлежит обществу, ибо с ним остаются его мысли, а мысли эти, сколь бы патологическими они ни были, сформировались при по­средстве общества. С другой стороны, нашему опыту никогда не бы­вают доступны социальные стереотипы поведения как таковые, сколь бы велик ни был наш интерес к этим последним. Возьмем столь простой социальный поведенческий стереотип, как слово «лошадь». Лошадь — это животное о четырех ногах, она ржет, и у нее есть грива, но на деле социальный стереотип, обеспечивающий референ­цию к этому животному, в чистом виде не существует. Все, что суще­ствует, — это произнесение мною слова «лошадь» сегодня, вчера и завтра. Каждый из фактов такого произнесения отличен от другого. В каж­дом из них есть что-то своеобразное. Голос, во-первых, никогда не бывает одним и тем же. Качественные характеристики эмоций, со­провождающих каждую артикуляцию, различны; различна и интен­сивность эмоций. Нетрудно убедиться, почему необходимо отличать социальную точку зрения от индивидуальной, ведь у общества имеются свои стереотипы, свои установленные способы действия, свои особенные «теории» поведения, тогда как индивид располагает только ему свойственным способом, позволяющим ему обращаться со специфическими стереотипами общества, «подгибая» их ровно настолько, чтобы сделать их «своими», а не чьими-либо еще. Для нас настолько интересны как индивиды мы сами и другие люди, отличные (пусть даже в самой малой степени) от нас, что мы находимся в постоянной готовности отмечать малейшие отклонения от базового поведенческого стереотипа. Для того, кто к этому стереотипу не привык, подобные отклонения показались бы столь малозначительными, что могли бы остаться вовсе им незамеченными. Но для нас как индивидов они крайне важны — до того, что мы склонны забывать о наличии общего социального стереотипа, относительно которого осуществляется варьирование. У нас часто возникает впечатление, что мы демонстрируем оригинальность или выделяемся каким-то иным способом, тогда как на самом деле мы всего лишь воспроизводим социальный стереотип с добавлением тончайшего налета индивидуальности. Перейдем теперь ко второму подходу - к исследованию речи на ее различных уровнях. Если бы мы провели критический обзор того, что передается посредством голоса и как реагируют на голос люди, мы бы нашли их взгляды на различные элементы речи относительно наивными. Разговаривая, человек производит на нас некоторое впечатление, но, как мы убедились, у нас нет ясности по поводу того, что вносит в формирование этого впечатления наиболее существенный вклад — его голос или же передаваемые этим голосом идеи. В речевом поведении выделяется несколько различных уровней, каждый из которых представляет собой множество реально существующих феноменов для лингвистов и психологов, и теперь нам необходимо рассмотреть все эти уровни для того, чтобы получить какое-то представление о сложности обычной человеческой речи. Я буду затрагивать различные уровни поочередно, делая о каждом краткие замечания по ходу изложения.

Самый низший или наиболее базовый уровень речи — это голос. Он стоит ближе всего к наследственному достоянию индивида, рассматриваемого безотносительно к обществу; этот уровень является «низким» в том смысле, что отсчитывается от психофизической ор­ганизации, даваемой человеку от рождения. В голосе представлен сложный пучок реакций, и, насколько известно автору, никому еще, не удалось дать исчерпывающее описание того, что такое голос и' каким изменениям он может подвергаться. Какой-либо книги или очерка, в которых классифицировались бы многие различные типы голоса, как будто бы не существует, как нет и терминологии, спо­собной отдать должное ошеломляющему разнообразию голосовых яв­лений' и тем не менее наши суждения о людях весьма часто под­держиваются именно впечатлениями от тонких нюансов человеческого голоса. В более общем плане голос часто может рассматриваться как Форма жеста. Будучи увлеченными той или иной мыслью или охва­ченными некоторой эмоцией, мы можем самовыражаться с помощью рук или прибегать к каким-то иным видам жестикуляции, и голос при этом принимает участие в общей жестовой игре. С нашей ны­нешней точки зрения, однако, представляется возможным выделить голос в качестве особой функциональной единицы.

Голос обычно считается материей сугубо индивидуальной, однако будет ли вполне правильным сказать, что он дается нам от рождения и безо всяких изменений сохраняется в течение всей жизни?! Или же наряду с индивидуальным, голос обладает также и некоторым социальным качеством? Все мы, по-моему, чувствуем, что в немалой степени подражаем голосам других людей. Мы прекрасно знаем, что если по той или иной причине звучание голоса, которым наделила нас природа, вызывает критическое к нему отношение, то мы стара­емся его модифицировать, чтобы он как инструмент речи не вызывал социального неприятия. В голосе всегда есть нечто такое, что следует отнести к социальному фону — точно так же, как в случае с жестами. Жесты не так просты и индивидуальны, как это кажется на первый взгляд. По большей части они специфичны для того или иного об­щества. Аналогичным образом, мы занимаемся непроизвольной под­стройкой гортани, что вызывает в голосе существенные видоизмене­ния — несмотря на его личностный и относительно фиксированный характер. Поэтому, выводя из голоса фундаментальные черты лич­ности, мы должны стараться отграничить социальный элемент от чи­сто личностного. Не будучи в этом достаточно осторожны, мы можем допустить серьезную ошибку в своих суждениях. Скажем, человек обладает резким или хриплым голосом, на основании чего мы могли бы заключить, что он по сути своей «груб» (coarse-grained). И уго­дили бы тем самым пальцем в небо, если бы оказалось, что его жизнь проходила вне уютных стен, в таком обществе, где не отка­зывают себе в удовольствии знатно посквернословить и вообще на­рочито огрубляют голос, в то время как изначально, может статься, у этого человека был очень мягкий голос, характерный для деликат­ной душевной организации, который постепенно ожесточался под вли­янием общества. Личностные свойства, которые мы стараемся вычле­нить, скрыты под их внешними проявлениями, и нам предстоит раз­вить научные методы, позволяющие добраться до «естественного», предположительно неизмененного голоса. Для того чтобы проинтер­претировать голос с точки зрения его личностной значимости, необ­ходимо хорошо представлять себе, в какой мере он является чисто индивидуальным, обусловленным естественным строением гортани, специфическими особенностями дыхания и еще тысячью и одним фак­тором, которые биологи когда-нибудь окажутся в состоянии опреде­лить. В этом месте можно было бы спросить: зачем придавать такую важность качественной характеристике голоса? Какое она имеет от­ношение к личности? В конце концов, голос человека прежде всего формируется природными факторами, голос — это то, чем наделил нас Бог. Да, это так, но разве в сущности это не верно и по отно­шению к личности в целом? Коль скоро психофизический организм в очень значительной мере целостен, то мы на основании общих принципов можем утверждать, что рассматривая то, что именуется нами личностью, мы имеем право придавать важность тому, что на­зывается голосом. Находит ли личность в голосе столь же адекватное выражение, как в жестах или в манере держаться, мы не знаем. Возможно, что в голосе она, по сравнению с последними свойствами, выражается даже более адекватно. В любом случае, однако, ясно, что нервные процессы, контролирующие производство голоса, долж­ны фигурировать в числе индивидуальных черт нервной организации, определяющих специфику личности.

Базовая качественная характеристика голоса — изумительно ин­тересная головоломка. К несчастью, мы не располагаем лексиконом, который был бы адекватен бесконечному разнообразию голосов. Мы говорим о высоком (high-pitched) голосе. Мы называем голос «густым» ("thick"; здесь и далее по абзацу кавычки в оригинале. — Перев.) или же «тонким» ("thin"); мы считаем голос «гнусавым» ("nasal"), если с носовой частью дыхательного аппарата говорящего что-то не в порядке. Если бы нам нужно было составить инвентарь голосов, мы бы обнаружили, что никакие два голоса не являются совершенно схожими. И в то же время мы постоянно ощущаем, что в голосе индивида есть нечто показательное для его личности. Мы можем даже дойти до предположения о том, что голос в некотором смысле являетея символическим показателем личности в целом. Ког­да-нибудь, когда у нас будет больше сведений о физиологии и пси­хологии голоса, станет возможно объединить наши интуитивные суждения о качестве голоса с научным анализом его формирования. Мы 1 не знаем, что в точности заставляет голос производить впечатление «густого», «дрожащего» ("vibrant"), «монотонного» или «бесцветно­го» ("flat") и так далее. Чем воодушевляет нас голос одного человека, тогда как голос другого оставляет совершенно безразличными? По­мню, как много лет назад я услышал выступление президента одного колледжа и сразу же решил, что-то, что он говорил, не может представлять для меня никакого интереса. Я при этом имел в виду сле­дующее: независимо от того, насколько интересными и относящимися к делу были его замечания сами по себе, личность его не могла меня заинтересовать, поскольку в его голосе было что-то антипатичное мне, что-то разоблачающее его в личностном плане. В его выступлении проявлялось — было такое интуитивное впечатление — некое личностное свойство, какой-то смысл, который, как я понимал, не мог так просто состыковаться с моим собственным восприятием вещей. Я не слушал то, что он говорил, я оценивал лишь качество его голоса. Мне могут возразить, что все это совершеннейший идиотизм. Возможно, но я полагаю, что все мы имеем обыкновение поступать в точности так же и что при этом мы в сущности правы — не интеллектуально, но интуитивно. А посему задачей интеллектуального анализа становится рационально обосновать для нас то, что нам и так известно в донаучной форме Едва ли стоит пытаться перечислить основные типы голоса; толку от этого будет мало. Достаточно сказать, что на основании голоса про человека можно было бы много чего узнать. Так, можно решить, что он сентиментален; что он ч резвычайно благожелателен, однако лишен сентиментальности; что он жесток — доводится слышать го­лоса, производящие впечатление ярко выраженной жестокости. На основании голоса можно допустить, что человек, лексикон которого груб, тем не менее добросердечен. Подобного рода наблюдения входят в повседневный опыт всякого человека. Суть лишь в том, что мы не привыкли придавать таким суждениям научной значимости.

Мы убедились, что голос представляет собой явление столь же социальное, сколь и индивидуальное. Тот, кто провел бы достаточно глубокое исследование, мог бы, по крайней мере в теории, вычленить социальную составляющую голоса и отбросить ее (конечно, дело это непростое). Можно найти, например, людей с очень приятными го­лосами, но таковыми эти голоса сделало общество. А потом можно было бы вернуться к тому, что представлял бы собой голос вне специфичной для него истории социального развития. Эта ядерная, или первичная, качественная характеристика голоса во многих -возможно, во всех — случаях имеет символическую значимость. Та­кие примеры бессознательного символизма, разумеется, не ограничи­ваются одним лишь голосом. Если вы морщите брови, это символ определенного отношения, или установки (attitude). Если вы экспансивно размахиваете руками, это символизирует изменившуюся уста­новку по отношению к вашему непосредственному окружению. Таким же образом и голос в значительной степени служит бессознательной символизации общей установки того или иного человека.

Так что с голосом могут произойти любые случайности, которые лишат его "предопределенной" ему формы. Однако, несмотря на эти случайности, голос все равно будет представать перед нами как воз­можность некоторого открытия. Факторы, которые портят исходную картину, обнаруживаются во всех формах человеческого поведения, и здесь, как и везде, мы должны делать на них поправку. Первичная структура голоса — это такая вещь, доступ к которой получить сразу же мы не можем и должны поэтому раскрывать ее, постепенно сте­сывая различные наслаивающиеся на нее структуры, социальные и индивидуальные.

Каков следующий уровень речи? То, что мы обычно называем голосом, — это собственно голос плюс множество вариаций поведе­ния, которые переплетены с голосом и придают ему его динамическое качество. Это уровень голосовой динамики. Двое говорящих могут иметь почти совпадающее базовое качество голоса, однако их «голо­са», в обычном понимании этого термина, будут чрезвычайно раз­личными. Обычно мы не всегда аккуратно различаем собственно го­лос и голосовую динамику. Одним из наиболее важных аспектов голосовой динамики является интонация — очень интересное иссле­довательское поле как для лингвиста, так и для психолога. Интонация — гораздо более сложная вещь, чем это принято считать. В ней можно выделить три уровня, сплетающихся в едином поведенческом стереотипе, который мы можем назвать «индивидуальной интонацией». Во-первых, в интонации присутствует очень важный социаль­ный элемент, который следует отграничить от индивидуального варь­ирования; во-вторых, этот социальный элемент детерминирован дво­яким образом. В нашем распоряжении имеется некоторый набор ин­тонаций, являющихся необходимой принадлежностью нашей речи. Ес­ли я говорю, например: Is he coming? 'Он придет?', я повышаю тон на последнем слове. Меж тем, в природе не существует никакой причины, объясняющей, почему я это делаю в предложениях данного типа. Мы склонны полагать такой навык естественным, даже само­очевидным, однако сравнительное изучение динамических навыков в большом количестве несходных языков убеждает нас, что в целом такое допущение необоснованно. Вопросительная установка может быть выражена другими способами, такими, как использование спе­циальных вопросительных слов или особых грамматических форм. Повышение голоса в вопросительных предложениях определенного типа — это один из значимых стереотипов английского языка, и, следовательно, такое повышение не является экспрессивным в смысле индивидуальной экспрессии, хотя мы иногда и ощущаем его таковым. Но это не все. В интонации существует второй уровень социально обусловленного варьирования — это тональная трактовка голоса в целом, совершенно безотносительно к собственно языковым интонационным стереотипам. В каждом данном обществе присутствует по­нимание того, что наш индивидуальный интонационный диапазон не может быть слишком широк. Модулируя наш голос, мы не должны забираться в своих пассажах слишком высоко; средняя высота тона должна быть такой-то и такой-то. Другими словами, общество требует от нас ограничиваться определенным интонационным диапазоном и определенными характерными модуляциями, то есть следовать спе­цифическим для данного общества мелодическим стереотипам. Если бы мы сравнили речь английского сельского джентльмена с речью фермера из Кентукки, то мы нашли бы их интонационные навыки заметно различающимися несмотря на наличие некоторых сущест­венных черт сходства существующих в силу того факта, что язык, на котором они говорят, является по существу одним и тем же. Никто не осмеливается отступать от соответствующего интонационно­го стандарта слишком далеко. И однако же, мы не знаем таких двух индивидов, которые бы. говорили с совершенно одинаковыми инто­нациями. Когда кто-нибудь приезжает откуда-то издалека, он инте­ресен нам как представитель некоего социального типа. Южанин, житель Новой Англии или Среднего Запада — каждому из них при­суща своя характерная интонация. Но когда индивид погружен в нашу собственную социальную группу и является ее представителем, он интересен нам именно как индивид. Если мы имеем дело с людьми, чьи социальные навыки те же, что и у нас, то нас интересуют демонстрируемые ими тонкие интонационные различия, поскольку об­щий для них социальный фон нам достаточно хорошо известен, чтобы мы могли оценить эти тонкие различия. Мы не правы, делая те или иные выводы о личности на основании интонации без учета интона­ционных навыков, которые присущи речевому сообществу данного индивида или которые были привнесены из иностранного языка. Пока мы не оценили социального фона, мы реально не можем судить о речи человека. Когда японец говорит монотонно, мы не вправе счи­тать, что он являет собой пример того типа личности, который пред­ставлял бы каждый из нас, если бы воспроизводил присущую японцу мелодику предложения. Более того, когда мы слышим, как голос итальянца проносится по всей возможной тональной гамме, мы склон­ны считать, что он темпераментен или что он — интересная личность. И все же мы не знаем, темпераментен ли он хотя бы в самой малой степени, до тех пор, пока нам неизвестно, каковы обычные речевые навыки, итальянцев и какие способы мелодической игры итальянское общество допускает для своих членов. Следовательно, базовая инто­национная кривая — при объективном рассмотрении — может с точки зрения индивидуальной экспрессивности иметь лишь второстепенную значимость.

Интонация — это всего лишь один из многих аспектов голосовой динамики. Рассмотрению подлежит также и ритм речи. Здесь опять-таки необходимо различать несколько слоев. Прежде всего, базовый темп речи задается языковым окружением, взрастившим человека, а
отнюдь не обязан своим существованием индивидуальным свойствам личности. У нас, в английском языке, имеются очень отчетливые ритмические особенности. Так, мы склонны значительно усиливать одни слоги и до минимума ослаблять другие, и вовсе не потому, что мы хотим что-то подчеркнуть. Просто язык наш устроен таким об­разом, что мы должны подчиняться его характерному ритму, выделяя какой-то определенный слог в слове или ритмической группе за счет
других. Есть языки, которые не следуют этому обыкновению. Если француз в своих словах делает ударения на наш английский манер, мы обоснованно можем заключить, что он пребывает в нервозном состоянии. Более того, существуют ритмические формы, обусловленные социализированными навыками конкретных групп, — ритмы, на­кладывающиеся на базовые ритмы данного языка. В каких-то частях нашего общества не допускается использование эмфатических ударений, другие же допускают или требуют большей степени эмфатичности. Общество, где ценится вежливость, в гораздо меньшей степени будет позволять своим членам упражняться с ударениями и интонацией, нежели общество, которое образует публика на бейсбольном или футбольном матче. Короче говоря, у нас имеются две разновидности ритмов, имеющих социальную значимость, — ритмы языка и ритмы социальной экспрессии. И, опять же, наряду с этим мы имеем индивидуальные ритмические факторы. Некоторые из нас склонны
к большей отчетливости в обозначении ритмов, к более явному выделению определенных слогов, к растягиванию большего количества гласных, к большей свободе в сокращении гласных, на которые не. падает ударение. Другими словами, в дополнение к социальным имеются также индивидуальные ритмические вариации.

Существуют и иные, помимо интонации и ритма, динамические фак­торы. Среди них — относительная плавность/гладкость (continuity) речи. Множество людей говорят с усилием, обрывками, тогда как речь других течет плавно вне зависимости от того, есть им что сказать или нет. Для последних не важно, имеется ли в их распоряжении нужное слово; важна лишь гладкость языкового выражения. И вновь — гладкость речи бывает социальной и индивидуальной, равно как социальным и индивидуальным бывает темп речи. Когда говорят, что наши высказывания произносятся быстро или медленно, то подразу­меваться при этом может лишь то, что мы опережаем некоторый присущий данному обществу темп речи либо отстаем от него. И опять здесь, в случае темпа, индивидуальная привычка и ее диагностическая ценность для изучения личности должны соизмеряться с принятыми социальными нормами.

Итак, на втором уровне языкового поведения мы имеем ряд факторов, таких,как интонация, ритм, относительная плавность/гладкость и темп, каждый из которых при анализе распадается на два различных уровня, социальный и индивидуальный; более того, со­циальный уровень в общем случае также должен быть разделен на два уровня — уровень того социального стереотипа, который мы называем языком, и уровень нерелевантных с точки зрения языка речевых навыков, но характерных для каждой конкретной социаль­ной группы.

Третий уровень анализа речи — это произношение (pronunciation). Здесь опять же часто говорят о «голосе», тогда как на самом деле имеются в виду индивидуальные нюансы произношения. Человек, скажем, произносит определенные согласные или гласные со специ­фической окраской (timbre) или каким-либо иным характерным спо­собом, и мы имеем склонность приписывать эти произносительные вариации его голосу, хотя на самом деле они могут не иметь ничего общего с качественной характеристикой его голоса. В произношении мы снова должны отграничить социальные шаблоны от индивидуальных. Общество предписывает нам произносить определенные согласные и гласные, которые, так сказать, были отобраны в качестве кир­пичей и раствора для строительства данного языка. Особенно сильно уклоняться от этого предписания мы не можем. Мы знаем, что ино­странец, который изучает наш язык, не сразу справляется с нашими специфическими звуками. Он использует ближайшие к ним по про­изношению звуки, которые он может найти в своем собственном язы­ке. Было бы явно неверно делать выводы о природе личности на основании подобных произносительных ошибок. Но в то же время существуют и такие индивидуальные вариации в произнесении звуков, которые в высшей степени важны и во многих случаях симп­томатичны для изучения личности.

Одна из наиболее интересных глав в трактате о языковом пове­дении, глава, которая пока не написана, должна быть посвящена экспрессивно-символической природе звуков — совершенно безотносительно к тому, что с референциальной точки зрения обозначают слова, в которых эти звуки встречаются. В собственно языковом плане звуки не имеют значения, однако, захотев проинтерпретировать их психологически, мы, вероятно, обнаружим, что между реальным значением слов и бессознательной символической значимостью звуков, как они реально произносятся индивидами, существует тонкая, хотя и мимолетная, связь. По-своему, интуитивно, это знают поэты. Но то, что поэты, используя художественные средства, делают вполне осознанно, бессознательно делается и нами, причем если и со скуд­ными средствами, то зато с широчайшим размахом. Было замечено, например, что в экспрессивной сфере существуют определенные тен­денции произношения диминутивных форм. Разговаривая с ребенком, вы, сами того не сознавая, меняете ваш «произносительный уровень». Слово tiny 'крохотный, малюсенький' может превратиться в teeny. Нет никакого правила английской грамматики, которое оправдывало бы такое изменение гласного, однако символическая природа слова teeny выражена в большей степени, чем у слова tiny, к причину этого следует искать в фонетическом символизме. Когда мы произ­носим ее в teeny, между языком и небом остается мало места; в первой же фазе произнесения iв tiny такового места много(В прошлом в отечественных англо-русских словарях последних десяталетай бри­танской «джоунзовской» транскрипции интерпретируемое Сепиром качественное раз­личие по степени подъема между [i:] в «teeny» и [i] в «tiny» не отмечается, фикси­руется лишь различие по долготе. В американской же лексикографической традиции качественное различие принято отмечать, в том числе иногда с помощью используемой здесь Сепиром «квазиорфографической» транскрипции. — Прин.перев.). Другими словами, вариант ее имеет жестовую значимость, подчеркивающую идею, или скорее ощущение, малости. В данном конкретном случае тенденция к символическому выражению уменьшительности разительна, поскольку она вызвала переход к совершенно новому слову, но ' мы постоянно осуществляем подобную символическую подстройку ме­нее явными способами, не осознавая этого.

Некоторые люди в большей степени, чем другие, тяготеют к сим­волическому использованию звуков. Человек, например, может ше­пелявить, поскольку бессознательно прибегает к символическому вы­ражению определенных черт, которые заставляют тех, кто знаком с ним, говорить о нем как об изнеженном «маменькином сынке». Его произношение обусловлено не тем, что он не может правильно вы­говаривать звук s, а тем, что он определенным образом самовыра­жается посредством шепелявости. У него нет дефекта речи, хотя, конечно, встречается шепелявость, которая является речевым дефек­том и которую следует отличать от символической шепелявости. В сфере артикуляции имеется много других бессознательных символических привычек, для описания которых у нас нет принятой терминологии. Мы, однако, не можем плодотворно обсуждать такие вариации до тех пор, пока нами не установлена социальная норма произношения и пока у нас нет точного представления о том, какие
отклонения допустимы внутри этой нормы. Если кто-нибудь отправляется в Англию, Фракцию или какое-либо другое иностранное государство и записывает там, какое воздействие воспринятые им особенности голосов и произношения оказывают на интерпретацию значения, то все, что он сообщит, едва ли будет иметь ценность, если
только предварительно им не было проведено кропотливого исследования социальных норм, по отношению к которым индивидуальные
феномены выступают в качестве вариантов. Замеченная вами шепелявость может быть предписываемой данным обществом я, следовательно, может не быть психологической в оговоренном выше смысле.
Нельзя выстроить абсолютной психологической шкалы для голоса,
интонации, ритма, темпа или же произношения гласных и согласных,
не установив в каждом случае социальный фон речевого навыка. Значимо всегда варирование, а не о6ъективное поведение как таковое.

Очень важен четвертый речевой уровень, уровень лексики (vocabulary). Все мы говорим по-разному. Существуют слова, которыми некоторые из нас никогда не пользуются. Существуют идругие, любимые слова, которые мы используем постоянно. Особенности личности в значительной мере отражаются в подборе слов, однако и здесь мы должны тщательно различать социальную лексическую нор­му и более значимый личностный выбор слов. Некоторые слова и выражения не используются в определенных кругах, другие же являются отличительным признаком территориальной, статусной или профессиональной принадлежности. Слушая человека, принадлежащего к определенной социальной группе, мы бываем заинтригованы его словарем, а возможно, и попадаем под притягательное воздействие этого последнего. Не будучи проницательными аналитиками, мы вполне можем увидеть личностные черты в том, что представляет собой всего лишь манеру выражаться, принятую в обществе, к которому принадлежит данный человек. Индивидуальное варьирование существует, но его можно должным образом оценить лишь с оглядкой на социальную норму. Иногда мы выбираем те или иные слова, поскольку они нам нравятся; иногда мы третируем их, поскольку oнинам надоели, раздражают или пугают нас. Мы не собираемся попадать в их плен. В общем, здесь имеется простор для очень тонкого анализа того, как определяется социальная и индивидуальная значимость слов.

Наконец, в качестве пятого, уровня выступает стиль. Многие люди разделяют иллюзию того, что стиль — это нечто, принадлежащее литературе. Реально же стиль — это речевая повседневность характеризующая как социальную группу, так и индивида.

 

Э.Сепир. Язык и среда

В настоящее время наблюдается отчетливая тенденция объяснять многие явления человеческой цивилизации как результат воздействия окружающей среды, в которой эта цивилизация существует. Есть да­ же и совершенно крайняя точка зрения, сводящая все проявления
человеческой жизни или мысли к влиянию среды. Я не имею намерения отстаивать или оспаривать положение о том, что явления окружающей среды в значительной мере, воздействуют на характер культуры, так же как не собираюсь рассматривать вопрос о том, в
какой степени влияние среды нарушается теми или иными факторами.
Мне представляется, однако, что думать, будто бы любая особенность человеческой культуры может 6ыть сведена к тому или иному фи­зическому фактору окружающей среды, означает основываться на заведомо ложной посылке. Строго говоря, среда может непосредственно воздействовать лишь на индивида, а в тех случаях, когда мы имеем дело с той или иной чертой общественной культуры, обусловленной исключитёльной средой, мы должны интерпретировать эту черту как результат суммирования влияний факторов среды на отдельных пред­ставителей данного общества. Такую форму воздействия среды на социальные группы нельзя, однако, назвать самой обычной. Доста­точно, чтобы в этих группах каждый отдельно взятый индивид имел возможность непосредственно реагировать на свое окружение и ув­лекать за собой остальных членов группы, чтобы они, осознанно или неосознанно, разделили с ним то воздействие, которому он подвергся. Вообще говоря, сомнительно, возможно ли воздействие на отдельно взятого человека факторов окружающей среды в чистом виде, не осложненных какими-либо факторами иного рода; однако допустим, что это так.

Важно, что в реальном обществе даже самое элементарное явление среды либо подкрепляется, либо трансформируется социальными факторами. Следовательно, любую попытку рассмотреть какой бы то ни было элемент культуры как обусловленный исключительно воз­действием окружающей среды нужно считать заблуждением. Однако и сами социальные факторы, которые видоизменяют характер воз­действия внешней среды в узком смысле слова, также можно считать явлениями среды, поскольку тот или иной индивид находится в ок­ружении социальных факторов и соответственно на них реагирует. С другой стороны, социальные факторы можно метафорически срав­нить с явлением наследственности, поскольку они тоже передаются от поколения к поколению. То, что эти традиционные социальные факторы и сами подвергаются изменениям, в частности, под воздей­ствием среды, свидетельствует о сложности проблем происхождения и истории культуры. В целом, лучше всего пользоваться термином «среда» только по отношению к таким видам воздействия (главным образом, физического характера), которые не зависят от воли чело­века. Но говоря о языке, понимаемом как система символов, отра­жающих явления и физического, и социального окружения, в которое помещена данная группа людей, было бы удобно включать в понятие среды как физические, так и социальные факторы. В понятие фи­зической среды входят географические особенности, например, топо­графия страны (побережье, долина, равнина, плоскогорье или горная местность), климат, количество осадков и то, что может быть названо хозяйственной основой жизни людей - флора, фауна, минеральные ресурсы. Понятие социальной среды включает в себя разнообразные общественные факторы, которые формируют образ жизни и мышле­ния каждого отдельного индивида. Среди наиболее важных социаль­ных факторов — религия, мораль, формы политической организации общества и искусство.

В соответствии с принимаемой нами классификацией воздейству­ющих факторов окружающей среды можно ожидать, что в языке должны быть отражены оба набора этих факторов, - если допустить, что язык подвергается материальному воздействию факторов, связан­ных с условиями существования его носителей. Точнее говоря, физическая среда отражается в языке, конечно, только через среду социальную. Так, например, простого факта существования какого-либо вида животных в физическом окружении того или иного народа не­достаточно для возникновения обозначающего это животное языкового символа. Для этого нужно, чтобы члены данной общности хорошо знали это животное и чтобы они испытывали к нему хоть некоторый интерес. Иначе говоря, в том, что касается языка, любое воздействие окружающей среды в конечном счете свод