Рассказ дочери лоцмана Прокофьевой Марьи Михайловны

- Здесь, в Лебяжьем в Лоцманском селении, в 1916 году 18 июля (родилась?). Родители у меня были: отец лоцман, последний лоцман, и этот дом, где мы жили, был специально построен уже для него, это был 27-й лоцман. Мама у меня не работала, дома нянчила детей, я была уже четвертой. Было две сестры, брат и я, последняя.

- Что значит 27-й лоцман?

- Это последний кронштадтский лоцман, по счету – 27-й. И специально для него был построен дом № 27. Этот дом отсюда первый, около магазина в первом ряду у дороги. Одновременно было построено 27 домов. Когда я была еще маленькой девочкой, я помню, что в каждом доме жил лоцман. Правда, я помню также два дома, где были и отец и сын лоцманы. Может быть, было и больше лоцманов. Ведь лоцмана уходили на пенсию, и были дома пенсионеров - лоцманов. Эти дома были построены с правой стороны дороги около церкви. Там были небольшие квартирки: комната, передняя и кухня. Когда лоцман уходил на пенсию, он оставлял большой дом и уходил туда. В больших домах жила одна семья. Там были кухня, столовая, гостиная, спальня, кабинет и прихожая – всего 5 комнат. В семьях, конечно, было много детей: у кого 7 человек, у кого больше – семьи у лоцманов были большие. Дома были очень удобные, и туалет теплый был, и водопровод. Вода накачивалась с колодца. Колодец был рядом с домом, и с этого колодца были проведены под землей трубы, по которым накачивали воду. Вода в колодцах была чистая. И в речке (в канале) вода была чистая, в ней купались. Было как-то так устроено, что канал промывался, для этого пускали воду; дно, я не знаю, было ли отделано деревом, а боковины все были деревянные.

- Что вы помните про своего отца, о его занятиях?

- Отец был большой труженик, как и все лоцманы. Они умели все делать. Вот и отец мой умел все: и сапоги починить, и туфли сшить. После революции время было трудное, и отец сшил маме выходные туфли – черные бархатные с пряжкой. Так потом все, кто ехал куда-нибудь «на выход», просили у мамы эти туфли. Все делали сами. Отец был великий труженик. Зимой навигации не было, у лоцманов было свободное время. Тогда отец делал модели кораблей, на которых ходил в плавание после окончания училища - отец дважды пересекал экватор, плавал много лет. Модели кораблей находились в бутылках. Все детали отец вставлял через горлышко. Это адский труд, для такой работы надо было иметь огромное терпение. Отец много выпиливал, делал вазочки. Когда он уходил в море, мы с девочками бегали провожать. На берегу была пристань, в море плавучий маяк, и на нем деревянный домик, где лоцманы встречали корабли. Там они дежурили несколько дней, а потом менялись. Чем питались, не помню, вроде, рыбой или с берега брали продукты, там у них повар был, им давали хороший паек, они считались то ли военными, то ли полувоенными. А сюда, на берег, они приезжали на лодках, и мы, ребята, встречали отцов со смены. За свой труд они получали хорошо, и при советской власти их труд оплачивали тоже хорошо. Труд был нелегкий, бывало, люди тонули, это сейчас ходят катера, а тогда снимали лоцмана с лодки. Жили они прилично, у многих даже были няни, у нас была няня Маша. Отец работал, мама не работала. Они имели все. Я проработала всю жизнь и кольца себе золотого не купила, а у них все было. И одеты они были, и шубы на меху были, еще мы ребятами донашивали этот мех, мама перешивала.

- За счет чего построен Лоцманский поселок, на какие средства?

- Часть, я точно не помню, давало Кронштадтское ведомство (Адмиралтейство), плюс часть зарплаты лоцманы отдавали в общий котел. На это и содержали все хозяйство. В Лоцманском селении был плотник, который делал лодки, чинил все; два сторожа, когда лоцманов не было, одни жены оставались, сторожа ходили с колотушкой, давали знать: мы идем, можете спать спокойно. Был священник отец Иоанн – симпатичный, небольшого роста и очень хорошо играл на скрипке. Мы жили рядом. Наш последний дом, а за ним был еще домик, тут жил священник. Был садовник. И лоцманы всех содержали. В селении были даже газовые лампы, поселок был ночью освещен. Были проложены пешеходные дорожки по этой стороне. Сейчас просто дорога идет, а тогда еще и дорожка была: тут идут лошадки, а тут, рядом, гуляют вечером. Было чисто, дворники (сторожа) убирали. Дядя Вася (Дмитриев) был дворник, так у него было 7 человек детей, и он, работая дворником, выстроил дом здесь – это к разговору о том, сколько получали дворники. Сейчас в Лебяжьем живет его правнучка. Но они были труженики. Они в свободное время ходили подрабатывать у этих же лоцманов: кому воды принести, кому дров попилить. И вот они зарабатывали. И дома построили, и всех детей выучили.

- Что было в доме?

- От кухни первой была столовая. В столовой стоял буфет, кушетка старинная большая, большой стол обеденный, комод и мамина машинка любимая, она любила шить, и хорошо шила очень. Вторая комната – гостиная. Как входите, направо стоял книжный шкафчик. Стояла модная тогда мебель, это у всех лоцманов было: диван, ломберный стол, два кресла и мягкие стулья. Все это было мягкое, такого оранжевого цвета, и мне очень нравилось, когда такая же скатерть была на ломберном столике, и у нас была красивая лампа, с таким розовым стеклянным абажуром и лебеди там. Стоял еще шкаф, и больше ничего. В спальной кровати были металлические, детская была, папин кабинет. В кабинете был письменный стол, кровать, по-моему, у него стояла, и больше ничего, это была небольшая комнатка. А в прихожей у нас была вешалка. Было так удобно сделано, по типу финских домиков. Входишь в коридор, из коридора налево вход в кухню, а направо – в переднюю, а из передней прямо в гостиную. Так что если гости приходят, то минуют даже кухню, удобно было сделано. Туалет был городского типа. Прямо входишь в коридор большой, сразу налево туалет, а потом дверь в кухню дальше идет. И кладовка была очень хорошая. И потом была лесенка на чердак, наверх. Чердак был большой, и у папы там была сделана комната рабочая. Мы, ребята, любили бегать туда играть. Хорошая была комната сделана, там был весь инструмент, полочки, гвоздики, все по полочкам аккуратно разложено. А остальное – так, потом там веники сушили на чердаке. А потом, при нашей власти, нас стали немножко притеснять. Сразу после революции лоцмана еще жили неплохо, паек тогда хороший был, помню, консервы мясные такие большие были, синие. Вкусные. Я помню, мы их вместо колбасы ели. А притеснять стали…Переселили нас туда, наверное, в 28 году, ну а это раньше. Время было тяжелое. Потом тут появились пограничники. Пограничникам надо было где-то жить с семьями. И у нас потом спальню и папин кабинет отобрали, мы остались в гостиной и столовой с кухней, а там поселился начальник заставы, пограничник, по-моему, Власов. Он был женатый, дети были. А преследовать отца стали в 1934 году, их арестовали.

- Это сразу после смерти Кирова?

- Нет, до смерти. Потому что после Кирова их еще куда-то дальше выслали этапом. Тут-то им вроде ничего не было. Когда их осудили в 1934-м, судили их Медведь и Ягода в Кронштадте. Их было 6 лоцманов – наши, старые кронштадтские лоцмана, ленинградский был один взят, и то это был финн.

- За что их осудили?

- 58-я статья – шпионаж. Почему, потом мы это только узнали, может, это не надо записывать. Отец отсидел пять лет и должен был выйти, он написал нам письмо, мы ему послали письмо о том, что ты не волнуйся, держи себя в руках, и потом вдруг нет и нет. Оказывается, он умер. Потом мы написали письмо начальнику: почему не выпускают отца, ведь он отсидел срок. Он ответил, что отец умер, когда ему вручили документ, у него случился острый инфаркт, разрыв сердца. Так он там остался. И вообще все лоцмана, которые были там, все там остались: Белорусов Осип Петрович со 2 дома, Балеско, Гусаров Николай Иванович, мой отец Прокофьев Михаил Матвеевич.

- Были ли у живущих рядом какие-то подозрения в шпионаже, или это все была абсолютная выдумка?

- Никогда не было. Вы знаете, был один лоцман ленинградский молодой, партийный он был, и когда он умирал, у него был рак желудка, он пригласил моего брата и сказал: «Прости меня, это я все накатал». В общем, брат мой сказал: «Бог тебя простит», - и ушел. Не хочу помнить, как его звали. Это было по накатке. Это были молодые лоцмана, а этим были привилегии, потому что они знали английский язык, их приглашали на большие пароходы. Отец заканчивал мореходное специализированное училище, английский знал как русский, и песни пел, выпьет рюмочку – и песни поет по-английски. В большом доме была церковь наверху, внизу – школа. Учились там и лоцманские дети, и лебяженские, и борковские – всех они брали. В школе учились бесплатно, они еще учительницу содержали в складчину, лоцмана платили, я сама в первый класс здесь ходила. А потом, когда отца перевели, а здесь было только 4 класса, в Ленинград, и мы переехали. Там нам дали комнату. Вначале мы жили первый год, когда я училась в школе, на брандвахте. Была такая брандвахта у кронштадтских лоцманов и наверху был деревянный домик. Мы жили тетка моя с сыном и с мужем и мы, ребята. А лоцмана жили, как на пароходе – внизу. Там были каюты у всех лоцманов. В каюте – две койки. У них была кухарка, специальная кухня. Все это стояло на воде. А потом было наводнение, все сооружение упало на бок, нас кое-как вытаскивали оттуда. Я, помню, заболела

-

-

-

- брюшным тифом, и нам сразу дали большую комнату в 24 м на первом этаже в каменном доме. Жили в городе на Лоцманском острове. Все лебяженские лоцманы были переселены туда в одно время. Вначале нас положили на брандвахте, а потом дали всем комнаты, все были устроены.

- Кем заселили дома в Лоцманском поселке, когда вывезли лоцманов?

- Даже не знаю. У нас дедушка тоже был лоцман, и у него был этот дом, ему подарила крестная, оставила в наследство, так как была одинокая. Этому дому (где беседуем) очень много лет, больше двухсот, он сделан из очень хорошего материала, барочного. Дед тоже был лоцман Кузьма Иванович Филиппов, старый лоцман, уже был на пенсии, жил с дочкой, у дочки муж тоже был лоцман, они жили на морской стороне, а мама моя жила здесь, на этой стороне в доме 27. Когда их всех переселили, дедушка переехал сюда, и мама тоже была с ним. Мы жили в городе с теткой, им в этой же квартире комнату дали, а мы там, ребята. В отпуск папа приезжал в Лебяжье, потому что дедушка там не мог жить, ему там не хватало воздуха, он был старенький. Старший сын деда был помощником капитана, а младший – штурманом. И мой брат тоже очень хотел быть моряком. Но так получилось, что окончил Институт водного транспорта, но моряком не стал, стал гидротехником.

Лоцманское кладбище было как игрушечка. Часовенка там была посередине маленькая, отпевали там. А могилки были все ухожены, оградкой огорожены, чисто все было, все убиралось, много цветов, и даже были такие фонарики стеклянные, как лампадки. У моей мамы первая дочь скончалась скоропостижно от прививки от оспы, ей сделали, когда пошла в первый класс, и, видимо, неудачно, получилось заражение, и в ночь она умерла. Так на ее могилке были металлические фонарики со стеклом, и там горел огонек все время, такая вечная лампадка, мама периодически ходила туда, и даже мы, когда стали

 

взрослыми, барышнями, очень любили ходить на это кладбище – оно же было до войны таким сохранено. Это в войну все сожгли, и кресты, и все. Лес рядом – а сожгли все.

- В музее есть фотография лоцманов с детьми. Расскажите, как они приезжали сюда и встречались.

- Мы встречались на 100 лет лоцманам. Не помню, в каком году это было, но я сама была. Все собрались. Но из лоцманов был лишь один лоцман, который остался. Остальные были дети, дети в основном все, и нас порядочно было тогда на встрече. Все приехали, мы отметили, гулять ходили везде, по Лоцманскому, все вспоминали. (В Борках жил Иванов Василий Александрович, мне-то уже 81, а он старше был).

- Кто из интересных людей жил в Лебяжьем?

- Ламбусовы жили, и сейчас живет Клава, дочь Ламбусова – рядом домик маленький, жили родители. А Клаве 87 лет, она жива. Потом были Дмитриевы, мы их называли Барановыми. Была большая семья, у них все были дочки – дом весь разобрали. Не знаю, почему – может, они все умерли. Дочери приезжали – Валя, Зина, Мария. А в этом году их не встречала. Были Варламовы. Он – лесник, и тоже его потом арестовали. За что – не знаю, знаю, что был очень хороший человек, мы дружили с его женой. Дети Сергей и Виктор. Виктор был военным, а Сергей здесь работал, в институте, где теперь, не знаю. Ливеровского встречала, знала его маму, ходила к ним за яблоками, хорошие были яблоки. Что помню? Помню, что она труженица была, бедненькая, всегда плохо одета, все у нее было для детей. Двое у нее детей было – Леша и Женя (Н.Н. поправляет – может быть, Юра? Далее идет рассказ путаный). Знаю, что у этой Ливеровской было двое детей, она бедствовала. Женя была геолог, и моя племянница знает, есть ее работы в музее в Горном институте. Она ездила в экспедиции, потом у нее был рак, и она умерла молодая. А Юра, может, был сын ее, у нее был мальчик. (Н.Н. – нет, это другие кто-то). Алексея Алексеевича помню. Они играли в теннис здесь. За домом у них была площадка и натянута сетка, и они играли в теннис. Я его как сейчас представляю: в белом костюме, белые туфли у него, белая рубашка, брюки белые, он подает мячик. И Женя была. Алексей Ливеровский был врач, он лечил здесь, это был их дядя. (Н.Н. – отец был врач).

- Расскажите еще про быт. Были ли огороды у лоцманов?

- Вначале не было огородов. А после революции, когда наступил голод, все стали делать огороды. И у нас в 27-м году тоже огород был. Он и сейчас, кажется, как выйдете с черного хода, есть. У папы было все разделано, были взяты козы – у всех лоцманов, потому что надо было кормить детей. А до революции этого не было. Все покупали, был достаток, огородничеством не занимались. Потому что здесь были крестьяне, молоко приносили на дом. Я помню, у Варламовых останавливались летом рыбаки, приезжали откуда-то с Гдова, что ли, и ловили рыбу. И вот утром мы встаем, а они уже идут с корзинкой на голове: `` Хозяйки, рыбка``. Это уже после революции. Рыба свежая прямо на дом – пожалуйста. Потом была еще торговка, приезжала. Она привозила из города материал, потом продавала, и этим жила. Покупала подешевле, а продавала лоцманам подороже. Приходила на дом и записывала, кому какой материал надо: кому ситчик, у нее были образцы, она их показывала – выбирайте. Помню, мама выберет, закажет, а она через определенное время привезет. Была булочная. С булочной приносили утром в корзинке свежие к чаю булочки, это, наверное, уже был НЭП. Около речки, дом напротив, был постоялый двор. Рыбаки зимой возили рыбу в город, салаку на саночках и на перепутье останавливались здесь. Здесь они ночевали, кормили лошадей, еда была, поедят, поспят, а на следующий день они едут дальше. В шубах – тогда морозы сильные были, закутанные, на санках. Рыбу везли с Систа-Палкино, с того края.

- Было мнение, что лоцманское кладбище уничтожили, когда началось мародерство. А мародерство началось из-за того, что бытовало мнение, что лоцмана, когда хоронили умерших, в могилы закладывали какие-то драгоценные вещи. Правда ли это?

- Нет. Это после войны было. Там был похоронен какой-то священник. И кто-то что-то сказал, что там было положено золото. Так ведь это все вскрыли в одну ночь хулиганы. А так никто ничего не клал. Стали растаскивать во время войны – все кресты деревянные сожгли. Война же была не один день, никто не ухаживал. Тут были и военные, и летчики, стояла часть. Но я не думаю, что это местные делали. Когда мы после войны ходили на кладбище, то оно уже было разрушено. Правда, мы поставили крест дедушке опять. А потом уже местные хулиганы вытащили крест и сожгли. Вот такие молодые озорники. Мы-то, когда были барышнями, гулять ходили на кладбище, посидеть. У каждого скамеечки, оградка покрашена. Мы даже на свидание ходили на кладбище с кавалерами – посидеть в тишине на скамейке – так было там хорошо.

- Семьи между собой дружили?

- Дружили. Ссор не было, все жили дружно. Все были заняты своей семьей, у всех было свое, а когда вечера устраивали, елку, они встречались. Две бани было. Одна была на морской стороне, напротив 5-го дома, была шикарная баня, там краны были, Из канала были проведены трубы, как в городе. Котельная была, вода грелась – в общем, была как городская баня. А вторая баня была в конце селения, тоже около речки. Там была небольшая банька. И прачечная была. Чудная была прачечная: были два больших котла, в одном вода грелась, а в другом вы кипятите, лоханки были большие для стирки деревянные. Туда женщины ходили. Был ключ, и кто хотел, иногда записывались, иногда по очереди, берут ключ, открывают, мужья носят дрова, топят, котлы все греются и стирай, как хочешь – общественная прачечная. А белье полоскать ходили в канал. Тут все рядом. Мостик был сделан специальный, чтоб удобней было белье полоскать.

- Трактиров, ресторанов при моей жизни не было, только постоялый двор. А в Лоцманском селении был магазин, потом там чайная была. Почта отдельно была. Поликлиника была, акушерка здесь своя была и рожали все дома, никуда не ездили.

- Вы не помните, последний дом у моря, ближе к речке, что там было? Там жили когда-то Бианки.

- Там жили наши дворники. (Около заставы?) Последний дом, но не по ряду, там жил одно время плотник. Все дома стояли аккуратненько. Только в 1924 году было сильное наводнение, и веранду унесло в залив. Я как раз была здесь. Дом остался без веранды. Потом там кто-то жил. Вначале жил лоцман Иванов (Н.Н. Он сдавал Бианки дачу, только это было еще в начале века) Там жил лоцман. Долго дом стоял, и после войны стоял. Уже там размыло, если будет высокая вода, так смоет и дом. А, вообще, лоцмана специально делали высокие ряжи из камня, большие-большие булыжники. Когда вода прибывает, они играли роль волнорезов. В залив был красивый мостик. Мы ходили по мостику туда купаться. Была купальня при царе, а в советское время не было. Были две купальни: мужская и женская. Я в прошлом году прошлась, потихоньку дошла до церкви: хотелось посмотреть, как там. А от церкви дошла до моря. Колодец в ужасном состоянии, а такая была вода, чудная, замечательная, вкусная. Пили ее сырую. А пляж… Ворота были кованые, железные, черные, ажурные, было красиво написано:”Лоцманское селение”. Ведь ни себе, ни людям не оставили. (Н.Н.: Как я интересовалась, их убрали из противопожарной безопасности, якобы, было не въехать в Лоцманское селение. Кто-то снял, а потом их судьба неизвестна, пошли по рукам. -Такие ворота были! Хотя можно было дорогу сделать другую, а ворота сохранить.- Мосты очень красивые были. – Был большой мост и небольшой, а потом лилии стали расти.

О жизни. Всю войну была в Ленинграде, от начала до конца, работала в 24-й поликлинике Ленинского района, в лаборатории. Это была гражданская поликлиника. Нас оставалось только двое. Кого-то из из сестер-лаборантов взяли на фронт, а мы, так как были очень худые, то нас не брали. В самое тяжелое время в 41-42 году лаборатория не работала, я работала в регистратуре, туда ходили отмечаться за карточку на хлеб. Потом стало немножко полегче, и лаборатория стала работать. Работали мы с лампадкой над микроскопами, с касторовым маслом. Запах стоял отвратительный. Нос зажмем – и работаем.

– Как это вы эту зиму пережили?

– Понимаете, мы жили на Лоцманском острове, когда всех мужчин взяли, мы остались одни женщины, мы жили все вместе. На Лоцманском острове были дрова и была вода рядом. Это в конце Огородникова. И у нас была горячая вода, а ведь люди этого не имели, мы могли топить плиту, мыть лицо горячей водой. Чая не было, был кипяток, света тоже не было, с лучиной сидели и каждый вечер ставили самовар. Этим мы спаслись: мы были в тепле, и у нас была вода. А пища – шпроты, все ели. Даже ремни ели, студень, голод был ужасный. И потом у нас еще был небольшой запасик, потому что мы собирались на дачу в Лебяжье, купили муки и прочего, чтобы маме двадцать раз не ходить, нанять машину и все перевезти. Какое-то время нас это спасало. Помню, нам на работе дали патоку из свеклы, где-то наш завхоз достал. И вот обстрел, мороз, ветер сильный, как дунет, думаю, упаду и не встану, потом спустилась вниз из города. А тут обстрел. Какой-то военный кричит: «Тетка, ложись» А я держу в руках кружечку с патокой и думаю: «Я еще патоку не съела, а вдруг убьют» Вот какое было состояние. Ой как было страшно! А военные у нас в поликлинике сидели и говорили: «Господи, как вы тут находитесь? Мы тут на передовой, так мы видим, когда в нас стреляют, а у вас ничего не видно, только осколки летят». Один раз 70 снарядов сняли, мы считали.

(Интервью с М. Прокофьевой провёл журналист Б. И. Бобылёв.)

Ю.Г.Иванов

 

Пристанище души

Край песенный и дух смолистый –

Зеленый, сказочный шатер!

Песчаный берег моря мглистый

И белых чаек шумный хор.

 

Маяк, как часовой в дозоре,

Что привлекая лебедей,

Хранит Лебяженские зори –

Пристанище души моей!

2002 г.

 

Лебяжье

Лебяжье – сказка или быль?

Судьба моя, как наважденье.

Я не люблю степной ковыль.

Люблю лесов нагроможденье.

Ветра поют на голоса,

Как в хоре, птицам подпевая,

Искрится ранняя роса,

В рассвете пурпурном сгорая.

Залив, как пес сторожевой,

Что день и ночь у изголовья,

Бурлит приветливо волной,

Желая доброго здоровья!

Лебяжье – сказочная быль.

И пусть ветра озорничают.

В душе, как на заливе, штиль.

Здесь зори лебеди встречают.

2002 г.

 

Фаустова В.

 

Пору эту давнюю в природе

Первоначальной осенью зовут.

Клин журавлей в небесном своде

И опустевший грустный пруд.

Мне видно, как в хрустальном поднебесье

За вожаком уж выстроился ряд

И птицы эти, словно люди, вместе

На языке своем курлычут, говорят.

И в крике том надежда возвращенья

На родину развесистых берез.

Кудрявых сосен и зеленых елей,

Где все свое, знакомое до слез.

Но краски осени, лиловые, багряные, златые,

Уводят вдаль от этих грустных дум.

И знаю я, что для меня отчизна –

Тот отчий дом, в котором я живу.

2002 г.

 

Всеволод Азаров.

«В этом небе всегда ожиданье полетов!»

 

В этом небе всегда ожиданье полетов,

Голубы купола его и высоки…

Ветераны и дети и внуки пилотов

В День Победы сюда приезжают в Борки

Что такое Борки?

Это молодость наша,

Собиравшая смелых птенцов под крылом,

До краев терпкой горечью

Полная чаша

Не щадивший дубков молодых

Бурелом.

Улетают «Ильюшины»

В звездную вечность,

Ту, откуда уже не видны с высоты

Синь залива,

Прибрежных лесов бесконечность,

Несгорающий факел

Земной красоты.

Улетают «Ильюшины»

В темные выси,

На штурмовку,

В багровое море огня.

Сколько в сумке

Никем не прочитанных писем,

Сколько слов,

Что сказать вам не смог,

У меня?!

А в землянке,

Где пункт размещался командный,

Там в унтах и канадке,

Парнишка уснул.

За стеною ревели моторы надсадно,

Самолетов взлетающих

Слышался гул.

И, откуда неведомо, щелкала птица,

И морзянки прервав

Напряженную связь,

Та, кому не успел он в любви объясниться,

Пробегает в его сновиденье,

Смеясь.

Но опять – «от винта»!

И опять он в кабине,

Снова грозно вращается

Пушки турель.

Там, где море,

В разорванном облаке стынет,

В красных вспышках колеблется

Близкая цель.

Долгожданная цель

Штурмового удара,

Тот последний, победный,

Смертельный бросок.

А в землянке КП,

Примостившись на нарах,

Ждут приказа

Другие пилот и стрелок.

Жизнь и смерть,

Старт и финиш,

Все, кажется, просто,

Злобный ветер

Пробитые плоскости рвет.

Но гремит по земле

Та же дерзкая поступь,

Получает задание

Новый пилот.

Ну а этот успеет в любви объясниться?!

Только бой,

Только смелость стремительных крыл.

Побеждает в сраженье

Бесстрашная птица…

Те, что в море лежат,

Не имеют могил.

Помним сотни имен,

Сбереженные в списках,

Чтоб в Борках

В светлый, горестный час торжества

Отыскали свое

На седых обелисках

Сыновья, фронтовая, невеста, вдова. Май 1981 года.

 

 

Татьяна Сергеевна Лапина

Лебеди

 

Скажите нам, синие волны морские,

Сколько весен качаете лебяжьи стада,

Сколько весен к вам путник усталый с дороги

Набирается сил, добираясь в родные края.

И волны прошепчут: - каждый год спешат на гнездовье

И не страшен тяжелый далекий их путь.

И не страшны им бураны в дороге,

Впереди вековая стоянка – на лебяжьей косе отдохнуть!

О лебедь! Красивая гордая птица!

Ты не боялась военный апрель,

Когда птицы стальные над морем

Бурею пуль вздымали метель.

Ты не боишься сейчас. Здесь корпуса поднялись у моря,

Близ прозрачной и тихой волны,

Тихой волны и спокойной волны.

Гордая птица моя!

Мы из окошка любуемся прелестью,

Где на глади морской качаешься ты,

И наши сердца переполнены нежностью

О птица прекрасная! Вестник нашей весны!

Из года в года далекий путь

Проложен предками тебе.

И ты хранишь в сердцах своих,

Чтобы потомки также плыли в этой синеве!

Музею 02.10.1991 г.

Лебяжье

Красиво Лебяжье и славится соснами,

Теплым прибрежным песком,

Лебедями, что прилетают к нам веснами,

Запахом моря, иссиня белым снежком.

А в те далекие трудные годы,

Когда гремела война,

Было седое кипящее море,

Гул орудийный да взрывная волна.

И море и небо, кипя в бесстрашии,

Топило вражеские корабли.

Моряков в полосатых тельняшках

Больше смерти боялись враги.

Бронепоезд «Балтиец» огнем громыхал и утюжил

Окопы немецкие и блиндажи,

И в жаркие дни и в дождь и в стужу

Неуловимым в зелень сосен уходил.

«Яки» ласточкой в небо взмывали,

«Илы»на бреющем шли над волной,

Балтийское небо грудью своей отстояли,

Из боя шли снова в бой.

Как были белые ночи некстати,

Некстати был ранний восход.

Девчонки сменяли белое платье

И грозной тропой уходили в санвзвод.

Лебяжье жило и сражалось.

И в годы военных невзгод.

И глаголы в школе спрягали,

И к морю ходили встречать ледоход.

Много сынов и друзей остались

Лежать в холодной земле.

За Отчизну, за счастье сражались,

Чтоб людям жилось в тишине.

Годы идут, и Балтийское море

И небо Балтики в тишине.

Обелиск белизной лишь с березками спорит,

Напоминая людям о войне.

В стройной колонне и море и небо, Якорь на камне и крылья вразлет.

Остановись и замри, и ромашек белых

Положи, проезжий иль пешеход.

Музею 2.10.91 г.

Стою на краешке земли у моря

И слышу звук серебряной трубы:

Клин лебедей на синих волнах спорит,

Встречая время утренней зари.

Великолепие той птицы белокрылой

Ни с чем сравнить я не могу.

Здесь на весенней глади синей

Скользят, как белые снежинки поутру.

В неведомые дали улетая,

Прощальный клич оставив на волнах.

И сосны в благодарности смолкают,

Взметнув свои вершины в небеса.

В то утро, солнечное и чистое,

Поднялась стая высоко.

И падая, все кружится, пушистое,

Мне в руки лебединое перо.

16 февраля 1978 г.

 

Фёдоров В.Б. Лебяжье (24.10.2000 г.)

 

Все под Богом, все как есть, все под Богом!

Как бы ни была фортуна превратна!

Да без лоцмана – худая дорога

Из-за моря в стольный град и обратно!

Мореходов из надежного сплава

На Лебяжьем берегу – поколенья!

Зорче суши знает море по праву,

Кто из Лоцманского корнем селенья!

Ох, не гоже забывать, ох, не гоже,

Присягавших на служение флоту,

Кто в бедовой передряге – поможет

И свою – другим не сбагрит заботу!

Лоцман в час любой и суток, и года,

Приходя на борт, - важней капитана.

Спору нет: лоцман – мастер провода

В лабиринтах на краю океана!

Лебединый белый стан – привечает

Мелководье, осененное бором,

Словно пращуровы души венчают

Этот берег с беспокойным простором!

И покуда чудотворцу Николе

От причала отходя, ставят свечи,

Кораблям – не горевать на приколе,

А тревожить горизонты далече!