Потерянное находит владельца

 

Солдаты пограничной охраны Понсик и Пшибыла в эту ночь в наряде. Они идут медленно, ступают тихо, изредка бросая луч света на тро­пинку и кусты. Внезапно их внимание привлекают отчетливые следы: на контрольной полосе видны отпечатки сапог. Оба гасят фонарики и осто­рожно исследуют ближайшие кусты. Никого!

Внезапно их внимание привлекают отчетливые следы

 

Тогда Понсик вынимает из кармана маленькую телефонную трубку и втыкает вилку шнура в штепсель, укрепленный на ближайшем погранич­ном столбе. Буквально в ту же секунду на за­ставе раздается сигнал. Ясно, что на участке границы, где сейчас стоят оба солдата, что-то произошло. Догадки не нужны: вслед за сигна­лом в трубке дежурного уже слышен рапорт Понсика. Дежурный поручник внимательно слушает. Падают слова, которые для погранич-ников имеют электризующее воздействие; нарушена граница!

Граница нарушена! В течение нескольких се­кунд уже объявлена боевая тревога...

Граница нарушена! Солдаты выбегают из ка­раульного помещения, поспешно хватая оружие. Одновременно с коек вскакивают их товарищи, которым в эту ночь предстояло спать спокойным сном. Они быстро одеваются и сбегают вниз, пе­репрыгивая сразу через несколько ступенек...

Граница нарушена! Звонят телефоны, стучит морзянка, передавая тревожную весть вниз и вверх по Одеру — то есть всюду, где имеются по­граничные заставы. Условным шифром сооб­щается всем защитникам границы, что в эту ми­нуту на польскую землю ступил 4враг. Может быть, он несет с собой взрывчатку/чтобы разру­шить народное предприятие, может быть, он хо­чет выведать государственную тайну, а воз­можно... Кто знает — зачем он пришел!

Граница нарушена! В Болешковицах и бли­жайших заставах уже подъезжают к воротам ма­шины. Пограничники выпускают из будок поиско­вых собак, которых круглый год держат на от­крытом воздухе, чтобы они не изнежились и хо­рошо несли службу. За собаками в кузов вскаки­вают их проводники, другие пешком отправ­ляются по заданному маршруту. Овчарки слегка повизгивают. Нервное напряжение людей пере­дается им.

Граница нарушена! В топоте солдатских сапог, в рокоте моторов автомобилей, в приглушенных командах не найдешь ни тени замешательства или суматохи. Каждое движение рассчитано, ис­пытано и проверено десятки и сотни раз на уче­ниях — занятиями заполнена большая часть сол­датского дня.

Граница нарушена! Человека, который совер­шил это, начинают разыскивать по заранее со­ставленному плану. Штаб разработал его до мельчайших деталей, предвидя какой-то день «Д», когда враг именно возле такого-то погранзнака вторгнется на польскую землю. И тогда преду­смотрено — как это определено и для сотен и ты­сяч других таких же участков границы,— какими силами преградить путь врагу в глубь страны. Вот, например, тут достаточно семнадцати человек и одного патруля на велосипедах. Если врагу удастся пройти в северном направлении, то тогда он должен наткнуться на другую цепь. Уже с утра его подкарауливают десятки засад, искусно скры­тых в лесной чаще. Ближайшие железнодорожные станции с момента тревоги находятся под осо­бенно строгим надзором. Пограничники прове­ряют все ночные поезда, а над дорогами кружат патрульные самолеты. Штаб участка следит за ходом всей операции. Бледный рассвет застает офицеров-пограничников бодрствующими: они склонились над картами и отдают приказы при помощи сложной системы связи, которая помо­гает им в течение нескольких минут донести при­каз до самых отдаленных уголков этого участка границы...

...Рядовой КПО[10]Станислав Цыняк дежурил весь прошлый день. В 9 часов вечера он вернулся с патрулирования и отрапортовал, что ничего по­дозрительного не обнаружено. Потом Цыняк долго мылся и около полуночи лег спать, но только на часок, так как хотел поужинать вместе с ночной сменой. Только после ужина он улегся, чтобы выспаться как следует, но ему не суждено было отдохнуть. В два часа ночи в спальню вбежал де­журный сержант. Тревога! Тревога!.. Уже через несколько минут Цыняк и рядовой Лоза шли лес­ной дорогой. Вот очи и на месте. Оба укрылись в засаде на краю леса. Перед ними — перекресток двух дорог: одна ведет через лес, а вторая от гра­ницы тянется к ближайшей железнодорожной станции. Пограничники Цыняк и Лоза поудобнее устраиваются в кустах и внимательно осматри­ваются вокруг. Часов около семи утра до них до­носится тарахтенье телеги... Пограничники рас­правляют плечи, немножко одеревеневшие от на­пряжения и утреннего холодка. Потом проверяют оружие и... ждут.

...В эту ночь Магдалене Вишневской спалось плохо. Об этом она на рассвете рассказала дочке: видела во сне родное село на Замойшине и тот день, когда ее и всю семью выгнали из дома. От­четливо стоял перед глазами высокий офицер в стальном шлеме, на котором красовались череп и перекрещен-ные кости. Лающим голосом он по-своему отдал какой-то приказ вытянувшемуся в струнку солдату, и тот прикладом ударил Магда­лену, когда она еще раз обернулась, чтобы по­смотреть на свое село. Снилась ей также млад­шая дочка, которая в ту страшную зиму замерзла в неотапливаемом телячьем вагоне... А перед смертью девчушка протянула к матери синие ру­чонки и смотрела молча в ее полные боли и ужаса глаза...

Однако времени на долгое изложение своих снов у Вишневской не было: сын запряг лошадь. Быстро одевшись, Магдалена уселась на телегу. Надо было торопиться свозить сено, оставленное в малых копенках на самом берегу Одера. Однако не проехала Вишневская и километра, как неожиданно из придорожных кустов вынырнул погра­ничник:

— Стой! Пограничная охрана! Предъявите до­кументы!

Ну, насчет документов все в порядке — Виш­невская их всегда прячет в надежное место! Сперва она расстегивает куртку мужа, путаясь в ее длинных рукавах, потом вытаскивает из-за пазухи кожаный мешочек, развязывает его те­семки и добывает со дна обернутый в тряпку свер­точек. Старательно разворачивает газету и из кучи всяких квитанций, справок, счетов и писем достает, наконец, паспорт. Пограничник еле сдер­живает улыбку, глядя на все эти манипуляции, внимательно просматривает документ и, возвра­щая его, козыряет:

— Все в порядке! Благодарю. Можно ехать!.. А далеко это вы собрались, пани Магдалена?

— Да за сеном...

— Ну, счастливо оставаться!

Телега исчезает за поворотом. Над погранични­ками, сидящими в засаде, снова тишина. Только с высокой ветки, забавно склонив вбок головку, смотрит Дрозд. Его маленькие глазенки-бисеринки замечают в кустах двух солдат в камуфляжных плащах, настолько искусно раскрашенных, что они совершенно сливаются с зеленовато-ржавым фоном леса — польская осень в разгаре.

Тем временем Магдалена Вишневская едет себе потихоньку, смотрит вперед и думает о том, что же произошло на границе. Ведь проезжает она тут чуть ли не каждый день, но редко когда удается заметить пограничника. А сегодня... даже доку­менты проверили, хотя и так всех в лицо знают... Конь идет еще тише: начинается небольшой подъем. Вишневская осматривается и вдруг видит какого-то мужчину, который еще издали машет ей рукой. Он одет в прорезиненный плащ, бо­тинки на пористой подошве, в руках кожаный портфель.

— Простите, пани! Как пройти к станции? Машинально Вишневская хочет поднять кнут и показать незнакомцу самую кратчайшую дорогу, но горло сжимает неожиданная спазма, а в сердце закрадывается тревога... Кое-как овладев собой, она показывает кнутом за спину — на дорогу, по которой только что проехала и где притаились пограничники. Пусть он идет туда!

— А вон в той стороне, проше пана! Всего с полчасочка, и аккурат будет пан на станции... Женщина понукает коня и едет дальше. Не­сколько минут не оглядывается. Наконец, замирая от страха, поворачивает голову и видит, что не­знакомец быстрым шагом удаляется в указанном ею направлении. Скоро он исчезает за бугром.

 

 

— А вон в той стороне, проше пана!

 

...Адольф Махура торопится, чтобы наверстать время, потерянное в бесплодном топтании по лесу. Настроение хорошее: «Еще полчаса, как сказала та бабка, и я буду на станции». Он уже размышляет об Устке и незнакомой девушке, которой должен вскружить голову, чтобы она помогала ему в преступных планах. Он пытается представить себе первые дни, проведенные на пляже, напоминаю­щем Литцверден, потом первую ночь с этой де­вушкой и ее удивление, граничащее с ужасом, когда она узнает, кем является ее любимый. Для этой девушки он несет в портфеле чулки и ко­сынки из нейлона самой высшей марки. Если нужно будет, то в ее адрес придут из Берлина ценные подарки. Разве наброски схемы побе­режья не стоят посылок с чулками или часами? Разве план расположения пограничных застав не стоит круглой суммы в долларах и почетного от­личия для агента «ОДТ-738»?

— Стой! Пограничная охрана!

Откуда выскочил этот солдат?.. Он появился словно из-под земли, нежданно... О бегстве и речи быть не может. Впрочем, к чему нервничать? Вид­но, еще не раз придется в этой Польше показывать документы, искусно сфабрикованные лучшими специалистами, как сказал Кайзер... Махура при­держивает портфель коленями, без колебания и сопротивления вынимает из кармана свои доку­менты. Пограничник внимательно просматривает их: паспорт, военный билет, удостоверение с ме­ста работы... «Что он тут делает так рано?».

— Извините, но куда вы, собственно, идете? — очень вежливо спрашивает незнакомца рядовой Лоза.

— Я иду со станции в...

Незнакомец хорошо говорит по-польски, но по­казывает рукой на границу. Видимо, уловив лег­кую тень удивления на лице пограничника, незна­комец поспешно добавляет:

— То есть я сейчас возвращаюсь на станцию, так как при высадке спутал перрон... Вылез с дру­гой стороны. Возвращаюсь на станцию.

Дело с самого начала выглядело как-то неясно, но теперь рядовой Лоза решительно убеждается, что незнакомца надо доставить на заставу: он по­дозрителен. Документы переправляются в карман. По этому знаку из кустов выходит рядовой Цыняк, который пока лишь наблюдал за всей этой сценой, не спуская пальца со спуска автомата.

— Вот он с вами пойдет на станцию. К чему вам блуждать по лесу? Только очень просим не засовывать руки в карман. И еще одно: в случае попытки к бегству будем стрелять без предупреж­дения.

Ловкими, быстрыми движениями Цыняк ощу­пывает одежду задержанного Антония Моравиа — ищет оружие. Потом заглядывает в портфель и возвращает его обратно.

— Все в порядке! Вы уж извините, но такая наша служба... Но зато раз — два, и вы будете на станции самой короткой дорогой. Как раз успеете на утренний поезд. Идемте!..

«А может быть, он все-таки доведет меня до станции?» — все еще пытается успокоить себя встревоженный Махура. «На заставе прове­рим!»— думает пограничник.

Солдат знает эти места. Сколько раз проходили тут на учения, сколько раз впивался он глазами в ночную тьму, сколько стычек бывало здесь, на этом бесшумном фронте, с коварным и подлым врагом!.. Вот сейчас покажется расщепленная молнией сосна... А дальше — остатки разбитой гитлеровской самоходки, свалившейся в яму. Затем рощица. А там и кладбище...

— Очень извиняюсь, но я не здешний. Это наше кладбище или немецкое?

Поглядывая с улыбкой на Цыняка, незнакомец рукой показывает на открытые ворота кладбища. Но пограничник даже не смотрит в ту сторону — он зорко следит за каждым движением задержан­ного и видит, как из опущенной руки выскальзы­вает и беззвучно падает в лесной мох какой-то маленький предмет... Остановиться или идти Дальше? Покончить с этой вежливостью или не показывать незнакомцу, что подозрение против него возрастает? Что он выбросил? Задержаться тут с ним? А вдруг дело дойдет до стычки с воз­можными сообщниками незнакомца, которые не были замечены им, Цыняком, и сейчас тайком пробираются сзади? Идти дальше? Но как потом найти место, где лежит выброшенный предмет?

Все эти раздумья длятся две — три секунды. Ря­довому Цыняку всего двадцать один год. Этот па­рень из села Уляски около Скерневиц (отец его — дорожный мастер — был замучен в гитлеров­ском лагере смерти в Освенциме) должен принять самостоятельное решение, и он принимает его... Незаметно осматривается вокруг и на один мо­мент прикрывает глаза, чтобы запомнить место и потом найти его. Ничем не примечательный лес­ной уголок, деревья такие же, как и тысячи дру­гих. От нервного напряжения рядовой Цыняк су­дорожно глотает застрявший в горле комок. «За­помню ли? Найду ли потом?» — думает он, а затем бросает:

— Будьте любезны не разговаривать! Это запрещено.

Через час оба уже на заставе, и Цыняк больше не беспокоится о задержанном. Но солдат не со­бирается отдыхать. Седлает коня и мчится к тому месту, где задержанный выбросил какой-то пред­мет. Найдет ли его? Наконец останавливает взмыленного коня. Кажется, тут... Цыняк соска­кивает с седла и ползком исследует место, где еще можно заметить следы подкованных солдат­ских сапог и где только начинают подниматься примятые прошедшими людьми травинки. Но вот и он! Около куста папоротника лежит круглый предмет. Цыняк осторожно поднимает его, бе­режно заворачивает в носовой платок и галопом мчится на заставу. На половине пути ему встре­чается машина: начальник заставы объезжает свой район. Цыняк докладывает о происшествии и показывает найденный предмет.

— Добро, Цыняк! Хватит вам гонять лошадь — садитесь со мной...

Один из солдат выскакивает из машины, что­бы отвести коня на заставу. Его место в автомо­биле занимает Цыняк. Машина трогается.

На заставе уже сидит прибывший ночью из Ще­цина следователь управления погранохраны. Он прерывает допрос задержанного, когда в ком­нату входит усмехающийся начальник заставы. Офицер обращается к нарушителю:

— Извините, что прерываю приятную беседу, но мне хотелось вернуть вам вашу потерю... Ведь это ваш компас, не правда ли? Да, да, порой и вещи бывают очень привязаны к своему хозяину!

Тем временем следователь поднимает трубку настойчиво звонящего телефона. Несколько ми­нут он внимательно слушает, потом кладет трубку на рычажок и говорит задержанному:

— Мне звонили из Щецина. Гражданин Моравец, вы все меньше нравитесь мне... Сначала до­кументы, теперь этот компас, а сейчас мне сооб­щили, что проверили место выдачи вашего пас­порта... И знаете что? Это самая настоящая липа, господин Моравец! Хотя служащий, подпись ко­торого стоит на вашем паспорте, действительно выдавал такие документы, хотя печать и неплохо подделана, — все-таки это фальшивый документ... Может быть, вы теперь не будете понапрасну от­нимать у нас время и назовете свое настоящее имя?

— Но, пане капитан, я же действительно Мо­равец, Антоний Моравец!.. Это все недоразуме­ние... Я пал жертвой ошибки...

— Однако упрямый вы! Надо иметь мужество: ну, не удалось на этот раз, так признайтесь откровенно в своем поражении! Этим вы облегчите свою вину...

Дверь открывается и на пороге появляется по­граничник.

— Гражданин капитан! Машина готова!

Когда Моравиа увозили, на крыльце стоял ря­довой Цыняк, пограничник, награжденный позднее серебряным крестом «Заслуженным на поле славы». Он еще не знал, кого задержал. Сол­датам-пограничникам вообще запрещено допра­шивать задержанных или вступать с ними в раз­говоры, разумеется, кроме необходимых вопросов, которые могут помочь принять решение о задер­жании или освобождении заподозренного. Через несколько месяцев, рассказывая журналисту об этом случае, Цыняк, срок службы которого уже близился к концу, откровенно сказал, что о под­линном имени и деятельности задержанного им нарушителя он узнал... из газет! Мы разговари­вали на заставе. Уже миновала полночь, и, соб­ственно, не о чем было больше говорить. Тогда Цыняку был задан последний вопрос:

— О чем вы подумали, когда вам стало изве­стно, что задержан агент разведки Гелена?

— Хм-м... Я подумал тогда: «Ах ты... сук-к-к-ин ты сын!»...

 

Глава одиннадцатая

Галстук в полоску

 

Это выглядело несколько странно: зрительный зал щецинского театра в тот вечер был перепол­нен, даже поставили дополнительные кресла в проходах, а в восьмом ряду кресло номер 6 по­чему-то все время пустовало. На местах номер 7 и 8, сидели офицер морского торгового флота с женой, а кресло номер 5 заняла какая-то женщина. Когда в зале потух свет, она машинально посмотрела на пустующее кресло.

Почему тот, у кого был билет на это место, не явился на спектакль?

Это маленькое происшествие, которое затро­нуло, возможно, только соседку отсутствующего зрителя, имело между тем связь с событиями ми­нувшей ночи. Когда взвился занавес, никто уже не обращал внимания на пустое место. Однако отсутствие одного театрального зрителя было вы­звано обстоятельствами, касавшимися многих людей.

Незнакомец, задержанный с помощью кре­стьянки — члена земледельческого кооператива, имел заранее подготовленное объяснение. Он зая­вил следователю КПО, который начал допраши­вать его еще на заставе, что является работником пароходства и командирован из Вроцлава на бук­сир «Нептун», стоящий на Одере, неподалеку от Челина. Действительно, у задержанного на ру­ках оказалось командировочное предписание, но тем не менее документы эти вызывали подозре­ние. Прежде всего следователя удивило, что в до­кументах человека, выдающего себя за поляка, значится имя «Антон» вместо общеупотребитель­ного «Антоний». Кроме того, бумаги носили следы умышленного загрязнения. На этом фоне как-то странно свежо и отчетливо выделялись печати.

Пекле быстрой проверки было установлено, что командировочное предписание, как и все осталь­ные бумаги, — фальшивое. То, что задержанный выбросил компас, убеждало пограничников — одно преступление уже является неоспоримым: нелегальный переход границы. Кстати, и сам задержанный перестал отказываться от этого. Он сознался, что действительно перешел границу, но он только контрабандист, и документы купил в Западном Берлине около зоопарка, где и в самом деле концентрируется торговля фальшивыми до­кументами любой страны.

Пограничники передали это дело органам безо­пасности. Задержанный, который уже сознался, что его настоящее имя Адольф Махура, был пере­везен на машине в Щецин. Тем временем началь­ник управления вызвал к себе сотрудника контр­разведки Владислава Стефаняка и поручил ему распутать дело Махуры.

Стефаняк вернулся в кабинет и приготовился к первому допросу. Пока он еще очень мало знает человека, которого утром задержал погра­ничник Цыняк: фальшивые документы, прибыл из Берлина, имел при себе компас. Собственно контрабанда в Польше не в моде, она теперь невыгодна контрабандистам: их стали сурово ка­рать за переход границы. Остается лишь одно: шпион. А если так, то какое он получил задание? Кто прислал его? Кто ему платит? С кем должен был встретиться в Польше?

Разработку схемы допроса прерывает дежур­ный:

— Разрешите доложить? Доставлен задержан­ный на границе Антоний Моравец, он же Адольф Махура.

Стефаняк дает распоряжение привести задер­жанного. Хочет уже положить трубку, но тут вспоминает что-то. Соединяется с городом и на­бирает номер своего домашнего телефона. Отве­чает женский голос. Суровое лицо Стефаняка смягчается, губы сами собой складываются в улыбку.

— Марылька! Я помню, что мы сегодня дол­жны пойти в театр... Да! Но я не приду... Не могу... Нет, нет, это никакое не собрание — я бы заранее знал... Что именно? Голубка, но ты же знаешь, что я все равно не скажу... Иди сама и не сердись, постарайся развлечься и не думай обо мне плохо... Да, еще одно — не жди меня ужинать и ложись спать...

Часовой вводит Махуру и удаляется. В каби­нете остаются трое — Стефаняк, Махура и офи­цер Анджей Бальцерский, который должен вести протокол допроса.

— Садитесь, Махура! Что вас привело к нам?

Стефаняк спрашивает так спокойно, словно до этой поры ничего не слышал о задержанном и ничего не знает по его делу. Зорко присматри­вается к Махуре, когда тот говорит, наблюдает за его жестикуляцией, за способом выражать мысли. Махура неторопливо рассказывает о себе:

— Это, ей-богу, длинная история, я ведь только контрабандист... Ну, вы понимаете, просто хотел заработать пару злотых. Сейчас я даже сожалею, но вы, панове, не будете слишком строги к моло­дому неопытному человеку... Согрешил!

Вопрос, который, к своему изумлению, слышит Махура, не имеет ничего общего с его «грехом». Польский офицер спрашивает о семейном поло­жении Махуры, об образовании, о его профессио­нальной привязанности. В голосе следователя нет никакой угрозы, никакого категорического требо­вания. Потом офицер спокойно возвращается к сути дела: кто поручил «контрабандисту» перейти границу? Как его имя? Как он выглядел? Где познакомились?

Проходит несколько часов. В щецинском театре начался антракт между вторым и третьим действиями. В фойе одиноко прогуливается стройная женщина с пепельными волосами и немножко грустным лицом. Муж ее тоже объявляет пере­рыв после второго акта — первый разыгрался на границе, и это была драма, где главным «героем» явился Махура. Задержанного отправляют в ка­меру. Однако перед этим его подвергают тща­тельному обыску, и на столе Стефаняка остаются: часы, вечное перо, галстук, поясок. Оба офицера разбирают часы и исследуют, нет ли каких-либо знаков, действительно ли механизм их предназна­чен только отмерять время, а не смерть Скрупу­лезному осмотру подвергается и вечное перо. На пояске распарываются все швы — нет ли тайно­писи или шифра? Наконец, очередь доходит до галстука. Стефаняк обращает внимание на под­кладку, где стоит номер 618. Что это — номер из прачечной? Хм-м... Во всяком случае это не фаб­ричный знак!

Оба офицера откладывают галстук и прини­маются изучать карту границы. Основываясь на показаниях Махуры. оба офицера воссоздают путь «контрабандиста». Бальцерский читает запи­санные в протоколе названия местностей, а Сте­фаняк отыскивает их на карте Его карандаш двигается от серого пятна Берлина на Эркнер, наносит линию вдоль шоссе, идущее к востоку, пересекает воды Одера и останавливается на польском берегу.

— Минутку, Анджей! Посмотри-ка еще раз, какие цифры стоят на том галстуке... Что, шесть­сот восемнадцать?.. Любопытно! Ведь это же но­мер пограничного столба на участке, где...

Около полуночи щецинский театр закрывается. Погасли лампы, разошлись зрители, вернулись домой актеры, заперт в кладовых реквизит. Но в кабинете офицера безопасности еще светло: рабо­тают. Когда главный «герой» пограничной драмы уже спит в своей камере, Стефаняк и Бальцер­ский представля-ют начальнику управления «либ­ретто» первых двух актов драмы и демонстрируют реквизит. Все трое наклоняются над галстуком з полоску и над разложенной рядом картой Совпа­дение цифр не может быть случайным. Тут кроется тайна.

В час ночи Стефаняк и Бальцерский выходят из кабинета начальника Дальнейший ход действий определен Через четверть часа Стефаняк осто­рожно открывает дверь своей квартиры и на цы­почках не зажигая света, проходит переднюю. Когда он берется за ручки двери своей комнаты, то чувствует под рукой листок. Зажигает спичку. «Ужин ждет. Может быть, все-таки покушаешь?» Стефаняк находит в кухонном буфете приготов­ленный ужин. Только теперь он ощущает голод, только теперь усталость и желание спать напоми­нают, что сентябрьская ночь скоро сменится рас­светом.

 

Глава двенадцатая